ТРОПИНКА В ВУЗ
В год, когда нам выдавали паспорта, мы, на торжественной линейке, приносили присягу "Строителя коммунизма". Я не давал этой присяги. В день своего шестнадцатилетия я давал другую клятву - давал Присягу Роду. Это было как раз после Пасхи в день "Дедов", когда стар и млад шел на кладбище отдать дань памяти Родителям. Мы с бабушкой не шли на кладбище к могилкам её родителей. В этот день, вместе с Вербицкими, Березовскими, Рашевскими мы отправились на Болдину гору к Троицкому монастырю. Здесь, над оврагом-тропинкой
в урочище "Святое", когда-то находились склепы наших предков. Их уничтожили-разрыли в 1922году, и талые воды проложили этот овраг-тропинку в "Святое". Над этим оврагом-тропинкой, у могилы побратима-наставника моего прадеда - Афанасия Марковича, и приносил я Присягу Роду. Скромная могилка вы ее видите на фото - мы с сестрой пришли прибрать ее. Только мало чем отличался текст "Присяги Роду" от текста "Присяги строителя коммунизма". Разве тем, что я клялся быть верным Родине, а не Державе, служить людям, а не властям.
Все остальное было, как и в той коммунистической Присяге. Ведь Присяга Роду была когда-то текстом Присяги Кирилло-Мефодиевского братства, написанного одним из моих прапрадедов - Василием Белозерским. Среди компартидеологов всё же встречались умные и грамотные люди. За основу "Присяги строителя коммунизма" они тоже взяли текст "Кирилло-Мефодиевских братчиков»…
Ещё с 7 класса я знал, что меня ждёт Киевский университет, в котором учились и мой отец, и дед, и прадед и даже прапрадед. Я готовился поступать в этот университет. Тем более, после того, как напечатал в "Пионерской правде" стихотворение, вот оно из той древней вырезки:
Проступает трава, как бородка
Чуть седая от ранней росы,
Воробьиный народ беззаботно
Против солнца распушил хвосты…
Воздух терпкий, пьяняще пахучий,
Напоённый дыханьем земли…
Грозовые, лохматые тучи,
Переваливаясь, приплыли…
Гром небрежно громыхнул спросонок,
А затем, всю округу будя,
С шумом, шелестом и перезвоном
Понеслись к земле капли дождя…
Мчатся весело, радостно, дружно,
С каждым мигом быстрей и быстрей,
Им навстречу, со вздувшихся лужиц,
Заморгали глаза пузырей…
...Проглянули из лопнувших почек
Любопытные листьев носы,
А над ними стремительным росчерком
Пишут молнии имя Весны!

У нас в гостях был тогда Дмитрий Прилюк, собиравший материалы по Шевченко. Прочитав тот стишок 15 летнего "изобретателя", заявил бабушке-маме, что дорога в университет им. Шевченко для меня всегда будет открыта, пока он там будет не последним лицом на факультете журналистики…
Увы, дорога в сугубо украинский университет для меня была закрыта единицей на выпускном экзамене украинского языка и литературы. Я выбрал свободную тему "Мой Шевченко". Написал сочинение, мини- поэму "Тарасове Сонечко". Рассказал о его любви к чужой жене - столбовой дворянке Анне Закревской. Об их внебрачной дочери Софии. На неё Тарасу даже взглянуть ни разу не дали. Она воспитывалась в Париже и там вышла замуж за гражданина США Джемса Фэлена…
Странные это были времена. Мы нынче говорим, что при советской власти Шевченко был вне закона, что стихи его были чуть ли не запрещены. Но меня чуть не выгнали со школы именно за покушение на доброе имя великого украинского поэта! Не выгнали из комсомола, а значит и со школы, только потому, что комсомольская организация класса отказалась это сделать. Да секретарь горкома партии Владимир Шакитько вступился, заявив, что и Шевченко был хоть и гением, но человеком и вполне мог влюбляться. Любовь зла, полюбишь
и козла. Вот и нет греха в том, что полюбил чужую жену. Соблазнив её, он мстил за миллионы крепостных крестьянок, изнасилованных панами…
Ограничились колом за экзамен, который забрал у меня золотую медаль и путь в университет. Пришлось поступать во всесоюзный технологический институт пищевой промышленности им. Микояна, где тогда не было украинского языка. Не скажу, что без блата. Хоть я и набрал 23 балла из 25 возможных, но это был как раз проходной балл, а конкурс был 7 человек на место! Бабушка показала зав. кафедрой технологии пищевых производств профессору Мальцеву свиток рецептур горилок нашего далекого пращура Виктора Забилы, автора
всех нынешних водок и настоек, в том числе и знаменитого когда-то "Ерофеича". Пообещала отдать его, когда я буду на 3 курсе. Я прошел конкурс, а когда в 1961 вышли новые рецептуры ликероводочных изделий, львиную долю в них занимали рецепты Виктора Забилы, хоть ни одной ссылки на его авторство в сборнике не было, как и впрочем, на авторство в самой российской водке Дмитрия Менделеева.

