Впрошлый раз была проза в журналах, теперь очередь стихов, и, честно говоря, я предполагала уйти от столичной рутины (в самом деле, одни и те же персонажи переходят из выпуска в выпуск) и обратиться к "Уральской нови" и новому "Ариону", где все же "других" имен побольше (хотя, по правде сказать, в "Арионе" свой постоянный репертуар, пусть и собственно "арионовский"). Но не суждено: "Арион" и "Уральская новь", не сговариваясь, что-то такое поломали в своей сетевой политике, короче говоря, теперь
в "Журнальном зале" выложены едва ли не пятая часть последнего номера "УН" и приблизительно столько же от второго в этом году "Ариона". При этом поэтическая рубрика "УН" ограничилась круглым столом, посвященным выходу новой уральской "Антологии", каковая антология не так давно последовательно распечатывалась в двух уральскихжурналах и ровно год назад, прошлым летом, была представлена соответственно в двухвыпусках "Чтива".
В "антологическом" круглом столе принимали участие два поэта-куратора (Дм.Кузьмин и Данила Давыдов), два поэта-некуратора (Андрей Вознесенский и Дмитрий Александрович Пригов), два поэта-переводчика (Richard Mckane и Daniel Weissbort) и поэт-составитель "Антологии" Виталий Кальпиди. Все участники (кроме Кальпиди) в разных выражениях хвалили Кальпиди; тот, как хороший конферансье, подавал реплики. Притом Кузьмин говорил обычные и привычные для себя вещи: мол, "российскому культурному процессу недостает концептуальной выдержанности", последовательных проектов и ответственных кураторов. Вознесенский признался, что дотоле не знал уральской поэзии (кроме Кальпиди), а теперь открыл, и что "выпуском двух антологий Кальпиди "разделил" русскую поэзию как бы на троих: на Москву, Санкт-Петербург и Урал". Петербургские поэты (по крайней мере так видится или хочется думать Вознесенскому)
уральским проигрывают: "В питерской поэзии есть какой-то склерозно-гипсово-античный дух. Кажется, что это пошло от Бродского, на самом деле - еще раньше. А вот Урал - очень сильно звучит". Английские переводчики имели представление об уральских поэтах приблизительно такое же, как и Вознесенский; у них, правда, не возникало соблазна "делить на троих". Пригов несколько раз произнес волшебное слово "энергетийный", но смысл недолгой речи был опять же в "трех школах" и в том, что "именно на Урале собралась критическая масса энергетийных и талантливых людей".
Стихов не цитировал никто, и в последнем сетевом номере "Уральской нови" их нет. Так что я процитирую из прошлогодних номеров, презентовавших "Антологию". Итак, Павел Чечеткин. "Осьмирук и Звук":
Замер, утонув в тенете, Тонкий, темный Осьмирук. Он сегодня на охоте: Он в свой невод ловит Звук. Парнокрылый и глазастый, Видим и неуловим, Мчится Звук, летун прекрасный, - Осьмирук следит за ним. Осьмирук в искусствах узок, Он - стократ не музыкант, Он плевал на смыслы музык: У него иной талант. Верен догмам осьмируков, Он не грезит Красотой, Он простой свидетель Звука И ловец его немой.
Новый "Арион" полностью представляет в Сети лишь "Читальный зал", где солируют Юрий Ряшенцев и Дмитрий Тонконогов. Первый - с длинными "культурными" стихами о временах года, московских улицах и разладе души и тела. Второй - с "Историями" о "посеянном луке" (не "пролитое молоко", но тем не менее...):
Особые способы выращивания лука-репки из семян и севка Движутся во сне, легкие, как облака. Я не то чтобы их знаю, тут знание ни при чем. Раскладываю в голове удобрения и не думаю ни о чем.
Из прочих двух десятков поэтов, представленных в "Листках", "Голосах" и "Мастерской", "оцифрован" один лишь Владимир Строчков, хотя эта же подборка в этом же порядке явилась прежде на другом "строчковском" месте в Сети, так что "Арион" лишь "отзеркалил". Я приведу здесь стихи "о поэте и поэзии" (так это принято определять в антологиях). По сути же прием там довольно прост, хоть и кажется замысловатым: все построено на "связках слов-ключей" и оговорках "по Ходасевичу".
Для связки слов сойдет любой предлог. Одна-две буквы - и пошли союзы, согласия, антанты, пакты - чтоб, сделав предложение, никак ты, любитель-подколесин шустрой музы, большой ходок, дать задний ход не мог. Больной на голову второстепенный член, искатель повода, ключа, предлога, окна, чтоб соскочить... Но хрен-то: этот плен, дар этот чертов, дан тебе от Бога. Ты на него подсел, и нет врача, что мог бы излечить тебя, болезный. И вот и ходишь, маешься, мыча, ломая кайф, как сейф, и связкой слов бренча, тяжелой, легкой, бесполезной.
