Владимир ВОЙНОВИЧ "МОСКВА 2042"

Литературное чтиво Выпуск No 317 от 2006-01-30 Число подписчиков: 21    Владимир ВОЙНОВИЧ "МОСКВА 2042" Часть 5    1. В Кремле      В Кремль мы прибыли в конце рабочего дня, примерно в половине шестого.      Я заметил, что и здесь Дзержин был своим человеком.      Мы шли по длинным и широким коридорам, устланным красными дорожками, через какие-то залы с огромными окнами и тяжелыми многоярусными люстрами, большими картинами и чьими-то бюстами, мраморными, а иногда даже и бронзовыми в углах. Я на ходу пытался сообразить, где здесь Георгиевский зал, а где Грановитая палата, но понять ничего не мог и сосредоточиться не успевал.      Многие двери охранялись. Когда мы проходили сквозь них, два автоматчика лихо брали на караул и щелкали каблуками.      Наконец мы оказались в очень просторной комнате с большим зеленым столом посередине. Комната была украшена многими портретами. Слева портрет Гениалиссимуса во весь рост в мундире и в сияющих сапогах. Он смотрел на противоположную стену, с которой ему отвечали восхищенными взглядами Христос, Маркс, Энгельс и Ленин.      В этой комнате в углу за большим столом со многими телефонами и даже селектором сидела средних лет секретарша в форме полковника. Ответив на наши приветствия самой дружелюбой улыбкой, она скрылась за кожаной дверью и, тут же вернувшись, пригласила нас в кабинет.      Кабинет был большой, старинный, из прежней жизни. В нем была дорогая мебель, кожаные диваны, кресла и длинный стол для совещаний. Другой стол, письменный, с десятком телефонных аппаратов разного цвета стоял в дальнем углу и за ним под поясным портретом Гениалиссимуса, разворачивающего рулон "Правды", сидел представительный пожилой человек с совершенно лысым отполированным черепом и с маршальскими погонами на плечах.      Выйдя из-за стола, он удивил меня тем, что был не в коротких, как все, штанишках, а в суконных голубых галифе с красными лампасами и высоких хромовых сапогах. На голубом его кителе было много разных орденов, включая самые высшие. Дзержин представил нас друг другу, и я узнал, что передо мной первый заместитель Гениалиссимуса по БЕЗО, Главный Маршал Москорепа, пятижды Герой Москорепа, Герой Коммунистического труда Берий Ильич Взрослый. Берий Ильич обнял меня, как родного, похлопал по плечу, сказал: "Так это вы!" - и, повернувшись к Дзержину Гавриловичу, спросил, как идет подготовка к моему юбилею. Дзержин доложил, что подготовка идет полным ходом, трудящиеся вступают в соревнование, берут на себя повышенные обязательства, а Редакционная Комиссия готова выпустить массовым тиражом мою книгу, но...      - Вот об этом "но" мы сейчас и поговорим, - перебил маршал.      Он усадил меня в кожаное кресло, сам сел в другое, а Дзержин устроился на диване.      Прежде всего маршал поинтересовался моим самочувствием и спросил меня, как мне здесь нравится.      Я еще раз осмотрелся и сказал, что, в общем-то, нравится, помещение красивое и просторное.      - Нет, сказал Берий Ильич, - я спрашиваю не о помещении, а вообще как вам нравится у нас в Москорепе?      - И вообще, сказал я, - ничего, нравится. Очень интересно. И погода нравится?      - Да, нравится. Замечательная коммунистическая погода. Солнышко светит, и ни одного облачка.      - Ну да, согласился он. - Лето неплохое. Но облачные периоды, к сожалению, тоже бывают. Мы с ними боремся, но не всегда успешно. Иногда они бывают слишком даже затяжные. Впрочем, без облаков тоже плохо. Жарко. Как вы думаете?      Я сказал, что да, думаю, что довольно жарко.      - Да-да, сказал он, - да, жарковато. Лето для нашего климатического пояса не очень обычное. Конечно, гораздо приятнее, когда солнце светит, но не слепит, греет, но не печет. И растут финиковые пальмы, и девушки в коротких теннисных юбочках кушают пломбир и смотрят на вас влюбленно. Не так ли? - спросил он и посмотрел на меня так, будто заглянул в самую душу.      Мне показалось, что я сразу вспотел. Боже мой! Да что же это происходит? Откуда они узнали про мой сон? Ведь я о нем никому не рассказывал, даже Искре. Неужели они при их отсталой технике даже сны умеют подсматривать?      - Кое-что мы все же умеем, - усмехнулся маршал, показав мне тем самым, что способен не только подсматривать сны, но и читать мысли.      - И книги читать умеем, - подхватил Дзержин, - чем и вовсе поверг меня в изумление.      Откровенно говоря, от всего этого мне стало немножко не по себе.      - Конечно, - продолжал маршал, - в реальной жизни не все бывает так, как во сне, не все так легко удается. И коммунизм наш получился не совсем такой, как мы планировали. Маркс нас немного подвел. Ошибся.      - Всего на две стадии, - вмешался Дзержин. Надо отметить, что он чувствовал себя в присутствии маршала совершенно раскованно.      - Ну да, - сказал маршал, - на две. В масштабе всемирной истории это не очень существенно, но для нас ощутимо. Ошибка Маркса состоит в том, что он обещал полное обнищание трудящихся при капитализме, а оно наступило...      - Наступает, - поправил Дзержин.      - А оно наступило, - повторил маршал сердито, - при коммунизме. И конечно, человеку с юмористическим складом ума все это, может быть, даже смешно. У нас есть над чем посмеяться. И над короткими штанами, и над газетой, которая издается в виде рулона, и над нехваткой первичного продукта. Но хорошо ли смеяться над нищими? А? Хорошо?      - Нехорошо, признал я и очень смутился. Но я же смеялся только мысленно.      - Да не только! - возразил Дзержин и покрутил головой.      - Нет, не только, - подхватил маршал и посмотрел на меня пристально. - Вот я, Классик Никитич, хотел с вами поговорить об искусстве. Это очень интересная и безграничная тема. Что такое искусство, для чего оно существует, откуда в нем такая странная и непонятная сила, этого ведь, по существу, никто не знает. Вот вы, насколько я себе представляю, считаете, что искусство является всего лишь отражением жизни. Не так ли?      - Ну да, - сказал я. - В общем-то, примерно так и считаю.      - А это совершенно неправильно! - вскричал маршал и, вскочив с кресла, забегал по комнате, как молодой. - Классик Никитич, я вам вот что хочу сказать. Послушайте меня внимательно. Ваша точка зрения совершенно ошибочна. Искусство не отражает жизнь, а преображает. - Он даже сделал руками весьма энергичные движения, как бы пытаясь изобразить ими преображающую силу искусства. - Вы понимаете, - повторил он взволнованно, - преображает. И даже больше того, не искусство отражает жизнь, а жизнь отражает искусство. Вы вот смеетесь над нашими убеждениями...      - Что вы. Господь с вами, - сказал я поспешно. - Я бы никогда не посмел.      - Ладно, ладно, - поморщился маршал. - Вы все никак не можете понять, что нам о вас известно гораздо больше, чем вы могли бы себе представить. Но дело даже не в том, что именно мы знаем о вас. Наши знания обо всем гораздо глубже и обширней, чем были доступны людям ваших времен. И нам совершенно точно известно, что первичное вторично, а вторичное первично.      - Ну это уж совсем чепуха, - сказал я неожиданно для себя самого. - Это какая-то метафизика, гегельянство и кантианство. На самом деле первичное первично, а вторичное вторично.      Вот сколько меня жизнь ни учила, а язык за зубами держать не научила. Сколько раз внушали мне умные люди элементарное: пришло тебе что-нибудь в голову - не ляпай сразу. Подумай, стоит ли твоя мысль того, чтобы ее сразу выкладывать. Мое незрелое высказывание подействовало на маршала и Дзержина самым решительным и, может быть, даже зловещим для меня образом.      Берий Ильич, ни слова не говоря, вернулся на место, сел и стал смотреть куда-то мимо меня. Дзержин смотрел на маршала. Оба они молчали, и молчание это тянулось довольно долго. Потом маршал провел рукой по лицу, как бы снимая усталость, и сказал тихо:      - Классик Никитич, вопрос о том, что первично и что вторично, обсуждению не подлежит. Первичное вторично, а вторичное первично. Вы можете сослаться на Маркса и на тех, кто вас в свое время учил, что материя первична, а сознание вторично, но эти же ваши учителя сами себе противоречили. Требовали от людей сознательности, а от материального вознаграждения уклонялись. Теория противоречила практике. А у нас полное соответствие. Но давайте лучше поговорим о чем-нибудь более интересном.      Например, о вашем романе. Недавно я его еще раз прочел от корки до корки. Ну что вам сказать? Интересная работа. В вашем творчестве даже, я бы сказал, какой-то новый этап, к которому вы вряд ли перешли бы в Якутии.      Он опять посмотрел мне в душу, и мне опять стало не по себе. Вдруг он засмеялся и стал говорить в более теплом тоне:      - Вообще-то, я вам уже об этом сказал, роман довольно-таки злой. Вы как бы берете шило и колете в самое больное место. Но фантазия богатая. Читать, во всяком случае, нескучно. Честно говоря, я много смеялся, а иногда даже и плакал. Да, там вообще так, я бы сказал, смех сквозь слезы.      - Да, - поддержал его Дзержин, - эта вещь написана не просто для смеху.      - Да-да, - согласился маршал, - вещь серьезней, чем кажется с первого взгляда. Хотя надо сказать, что описанием теневых сторон жизни вы, может быть, злоупотребляете, смакуете их, наслаждаетесь ими.      - И много натурализма, - заметил Дзержин.      - Да, - сказал маршал, - по части натурализма перебор некоторый есть. Например, когда я читаю про эту вегетарианскую свинину, мне самому хочется вырвать, как это случилось с вашим героем.      - Помилуйте, - перебил я его. - Это не с героем случилось. Это со мной лично случилось. Я этого нигде не описывал, это, может быть, ваши агенты подсмотрели.      - Ну не надо, - поморщился маршал, - не надо нам сказки рассказывать. Вы же неглупый человек и видите, что мы про вас все знаем. А вот, скажем, когда вы сон описываете, это дело совсем другое. Я даже удивился. Оказывается, вы умеете изображать и хорошее. Я когда читал про то, как там солнце все время светит, пальмы растут, птички поют и девушки ходят в теннисных юбочках... Когда я дошел до описания этого сна (а там сначала не понятно, что это сон), я подумал: ну вот, вот! Умеет же, сукин сын! И я ожидал, что дальше все будет в этом же духе. И только я разогнался, а тут снова-здорово, свинина вегетарианская. Тьфу! - он сплюнул и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету.      - И вообще, что это вы эту свинину забыть не можете? Мы же вам дали все. Вам и яичницу подают, и ветчину, и паштеты, и икру всякую. Чего вам еще не хватает? Кофе? Ну мы же не знали, что вы такой заядлый кофейник.      Пожалуйста, будет вам кофе, какой хотите. Кстати, можем заказать и сейчас. Вы какой предпочитаете?      - Турецкий, - сказал я в полной уверенности, что они о таком даже не слышали.      Маршал хлопнул в ладоши, и в дверях немедленно возникла секретарша.      - Три кофе! - сказал ей маршал. - Ему турецкий, мне капучино...      - А мне кукурузный, - скромно сказал Дзержин.      Секретарша вышла и в ту же секунду вернулась с подносом. И я получил настоящий турецкий кофе. Может быть, я по нему так соскучился, но мне показалось, что я никогда в жизни не пил кофе вкуснее.      Я набрался наглости и спросил маршала, к какой категории потребностей он относится.      Я об этом как-то давно не думал, - сказал он. - По-моему, я вообще вне потребностей. Но вернемся, однако, к вашему сну. Если уж вам приснилась такая прекрасная жизнь, почему бы вам не развить это дальше? Слушайте, ведь на самом- то деле мы все живем иллюзиями. Сон первичен, а жизнь вторична, и это легко доказуемо Ну вот посмотрите. Иной раз нам снится что-нибудь неприятное, но мы не всегда хотим при этом проснуться. А когда неприятное происходит в жизни, нам всегда хочется заснуть. И это правильно. Потому что сон гораздо богаче жизни. Во сне мы едим, что хотим, имеем тех женщин, которых хотим, во сне мы умираем и воскресаем, но в жизни нам удается только первая половина.      Тут влетела взволнованная секретарша и сказала маршалу что-то на ухо. Берий Ильич тоже заволновался, вскочил на ноги, схватил трубку красного телефона.      - Да, - сказал он. - Взрослый на проводе. Так точно! Слушаюсь! Сейчас будем.      Он положил трубку и повернулся ко мне очень возбужденный.      - Нас вызывает Горизонт Тимофеевич.      - Кто? - удивился я.      Он удивился еще больше.      - Вы что, до сих пор не знаете, кто такой Горизонт Тимофеевич? - И посмотрел на Дзержина.      Дзержин посмотрел на меня. Я пожал плечами.      - Горизонт Тимофеевич Разин, - объяснил маршал, все еще волнуясь, - является председателем Редакционной Комиссии и, по существу, можно даже сказать и так, наместником Гениалиссимуса на Земле. Слушайте, вы уж, пожалуйста, с ним не спорьте. Что он будет предлагать, на все соглашайтесь. В крайнем случае потом мы что-нибудь отобьем. А ну-ка, я на вас посмотрю Вид у вас, конечно, так себе. Ну, да ладно. Поправьте воротничок и пойдем. А ты подожди нас здесь, - сказал он Дзержину.    2. Наместник Гениалиссимуса      Мы опять шли по каким-то залам и переходам. Автоматчики вытягивались в струнку, щелкали каблуками и брали на караул.      Секретарем у председателя Редакционной Комиссии был пожилой генерал-полковник. Но суетился он, как сержант.      - Ага, это вы! - сказал он, нервно суя мне руку. Горизонт Тимофеич как раз после процедуры, так что он может с вами поговорить. Прошу вас.      Открыв дверь в кабинет, он первым туда вошел, но тут же остановился, пропуская нас с Берием Ильичем. Наконец-то первый раз в Москорепе я увидел старого человека! Да еще какого!      Он сидел в инвалидном кресле не за столом, а почти посреди кабинета. Из-под кресла выходили, тянулись к задней стене и уходили в нее два - желтый и красный шланга. Старик, сидевший в кресле, представлял собой полную развалину - голова набок, язык вывалился, руки висели, как плети. Из левого уха у него торчал толстый провод с микрофоном в виде рожка. Старик, кажется, спал. Но как только мы вошли, стоявшая рядом с ним медицинская сестра воткнула ему прямо сквозь брюки шприц. Он дернулся, проснулся, хотел выпрямить голову, но она упала на другую сторону. Глаза, однако, остались почти открытыми.      - Кто такие? - спросил он, разглядывая нас всех недовольно.      Маршал живо подкатился к нему, схватил рожок и, приложив его к губам, почтительно сообщил:      - По вашему приказанию Классика к вам привел.      - Ага, - сказал Горизонт, еле ворочая языком - Клафика. Ну, подойди, Клафик, подойди-ка фюда.      Я приблизился и взял из рук маршала рожок.      - Здравствуйте! - прокричал я в рожок.      - А нифего, - прошамкал председатель, - нифего фебя фуфствую. Видифь, у меня тут два фланга. По волтому первифный продукт подается, а по крафному вторифный отфафываетфя, так что органивм действует. - Он хотел опять поднять голову и даже достиг в этом некоторого успеха, но не успел удержать ее, и она упала на грудь. Впрочем, сестра приблизилась к нему сзади, поставила голову вертикально и осталась ее придерживать.      Кажется, старик оживал все больше. В глазах его даже появилось что-то вроде любопытства ко мне.      - Так вот ты какой! - сказал он с видимым одобрением. - Хороф, хороф. И фколько тебе годов-то?      - Скоро сто будет, Ваше Высокопревосходительство! - прокричал я в рожок.      - Молодой ефе, - заметил председатель. - А мне вот уве фто фетыре, а тове ефе нифего. А фто это ты в таком фине ходифь?      Я осмотрел быстро свою одежду.      - Если вы фином называете мои штаны, Ваше Высокопревосходительство, то я тут совсем ни при чем. Такие выдали. А я-то приехал в хороших штанах, в нормальных.      - Да что вы такое говорите! - сердито зашептал генерал-полковник. Горизонт Тимофеевич говорит не "в фине", а "в чине".      - Да, - сказал Горизонт Тимофеевич Берию Ильичу, - надо его повыфить, он вфе-таки наф клафик.      - Будет исполнено! - прокричал Взрослый в рожок. - Майора ему дадим. Или даже полковника.      - Вафем полковника, - сказал Горизонт. Генерала. Ты, крафавица, - попытался он поднять глаза к сестре. - Головку-то мою так не дервы. Когда я киваю, ты ее немнофко так отпуфкай.      Но сестра на него не понадеялась и сама покачала его головой.      - Хорофо, - одобрил ее действия председатель. - Хватит. Знафит, ты фоглафен убрать там вфяких Фимов и таких вот профих?      Не зная, о чем он говорит, я оглянулся на Взрослого и увидел, что тот мне оживленно подмигивает. Я опять ничего не понял и кивнул головой.      - Ну и правильно, - сказал председатель, и сестра покивала его головой. - И хорофо. Вфе лифнее надо вфегда убирать, а не лифнее... - не договорив фразы, он заснул, вывалил снова язык, и сестра положила его голову набок.      Я посмотрел на маршала, тот на генерал-полковника, генерал развел руками и сказал:      - Это все! Горизонт Тимофеевич дал указание и теперь отдыхает.      Сестра взяла кресло за спинку и, подбирая шланги, покатила его в глубь кабинета. А мы трое, ступая на носках, вышли в приемную.    3. Книга, которую я не писал      - Уфф! - выдохнул из себя Берий Ильич и вопросительно посмотрел на генерал- полковника.      - Все хорошо, - улыбнулся тот. - Горизонт Тимофеевич был в очень хорошем настроении и замечаний сделал немного.      - Да, конечно, - согласился маршал. - Замечания вполне приемлемые.      То же самое он сказал и Дзержину, который встретил нас вопросом: "Ну как?"      - Так что вы все поняли? - спросил он меня. - Требования совсем небольшие: побольше снов, поменьше ненужной реальности и никаких Симов. Согласны?      - Нет! - сказал я.      - Как?! - подпрыгнул маршал, а Дзержин схватился за карман.      Впрочем, тут же руку он отпустил, приблизился ко мне и нежно сказал:      - Соглашайтесь, дорогуша, здесь не принято не соглашаться.      Я занервничал и схватился за голову.      - Слушайте, - закричал я. - Что вы ко мне пристаете? Что и где я должен поправить? О каком романе вы говорите? О каком Симе? Если вы имеете в виду Карнавалова, то я с ним был знаком и даже ездил к нему в Торонто. Но взглядов его я никогда не разделял и письмо его нынешним вождям выбросил на помойку.      - Это мы знаем, - улыбнулся маршал и переглянулся с Дзержином. - А теперь выбросьте и его самого.      - Откуда? - спросил я.      - Из романа, дорогуша, - улыбнулся Дзержин.      - Да из какого романа? - спросил я устало. Вы понимаете, что я никогда никаких романов о Карнавалове не писал.      Я опустился в кресло и достал сигарету. Мои руки дрожали, и, когда я прикуривал, я никак не мог спичкой попасть в коробок. Между тем в кабинете установилось какое-то странное, тяжелое и зловещее, я бы сказал, молчание.      - Ну хорошо, - сказал наконец Берий Ильич. - Вы так взволнованно и так убедительно говорили, что я вам почти поверил. Но есть же все-таки факты. А факты, как говорят, упрямая вещь. Хорошо. Ладно. Сейчас мне придется вам кое-то предъявить.      Он тяжело поднялся, подошел к сейфу и, загораживаясь от меня плечом, стал крутить замок с шифром.      - А у Вас, Берий Ильич, - развязно сказал Дзержин, - сейф, я вижу, ну точно, словно в Швейцарском банке.      - Так он швейцарский и есть, отозвался маршал. Тут даже и написано: "Маде ин Швейцария".      Сейф открылся. Маршал там шуровал что-то довольно долго, наконец достал какую-то книгу в темной обложке и выложил передо мной:      - Узнаете?      Я взял в руки книгу и стал ее разглядывать. Прочел название, перевел потом взгляд на фамилию автора и увидел, что там стоит моя собственная фамилия.      В этом не было бы ничего удивительного. Каждому автору приходится иногда держать в руках книги, которые он написал. Но в том-то и дело, что я, как мне помнилось, никогда ничего подобного не писал.      - Ну и что вы скажете? услышал я голос маршала.      - Минуточку, - сказал я.      Я осмотрел суперобложку, перевернул титульный лист, прочел выходные данные. Там стоял год 1986. А я уехал из Штокдорфа в восемьдесят втором. А в восемьдесят шестом я еще фактически даже не жил.      Это какая-то несуразица, пробормотал я и заглянул в начало книги. Там я нашел описание своего разговора с Руди, посещения фройляйн Глобке, похищения меня арабами, встречи с Букашевым. Все подробно и достоверно и, главное, написано в моей собственной манере. Я ничего не мог понять. Я готов был представить, что за шестьдесят лет кто-то мог изучить все подробности и на основании донесений агентов и других архивных данных сочинить какой-нибудь подобный роман. Но чтобы кому-то удалось настолько проникнуть в мои мысли и так подражать моему стилю, в это уж я поверить не мог никак, потому что, между нами говоря, мой стиль просто неподражаем.      Я заглянул в середину книги, и в глаза мне бросилась глава, которая называлась: "Новое о Симе".      - Интересно? - заглянул через мое плечо маршал.      - Минуточку, - сказал я и с возрастающим интересом прочел эту, в общем-то небольшую, главу.    4. Новое о Симе      Я-то думал, что я знал все о Сим Симыче, а оказывается, чего-то существенного как раз и не знал.      Оказывается, за время моего отсутствия в двадцатом веке он, на время оторвавшись от "Большой зоны", накатал четыре глыбы мемуаров под названием "СИМ".      В той самой книге, которую маршал Взрослый предложил мне как мою собственную, было сказано, что я якобы все эти четыре глыбы читал (во что, впрочем, мне самому поверить трудно), причем прочел я их, с одной стороны, задолго до того, как побывал в Москорепе, а с другой стороны, после того, как оттуда вернулся. Вот говорят, что писатель не должен читателю все объяснять и разжевывать. Он должен оставить читателю возможность самому потрудиться, попотеть и самому домыслить то, до чего он, писатель, сам не додумался. Если это так, вот вы и додумайте, как это могло получиться, что я читал собственную книгу до того, как написал ее. Да, если хотите, сами это все и обдумывайте, а у меня уже и так от всего этого голова кругом идет. Поэтому я просто перескажу то, что мне удалось прочесть в кабинете Берия Ильича.      Там сказано, что первая глава первой глыбы симовских мемуаров начинается с описания обыкновенного утра обыкновенного советского мальчика, у которого папа сидит в тюрьме, мама носит папе передачу, а мальчик в это время ходит в школу, возвращается домой и учит уроки. Мальчик учится в третьем классе и никак не может понять, за что же посадили его папу, бывшего балтийского моряка, комиссара с крейсера "Аврора", а впоследствии народного комиссара высшего образования. И хотя эти события очень ранят детскую душу, но учиться все-таки нужно. В тот день ввиду отсутствия мамы юный Сим пообедал один и сел за уроки. По литературе им как раз задали выучить новое народное стихотворение: На дубу зеленом, да на том просторе Два сокола ясных вели разговоры. А соколов этих люди все узнали: Первый сокол-Ленин, Второй сокол-Сталин...      Сим про себя говорит, что у него уже и тогда была феноменальная память. И даже это заглотное стихотворение он очень быстро выучил, но тут же задумался, поскольку, с детства обладая острым критическим отношением к действительности, никак не мог себе представить Ленина и Сталина, сидящих на дубу, как птицы.      И в тот момент, когда он подвергал критическому анализу это стихотворение, в дверь постучали. Сим открыл и увидел на пороге страшного, грязного, оборванного, заросшего спутанной бородой странника с котомкой за плечами. Странник попросил воды, а напившись и смахнув с бороды капли, посмотрел пристально и спросил:      - Как тебя звать, малец?      Сим ответил:      - Сим.      - Правильно, - сказал странник. - Сим. Так вот, послушай меня и запомни, вьюнош, что я тебе скажу: быть тебе царем на Руси. Будешь ты Сим Первый.      С этими словами странник исчез, словно испарился.      Сим, по его собственному признанию, был мальчик впечатлительный, и слова, сказанные странником, произвели в душе его очень глубокое смущение.      Оставшись один, он опять пытался учить те же стихи, но они больше не лезли в голову. В голову лезли, наоборот, самые неожиданные и довольно даже странные для пионера мысли. А соколов этих люди все узнали: Первый сокол-Ленин, Второй сокол-Сталин...      - А третий сокол - я! - вдруг сам себе сказал Сим и, как сам же пишет, тут же возбудился от острого предчувствия своей необычайной судьбы.      Он поведал о необыкновенном старце матери. Удрученная тем, что опять не приняли передачу, она вроде бы сначала пропустила его рассказ мимо ушей, а потом насторожилась, попросила повторить все сначала и долго выспрашивала, что за старец, да как выглядел, да в чем одет. Она обругала Сима за излишнюю доверчивость, велела впредь всегда спрашивать, кто стучит, и никогда не открывать дверь незнакомцам.      - Мама, - спросил Сим, - а почему он сказал, что я буду царем?      - Мало ли сумасшедших ходит, - сказала мать. - Что им в голову придет, то и лепят. Головы малолеткам задуривают. Дать бы им каждому по пятьдесят восьмой статье.      Но в ту же ночь, взяв с него ужасную клятву, она открыла ему тайну его необыкновенного происхождения.      ... Тайна эта заключалась в том, что Сим Глебыч Карнавалов не был отцом Сим Симыча. Его истинным отцом был Николай Александрович Романов, император и самодержец Всероссийский...      Мать Сим Симыча Екатерина Петровна рассказала ему, что как раз перед самой революцией, в то время как ее муж комиссарил на крейсере "Аврора", она работала прачкой в Зимнем дворце и там у нее состоялась интимная встреча с самодержцем. Причем царь пошел на это не из каких-то там распутных соображений, а исключительно ради сохранения Российской короны. Он чувствовал, что скоро так или иначе грянет революция, а наследник тяжело болен и вообще будущее туманно. Поэтому император по соглашению со своей супругой Алике решился на такой необычный шаг. И в ночь их тайного свидания христом-богом молил Екатерину Петровну, если Господь пошлет мальчика, хранить его как зеницу ока и только в нужный час, когда будет знак свыше, открыть ему, кто он есть на самом деле.      Пока я читал, оба деятеля БЕЗО, Берий и Дзержин, заглядывали мне через плечо, следили за моей реакцией и проявляли очень большое нетерпение. И как только я оторвал голову на секунду, чтобы осмыслить прочитанное, Берий, не давая мне опомниться, тут же меня спросил, что я обо всем этом думаю.      - Это какой-то бред, - сказал я.      - Правда? - переспросил быстро Берий Ильич. - Правда, бред? Вы так думаете? Почему?      - Да по всему, - сказал я. - Возьмите хотя бы сроки. Симыч родился в двадцать шестом году. Я не знаю, может быть, некоторых гениев вынашивают не девять месяцев, а девять лет, тогда, конечно... Но, правду сказать, я вообще-то не совсем понимаю, почему утверждения Карнавалова вас так смущают. Ведь то, что он говорит, это просто абсурд.      - Вот именно что абсурд, - согласился маршал. - Но дело в том, что, как показывает исторический опыт, именно абсурдные или даже, сказать точнее, идиотские идеи как раз легче всего овладевают умами масс. И поэтому это Сим... Кстати, вы случайно не знаете, почему у него такое странное имя?      Это я как раз случайно знал, потому что историю происхождения его имени слышал от самого Сим Симыча личными своими ушами. Дело в том, что его настоящего отца соратники тоже звали Симом, хотя полное имя его было Симеон. А если с отчеством, то Симеон Глебович. Но ему нравилось, когда его звали Симом. И сына решил так назвать. А когда его спросили, что же это имя может означать, он сказал:      - Это очень просто. Сим-это значит Симирный Интернационал Молодежи.      