КИЕВСКИЕ ДНИ И НОЧИ
Сразу после объявления результатов экзаменов , поступивших вызвали в деканат и обязали явиться в институт с 1 августа для отработки. Такие отработки нас ждали и два следующих года. Институт строился. Достраивали новые корпуса, а строителям рабочих рук не хватало. Вот и должны мы были месяц перед занятия отработать подсобными рабочими. Мы таскали песок, цемент и кирпичи со двора на этажи. Напарником моим был Витя Лебедович. Здоровенный, как медведь. Конечно, по горизонтальной поверхности носилки с ним было нести
– одно мучение. Но основная часть работы приходилась на таскание тех носилок с песком или кирпичом по лестницам. Вот здесь мы были в выигрыше. Наверх я шёл первым и носилки оказывались почти горизонтальными. На Витьку ничего не сыпалось, как у других, где нижний напарник всё время засыпался то песком, то цементом…
Август пролетел быстро и дружно. Так же дружно полетели и следующие года. Правда, как видите, на фото моей группы, она была, в основном, с женским лицом. http://s45.radikal.ru/i109/0901/02/4161acf65234.jpg
Над моим настороженным ухом стоит с толстой косой Галя Гусева - самая талантливая студентка группы. Когда Киевские идиоты приняли решение о сносе Андреевской церкви она приняла участие в сидячей забастовке возле церкви. За это её, лучшую студентку, выгнали из комсомола, и, как в те времена было положено, из института. Но благодаря ей и её подругам Андреевская церковь до сих пор красуется над Днепром. Вот только что с нею сталось, как сложилась её судьба никто не знает…
В университет я все же поступил. Бабушка-мама не могла стерпеть, что роман Шевченко с Закревской был назван подлой клеветой. Она собрала свою переписку с Мариеттой Шагинян, воспоминания Виктора Забилы и Афанасия Чужбинского, сохранившиеся у нее от тестя, и поехала с ними к тогдашнему Министру образования, приятелю ее юности, академику Павлу Тычине. Для нее он все еще был боязливым семинаристом Павликом, которого ее тесть познакомил с Михаилом Коцюбинским. Тычина в советское время стал маниакально боязливым.
Везде видел слежку, а во всех посетителях - подосланных провокаторов. Но тут, даже зная, что его телефон прослушивается, позвонил в Черниговское ОблОНО и "рекомендовал", что равносильно приказу, оценить мое сочинение по ошибкам, а не по содержанию. Поставили 4. Не сдав старого, я получил новый аттестат и медаль. С нею, уже по собеседованию (комиссию возглавлял Дмитрий Прилюк), без проблем и без экзаменов поступил в университет. Но сказать по правде, я был не очень прилежным студентом. Микояновское общежитие
было рядом с университетом (университетское у черта на куличках, где-то на Соломенке) так что жил там. Поднимал нас звонок в 7 утра. Быстро завтракали, затем ребята мчались на пары, а я раздумывал, куда идти - в институт или в университет. В конце концов, решал, что раз практических нет, лучше поспать, а затем пойти в читалку и покейфовать над "Искателем". К тому же преподаватели знали меня в лицо, а я их не очень-то. Они меня запомнили по литературным вечерам, которые их обязывали посещать и где я регулярно
читал стихи в стиле этого:
Непокорные плечи расправив,
Ко всем бурям и бедам лицом,
Как на страже, стоят величаво
Обелиски погибших бойцов…
Были дни…В дым от взрывов лохматый,
Бурый весь от кровавых брызг,
В бой последний свой шли солдаты,
Чтобы насмерть стоять за Жизнь!
Годы шли, войны накипь смывая,
Новых дел воздвигая дворцы.
Но, застывшие в тяжком металле,
Недвижимы стоят бойцы…
Словно держат бессменную вахту,
Охраняя Любовь и мечты,
Чтобы мир был для счастья распахнут,
Чтобы солнцу смеялись цветы,
Чтобы не было воен, и небо
Не плевалось смертельным свинцом…
Неподвижно застыли и немо
Обелиски погибших бойцов…
Домечтать, долюбить – не успели
За них любишь, живешь теперь ты.
Дали жизнь тебе. Что же Ты сделал,
Чтобы сбылись погибших мечты?!
А то, что я в лицо плохо знал своих преподавателей (я еще и стеснялся носить очки, так что все лица были расплывчатыми), на целый год меня сделало институтской легендой. Из-за той близорукости я ухитрился на 2 курсе сдать политэкономию за 3 курс, перепутав ее с историей КПСС. А было это так.
Я как всегда проспал начало экзамена. Прибегаю на этаж, где были кафедры политических дисциплин. Смотрю, возле одной щели в дверях толпятся девчонки в мини, из моей группы. Спрашиваю: "Кто сейчас заходит?". Смеются: "Да хоть ты заходи!". Выходит какой-то абсолютно незнакомый красавчик, и девчонки облипают его, как мухи, а я тихонько захожу в кабинет. За столом дремлет один профессор. Лица я его не разглядел, так как засмотрелся на девчонку, которая за партой у окна задрав юбчонку до пупа списывала что-то
с бедра. Машинально ложу зачетку, беру билет, называю номер и сажусь за парту так, чтобы те бескрайние конечности были в поле видимости. Заходит ассистент и красотка прикрывает очевидное невероятное. Грустно начинаю вникать в билет. Первый вопрос что-то по Ленину. Помню еще по школе. Нет проблем. Второй вопрос от неожиданности удивленно читаю вслух. Тут же какая-то мымра в очках, сидящая сзади меня, громко шепчет, чтобы взял у нее шпаргалку по этому вопросу, а ей отдал ту, что лежит в моей парте. Отдаю. Беру.
Третий вопрос было тоже что-то полузнакомое. В общем, сдал на 4, хоть и страшно удивлялся, какое отношение имеет к истории КПСС вопрос ассистента "Чем отличаются фабрики от заводов?". Что же, ищут меня в ведомости, чтобы поставить четверку. Нет там моей фамилии. Ассистент берет зачетку, недоуменно листает ее и протягивает профессору. Тот читает, протирает очки и снова читает. Потом спрашивает: "Молодой человек, что Вы сдаете?" Говорю: "Профессор, сдаю вашу Историю КПСС". И профессор, и ассистент чуть не упали
со стула от смеха. Затем сказали мне, что я ухитрился сдать политэкономию, которую проходят на 3 курсе, а историю КПСС сдают в соседнем кабинете. Профессор все- таки не зачеркнул мне ту четверку в зачетке и даже разрешил не ходить на лекции. Вышел я в коридор к своим хохочущим подружкам. Они, оказывается, болели за своего кумира - гитариста-третьекурсника. Поплелся я в соседний кабинет. В те времена и "Знание-Сила", и "Наука и жизнь" печатали материалы по истории, да и от отца я унаследовал любовь к ней, так
что отвечал без обдумывания и сдал на "отлично"…
В университете тоже не обошлось без историй. Как-то объявили, что в Киев приезжает выступать на студенческих вечерах Булат Окуджава. Устроили такой вечер и у нас в университете. В актовом зале собралась вся студенческая братия, даже те, кого месяцами не увидишь в аудиториях. Все проходы были забиты, а во всех задних рядах на коленях у парней примостились девчата…
Да только конфуз получился с тем вечером. Не пустили в Киев Окуджаву. Пришлось обходиться своими силами. Вообще-то у нас своих поэтов тогда было хоть пруд пруди. Уже Иван Драч прославился своими "Подштанниками на солнце", и Виграновский гремел. Были и другие, и скандальные, и талантливые. Правда, свои. Так что, услышав о "неявке по техническим причинам" знаменитого барда, половина зала сбежала. Сбежал со всеми и Иван Драч. Ни одного известного, ни одного скандального не осталось. И вообще из кружка нашего
потока "Современник" из парней был только я да Вовчик Андриевский. Да еще с целины вместе с нашим вузовским комсоргом "горобчиком (воробышком) " прикатил какой-то поэт - производственник (у меня давно уже все фамилии коллег и преподавателей вылетели из головы). Перед вечером у нас в Пищевом как раз была курсовая дегустация напитков. Я дегустировал свою, изготовленную по Забилыным рецептурам, любимую Шевченко, вкуснейшую "Дуриголововку" (это, выпив ее, он стал декламировать шляхтичам скабрезную "Марию", за что
был выдворен из Украины). Она и на меня подействовала, как на Тараса. Но все по порядку. Выходит на сцену Володя Андриевский и плачет:
"Деревья зимою раздеты,
Стоят, как сухие скелеты,
Холодным все залито светом.
Где ты, Любимая, где ты!?"…
После него выползает на сцену худосочная, очкастая поэтесса и тоже воет о неизведанной любви. Зал начинает засыпать. Слава богу, выскочил поэт-целинник и завопил: "Фундамет пьет, фундамент жадно тянет влагу"… Дальше было еще на полчаса производственной лирики. Стою за кулисами, слушаю. А та "Дуриголововка" уже действует. Тянет на подвиги и уже самому хочется выскочить на сцену. Наконец целинник откричался и гордо ушел со сцены, так и не дождавшись аплодисментов.
Вышел я "веселенький" на сцену и стал читать:
"В прозрачной ночи,
Когда все молчит,
Я имя твое шепчу.
Я руки твои, я губы твои,
Как птица гнездо, ищу…"
Прочел, смотрю в зал, жду аплодисментов. Ни одного хлопка. Обиделся. "Я Вам про любовь, а вам все равно". Ну ладно, я вам задам! Читаю ехидно:

"Перелистывая женщин, словно Книгу Откровений,
Ищем мы дорогу в Вечность по зовущим их коленям…
Ищем мы дорогу в вечность, и себя в них тоже ищем
И плевать на бесконечность прописных и нудных истин
Об измене и размене, постоянстве и морали…
Импотентам в утешенье это все насочиняли.
А у нас - не те идеи, а у нас и Бога нету!
Мы живем, чтоб не жалелось, об утерянных моментах!
Пусть меняются постели, пусть меняются объятья,
Будем жить, пока нам стелят,
будем жить, пока нас хватит!»

Хлопцы в задних рядах заржали и захлопали. Девчонки стали обиженно ерзать у них на коленях. Чтобы утешить, декламирую дальше:
"Ткет нам одиночество из объятий кружева,
Нет лишь, кого хочется, нет того, кто нужен нам.
И заносит нас опять в новые объятья.
Но, ей Богу, - есть с кем спать, не с кем - просыпаться…"
Хлопали теперь и хлопцы, и девчата. На этом бы остановиться и уйти, сорвав аплодисменты. Но меня уже занесло. Увидел в зале нашего марксиста, влепившего вчера мне "не зачтено" и ору:
"Я сижу на лекции и
схожу с ума.
Потому что лекция эта
– диамат
Еле жив за партою
Сижу скромен,
тих
О всех этих партиях
Сочиняю стих.
Левые и правые,
Нео-,
ультра-,
ре-
Целые оравы их
В книжной мишуре.
Нету прямо жизни-
нужны нам очень так
Все вот эти измы,
исты,
ист…
башмак!»,

Уже нормальный хохот и нормальные аплодисменты. Вдруг вижу, в первом ряду парторгова красотка жрёт бутерброд с икрой. А тогда только-только повысили цены на масло. Ну, я и вшпарил:

"Бились, бились, бились в истерике:
"догоним по мясу и маслу Америку!"
Кричали об этом везде ежечасно,
А в результате - ни мяса, ни масла!
Приняли ряд оглушительных мер.
Первой была "голодный четверг" (рыбный день)
Затем, чтобы больше повысить выходы,
Решили повысить колхознику выгоду.
Повысили выгоду, любо смотреть –
Цены подскочили ровно на треть!
Товарищ рабочий, брось думать о мясе,
Одной кукурузой теперь наедайся.
А в утешение - кутайся в штапеле.
Слава! Слава!
Хрущеву
и партии!"

Вот теперь зал взорвался настоящими аплодисментами. Да такими, что я даже застеснялся и быстренько удрал за кулисы, чтобы вблизи оттуда созерцать, как наши девчонки в новомодных колготках будут летать в рокк-эн-ролле…
Ночью срочно собрали партбюро факультета. Только благодаря Дмитрию Прилюку, другу нашей семьи, удалось утихомирить только что вернувшегося с целины вузовского комсорга Славика Чорновола, по кличке "горобчик", требовавшего моего исключения из комсомола, а ведь это означало и из института, за аморалку. Ограничились выговором и тем, что разогнали "Современник" за пропаганду порно. (Танцуя на сцене рок-н-ролл, переворачивали вверх тормашками девчонок, а они впервые надели телесные колготки, так что публика
в зале считала, что видит их "ню"…). Тогда было модно бороться с аморальностью, разоблачать стиляг, а об эротике даже не слышали, чуть что, сразу же обвиняли в пропаганде порнографии. Вот и накрылся наш "Современник"…
Больше из студенческой жизни почти ничего не запомнилось. Разве только то, как на третьем курсе сдавал экзамен по химии. Вот только не помню уже где. В университете или в Микояновском. Моя старшая подруга детских лет Вита Цитович, тогда уже заканчивала медицинский. Так как на экзаменах у меня была двойная нагрузка, - в неделю приходилось вместо одного, сдавать 2-3 экзамена, - Вита дала мне какой-то препарат, на основе глютамата натрия, для стимуляции краткосрочной памяти. Предупредила, что только его действие
окончится, я забуду всё, что выучил. Забирался я по ночам в туалет, единственное место, где не выключали свет. Штудировал чужие конспекты (свой почерк я не читаю). На экзаменах помнил всё и отвечал без запинки. Химия была последним экзаменом. Я ещё в школе побеждал на химических олимпиадах, химии не боялся, поэтому принимать таблетку не стал. Вытаскиваю билет. Вроде всё знаю. Написал ответ. Вышел. Отвечаю. Профессор доволен, но говорит: "Ваш ответ между четвёркой и пятёркой, если Вы не против, я задам Вам вопрос
по дугой теме". Хоть для стипендии мне та пятёрка была, как пятое колесо, чёрт меня дёрнул согласиться. Профессор задаёт вопрос, а у меня неожиданно в голове что-то лопается и я полностью всё забываю. Гляжу на него, как баран на новые ворота и ничего не могу сказать. Даже вопроса не понимаю. Профессор тут уже говорит: "Нет, теперь, чтобы четвёрку поставить, я должен задать ещё пару вопросов". Что-то спрашивает, а я ничего не понимаю. Затем уже спрашивал, чтобы поставить тройку, а я опять молчал. Так сам себе
вместо четвёрки попросил неуд. Этот "неуд" забрал у меня стипендию за седьмой семестр. Правда, Вита, узнав о случившемся, посоветовала не тратить лето на бесполезную зубрёжку, а купаться, бродить по лесу. Память вернётся, а вместе с нею и знание химии. Так и было, но половину четвёртого курса я жил на одну- единственную стипендию. Бабушка болела и не могла мне помочь материально. К тому же я тогда влюбился. Влюбился одновременно в двух. http://i055.radikal.ru/0901/d0/2a994b561836.jpg Две девчонки, младшие на
два курса, сёстры моих согрупниц Раи Куприной и Любы Бабенко - Лина и Валя, были так похожи между собой, что их и преподаватели путали. Лина была очень начитана, а Валя любила готовить. Вот Лина и сдавала экзамены дважды, за себя и за Валю. Та же пичкала её за это сладким. Я же никак не мог разобраться, кто же мне нужен. Когда болтаю с Валей, мечтаю о Лине. Когда танцую со щебечущей Линой, хочу Валю. Но в те времена обязательно надо было приглашать свои симпатии в кино, в кафе-мороженое. А у меня стипендия кончалась
уже через неделю. Как назло, я сталкивался с ними только тогда, когда в кармане было пусто. Так и не вышло у меня тогда с любовью. Упорхнули они птицей счастья из моей жизни. Оставались только в памяти, как золотой рассвет весенним днём…
Запомнилось и как я отмечал свой день рождения в 1963. Жил я тогда в трёхместке КТИППА. Со мной вместе там едва умещались: здоровяк Боря Пионтковский и миниатюрный Димка-Руслан Матеенко. Боря был из села и регулярно ездил за сумками с продовольствием. Мы с Димкой-Русланом были горожанами, за продовольствием не ездили, и с благодарностью делили с Борькой его стол. Но мой день рождения 9 апреля. Стипендия - 15-го, за продовольствием Борька поедет только в субботу, а это четверг. Так что осталось у нас на троих
горбушка хлеба, три злейших луковицы да трёхсотграммовый шмат настоящего украинского сала. Как раз перед этим заочник расплатился со мной за курсовую работу полным портфелем водок, ликёров и настоек. В общем, отметили мы день рождения! Да так отметили, что в университетской стенной газете поместили сатирический очерк "Новый Романсеро" с моею фотографией - я в плавках, зато при галстуке и с гитарой в руках перед университетским общежитием на Соломенке, где тогда жили девчонки из ГДР. Как я, голый, мог попасть
в другой конец города, откуда взялась гитара, одна водка знает…
Та фотография могла причинить большие неприятности. Ведь в те времена разрешалось учиться на стационаре только в одном вузе. Вон сосед по общежитию Валя , увы, забыл его фамилию, учился одновременно в КТИППЕ и институте гражданской авиации. "Киевский комсомолец" напечатал статью о КИГА и поместил фото лучших студентов, среди которых был и Валик. Через неделю его исключили и из КТИППА и из КИГА, и тут же забрили в армию…
Мне повезло, дальше стенной газеты фото не ушло. Хоть до сих пор не могу понять, на какой чёрт мне понадобилась гитара, если я не умею на ней играть, где я её взял, почему прохладным апрелем путешествовал голым и на кой чёрт мне те немки, если я с двумя своими не мог разобраться…
На четвёртом курсе и я женился, правда, совершенно неожиданно для себя. Мы всё ещё собирались классом. Затем, когда большинство разъехалось по городам и весям огромной Державы, стали собираться всем выпуском. Рядом со мной на Лесковице жила одноклассница сестры Люда Еловец. За нею приударял когда-то мой одноклассник Валька Голод. Но сразу после выпуска они как-то простояли возле дома около часу, о чём соседка, поспешила доложить её родителям. Те, хотя Люда вернулась до 8 вечера, хорошенько её отдубасили.
После этого она от Вальки удирала, как от огня. Он же решил, что это вызвано тем, что провалился в архитектурный…
Из-за казуса с Валькой, с тех встреч выпускников домой её стал провожать я. Как-то вернулись после 10 вечера. Родители домой её не пустили. Заночевала у меня. К тому времени бабушка моя уже умерла и я жил один. Конечно, её родители подняли страшный скандал. Пришлось, как моему далёкому предку Афанасию Марковичу, предложить ей руку и сердце. Хоть ни я её не любил, ни она меня. Просто, по приятельски симпатизировали друг другу . http://s44.radikal.ru/i104/0901/58/d222ab465f8b.jpg Из-за этой неожиданной свадьбы
я вернулся на целый месяц позже положенного. В общежитии места не осталось. На Сталинку добираться ой как трудно. Так что, с месяц пожил в модерной общаге Политеха у Сашки Саранчова. Только трудно это было назвать жизнью. Ни я, ни его сосед по комнате Лёша Ющенко, ни одной ночи не спали. Где-то в полночь приходила к Сашке его сокурсница Валя. Сашка был здоровяк, в полтора раза больше меня. Она была ещё больше Сашки. И вот с полуночи до самого утра она занималась с ним любовью. Казалось, даже потолок трясётся.
Из-за этих её еженощных воплей и землетрясений вначале сбежал в другую комнату Ющенко, затем ушёл в общагу на Сталинку я. Промучился, добираясь в центр, до зимней сессии, когда вновь дали общагу в Микояновском.