Теперь ничего не остается, как обратиться к традиционным "толстякам", где снова Бахыт Кенжеев, - подборка в "Новом мире" называется "Возбудитель праха", тоже, в общем, "о поэте и поэзии", и там есть тот же "ключ по Ходасевичу", но это лишь один из многих "ключей".
...не в горечь и не в поношение скажу: еж, робость, нежность, нож. Войдешь в ночи, без разрешения, и что-то жалкое споешь - вот так, без стука и без цели, переступает мой порог венецианской акварели дрожащий, розовый упрек, и покоряет чеха немец под барабанный стук сердец, и плачет нищий иждивенец, творенья бедного венец, в своем распаханном жилище, и просыпается от тоски, кряхтит, очки на ощупь ищет (а для чего ему очки - прощание ли сна измерить? или глухой кошачий страх с разрядом огнезубым сверить в богоугодных облаках?), и все лопочет "лейся, лейся" наяде черного дождя, и все лепечет "не надейся" - и вдруг, в отчаянье отходя от слабости первоначальной, уже не в силах спорить с ней, становится светлей, печальней, и сокровенней, и темней.
В "Знамени" вновь Геннадий Русаков с очередной подачей "Стихов Татьяне" и Светлана Кекова с "Тенями летящих птиц". В "Октябре" Ирина Ермакова с "Зернами гранита и зернами граната": какова она, "Москва грановитая", если смотреть из "подземки", из окна напротив, из Владивостока наконец. В пандан июньская "Звезда" представляет городские виды; тут Евгений Рейн с длинной эпической "Набережной" и Игорь Булатовский с залихватским "Проспектом":
Вдоль проспекта в два ряда Блещет хрома череда, Ноги в хроме, как в истоме, как по нотам: ла-ди-да. Что подметочки поют Тут, и там, и там, и тут? Что там ловкие подковки вдоль поребриков куют?
В "НМ" опять же Геннадий Русаков, подборка называется "Горло дней", а еще там герой прошлого "стихового" выпуска "Чтива" Михаил Поздняев ("Погоди минутку"). Из не столь частых и очевидных персонажей - в том же "Знамени" Лена Элтанг, в журналах она гость случайный, в Сети - популярна более чем, "знаменская" подборка называется "Свойства лавы", она не скучная: много иностранных слов и прочего пестрого реквизита. Другая популярная, но редко являющаяся в толстых журналах дама - Вероника Долина со "Старыми французскими песнями"
(июльский номер "НМ"). Песни старых французов все больше по мотивам Дюма-отца, с географией у этих французов скудно, да и с версификацией как-то не складывается:
Трудно зверю посреди страны запретов. Кроме Крыма - больше моря не найти. Только море еще любит нас, поэтов. А поэтов вообще-то нет почти.
Наконец, еще один чрезвычайно известный и чрезвычайно редкий гость "Нового мира" - искусствовед Дмитрий Сарабьянов. Стихи о Манеже, под ними дата - "февраль 2004". В феврале Сарабьянов еще отпускал Манежу "несколько лет" жизни. Он был оптимист.
Зачем-то изрыли площадь Манежную - И так от парадов и танков усталую, Служившую власти суровой при Брежневе, Хрущеве и раньше еще, при Сталине.
Зачем-то испортили плоскость-формулу, Знак равновесия мироздания. Легко поддались страстишке тлетворной Украшать фонарями места свидания.
Почему-то залезли вниз - в подземелье. Возвели купола, запустили лифты. И подземное царство в момент заимели Новоявленные на час халифы.
Бедную речку под названьем Неглинная, На своем веку нюхнувшую пороха, В трубу запрятанную, хранившую тайну, Что она не широкая и не длинная, Снова пустили катиться поверху - Наверное, с умыслом, не случайно.
Ее заселили животными разными - Кони, медведи, к месту, не к месту. Леда - непорочная и благообразная, Но готовая отдаться Лебедю-Зевсу.
Думаю - гуляющим в назидание, Чтобы знали - кому отдаваться выгодно, Это великолепное изваяние На берегу Неглинки воздвигнуто.
Утопаем в красотах на Манежной площади. Чем глубже опускаемся, тем больше роскоши. И вместо прежних идей победных Торжествует ныне роскошь для бедных.
А если представить судьбу Манежа, Надежды в голову приходят все реже. Несколько лет он, пожалуй, выстоит. Потом снесут, да и снова выстроят.
Но грот останется - это ясно: Ломать - для кремлевской стены опасно.