Кто-то ему сказал:      - Глебыч, так не идет. Интернационал не симирный, а всемирный. Ты должен в таком случае назвать своего сына Вим.      Он сказал:      - Нет, Сим. Пусть тогда это будет: Смерть Иксплуататорам Мира.      Ему сказали, не ик-, а эксплуататорам, тогда ты должен назвать своего сына Сэм. Карнавалов решительно отверг: нет, говорит, Сэм - имя буржуазное, пусть все равно будет Сим.      - Это он вам сам говорил? - спросил маршал.      - Конечно, сам. И не один раз.      - А вы не могли бы рассказать об это публично? - спросил Дзержин, до того долго молчавший.      - Почему бы нет? Если вы мне организуете встречу с читателями.      - Ну конечно, организуем, - перебил маршал. Как вы видите, мы именно этим и занимаемся. Именно для этого создан Юбилейный комитет, проводится массовая кампания и даже готовится к изданию этот вот ваш роман. В празднике примут участие лучшие люди нашей республики, выдающиеся артисты прочтут отрывки из ваших произведений, а также, может быть, что-нибудь станцуют и споют. Может быть, даже, - он лукаво сощурился, - исполнят какую-нибудь вашу любимую украинскую песню. Но у нас есть к вам просьба, и на том же настаивает Редакционная Комиссия, чтобы вы вычеркнули этого вашего Сима. Он нисколько вашу книгу не украшает, а напротив, даже делает ее такой, знаете, неуклюжей, тяжеловесной. Вычеркните его, и все. Что вы думаете об этом?      Правду сказать, я об этом вообще ничего не думал. Потому что, кроме главы "Новое о Симе", ничего еще не читал.      Я думал, что они, естественно, предложат мне сразу прочесть всю книгу, но они как-то засмущались, и по некоторым высказываниям маршала я понял, что они боятся давать мне мою собственную книгу, потому что, прочтя ее, я могу попасть под ее влияние. Правда, Дзержин тут же сообразил и сказал маршалу, что если я книгу прочту, попаду под влияние, но потом исправлю и опять прочту, то в результате я в конце концов попаду под благотворное влияние исправленной книги, а это хорошо.      Маршал подумал и сказал, что Дзержин, пожалуй, прав, возможно, мне даже стоит дать прочитать мою книгу, и он попробует этого добиться. Может быть, ему удастся пробить этот вопрос через Верховный Пятиугольник, уговорить Редакционную Комиссию, ради этого он готов еще раз добиться приема у Горизонта Тимофеевича.      - Ну что вы! - сказал я. - Ну зачем же лишний раз тревожить старого человека из-за такой ерунды? Почему вы не можете без всяких пятиугольников и комиссий просто дать мне эту книжку хотя бы на одну ночь? Я прочту и сразу же вам верну.      Маршал посмотрел на меня, как на сумасшедшего.      - Странный вы человек, - сказал он, подумав. Это же печатное слово. У вас даже допуска нет... - Какая-то мысль пробежала по его лицу. - Слушай, Сиромахин, - обратился он к Дзержину Гавриловичу, - зайди-ка к Матюхину. Он зачем-то хотел тебя видеть.      - Матюхин - меня? - Дзержин посмотрел на маршала с сомнением.      - Зайди, зайди, - повторил тот нетерпеливо.      Дзержин вышел, и с маршалом сразу что-то случилось. Сначала он подкрался к двери, закрывшейся за Сиромахиным, и посмотрел в замочную скважину. Затем подбежал к своему столу, повыдергивал штепсели всех телефонных аппаратов, посмотрел с сомнением на потолок и поманил меня к себе.      - Слушайте, зашептал он быстро, - заталкивая меня в угол. - Я вам дам эту книжку на одну ночь. Но об этом никто не должен знать. Даже ваша сожительница.      - Хорошо, так же шепотом ответил я. Я запрусь в кабесоте и буду читать там.      - Дзержину тоже ни слова. И никому вообще. И если вас с этой книгой где-то застукают, вы не должны признаваться, что взяли ее у меня.      - А что я должен говорить? - спросил я весьма удивленно.      - Что угодно. Можете сказать, что вам удалось протащить ее сквозь таможню. Можете сказать, что нашли в каком-нибудь паробусе или на мусорной свалке. Что угодно, но меня не выдавайте. Вы мне клянетесь?      - Клянусь! - сказал я торжественно. - Но я не понимаю, кто меня может схватить, кроме ваших людей.      - Ах, какой вы наивный! махнул он рукой. В нашей республике вообще не понятно, кто наши, а кто не наши. Ладно, берите и до завтра.      Я только успел запихнуть книгу за пазуху, как вернулся Дзержин и сказал, что к Матюхину не пробился, у него совещание.      - Ну не пробился, так не пробился, - беспечно сказал маршал и незаметно для Дзержина подмигнул мне. А теперь вы оба свободны, - объявил он и протянул мне свою широкую ладонь. - Классик Никитич, очень был рад познакомиться.    5. Прогулка      У меня было странное ощущение, когда мы с Дзержином оказались на Красной площади. Такое ощущение, словно я вышел на свободу, а мог бы не выйти.      Уже совсем стемнело, и небо распахнулось над головой, рассыпав по всему пространству звезды, которые на фоне затемненного города казались особенно яркими.      - Ну как вам понравился наш маршал? - спросил Дзержин, усмехаясь.      - По-моему, интересный человек, - сказал я и вдруг увидел освещенный летательный объект, который медленно плыл над площадью с запада на восток.      - Смотрите, летит! - сказал я, толкнув Дзержина.      - Где? - Дзержин задрал голову и, увидев объект, быстро перезвездился.      Я тоже перезвездился. Я сделал это непроизвольно и понял, что, кажется, я становлюсь истинным комунянином.      Дзержин вызвался меня проводить, и мы пошли наискосок через Красную площадь. Вечер был тихий и теплый, а улицы совершенно безлюдны. Кажется, за всю дорогу мы не встретили ни одного прохожего. Дзержин молчал, и я тоже, обдумывая все то странное, что я сегодня увидел и услышал. Но у меня было такое ощущение, что сегодня мне должно открыться еще что-то такое необыкновенное.      - Слушай, - обратился я к Дзержину, машинально называя его на ты. - А почему все-таки вас так беспокоит Сим Симыч? Ну, допустим, вас тревожат какие-то его поклонники, эти самые симиты, но сам-то Сим наверняка давно уже умер. Если бы он был жив, ему сейчас было бы... сколько же?..      - Сто шестнадцать лет, - сказал Дзержин.      Ну вот. Сто шестнадцать лет... Ну бывают где-то дикие горцы, которые живут даже и дольше, но Сим, я уверен, давно уже умер.      Мы стояли уже перед входом в гостиницу, и Дзержин веялся за ручку двери, чтобы открыть ее для меня.      - Ты сначала прочти то, что у тебя за пазухой, а потом поговорим.    6. Степанида Зуева-Джонсон      Самые разные и противоречивые воспоминания сметались в моей голове, и я не знаю, какие из них считать первичными, а какие вторичными.      Я помню, что ночью, запершись в кабесоте, я читал свою собственную книгу тайком от Искрины, а потом прятал ее за телевизором. А другое воспоминание, противореча первому, говорит мне, что я вообще никакой книги не читал, а изучал материалы к ней в библиотеке имени Ленина. До библиотеки меня и Дзержина Гавриловича довез все тот же Вася, который по дороге, давясь от смеха, спросил меня, известен ли мне основной признак коммунизма. Я развел руками, и Вася, оглянувшись на сидевшего сзади Дзержина, сообщил мне шепотом, что признак этот заключается в стирании разницы между первичным и вторичным продуктом. Дзержин, однако, расслышал и показал Васе кулак, впрочем, как я понял, беззлобно Выйдя из паровика, я решил продемонстрировать Сиромахину свое знакомство с библиотекой и сразу направился к главному входу.      - Нет, нам не сюда, - усмехнулся Дзержин. Это вход для всех.      - Разве мы не можем войти, где все? - спросил я.      - Конечно, можем, - сказал Дзержин, - но нам это не нужно. Здесь выдают только сочинения Гениалиссимуса и о Гениалиссимусе, а нам нужно кое-что другое.      Мы завернули за угол, прошли почти вдоль всего здания и наконец нырнули в неприметную дверь со скромной вывеской: "Отдел предварительной литературы".      Затем была система коридоров, в каждом из которых нас остановили и тщательно проверили документы.      Наконец мы попали в главное хранилище, состоящее из просторных залов, соединенных между собою.      Между прочим, даже в прошлой жизни, побывав в этой библиотеке несчетное число раз, я сам всей здешней коллекции ни разу не видел, а по каталогам имел о ней понятие довольно-таки отвлеченное. А тут я увидел все. Собрания сочинений всех мировых классиков от Гомера до Солженицына. От древних пергаментов до дешевых изданий почти новейших времен.      В каждом из этих залов сидели читатели: где один, где два, где три человека, не больше. И все из БЕЗО, в чине не ниже майора.      Все они, обложившись стопками книг, что-то конспектировали, видимо, в намерении использовать прочитанное в идеологической войне.      Но одна читательница, подполковник БЕЗО, как я понял, использовала свое служебное положение в личных целях. Она читала (я заметил название) "Анну Каренину" и, утратив всякую бдительность, плакала чуть не в голос.      Естественно, мне хотелось задержаться в общем хранилище, но Дзержин меня торопил, и мы, пройдя еще несколько залов и коридоров, оказались наконец перед дверью с табличкой: "Мракобесные сочинения С. С. Карнавалова".      Здесь у нас не только проверили документы, но даже общупали карманы и, обнаружив у Дзержина пистолет системы "ТТ", попросили сдать его на хранение начальнику охраны.      Лишь после этого мы попали в зал (вернее, это были тоже по крайней мере три зала, соединенных вместе), где хранились не только издания всех шестидесяти глыб на русском и еще на сотне других языков, но и многочисленная литература о самом Симе: мемуары, исследования, сборники статей и диссертации.      Но оказалось, что и это не все.      В соседней с этим залом комнате Дзержин Гаврилович познакомил меня с востроносой и щуплой девицей, которая представилась мне как лейтенант БЕЗО Советина Кулябко.      По просьбе Дзержина она охотно рассказала, что в этой комнате хранятся агентурные данные о Симе: о его происхождении, биографии, образе жизни, привычках, наклонностях, сильных сторонах и слабостях характера, сексуальных причудах, характеристики, составленные на него в школе, в комсомоле, в детдоме, в институте, сведения о его связях с разными людьми, связях сердечных, дружеских, приятельских, деловых и случайных. Здесь хранились образцы его почерка, отпечатки пальцев, протоколы допросов его сторонников и многочисленные фотографии и диапозитивы, сделанные открытой и скрытой камерой и даже ночью в инфракрасных лучах. Она тут же предложила продемонстрировать некоторые диапозитивы, после чего повесила на стену небольшой экран, зашторила окна, включила проекционный аппарат и стала вкладывать в него разные слайды.      Мне было очень интересно.      Я увидел Сим Симыча в разные времена и в разных ситуациях. Вот он, еще совсем юный, в группе воспитанников детского дома. Вот в лагере (анфас и в профиль). Послелагерный снимок для паспорта - усталое, изможденное и вместе с тем суровое лицо А потом временной разрыв. А потом уже чуть ли ни каждый день его жизни запечатлен. Десяток свадебных снимков с Жанетой В день триумфа - с первой книгой в руке. За письменным столом. На лыжной прогулке. На велосипеде. С какой-то кошкой на руках. Потом опять арест, тюрьма и даже как его выталкивают с парашютом из самолета. Само собой, запечатлено его участие в многочисленных митингах, конференциях и пресс-конференциях и встреча в Белом доме с президентом Соединенных Штатов.      Но среди тех снимков, которые были сделаны скрытой камерой и при инфракрасном освещении, иные оказались слишком уж откровенными.      Я думаю, опиши я подробно, что именно показано было мне на экране, у этой книги было бы на сто тысяч читателей больше. Жаль, что мое природное целомудрие не позволяет мне заниматься изображением подобных вещей. Скажу все же, что Симыч ввел меня в некоторое смущение. Зная о его глубокой религиозности и известном всем аскетизме, я был порядком шокирован, видя его в не очень достойном виде не только с Жанетой, но и другими особами противоположного пола. Их было не меньше десятка, причем некоторых я даже знал лично Это одна наша известная новеллистка, одна знаменитая американская кинозвезда и третья... Лица третьей видно не было, но и с противоположной стороны не узнать ее было нельзя.      При виде Степаниды, да еще в таком виде, я вдруг почувствовал в себе неукротимую ревность, так что даже задергался и заскрипел зубами.      - Что с вами? - испугалась лейтенант Кулябко. Я смутился и сказал, что мне было несколько неприятно видеть последний кадр, поскольку с этой женщиной я одно время был довольно близко знаком.      - А это нам известно, - сказал Дзержин.      А лейтенант Кулябко сказала, что диапозитивы, где изображены подробности моего знакомства, у них тоже имеются и она готова их тут же продемонстрировать.      - Нет! Нет! - закричал я. - Только не это! И вообще, пожалуйста, нельзя ли эти кадры как-нибудь уничтожить?      - Ну что ты, дорогуша! - заулыбался Дзержин. - Эти кадры принадлежат истории, и уничтожить их было бы преступлением. Ну, ладно, - сказал он одновременно и мне, и лейтенанту Кулябко. Кино посмотрели, давайте теперь что-нибудь почитаем. Например, донесения Степаниды.      - Степаниды? - удивился я. - Неужели она писала донесения?      - Еще как писала! сказал Дзержин. - Степанида Зуева-Джонсон была замечательной нашей разведчицей. Вместе с завербованным ею бывшим морским пехотинцем Томом Джонсоном она доставила много бесценных сведений.    7. Донесения Степаниды      Три дня подряд, не разгибаясь, я читал донесения Степаниды. Каждое утро в половине девятого Вася приезжал за мной к гостинице и только в одиннадцать вечера забирал меня из библиотеки.      Нет, меня никто не заставлял так долго работать. Я сам так увлекся читаемым, что иной раз даже не ходил на обед. Тем более, что ближайший Упопот находился в Кремле, а на территории библиотеки удовлетворялись лишь общие потребности, при одном воспоминании о которых я сразу терял аппетит.      Донесения были написаны в виде писем подруге. Какой-то будто бы Кате. На самом деле, я думаю, этой "Катей" был какой-нибудь начальник отдела, а может быть, и шеф всего КГБ.      Но ход, надо сказать, удачный. Обыкновенные письма с налетом простонародности и с ошибками. И все прямым текстом без всякой шифровки. И если б даже сам Сим Симыч эти письма перехватил, то и он при всей своей проницательности вряд ли догадался бы, что они собой представляют.      А на самом деле в них было сказано о Симыче все.      Как он живет, как работает, над чем работает, какие идеи вынашивает, о чем говорит, как его здоровье и даже (вот она, женская подлость!) каков он в постели.      Называет она его внешне очень почтительно - "батюшка". Но на самом деле ее оценки холодны, трезвы, временами насмешливы и уж для малообразованной деревенской бабы слишком тонки.      Вот, например, она описывает процесс сближения.      "А еще. Катюша, в местном нашем обчестве произвелся недавно большой переполох, приехал будто бы знаменитый русский писатель. И в газетах во всех об нем сообщили и по тиви его что ни вечер кажут, сам из себя он весь видный, борода страшная, а голосок тонкий. Выступает все против коммунизма, за православие и америкашек наших тоже травит за то, что Бога забыли. Заместо того, говорит, чтобы собой жертвовать, вы, говорит, нежитесь и с жиру беситесь. А прожорный и заглотный коммунизм уже к самому вашему горлу подступил и скоро в него своими клыками железными вопьется...      ...Писатель решил в наших местах поселиться, потому как, говорит, природа здесь очень ему нашу среднерусскую напоминает. Купил у одного нашего ферму и сорок акров земли с лесом и озером и затеял все это обнести забором.      ...Живет с семьею уединенно, на людях не появляется, говорят, работает по восемнадцати часов в сутки. Однако на службе в Свято-Георгиевской церкви бывает. Здесь к нему можно очень тесно приблизиться, хотя он всегда окружен своими, а его бодигард Зильберович (православный казак из евреев) за всеми пристально смотрит и каждого приближающего плечом оттирает.      ...Я понимаю, Катюшка, что ты имеешь в виду, я этим местом в свое время Тома завербовала. Том, однако, человек южный и впечатлительный, а этот писатель живет выдуманными образами, а того, что рисуется перед ним, напрочь не видит, хотя я уж и так, и так. Кажный раз, когда он в церкви бывает, норовлю занять позицию прямо перед ним, становлюсь на коленки и бью поклоны, но ему, как говорится, хоть на нос вешай, он на это на все ноль внимания. Том говорит, ты дура, дура, ежли уж хочешь преимущество свое показать, зачем же ты его джинсами маскируешь?      ...Том оказался умный, черт, хотя и черный. Теперь уже не я перед писателем позицию занимаю, а он, как увидит меня, так передвигается и, сзади становясь, все молится, молится. Чую, рыбка вокруг крючка ходит, вот-вот клюнет.      ...Клюнуло!      Вчера после службы отозвал меня в сторонку его еврейчик, одно, говорит, очень известное лицо срочно нуждается в секретаре-переводчике, который мог бы постоянно жить в имении у известного лица и оказывать ему небольшие услуги. А у вас, мол, я слышал, все данные для этого имеются.      Я сказала, что у меня данные для услуг, конечно, имеются, но насчет переводческих своих возможностей я сомневаюсь, поскольку английским языком владею умеренно. Но что если известное лицо нуждается в горничной, то мои данные для этого очень даже подходят. А кроме того, сказала я, у меня есть еще и тот недостаток, что имею черного мужа.      На что еврейчик сказал, мы не расисты и мужа вашего берем с собою, известное лицо нуждается в дополнительном бодигарде..."      В следующих письмах Степанида рассказывает Катюше, как они с Томом поселились в имении Симыча, в чем состоят их обязанности, описывает подробно все, что происходит в имении, даже весьма красочно живописует свои интимные отношения с работодателем, которые происходят обычно днем, когда она приходит "клинить" его кабинет. Иногда чисто женское берет в ней верх, она с большой похвалой отзывается о хозяине и с неприязнью о его жене.      День за днем наблюдала она жизнь в Отрадном, подробно описывала, как "батюшка" работает и как готовится к возвращению.      С нею планами он особо не делился, но иногда, пошлепав ее, говорил: "Ничего, Стешка, вот прогоним заглотчиков, возьму тебя в Москву вместе с Томом. Тома сделаю графом, а ты будешь графиня". На сомнение Степаниды, какой же из Тома граф, когда он черный, "батюшка" отвечал: "Ну и что, что черный. Черный - это ничего. Лишь бы не коммунист и не плюралист. А что касается черноты, то у Петра Первого тоже был арап и кровь свою передал Пушкину. Так что черный - это тоже смотря какой".      Читая донесения Степаниды, ее характеристики жителей Отрадного и приезжающих посетителей, я иногда смеялся до слез. Но дойдя до того места, где она описывает мой собственный приезд, я глубоко возмутился. Какая наглая, коварная и подлая баба!      Нет, я не буду повторять ее глупые и вздорные измышления обо мне, где она меня, кроме всего, называет пузатиком (идиотское слово!) и изображает этаким прихлебателем, который заискивает и стелется перед Сим Симычем (да никогда в жизни ничего подобного не было!) Но самое главное, она своим задом тоже меня соблазняла намеренно. И не по естественному влечению, а с одной только подлой целью задержать в Отрадном, чтобы я не уехал прежде времени. И, расписав наши отношения самым дурацким образом, в конце, оставив свою простонародную манеру, деловито и холодно замечает: "В сексуальном отношении интереса не представляет".      Ну, не нахальство ли? Это я-то не представляю интереса! Да кто ж тогда представляет? И зачем же ты, сволочь, кричала, что такого мужчины у тебя в жизни не было?      Ну что с нее возьмешь? Кагебешница - она и есть кагебешница. Не зря я к людям этой профессии всегда относился с большим недоверием.    8. Откровения Дзержина      Я так разозлился и расстроился, что решил прервать чтение и уйти домой, не дождавшись Васи.      Сдал лейтенанту Кулябко папку, проследил, чтобы она отметила в книге регистрации, что папка сдана, и вышел на улицу.      Уже слегка вечерело, но было довольно душно.      Где-то над Ленинскими горами густились тучи и погромыхивал гром, однако, судя по направлению ветра, гроза должна была пройти стороной.      Я пересек проспект имени Четвертого тома (бывший Калининский) и по улице имени Августовских тезистов Гениалиссимуса (бывшей Грановского) пошел в сторону проспекта имени Первого тома.      Слева от меня было здание, в котором когда-то помещалась Кремлевская поликлиника. Судя по скоплению длинных лимузинов с двигателями внутреннего сгорания, и сейчас там было что-то подобное.      Как раз в этот момент с диким воем и блеском мигалок подъехала уже виденная мною однажды странная колонна, состоявшая из четырех бронетранспортеров (два спереди, два сзади) и двух длинных лимузинов, соединенных гибкими шлангами. Я понял, что прибыл Председатель Редакционной Комиссии, и остановился, чтобы посмотреть, как его будут выволакивать из машины (со шлангами или без?), но рядом со мной тут же оказался вооруженный автоматом внубезовец, который сказал мне, что здесь останавливаться и даже оглядываться не разрешается, и передернул затвор автомата.      Я проявил максимальную понятливость и быстро пошел прочь, пригнув голову и одновременно отворачивая ее в сторону.      У выхода в переулок имени Послесловия к Первому тому стояла большая очередь за водопроводной водой. Очередь двигалась медленно, потому что потребности удовлетворялись только при помощи двух пластмассовых кружек, прикрепленных к водоразборной колонке цепями.      Люди волновались и кричали распределяющей тетке, чтобы она больше, чем по одной кружке на человека, не выдавала.      Я стал было в очередь, но, увидев, что это часа не меньше чем на два, пошел дальше.      Тут меня окликнули, и, обернувшись, я увидел нагонявшего меня с радостной улыбкой Дзержина Гавриловича.      Он сказал, что только что сопровождал Горизонта Тимофеевича и, увидев меня, решил со мной прогуляться.      - А почему Председателя сопровождают бронетранспортеры? - спросил я. - На него что, готовится покушение?      - Ну да, сказал Дзержин, - если смотреть правде в глаза, то против каждого члена нашего руководства кто-нибудь что-нибудь да готовит. Ты знаешь, что среди этих прохожих и там, в очереди за водой, и вообще везде очень много скрытых симитов Может быть, даже большинство.      - Я тебя не понимаю, - сказал я. - Если это так, то куда же смотрит ваше БЕЗО?      - Ах, дорогуша, - огорченно махнул рукой Дзержин. Тебе это все понять очень трудно. Ты человек здесь все-таки новый. Дело в том, что у нас все БЕЗО состоит сплошь из агентов американского ЦРУ.      - Слушай, - рассердился я, - что ты мне плетешь какую-то, извини за выражение, хреновину. Я понимаю, что вражеские агенты могли проникнуть в БЕЗО, но чтобы все БЕЗО сплошь состояло только из них, это, по-моему, просто чушь!      - Увы! - ласково прижмурился Дзержин. Какой ты все-таки еще наивный. К сожалению, то, что я тебе говорю, вовсе не чушь, а чистая и печальная правда.      Правда, рассказанная мне Сиромахиным, состояла в том, что агенты ЦРУ проникали в БЕЗО постепенно в течение многих лет.      - Это, понимаешь, как рак, научно объяснял мне Дзержин. - Сначала клетки накапливаются медленно. Но когда их количество перейдет критическую грань, они захватывают все. Так и агенты ЦРУ. Они сначала проникали по одному. А потом, когда в руководстве их оказалось большинство, они захватили все и везде расставили только своих людей. Их нахальство дошло до того, что теперь уже в БЕЗО уборщицу нельзя нанять без согласия Вашингтона.      - Не могу себе этого даже представить, сказал я.      - Да, - согласился Дзержин. - Представить это, прямо скажем, не просто.      - Но если все то, что ты говоришь, правда и вы знаете, что все агенты БЕЗО на самом деле агенты ЦРУ, почему вы их не арестуете?      - Надо же! - засмеялся Дзержин. - Они хотя и состоят из людей ЦРУ, но называются БЕЗО и под видом БЕЗО сами могут арестовать кого угодно.      - Да, - подумал я вслух Интересно. А куда же смотрит ваша армия? Она что, с ними тоже не может справиться?      - Нет, она могла бы. Хотя там цэрэушников тоже порядочно, но армия все-таки что- то сделать могла бы.      - Ну и что? - спросил я нетерпеливо.      - Неужели не понимаешь? Если наша армия разгромит БЕЗО, то американцы в свою очередь разгромят ЦРУ, которое сплошь состоит из агентов БЕЗО, а это нам ни к чему.      Конечно, картина, нарисованная моим собеседником, в моем мозгу уложиться никак не могла.      На углу проспекта Первого тома и переулка имени Четвертого Дополнения мы расстались. Я шел к себе в гостиницу и думал, что за небылицы он мне плетет, этот Дзержин. Пьяный он, сумасшедший, провокатор или просто разыгрывает? Вдруг меня остановила неожиданная мысль, и я кинулся обратно. Я догнал Дзержина уже у самой площади Вдохновения, схватил за локоть и спросил, очень волнуясь:      - Слушай, но если все БЕЗО состоит сплошь из агентов ЦРУ, то сам-то ты кто такой?      Он посмотрел на меня внимательно и, резко вырвав руку, сказал:      - Вот что, дорогуша, давай условимся раз и навсегда. Во избежание возможных неприятностей ты никогда не будешь задавать мне подобных вопросов, О'кей? Шюр , сказал я и отошел.    9. Тайна медальона      Я думаю, не преувеличу, если скажу, что мне пришлось увидеть и услышать в Москорепе немало удивительного. Но откровения Дзержина меня просто потрясли. Я вернулся в гостиницу очень взволнованный и хотел сразу спросить Искрину, что она думает по этому поводу. Но она была занята, смотрела по телевизору футбол.      Я сел рядом с ней на кровать и тоже стал смотреть. Играли известные мне команды, но под несколько удлиненными названиями. Первая называлась Государственная Академическая ордена Ленина команда "Спартак", а другая - Государственная Академическая ордена Ленина команда "Динамо". Игроки были в возрасте лет примерно от сорока до шестидесяти. Я спросил у Искрины, почему такие старые футболисты. Она сказала, что, естественно, в столь важные команды попадают только лучшие спортсмены повышенных потребностей, а чтобы дослужиться до звания лучших, нужно время.      Игра протекала вяло. Футболисты не бегали, а важно ходили по полю и медленно катали мяч. Я спросил у Искрины, какой счет, она сказала, что счет будет открыт только на двадцать четвертой минуте, а вся игра закончится со счетом 5:4 в пользу "Спартака".      - Откуда ты знаешь? - спросил я.      - Так написано в программе.      - Разве счет устанавливается кем-то заранее? - спросил я.      - Конечно, - сказала Искрина. - Спортивный Пятиугольник все планирует задолго до матча. А в твое время разве было не так?      - Совсем не так, - сказал я. И объяснил, что в мое время спортсмены были моложе и счет складывался стихийно в процессе игры.      - Я не понимаю, что значит стихийно, - сказала она. - Кто-то же все-таки этот счет устанавливал.      - Да никто не устанавливал! Просто игроки бегали по полю, пинали мяч, били по воротам, и кто больше заколотит, у того больше и счет.      - Но это же волюнтаризм, - сказала она возмущенно. Это, выходит, кто быстрей бегает или сильнее бьет, тот больше и забивает?      - Ну да, - сказал я, - именно так. Правда, в годы расцвета коррупции бывало так, что одна команда давала взятки другой и тогда счет определялся иначе.      - Вот видишь, - сказала Искрина. - Значит, была почва для злоупотреблений. А сейчас такого не может быть. Сейчас Спортивный Пятиугольник устанавливает счет в зависимости от положения той или иной команды, от того, насколько игроки дисциплинированны, как изучают произведения Гениалиссимуса и к какой категории потребностей они относятся. Не может же быть так, чтобы команда общих потребностей безнаказанно забивала мячи команде повышенных потребностей!      - Чушь какая-то, - сказал я. Но если ты заранее знаешь, чем дело кончится, зачем смотреть?      Искрина пожала плечами:      - Когда ты пишешь роман, ты тоже знаешь, чем он кончится.      - Вот именно, что не знаю, - возразил я. То есть, когда я принимаюсь за роман, у меня бывают какие-то планы, но потом герои начинают вытворять чего хотят, и кто из них кого задушит, это уже зависит от них. Вот тоже и с этим Симом. Твои начальники пристают с ножом к горлу, чтоб я его вычеркнул, а я не могу, у меня просто рука не поднимается.      Она спрыгнула с кровати и выключила телевизор.      - Слушай, - сказала она мне шепотом, а как выглядел этот Сим?      - Ну как? сказал я. - Ну такой... роста... ну, скажем, среднего. И вот такая бородища.      - Посмотри сюда, сказала она и, вытащив из-за пазухи свой пластмассовый медальон, раскрыла его. - Это он?      Мне показалось, что произошло что-то потустороннее. Как будто в комнату влетел и тут же вылетел из нее кто-то невидимый. С маленькой вделанной в медальон фотографии на меня пристальным и недобрым взглядом см о грел Сим Симыч Карнавалов.    10. Роман      - Ну как, ознакомились? - спросил маршал, когда я вытащил из-за пазухи книгу, порядком помятую.      - Да-да, прочел, - сказал я.      Мы были в его кабинете одни, он велел секретарше, чтобы она никого не пускала и никого не соединяла по телефону.      - Ну и как? - спросил он, заглядывая мне в глаза.      - По-моему, неплохо, - сказал я. Совсем даже неплохо. Я бы даже сказал, хорошо, замечательно даже.      - Ну да, согласился он, роман получился в основном интересный. Ну а вы его все-таки читали с критическим отношением?      - Ну конечно, с критическим. А как же, - сказал я. - Я всегда и все читаю критически.      - Вот именно это я и хотел от вас услышать! - маршал оживился и забегал по комнате. Понимаете, когда человек мыслит критически, тогда с ним можно договориться. Когда он мыслит некритически, тогда с ним договориться нельзя. И какие же вы недостатки нашли в вашем романе?      - Недостатки? - переспросил я удивленно. Я не понимаю, о каких недостатках вы говорите.      Он посмотрел на меня как-то cтpaннo.      - Ну как же, - сказал он растерянно, мне кажется, что во всех книгах, даже в самых лучших, какие-то недостатки все же имеются.      - Конечно, имеются, - согласился я очень охотно. Во всех книгах, кроме моих. Потому что я, когда пишу, я все недостатки сразу вычеркиваю и оставляю одни только достоинства. Правда, сейчас, читая роман, я заметил: там в одном месте запятая стоит лишняя, но в этом целиком виноват корректор. Не понимаю, куда он смотрел.      Взрослый помолчал. Я тоже. Он вытер со лба пот.      Я сделал то же движение, хотя у меня лоб был не потный.      - Вот вы так говорите, - сказал Берий Ильич обескураженно. - Но вы говорите неправильно. Таких произведений без недостатков не бывает. Вот, скажем, над Гениалиссимусианой работает большой коллектив авторов, но даже он иногда делает некоторые ошибки. А у вас... Ну вот давайте посмотрим.      - Давайте, - охотно согласился я.      - Ну, хорошо. - Он открыл книгу, пробежал глазами первую страницу. - Ну, начать хотя бы со вступления. Уже в самом начале у вас сказано как-то непонятно, то ли все, что вы пишете было на самом деле, то ли вы все это выдумали. А где правда?      - Ну вот, - сказал я озадаченно. Откуда ж я знаю, где правда? Вы же сами говорите: вторичное первично, а первичное вторично. В таком случае вообще никакой разницы между выдумкой и реальностью не существует.      - Допустим, - легко согласился он и стал листать дальше. - Ну этого капиталиста вы очень хорошо изобразили. Очень сатирически. Ну этого... как его... Махенмиттельбрехера?      - Миттельбрехенмахера, - вежливо поправил я.      - Ну да, ну конечно, Михельматен... ну, в общем, понятно. А он что же, этот ваш торговец, он и белыми лошадьми тоже торгует?      - Белыми? - удивился я. - А-а, я понимаю, что вы имеете в виду. Этого я, право, не знаю. Он вообще-то, я думаю, их не по цвету выбирает. Ему надо, чтобы они бегали хорошо. Он поэтому предпочитает арабских скакунов.      - Ага. Ну да. А кстати, насчет этих арабов, которые на вас там напали... Вам не кажется странным, что они возлагали на вас такие надежды, что вы у нас тут будете секреты добывать?      - Мало ли чего они возлагали, - сказал я. - Они, может быть, обо мне по себе судят и думают, что я способен родину продать за мешок золота. А я ее, должен вам сказать, и за два мешка не продам.      - Да-да-да, - поторопился заверить меня маршал. - Поверьте мне, никто в вашем патриотизме не сомневается. Ладно, оставим это. Это все может быть так, может быть не так, это не важно. А вот это... - он открыл страницу, на которой помещено первое упоминание о Сим Симыче, - это уж никуда не годится. С этим мы поступим таким образом, - он выхватил из пластмассового канцелярского стаканчика остро отточенный карандаш и, раздирая бумагу, решительно провел черту от левого верхнего угла страницы к правому нижнему. Он уже собирался провести и другую черту крест-накрест...      - Стоп! Стоп! Стоп! - закричал я. - Стоп! - схватил я его за руку. - Так не пойдет. Что это вы прямо так чиркаете, как будто это вам что-то такое. Я, может быть, этот замысел вынашивал и лелеял, я, может быть, ночи не спал, все это выстраивая, я, может быть, каждое словечко вот так вот облизывал... - я даже попытался показать, как облизывал, - а вы прямо карандаш в руки и давай чиркать.      Маршал все это выслушал с большим недоумением.      - Ну как же, - сказал он, - ну как же? Ну зачем же вы этого вот Сима Симыча вывели? Ведь он нам, вы понимаете, совершенно не нужен.      Откровенно говоря, этот разговор стал мне казаться довольно дурацким, и я начал понемногу сердиться.      - Ну что это такое? - сказал я. - Что это за глупая постановка вопроса? Вам Сим Симыч не нужен. А мне лично он нужен, и я вам категорически запрещаю его вычеркивать.      - Да? - Берий Ильич вдруг переменил выражение и посмотрел на меня насмешливо. - Вы мне запрещаете? А вы примерно представляете разницу между вашим воинским званием и моим?      - А мне плевать на ваше звание, - сказал я, но тут же прикусил язык и испугался. Черт его знает, подумал я, может, так не надо. Эти маршалы, они такие обидчивые.      - Берий Ильич, сказал я почти нежно. - Поймите меня правильно. Если этот роман на самом деле написал я, то, значит, я его писал, фигурально говоря, кровью сердца, душу свою в него вкладывал, а вы прямо хотите взять его и изуродовать.      - Ну подождите, подождите, подождите, - заторопился маршал. - Да что это вы так разнервничались? Ведь вы же должны понимать, что это дело серьезное, общегосударственное и общекоммунистическое. Ведь если вы этого не сделаете, мы не сможем ваш роман переиздать и не сможем провести ваш юбилей.      - Ну и черт с ним, с вашим юбилеем! - сказал я в сердцах.      - Да не с моим, а с вашим.      - С вашим, с вашим, - повторил я настойчиво. Он вам нужен, а не мне. А я без него обойдусь. В конце концов, столько людей помирают даже без всяких столетних юбилеев, ну и я обойдусь.      - Ну хорошо, вы такой эгоист, вы обойдетесь, но о других ведь тоже надо побеспокоиться хоть немножко. Вы же знаете, - продолжил он мягко и вкрадчиво, - наши комуняне так готовились к вашему юбилею, трудились в поте лица, перевыполняли производственные задания, жили этим, считали дни. Они ждали юбилея как большого праздника. А вы из-за вашего, собственно говоря, каприза, хотите им этот праздник испортить.      О, Господи! Теперь, кажется, я вспотел. Мне стало ужасно неловко и перед Взрослым, и перед всеми остальными комунянами. Я сказал:      - Я не понимаю, почему это вас так волнует. Я понимаю, что вашим комунянам хочется почитать чего-нибудь такого, кроме Гениалиссимусианы, но если уж вы согласились мой роман напечатать, то зачем же его корежить?      - Не корежить, а улучшить, - быстро перебил Взрослый. - Убрать из него все лишнее. Это же не только мое личное мнение. И комписы наши со мной согласны, да и сам Горизонт Тимофеевич, несмотря на свою исключительную занятость, вникал в это дело и настоятельно... понимаете, настоятельно, повторил маршал с явной угрозой, - просил вас обо всем хорошенько подумать.      Ух, черт! Вообще-то говоря, я человек отчаянный. Но когда мне угрожают такие люди, как этот маршал, я понимаю, что дело серьезное.      - Даже не знаю, как с вами быть, - сказал я растерянно. - Ну, хорошо. Дайте мне книгу еще на одну ночь, я еще раз посмотрю и...      - И поправите, - подсказал он.      - Да не поправлю, а подумаю, - сказал я. Если что-то можно...      - Ну конечно, можно, - сказал маршал.      - Да вам-то, конечно, - сказал я со вздохом. - Вам-то никаких романов не жалко... Ну да ладно. Еще раз подумаю.      - Ну вот и ладно, - обрадовался маршал. - Вот и договорились. Прочтите еще раз, посмотрите, подумайте, приходите завтра, и все сделаем. Слушайте, у меня есть... - он подошел к двери, заглянул в замочную скважину, приложил ухо, вернулся... У меня есть кое-что специально для вас.      Он долго возился с секретным замком, открыл сейф и извлек оттуда... Ну что бы вы думали? Ту самую бутылочку водки "Смирнофф", которая у меня пропала после приземления в Москорепе.      Я, разумеется, ничего ему не сказал. Мы разделили эту бутылочку. И что интересно, даже эту мизернейшую порцию водки я выпил совершенно без всякого удовольствия. Я даже удивился и подумал, что, может быть, настоящим комунянином я еще не стал, но зато от алкоголизма, кажется, вылечился. Как будет рада моя жена, подумал я, чокаясь с маршалом. Продолжение следует... Уважаемые подписчики!      В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Джон Роналд Руэл ТОЛКИЕН "Властелин колец" Летопись вторая "Две башни" Летопись третья "Возвращение короля"      В этой книге речь идет главным образом о хоббитах, и на ее страницах читатель может многое узнать об их характерах, но мало - о их истории. Дальнейшие сведения могут быть найдены только в извлечениях из "Алой Книги Западных пределов", которая опубликована под названием "Хоббит". Этот рассказ основан на ранних главах "Алой Книги", составленной самим Бильбо, первым хоббитом, ставшим известным в Большом мире, и названных им "Туда и обратно", так как в них рассказывается о его путешествии на восток и о возвращении: это приключение позже вовлекло всех хоббитов в события эпохи, которые излагаются ниже.      Многие, однако, пожелают больше узнать об этом народе с самого начала, а у некоторых нет первой книги. Для таких читателей излагаются основные сведения из "Сказаний о хоббитах" и кратко пересказывается первое приключение.      Хоббиты - скромный, но очень древний народ, более многочисленный раньше, чем теперь; они любят мир, спокойствие и хорошо возделанную землю: содержащаяся в порядке и тщательно обработанная земля в сельской местности - их любимое место. Они не понимают и не любят машины, более сложные чем кузнечные меха, водяная мельница или ручной ткацкий станок, хотя они искусны в обращении с инструментами. Даже в древние времена они, как правило, сторонились "высокого народа", как они называют нас, а теперь они избегают нас со страхом, и их стало трудно отыскать. У них тонкий слух и острое зрение, и хотя они склонны к полноте и не торопятся без необходимости, тем не менее они проворны и ловки в движениях. Они обладают умением быстро и молча скрываться, когда не желают встречаться с неуклюже бредущим человеком; и они развили это умение до степени, которая может показаться людям волшебством. Но на самом деле хоббиты никогда не занимались волшебством, и их неуловимость - следствие искусства, унаследованного и развитого на практике, следствие их дружбы с природой, которая отплачивает им так, как не могут представить себе большие и более неуклюжие расы.      Хоббиты - маленький народ, они меньше гномов: во всяком случае менее крепкие и приземистые, хотя ненамного меньше ростом. Их рост разнится от двух до четырех футов по нашим меркам. Теперь они редко достигают трех футов: но они утверждают, что становятся ниже и что в прошлые времена они были выше. В соответствии с "Алой книгой", Бандобрас Крол (по прозвищу Бычий Рык), сын Изенгрима Второго, был ростом в четыре фута пять дюймов, и мог ездить верхом на лошади. По преданием хоббитов его превосходят только два известных в древности хоббита, но об этом будет идти речь в этой книге.      Что касается хоббитов из Удела, о которых рассказывается в этих сказаниях, то в дни мира и процветания они были веселым народом. Они одевались ярко, предпочитая желтый и зеленый цвета; но обувь они носили редко, так как на подошвах у них толстая прочная кожа, а ноги поросли густыми вьющимися волосами, похожими на волосы на их головах, чаще всего коричневого цвета. Поэтому единственным слабо распространенным среди них ремеслом было сапожное дело; но у них длинные и искусные пальцы, и они могут изготовлять множество полезных и красивых вещей. Лица их скорее добродушны, чем красивы, широкие, яркоглазые, краснощекие, со ртами, склонными к смеху, еде и питью. И они едят, пьют и смеются, часто и с охотой, любят простые незамысловатые шутки, не против поесть шесть раз в день, когда есть еда. Они гостеприимны и любят приемы и подарки, которые охотно дарят и с радостью получают.      Ясно, что несмотря на позднейшее отчуждение, хоббиты наши родственники: они были гораздо ближе к нам, чем эльфы или даже гномы. С древних времен говорят они на человеческих языках, хотя и непонятных, и любят все то, что и люди. Но точно наши взаимоотношения не могут быть установлены. Происхождение хоббитов уходит далеко в древние времена, которые сейчас забыты. Только эльфы еще сохраняют легенды этого исчезнувшего времени, но в этих легендах говорится главным образом об истории самих эльфов, люди там упоминаются редко, а хоббиты совсем не упоминаются. Ясно, однако, что хоббиты долгое время жили спокойно в Средиземье до того, как мы узнали о них. А в то время когда мир был полон бессчетными странными существами, маленький народец казался совсем незаметен. Но в дни Бильбо и его наследника Фродо хоббиты, вопреки своему желанию, стали внезапно важными и известными и обеспокоили Советы мудрых и великих. Росс КИНГ "Домино"      Роман-маскарад, роман-лабиринт, роман-матрешка; один из ярчайших дебютов в английской литературе последних лет. Ослепительной вереницей, растянувшейся на три эпохи, перед читателем проносятся в зажигательной пляске циничные шлюхи и наивные дебютанты, великосветские дамы и жертвы финансовых пирамид, модные живописцы, владеющие шпагой не менее искусно, чем кистью, и прославленные кастраты, чьей благосклонности наперебой добиваются европейские властители... Валентин Пикуль "Баязет"      Это мой первый исторический роман.      Первый - не значит лучший. Но для меня, для автора, он всегда останется дороже других, написанных позже. Двадцать лет назад наша страна впервые раскрыла тайну героической обороны Брестской крепости летом 1941 года.      Невольно прикоснувшись к раскаленным камням Бреста, я испытал большое волнение... Да! Я вспомнил, что нечто подобное было свершено раньше. Наши деды завещали внукам своим лучшие традиции славного русского воинства.      Отсюда и возник роман "Баязет" - от желания связать прошлое с настоящим. История, наверное, для того и существует, чтобы мы, читатель, не забывали о своих пращурах.      В этом романе отражены подлинные события, но имена некоторых героев заменены вымышленными. В.Пикуль Дэн Браун "Код да Винчи"      Секретный код скрыт в работах Леонардо да Винчи...      Только он поможет найти христианские святыни, дававшие немыслимые власть и могущество...      Ключ к величайшей тайне, над которой человечество билось веками, может быть найден...      В романе "Код да Винчи" автор собрал весь накопленный опыт расследований и вложил его в главного героя, гарвардского профессора иконографии и истории религии по имени Роберт Лэнгдон. Завязкой нынешней истории послужил ночной звонок, оповестивший Лэнгдона об убийстве в Лувре старого хранителя музея. Возле тела убитого найдена зашифрованная записка, ключи к которой сокрыты в работах Леонардо да Винчи... Диана Чемберлен "Огонь и дождь"      Появление в маленьком калифорнийском городке загадочного "человека-дождя", специалиста по созданию дождевых туч, неожиданно повлияло на судьбу многих его жителей. Все попытки разгадать его таинственное прошлое заставляют обнаружить скрытые даже от себя самого стороны души. Аркадий и Георгий Вайнеры "Петля и камень в зеленой траве"      "Место встречи изменить нельзя" "Визит к Минотавру", "Гонки по вертикали"... Детективы братьев Вайнеров, десятки лет имеющие культовый статус, знают и любят ВСЕ. Вот только... мало кто знает о другой стороне творчества братьев Вайнеров. Об их "нежанровом" творчестве. О гениальных и страшных книгах о нашем недавнем прошлом. О трагедии страны и народа, обесчещенных и искалеченных социалистическим режимом. О трагедии интеллигенции. О любви и смерти. О судьбе и роке, судьбу направляющем... Шон Хатсон "Жертвы"      Существует мнение о том, что некоторые люди рождаются только для того, чтобы когда нибудь стать жертвами убийства. в романе "жертвы" Фрэнк Миллер, долгие годы проработавший специалистом по спецэффектам на съемках фильмов ужасов, на собственном опыте убедился в справедливости этого утверждения. По нелепой случайности лишившись зрения, он снова обретает его, когда ему трансплантируют глаза преступника, и в один из дней обнаруживает, что способен узнавать потенциальных жертв убийцы. Миллер решает помочь полиции, которая сбилась с ног в поисках кровавого маньяка, но сам Миллер становится мишенью для садиста. Удастся ли ему остановить кровопролитие или же он сам станет жертвой?.. Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения