Литературное чтиво

Литературное чтиво Выпуск No 280 от 2005-08-31 Число подписчиков: 20    Артур ХЕЙЛИ "АЭРОПОРТ" Часть 3    23:00-01:30    Глава 10      Взрыв на борту лайнера "Транс-Америки", рейс два "Золотой Аргос", был ошеломителен и страшен. В герметически закрытом пространстве самолета он прозвучал подобно стократно усиленному удару грома - язык пламени взметнулся вверх, словно вырвавшись из гигантского горна.      Смерть Герреро наступила мгновенно: он находился в центре взрыва, и его разорвало на куски. Миг назад он жил - и вот от человека остались лишь кровавые лохмотья.      Взрывом повредило фюзеляж.      Гвен Мейген, находившуюся ближе всех к Герреро, взрывной волной ударили в грудь и в лицо.      Повреждение фюзеляжа тотчас повлекло за собой разгерметизацию. С оглушительным воем воздух устремился через образовавшееся отверстие в разреженные высокие слои атмосферы. Искусственно поддерживаемое в самолете нормальное давление начало падать; в клубах поднявшейся пыли, подобно обломкам кораблекрушения, пронеслись по салонам - от носа к хвосту самолета - все незакрепленные предметы независимо от их величины и веса: подносы, газеты, винные бутылки, кофейные чашки, одежда, ручной багаж, различные вещи, принадлежащие пассажирам; они уносились, крутясь в воздухе, словно всасываемые гигантским пылесосом. Портьеры слетели с колец. Двери кабин и туалетов сорвало с петель и унесло туда же - в хвост самолета.      Нескольких пассажиров сбило с ног. Те, кто не был пристегнут ремнями к креслу, ухватились за что попало, чтобы их не унесло.      Над сиденьями распахнулись дверцы аварийного устройства и оттуда выпали желтые кислородные маски, соединенные пластмассовой трубкой с цистерной кислорода.      Внезапно вихрь улегся, в салоны проник мглистый ледяной воздух. Рев двигателей и вой ветра заглушали все звуки.      Вернон Димирест, ухватившись за спинку ближайшего сиденья, чтобы удержаться на ногах, крикнул что было сил:      - Надевайте маски! - И сам схватил маску.      Он знал то, чего не знало большинство пассажиров (это дали ему годы обучения и тренировок): воздух в самолете был теперь разрежен и не годился для поддержания жизни. Если сейчас люди не получат кислорода, то через пятнадцать секунд их сознание начнет меркнуть.      Небольшое же помутнение сознания - из-за отсутствия необходимого количества кислорода - возникнет уже через пять секунд.      Еще через пять секунд появится состояние эйфории, после чего многим покажется, что кислородные маски им ни к чему, и тогда они безмятежно лишатся чувств.      Уже давно все, понимавшие опасность разгерметизации, настаивали на том, чтобы авиакомпании перед каждым полетом более тщательно и продуманно разъясняли пассажирам, как пользоваться кислородным оборудованием в случае аварии. Пассажирам надлежит сказать следующее, утверждали они: "Как только перед вами повиснет кислородная маска, хватайте ее и прижимайте к лицу. Вопросы будете задавать потом. Если возникла разгерметизация, нельзя терять ни секунды. Если же тревога окажется ложной, вы снимете маску, и дело с концом: она не причинит вам вреда".      Пилотам,подвергавшимсяиспытаниямна разгерметизацию, демонстрировалось действие кислородной недостаточности в разреженной атмосфере тренажера. Надев кислородную маску, пилоты должны были поставить на листе бумаги свою подпись, но как только они начинали писать, им предлагали снять маску, и подпись тут же превращалась в каракули или просто обрывалась. Затем, прежде чем пилоты успевали потерять сознание, им снова надевали маску.      Глядя потом на свою подпись, пилоты не верили собственным глазам.      Однако руководство авиакомпании полагало, что слишком пристальное внимание к кислородным маскам может посеять тревогу среди пассажиров, и настаивало на самом поверхностном ознакомлении пассажиров с ними.      Улыбающиеся стюардессы со скучающей или иронической миной нарочито небрежно демонстрировали, как пользоваться кислородной маской, и чей-то голос, явно торопясь поскорее покончить с этой ненужной процедурой, трещал тем временем по трансляции заученные фразы, как попугай: "...в случае крайне маловероятной неполадки... утвержденные правительством правила требуют, чтобы мы объяснили вам..." О необходимости действовать в этом случае быстро не упоминалось вообще.      Все это приводило к тому, что пассажиры с таким же безразличием наблюдали демонстрацию кислородных масок, с каким обслуживающий персонал самолета ее проделывал. Какие-то чиновники - маньяки, размышляли пассажиры, придумали эти коробки у них над головой и эти нудные, из раза в раз повторяющиеся демонстрации с масками. (Зевок!) Им лишь бы изобрести что-нибудь похитрее, чтобы повысить подоходные налоги и оправдать все возрастающую дороговизну жизни. Так какого черта!..      И когда на регулярных рейсах над головой пассажира вдруг открывался люк и оттуда вываливалась кислородная маска, большинство с любопытством взирало на нее и даже не пыталось ее надеть. Примерно то же произошло и теперь - только на этот раз опасность была реальной.      Вернон Димирест увидел реакцию пассажиров и чуть не взревел от ярости, вспомнив о том, как он сам и другие пилоты тщетно пытались добиться, чтобы демонстрации с кислородными масками перестали носить полушутовской характер. Но не было времени ни предостеречь людей, ни хотя бы подумать о Гвен, которая, быть может, была уже мертва или умирала в нескольких шагах от него.      Сейчас необходимо было немедленно вернуться на свое место и помочь спасти самолет, если это еще возможно.      Вобрав в легкие кислород из маски, Димирест ринулся вперед.      В салоне туристского класса над каждым рядом кресел по обе стороны от прохода повисли четыре кислородные маски - три для пассажиров, занимающих кресла, и одна на всякий случай - для того, кто может оказаться в проходе.      Одну из таких масок и схватил Димирест.      Но чтобы добраться до кабины, он должен был бросить эту маску и взять другую, переносную, с которой можно было бы передвигаться.      Два переносных кислородных баллона находились впереди, в сетке под потолком у входа в салон первого класса. Димирест знал, что если он доберется туда, то с помощью одного из баллонов сможет преодолеть расстояние до пилотской кабины.      Он продолжал продвигаться вперед, хватая одну кислородную маску за другой - из тех, что были свободны. Однако в одном из рядов впереди свободной маски не оказалось: три маски надели пассажиры - в том числе какая-то девочка-подросток, а четвертую та же девочка прижимала к лицу ребенка, лежавшего на коленях матери. Девочка, судя по всему, уже овладела положением и жестами показывала пассажирам, что надо делать. Димирест повернулся в другую сторону и увидел свободную маску: сделав последний глубокий вдох, он бросил свою маску и устремился к той, свободной. Прижав ее к лицу, он снова глубоко втянул в себя кислород. Он не прошел еще и половины туристского салона.      Он сделал еще рывок вперед и вдруг почувствовал, что самолет резко накренился на правый борт и начал падать.      Димирест замер на месте. Он понял, что сейчас уже ничего не может изменить. Дальнейшее зависело от двух обстоятельств: от того, насколько сильно поврежден самолет и насколько искусен окажется Энсон Хэррис, оставшийся один там, у штурвала. ***      Для тех, кто находился в пилотской кабине, все, что произошло за эти несколько секунд, явилось не меньшей неожиданностью, чем для всех остальных. С тех пор как Гвен Мейген с миссис Квонсетт, а следом за ними и Вернон Димирест покинули кабину, двое оставшихся членов экипажа - Энсон Хэррис и второй пилот Сай Джордан - понятия не имели о том, что происходило у них за спиной, в пассажирских салонах, пока самолет не тряхнуло взрывом, мгновенно вызвавшим разгерметизацию.      Как и в пассажирских салонах, в кабине поднялось густое облако пыли, которая тотчас улетучилась, лишь только дверь сорвало с петель и унесло. И все, что не было прочно прикреплено, унеслось в вихре обломков.      Под столиком бортинженера надрывно загудел сигнал бедствия. Над креслами обоих пилотов вспыхнули ярко-желтые огни. И звуковые и световые сигналы оповещали об одном - об опасном для жизни низком давлении воздуха.      А на смену облаку пыли в кабину вполз ледяной туман. Энсон Хэррис почувствовал мучительную боль в барабанных перепонках.      Но в это время он уже начал действовать - многолетний опыт и тренировка сделали свое.      На долгом и трудном пути к креслу командира воздушного корабля пилоты проводят долгие часы в упорных тренировках в учебных аудиториях и тренажерах, изучая теоретически и практически все непредвиденные тяжелые ситуации, которые могут возникнуть в воздухе как вследствие аварии, так и вследствие чисто психологических причин. Цель этих тренировок - воспитать в пилоте быструю и точную реакцию в любых неожиданных положениях.      Тренажеры имеются на всех крупных аэродромах всех рейсовых авиалиний. Снаружи тренажер выглядит, как нос самолета, отрубленный от всего остального фюзеляжа. Внутри он оборудован совершенно так же, как нормальная кабина экипажа.      Пилот проводит несколько часов в закрытом тренажере, в обстановке, полностью имитирующей дальний беспосадочный перелет. Когда дверь захлопывается, отрезая пилота от внешнего мира, ощущение возникает несколько жуткое; с абсолютной точностью воспроизводятся и движение и шум, пилот физически как бы ощущает себя в воздухе. Предусмотрено все для воспроизведения картины полета: перед лобовыми стеклами помещен экран, на котором возникают аэропорты и взлетно-посадочные полосы, то вырастающие, приближающиеся, то остающиеся позади, создавая впечатление приземления или взлета. Единственное отличие тренажера от кабины настоящего самолета лишь в том, что тренажер никогда не отрывается от земли.      Пилот в тренажере, так же как и в обычном полете, связан с диспетчерами по радио. В диспетчерской опытные операторы-инструкторы с пульта управления имитируют всю процедуру управления полетом в различных условиях. Оператор-инструктор может без предупреждения создавать для пилота крайне неблагоприятные условия, имитируя всевозможные аварийные ситуации, начиная от перебоев в работе двигателей и кончая пожаром, воздушным порывом, нехваткой горючего, повреждением электропроводки, взрывной разгерметизацией, выходом из строя приборов и прочими аварийными положениями. Даже столкновение в воздухе может быть имитировано. Иной раз тренажеры используются для того, чтобы пилот сумел задним числом разобраться в причинах аварии.      Иногда оператор-инструктор может создать для пилота несколько критических ситуаций одновременно, в результате чего пилот вылезает потом из тренажера совершенно измочаленный и взмокший от пота. Большинство пилотов тем не менее успешно проходят эти испытания, те же, кому это не удается, получают соответствующую пометку в своей служебной характеристике; им назначается новая проверка, и за их работой в дальнейшем ведется пристальное наблюдение. Проверки в тренажере приводятся систематически несколько раз в год на протяжении всего срока службы пилота, вплоть до его выхода на пенсию.      В результате этих тренировок при возникновении того или иного ЧП пилоты крупных рейсовых авиалиний точно знают, что им надлежит делать, не теряются и не тратят зря ни секунды драгоценного времени. Именно это, наряду с некоторыми другими факторами, и сделало рейсовые лайнеры наиболее безопасным средством передвижения за всю историю человечества. Вот почему и Энсон Хэррис мгновенно, автоматически, начал применять все необходимые меры для спасения самолета.      В процессе тренировки на разгерметизацию от членов экипажа требуют соблюдения одного основного правила: они прежде всего обязаны позаботиться о себе. Вернон Димирест выполнил это требование. Точно так же поступили Энсон Хэррис и Сай Джордан.      Прежде всего - кислород; им - даже раньше, чем пассажирам. А когда нормальная деятельность мозга будет обеспечена, можно уже принимать решения.      У каждого пилота на спинке кресла с наружной стороны висела кислородная маска, похожая на маску бейсбольного вратаря. Привычным, тысячу раз отработанным движением Хэррис сорвал с головы наушники и закинул руку за спину. Он дернул с такой силой, что отодрал держатель, и мгновенно натянул маску на голову. В маску, подсоединенную к цистерне с кислородом, вмонтирован микрофон. Для приема же Хэррис, после того как снял наушники, включил на большую громкость динамик над головой.      Сай Джордан, сидевший позади, молниеносно проделал то же самое.      В следующем автоматическом движении Энсона Хэрриса проявилась забота о пассажирах. В случаях разгерметизации система кислородного снабжения работала автоматически. Но из предосторожности - на случай, если она не сработает, - над головой у каждого из пилотов имелся выключатель. Он обеспечивал автоматический выброс кислородных масок пассажирам и подачу к ним кислорода. Хэррис щелкнул выключателем.      Затем правой рукой он взялся за секторы и уменьшил подачу топлива.      Скорость снизилась.      Необходимо было снизить ее еще больше.      Слева от секторов находилась рукоятка воздушных тормозов. Хэррис до отказа взял рукоятку на себя. На обоих крыльях самолета поднялись спойлеры, создавая дополнительное сопротивление, способствуя уменьшению скорости.      Сай Джордан выключил сигнал тревоги.      До этого мгновения все действия производились автоматически. Теперь настало время решать, как быть дальше.      Прежде всего необходимо было снизить самолет, перебраться в те слои атмосферы, где человек может дышать. С двадцати восьми тысяч футов над землей самолет должен спуститься на три с половиной мили - там воздух не так разрежен и можно уже существовать без кислородной маски.      И вот перед Хэррисом встала дилемма: снижаться постепенно или пикировать?      Еще два года назад инструкция безоговорочно предписывала пилотам при разгерметизации в результате взрыва немедленно пикировать. Однако выполнение этой инструкции уже привело к тому, что один самолет разлетелся на куски, в то время как при медленном снижении, быть может, и удалось бы избежать катастрофы. Теперь пилотам было сказано: сначала проверьте серьезность повреждений. Если самолет сильно поврежден, пикирование может привести к аварии, в таком случае снижайтесь медленно.      Но и это было чревато опасностями, И Энсон Хэррис сразу понял, чем грозит им медленное снижение.      В фюзеляже несомненно образовалась пробоина. Это доказывала внезапная разгерметизация; только что прогремевший - меньше минуты назад - взрыв мог произвести большие разрушения. При других обстоятельствах Хэррис немедленно послал бы Сая Джордана выяснить, насколько серьезны повреждения, но отсутствие в кабине командира корабля предписывало бортмеханику оставаться на месте.      Однако независимо от величины повреждений одно было неоспоримо и, быть может, наиболее важно. Температура окружающей среды приближалась к пятидесяти градусам ниже нуля. Судя по парализующему холоду, который ощущал Хэррис, температура в самолете упала примерно до такого же уровня.      При подобной температуре и при отсутствии специальной одежды продолжительность жизни для любого человека измерялась минутами.      Каков же выбор: погибнуть от холода или рискнуть и спикировать?      Приняв решение, правильность которого могло подтвердить или опровергнуть только будущее, Энсон Хэррис крикнул в микрофон Саю Джордану:      - Предупредите КДП! Мы пикируем.      И тут же резко положил самолет в правый крен, одновременно переведя рычаг шасси вниз, на выпуск. Вираж перед пикированием преследовал двойную цель: пассажиры и стюардессы, стоявшие или не успевшие пристегнуться, будут удержаны на месте центробежной силой, в то время как при прямом пикировании их подбросило бы к потолку. И второе: вираж уведет самолет в сторону от трассы, и, надо надеяться, от других воздушных кораблей, следующих тем же курсом, но ниже.      Выпущенное же шасси должно еще больше затормозить самолет и позволить ему круче спикировать.      Из репродуктора у себя над головой Хэррис услышал голос Сая Джордана, монотонно оповещавшего о бедствии:      - Майский день, майский день, говорит "Транс-Америка", рейс два. Разгерметизация от взрыва. Мы пикируем, пикируем!      Хэррис резко отдал штурвал и крикнул в микрофон:      - Проси десять!      - Прошу дать эшелон десять тысяч футов, - передал в эфир Сай Джордан.      Энсон Хэррис переключил радар на семьдесят семь - радарный SOS. Теперь там, на земле, на экранах всех радаров вспыхнет "двуцветка" - сигнал, не оставляющий сомнения в том, что самолет терпит бедствие, и точно указывающий, где именно.      Самолет пикировал, обезумевший альтиметр раскручивался, как часы со сломанным анкером. Двадцать шесть тысяч футов... двадцать четыре... двадцать три... Вариометр показывал спуск восемь тысяч футов в минуту...      Сверху, из динамика, раздался голос диспетчера Торонтского центра:      - Все эшелоны ниже вас свободны. Как только сможете, сообщите ваши намерения. Держитесь, мы с вами...      Хэррис, выведя самолет из виража, круто пикировал; предпринимать что-либо против холода не было времени. Если они успеют достаточно быстро спуститься, люди могут выжить... Лишь бы самолет не рассыпался... Хэррис уже заметил, что тяги руля высоты и руля направления неисправны: руль направления заедало... Двадцать тысяч... девятнадцать... Судя по поведению самолета, взрывом была повреждена хвостовая часть; насколько сильно станет ясно, когда он будет выводить машину из пике. В этот момент все решится. Если повреждение серьезно, самолет не выйдет из пике, и тогда...      Хэррису сейчас очень не хватало соседа справа, но пересаживать туда Сая Джордана было уже поздно. И, кроме того, бортмеханику надлежало быть на своем месте - закрывать воздушные клапаны, обеспечивая максимальный обогрев салонов, проверять, нет ли повреждений в системе питания и в пожарной сигнализации... Восемнадцать тысяч футов... семнадцать... На четырнадцати тысячах, решил Хэррис, он начнет выходить из пике: с тем чтобы на десяти тысячах перейти на горизонтальный полет... Пятнадцать тысяч... четырнадцать... Ну, вот теперь - попробуем!      Тяжело, с трудом, но самолет все же подчинился управлению... Хэррис с силой тянул на себя штурвал. Нос самолета начал подниматься, система управления сработала, самолет выходил из пике. Двенадцать тысяч футов теперь они уже снижались медленнее. Одиннадцать тысяч... десять с половиной... десять!      Самолет вышел из пике! Пока что все прошло благополучно. На этой высоте уже можно было нормально дышать, дополнительного кислорода не требовалось.      Термометр показывал минус пять градусов - все еще холодно, конечно, но уже не тот убийственный холод, как там, на высоте.      Весь их спуск продолжался две с половиной минуты.      Динамик над головой снова ожил:      - "Транс-Америка", рейс два, говорит Торонтский центр. Как у вас дела?      Сай Джордан подтвердил прием. В разговор включился Энсон Хэррис:      - Вышли из пике на десяти тысячах, возвращаемся на курс два-семь-ноль. Взрывом поврежден фюзеляж, степень повреждения не выяснена. Запрашиваем погоду, трассу Торонто - Детройт - аэропорт Линкольна. - Перед мысленным взором Хэрриса промелькнули аэропорты - достаточно крупные для "боинга-707" по своим наземным возможностям, отвечающие требованиям, обеспечивающие необходимые условия для посадки.      Вернон Димирест, перешагнув через сорванную с петель дверь и кучу еще каких-то обломков, быстро вошел в кабину и опустился на кресло справа.      - Нам не хватало вас, - сказал Энсон Хэррис.      - Машина слушается управления?      Хэррис утвердительно кивнул.      - Если не отвалится хвост, мы еще можем выкарабкаться из этой передряги. - Он добавил, что руль направления заедает. - Кто-то из пассажиров решил устроить небольшой фейерверк?      - Вроде того. И пробил в самолете довольно-таки большую дыру. Забыл измерить.      Их беспечно-небрежный тон был лишь маской, и оба это понимали. Хэррис все еще продолжал выравнивать самолет, удерживая его на постоянной высоте и на курсе. Он сказал, желая приободрить коллегу:      - План у вас был отличный, Вернон. Все могло бы пройти как по маслу.      - Могло бы, но не прошло. - Димирест повернулся ко второму пилоту. Ступайте в туристский салон. Осмотрите повреждения и доложите по внутреннему телефону. Потом помогите, чем сможете, людям. Нам надо знать, много ли пострадавших и насколько серьезно. - И только тут впервые Вернон Димирест позволил себе сформулировать ту мысль, которая подсознательно жгла его мозг. - И выясните, что там с Гвен.      С Торонтского центра начали поступать сведения, которые запросил Энсон Хэррис: аэропорт Торонто все еще закрыт - все взлетно-посадочные полосы заметены снегом. В Детройтском аэропорту все взлетно-посадочные полосы закрыты для регулярных рейсов, но в случае крайней нужды и экстренной посадки снегоуборочные машины могут расчистить полосу три, левую. На полосе - пять-шесть дюймов снега, под ним - лед. Видимость в Детройте шестьсот футов и перемежающийся шквальный снегопад. В аэропорту Линкольна все взлетно-посадочные полосы расчищены и могут быть использованы, кроме полосы три-ноль, которая заблокирована и потому временно закрыта.      Видимость - одна миля; ветер северо-западный, порывистый, тридцать узлов в час.      Энсон Хэррис сказал Димиресту:      - Я не намерен выливать горючее.      Димирест понял ход мыслей Хэрриса и утвердительно кивнул. Даже если им удастся довести самолет до аэропорта, посадка неизбежно будет трудной и опасной из-за большого запаса горючего, которое они должны были израсходовать в полете до Рима. Тем не менее при наличии повреждения выливать горючее еще рискованнее. В результате взрыва и поломок в хвосте могло возникнуть короткое замыкание или трение металла о металл, вызывающее искры. При сливе горючего в полете одной искры будет достаточно, чтобы лайнер превратился в пылающий жертвенный костер. Оба пилота рассуждали так: лучше не рисковать в воздухе и пойти на тяжелую посадку.      Однако по тем же соображениям посадку в Детройте - ближайшем крупном аэропорту - можно было производить лишь в самом крайнем случае. При большом весе самолет приземлится на повышенной скорости. Нужна длинная посадочная полоса, чтобы за время пробежки успеть затормозить. А полоса три, левая, - самая длинная в Детройтском городском аэропорту, - покрыта снегом и обледенела, условия - хуже не придумаешь.      Было и еще одно обстоятельство: где бы ни совершил посадку поврежденный самолет, нельзя было предугадать, в какой мере он будет управляем при неисправности руля направления - а то, что он неисправен, пилоты знали, хотя не знали - насколько.      Наиболее безопасные условия посадки мог предложить только аэропорт Линкольна. Но до него оставалось еще по меньшей мере час лета. Они летели со скоростью в двести пятьдесят узлов, то есть значительно медленнее, чем на большой высоте, и Энсон Хэррис продолжал снижать скорость, чтобы не усугублять повреждений. К несчастью, и это не облегчало их положения. На десяти тысячах футов самолет начало трясти и появилась вибрация в хвостовой части. На этой высоте все еще бушевала снежная буря, для которой в более высоких слоях атмосферы самолет был недосягаем.      Таким образом, основным и решающим был сейчас вопрос: смогут ли они продержаться в воздухе еще час?      Трудно было поверить, но с момента взрыва и начала разгерметизации прошло меньше пяти минут.      А тем временем воздушный диспетчер запрашивал снова:      - "Транс-Америка", рейс два, сообщите ваши намерения.      Вернон Димирест ответил, запросил курс на Детройт и добавил, что размеры повреждений еще уточняются. А где они будут садиться - в Детройте или где-либо еще, - он сообщит через несколько минут.      - "Транс-Америка", рейс два, вас понял. Детройт освобождает от снегоуборочных машин полосу три, левую. Впредь до дальнейших указаний там будут готовиться к экстренной посадке.      Звякнул телефон внутренней связи. Говорил Сай Джордан, стараясь перекричать рев ветра:      - Капитан, здесь большая пробоина, примерно в шесть футов, позади задней двери. Кухня, туалеты и все вокруг завалено обломками, но, насколько я могу судить, машина пока не рассыпается. Бустер оторвало к черту, но тросы управления как будто в порядке.      - А плоскости оперения как? Видно вам что-нибудь?      - Похоже, сорвало обшивку, она попала на стабилизатор, и его заклинило. Помимо этого, я вижу снаружи несколько дыр и вмятин, - по-моему, от обломков. Но так вроде ничего не болтается - по крайней мере, на виду. Основная сила взрыва, должно быть, пошла вбок.      Этого-то и не предусмотрел Герреро. Он с самого начала ошибся в расчетах. Его и тут постигла неудача.      Он не учел - и в этом заключался его главный просчет, - что, как только фюзеляж будет пробит, взрывная волна устремится наружу и разреженная атмосфера сразу ослабит силу взрыва. Кроме того, он не знал, как прочно сконструирован современный воздушный лайнер, и в этом был его второй просчет. В пассажирском лайнере предусмотрено такое дублирование всех систем, при котором повреждение одной из них не может вывести из строя всю систему управления. Лайнер может быть уничтожен бомбой, но лишь в том случае, если взрывом - случайно или преднамеренно - будут выведены из строя все наиболее важные его узлы. Всего этого и не учел Герреро.      - Сможем мы продержаться в воздухе еще час? - спросил Димирест Сая Джордана.      - Самолет, мне кажется, выдержит. Насчет пассажиров - не уверен.      - Пострадавших много?      - Трудно сказать. Я прежде всего обследовал, как вы велели, повреждения. Пока что веселого мало.      Димирест распорядился:      - Оставайтесь там, сколько потребуется. Сделайте все, что в ваших силах. - Он помедлил, не решаясь задать следующий вопрос, страшась возможного ответа; потом все же спросил:      - Гвен не попадалась вам на глаза? - Он ведь до сих пор ничего не знал о судьбе Гвен; ее могло унести за борт взрывной волной. Такие случаи бывали, и даже если этого не произошло, Гвен так или иначе находилась ближе всех к месту взрыва.      - Гвен тут, но, признаться, в тяжелом состоянии, - ответил Сай Джордан.      - На борту оказалось трое врачей, и они занимаются ею и остальными ранеными. Я сообщу, как только что-нибудь прояснится.      Вернон Димирест повесил трубку. Хотя он и позволил себе задать мучивший его вопрос, однако по-прежнему старался гнать прочь все сугубо личные мысли и чувства. Все это потом. Сейчас надо принимать решения, спасать самолет, экипаж, пассажиров. Он коротко пересказал Энсону Хэррису сообщение второго пилота.      Хэррис размышлял, взвешивая все "за" и "против". Вернон Димирест не проявлял желания взять на себя управление самолетом и, по-видимому, одобрял его действия. Даже сейчас он предоставлял Хэррису самому решать вопрос о посадке.      Несмотря на критическую ситуацию, капитан Димирест вел себя так, как положено пилоту-контролеру.      - Попробуем дотянуть до Линкольна, - сказал Хэррис. Главное - спасти самолет; что же до пассажиров, то в каком бы тяжелом положении они ни находились, оставалось надеяться, что они выдержат перелет.      Димирест кивнул в знак согласия, вызвал КДП Торонто и сообщил о принятом решении. Еще несколько минут - и заботу о них возьмет на себя Кливленд. Димирест попросил, чтобы аэропорт Детройта на всякий случай был готов принять их самолет, хотя намерения у них вряд ли изменятся. И пусть предупредят международный аэропорт Линкольна о том, что самолет, выполняющий рейс два, потребует аварийной посадки.      - "Транс-Америка", рейс два, вас понял. Детройт и Линкольн оповещаются.      После этого самолет несколько изменил курс. Они приближались к западному берегу озера Гурон, недалеко от границы между США и Канадой.      Оба пилота знали, что там, на земле, все внимание теперь сосредоточено на их самолете. Диспетчеры и старшие по смене в соответствующих центрах наблюдения за воздухом напряженно работают, согласовывая свои действия, убирая все машины с их пути. Центры передают их самолет друг другу и расчищают ему путь следования. Любое требование, поступившее с рейса два, будет мгновенно выполнено.      Когда они пересекали границу, диспетчер Торонтского центра, расставаясь с ними, радировал:      - Счастливого пути, желаю успеха.      А через несколько секунд их позывные принимал уже Кливленд.      Когда Димирест бросал взгляд назад, в дверной проем, он различал в неясном полумраке пассажирского салона какие-то движущиеся фигуры. (Сай Джордан, как только сорвало дверь, уменьшил свет в салоне первого класса, чтобы он не бил в кабину.) По-видимому, кто-то пересаживал пассажиров вперед, ближе к носу самолета, скорее всего, это был Сай Джордан, и Димирест с минуты на минуту ждал от него сообщения. В самолете, даже в кабине, все еще было нестерпимо холодно, а в салонах, разумеется, того холоднее. Снова промелькнула мучительная мысль о Гвен, но Димирест тут же безжалостно прогнал ее и заставил себя сосредоточиться на том, что предпринять дальше.      Смелое решение продержаться в воздухе еще час было принято всего несколько минут назад, однако уже пора было планировать вход в зону аэропорта имени Линкольна и посадку там. Самолет продолжал вести Энсон Хэррис. Вернон Димирест достал карты зоны наблюдения и взлетно-посадочных полос аэродрома и разложил их на коленях.      Международный аэропорт имени Линкольна был воздушной базой и родным домом обоих пилотов, и они как свои пять пальцев знали его воздушную зону и все взлетно-посадочные полосы. Однако опыт и требования безопасности обязывали их не полагаться на память и проверять себя.      Карты подтвердили то, что было им хорошо известно.      Такая посадка, как у них - с большим грузом и на большой скорости, требовала самой длинной полосы. А неисправность руля поворотов требовала, чтобы эта полоса была и максимально широкой. При этом следовало учитывать направление и силу ветра, а ветер, согласно метеосводке из Линкольна, был северо-западный, порывистый, тридцать узлов. Только одна полоса - три-ноль - отвечала всем требованиям.      - Нам нужна три-ноль, - сказал Димирест.      - В последнем сообщении говорилось, что эта полоса временно закрыта, там какой-то затор, - заметил Хэррис.      - Я это слышал, - сердито буркнул Димирест. - Она уже черт знает сколько часов закрыта, и все потому, что там застрял мексиканский лайнер.      - Он свернул карту зоны наблюдения и прикрепил ее к штурвалу. - Затор, черт бы их побрал! - выбранился он в сердцах. - У них есть еще пятьдесят минут, чтобы от него избавиться!      Он нажал кнопку микрофона, собираясь передать сообщение на КДП, и в этот момент Сай Джордан, бледный как смерть, потрясенный всем виденным, вошел в кабину.    Глава 11      Адвокат Фримантл был озадачен.      "Как это понять? - недоумевал он. - Никто из администрации аэропорта не обращает внимания на то, что толпа недовольных жителей Медоувуда заполнила добрую половину главного зала ожидания и шумит все больше и больше".      Когда Эллиот Фримантл несколько часов назад обратился к негру, лейтенанту полиции, и попросил у него разрешения провести в зале митинг протеста, ему было самым решительным образом отказано. Однако вот они собрались, а вокруг них - еще целая толпа зевак, и что же? Ни один полицейский даже носа сюда не кажет!      "Это просто загадочно!" - думал Фримантл.      Чем это объяснялось, он, конечно, не мог знать.      После встречи с управляющим аэропортом делегация медоувудцев во главе с Эллиотом Фримантлом спустилась из административного крыла здания в главный зал ожидания. Здесь ребята из телевидения, с которыми Фримантл договорился заранее, уже установили свою аппаратуру.      Медоувудцы - их к тому времени набралось человек пятьсот, не меньше, и новые продолжали прибывать - толпились вокруг.      Один из съемочной бригады сказал:      - Мы к вашим услугам, если вы готовы, мистер Фримантл.      Телевизионных съемочных бригад прибыло две - каждая с намерением получить интервью для завтрашней передачи. Фримантл, стреляный воробей, тотчас осведомился, по каким каналам они будут передаваться, и приготовился вести себя соответственно вкусам определенных категорий телезрителей. Первое интервью, как он выяснил, пойдет по первому каналу, весьма популярному, рассчитанному на зрителей, которым подавай горячие споры, стычки, даже эксцентричные выходки. Фримантл был вполне готов подладиться под их вкусы.      Репортер телевидения, красивый молодой человек с модной стрижкой, спросил:      - Мистер Фримантл, почему вы пришли сюда?      - Потому что этот аэропорт - разбойничий притон.      - Вы можете пояснить ваши слова?      - Разумеется. Жители Медоувуда регулярно подвергаются грабежу. У них крадут их покой, их право на уединение, их трудом заработанный отдых и, наконец, их сон. Их обкрадывают, отнимая у них радость досуга; обкрадывают, подрывая их физические и психические силы, их здоровье, а также здоровье и благополучие их детей. Все эти исконные права человека права, гарантируемые нашей конституцией, - бесстыдно попираются управлением аэропорта имени Линкольна без всякой компенсации.      Репортер осклабился, обнажив два ряда безупречных белых зубов.      - Это смелые слова, господин адвокат.      - А мы - я и мои клиенты - не побоимся и подраться.      - Это желание зародилось у вас после того, как здесь произошли какие-нибудь события?      - Вот именно, сэр. После того, как управление аэропорта продемонстрировало свое бездушное отношение к судьбе моих клиентов.      - Что же вы намерены предпринять?      - В суде - и, если потребуется, то в самой высокой судебной инстанции мы будем добиваться закрытия некоторых взлетных полос, а на ночное время и всего аэропорта. В Европе, где цивилизация достигла в этом отношении более высокого уровня, чем у нас, в парижском аэропорту, к примеру, введено запрещенное для полетов время. Если же мы не сможем этого добиться, то потребуем соответствующей компенсации в пользу домовладельцев, которым наносится тяжелый ущерб.      - Насколько я понимаю, ваши действия в настоящий момент имеют целью получить общественную поддержку?      - Да, сэр.      - Вы полагаете, что общественность поддержит вас?      - В противном случае я предложу тем, кто с нами не согласен, провести сутки в Медоувуде, если, конечно, их барабанные перепонки и психика выдержат это испытание.      - Но в аэропортах безусловно выработана определенная система мероприятий для снижения шума, не так ли, господин адвокат?      - Надувательство, сэр! Шарлатанство! Обман общественного мнения! Управляющий этим аэропортом сам признался сегодня, что даже эти жалкие меры для так называемого снижения шума и то не соблюдаются. И так дальше и все в таком же духе.      Впоследствии Эллиот Фримантл задавал себе вопрос: не следовало ли, говоря о признании, сделанном Бейкерсфелдом, упомянуть - в соответствии с его заявлением - об особых погодных условиях, создавшихся сегодня вследствие бурана? Однако без этого упоминания его слова прозвучали сильнее, а если в них и была полуправда, то едва ли его станут притягивать за это к ответу. Так или иначе и в первом интервью, и во втором ему удалось произвести впечатление на своих слушателей. И камера несколько раз запечатлела взволнованные напряженные лица присутствовавших при этом интервью медоувудцев. Эллиот Фримантл очень рассчитывал на то, что, увидя себя завтра на экранах своих телевизоров, они с благодарностью вспомнят того, чьими стараниями было достигнуто оказанное им столь большое внимание.      Он был немало удивлен числом жителей Медоувуда, последовавших за ним словно за Дудочником из поэмы Браунинга - в аэропорт. На митинг в Медоувудской воскресной школе собралось, по самым грубым подсчетам, человек шестьсот. Фримантл полагал, что ввиду позднего часа и плохой погоды будет совсем неплохо, если до аэропорта доберется хотя бы половина этих люден. Однако не только почти все присутствовавшие в школе пришли сюда, но кое-кто из них, должно быть, позвонил но телефону своим друзьям и соседям, и те присоединились к ним. А некоторые даже выразили желание, чтобы он представлял их интересы в суде, и попросили дать им бланки, которые он с немалым удовольствием тут же роздал. Заново произведя в уме кое-какие несложные подсчеты, Фримантл увидел, что его первоначальные надежды на сумму гонорара в двадцать пять тысяч долларов могут сбыться даже с лихвой.      Когда с телевизионными интервью было покончено, репортер из "Трибюн" Томлинсон, успевший записать кое-что во время съемок, спросил:      - Что вы думаете предпринять дальше, мистер Фримантл? Вы хотите провести здесь своего рода демонстрацию?      Фримантл покачал головой.      - К сожалению, свобода слова не в почете у администрации аэропорта, и нам было отказано в элементарной просьбе - мы просили разрешения созвать здесь небольшой митинг. Тем не менее я намерен сказать несколько слов этим дамам и господам.      И Фримантл указал на заполнявших зал медоувудцев:      - Разве это не то же самое, что митинг?      - Нет, не то же самое.      Однако, думал про себя Эллиот Фримантл, и это неплохо, тем более что он твердо решил устроить публичную демонстрацию, если это ему удастся. Он намеревался выступить с яростными нападками на администрацию аэропорта в расчете на то, что местная полиция прикажет ему заткнуться. Фримантл не собирался оказывать полиции сопротивление и попадать под арест. Вполне достаточно будет, если полиция прервет его выступление - желательно в разгар красноречия - и тем самым сделает его в глазах медоувудцев этаким мучеником, борцом за правду, а заодно даст неплохую пищу завтрашним газетам. (Утренние газеты, вероятно, уже печатают интервью с ним о положении в Медоувуде, редакторы же вечерних выпусков будут благодарны за новые сообщения.) А главное - медоувудские домовладельцы получали еще одно подтверждение тому, что в его лице они приобрели умелого адвоката и энергичного вожака, который не зря будет получать свой гонорар. Можно предположить, что первые чеки начнут поступать уже послезавтра.      - Мы решили - надо открывать здесь митинг, - сказал ему Флойд Занетта, председатель митинга в Медоувуде.      Пока Фримантл давал интервью репортеру "Трибюн", кто-то из медоувудцев торопливо приладил портативную усилительную установку, привезенную из воскресной школы, и Фримантлу сунули в руки микрофон. Обращаясь к толпе, он начал вещать:      - Друзья мои, мы пришли сюда сегодня с конструктивными предложениями, настроенные на деловой разговор. Мы надеялись поделиться своими соображениями с управлением аэропорта, считая, что наши проблемы достаточно насущно важны и неотложны, чтобы привлечь к себе пристальное и сочувственное внимание. Отстаивая ваши интересы, я попытался настойчиво и твердо, однако в рамках практически осуществимого, изложить эти предложения. Я надеялся, что в результате такого собеседования получу возможность передать вам обещание, что ваше положение будет облегчено, или - на худой конец - хотя бы выражение сочувствия и понимания. С огорчением должен сообщить вам, что ваши представители рассчитывали на это напрасно.      Мы встретили здесь только враждебность, оскорбления и бесстыдно циничное утверждение, что в ближайшем будущем шум, сотрясающий ваши жилища, должен еще возрасти.      Раздались возмущенные крики. Фримантл поднял руку.      - Да, поверить трудно, но спросите тех, кто был там вместе со мной. Пусть они вам расскажут. - Он ткнул пальцем в стоявших возле. - Говорил нам управляющий аэропортом, что дальше будет еще хуже?      Сначала несколько нерешительно, а потом все более уверенно кое-кто из членов депутации закивал головой. Ловко исказив откровенно честное признание, сделанное Мелом Бейкерсфелдом, Эллиот Фримантл продолжал:      - Я вижу здесь, помимо моих медоувудских друзей и клиентов, еще и других лиц, заинтересовавшихся, по-видимому, нашими проблемами. Мы вполне понимаем их интерес. Поэтому позвольте мне вкратце информировать... - И он продолжал ораторствовать в обычном для него трескучем стиле.      Толпа, довольно внушительная с самого начала, теперь заметно увеличилась и продолжала расти. Пассажиры, направлявшиеся к выходам на летное поле, пробивались сквозь нее с трудом. Шум толпы заглушал объявления о прибывающих и отлетающих самолетах. Кое-кто из медоувудцев поднял над головой наспех нацарапанные плакаты: ЛАЙНЕРЫ БЕСЧИНСТВУЮТ НАД МЕДОУВУДОМ!.. НАРОД ИЛИ САМОЛЕТЫ?.. ПОКОНЧИМ С ПРОКЛЯТЫМ ШУМОМ!.. МЕДОУВУД ТОЖЕ ПЛАТИТ НАЛОГИ... К СУДУ АЭРОПОРТ ЛИНКОЛЬНА!      Как только Фримантл умолкал, крики и шум возрастали. Седовласый мужчина в спортивной куртке орал во всю мочь:      - Дадим-ка этим аэропортовским заправилам почувствовать шум на собственной шкуре!      Его слова вызвали рев одобрения.      "Интервью" Фримантла явно перерастало в демонстрацию. Теперь с минуты на минуту, по его расчетам, в дело должна была вмешаться полиция.      Однако адвокат Фримантл находился в полной неизвестности о том, что в то время как в главном зале заработали телекамеры и стала расти толпа, в управлении аэропорта возникла тревога по поводу возможности взрыва на "Золотом Аргосе", и вскоре все полицейские аэровокзала устремились на розыски Инес Герреро, и демонстрация медоувудцев не привлекла к себе внимания.      И даже после того, как Инес Герреро удалось разыскать, лейтенант Ордвей все еще находился на чрезвычайном совещании в кабинете Мела Бейкерсфелда.      Прошло еще минут пятнадцать, и Эллиота Фримантла охватило беспокойство.      Хотя митинг и выглядел довольно внушительно, однако, если власти не начнут его разгонять, заряд, можно сказать, пропал даром. Куда же, черт подери, думал Фримантл, подевалась вся полиция, почему она не исполняет своих обязанностей? Наконец на лестнице административного этажа появились лейтенант Ордвей и Мел Бейкерсфелд и стали спускаться вниз.      Минуту назад все, кто находился в кабинете Мела, разошлись по своим делам. После того как Инес Герреро допросили, а "Золотому Аргосу" отправили вторую радиограмму с предостережением, оставаться здесь было бессмысленно. Таня Ливингстон, управляющий перевозками и старший пилот "Транс-Америки" разошлись по своим служебным помещениям и стали с тревогой ждать новых известий, и все остальные - за исключением Инес Герреро, которую передали для дальнейшего опроса агентам городской полиции, - тоже вернулись к своим непосредственным обязанностям. Таня пообещала таможенному инспектору Стэндишу, чрезвычайно обеспокоенному судьбой своей племянницы, тотчас сообщить ему, как только поступят какие-нибудь сведения с борта самолета.      Мел вышел из кабинета вместе с Недом Ордвеем, еще не решив для себя, где он будет нести эту ночную вахту.      Первым толпу медоувудцев и прежде всего Эллиота Фримантла заметил Нед Ордвей.      - Опять этот чертов адвокат! Я же сказал ему: никаких демонстраций! - И Нед быстро направился к собравшимся в зале ожидания. - Ну, я их живо разгоню.      Мел, спеша за ним следом, предупредил:      - Возможно, он именно на это и рассчитывает - хочет стать в их глазах героем.      Они подошли ближе - Ордвей плечами прокладывал путь в толпе - и услышали, как Эллиот Фримантл вещает:      - Невзирая на заверения управляющего аэропортом, который принимал нас не далее как сегодня вечером, огромные тяжелые машины с душераздирающим ревом продолжают взлетать даже в столь поздний час. Даже в эту самую минуту...      - А ну, прекратите, - без церемоний заявил Нед Ордвей. - Я ведь предупреждал вас, чтоб вы не устраивали здесь демонстраций.      - Позвольте, лейтенант, уверяю вас, что это вовсе не демонстрация. Фримантл по-прежнему говорил в микрофон, и его слова были слышны во всех уголках зала. - Просто я обещал после беседы с администрацией вашего аэропорта - беседы, должен признаться, совершенно не удовлетворившей меня, - сказать несколько слов для телевидения, а затем отчитаться перед собравшимися здесь людьми...      - Отчитывайтесь в другом месте! - Ордвей повернулся к нему спиной и обратился к тем, кто стоял ближе:      - Давайте, давайте расходитесь!      В толпе сердито зашумели, лица стали злыми, враждебными. Ордвей снова повернулся к Фримантлу, и в этот момент защелкали фотоаппараты, вспыхнули потушенные было прожекторы, услужливо высвечивая для телекамер два лица, и Эллиот Фримантл подумал: наконец-то все пошло как надо.      Стоя несколько в стороне, Мел Бейкерсфелд разговаривал с одним из сотрудников телевизионной компании и Томлинсоном из "Трибюн". Репортер начал проглядывать свои заметки и, перевернув страницу блокнота, прочел какую-то запись вслух. Лицо Бейкерсфелда гневно вспыхнуло.      - Я весьма уважаю вас, лейтенант, и исполнен такого же глубокого уважения к мундиру, который вы носите, - говорил тем временем Эллиот Фримантл, обращаясь к Ордвею. - Тем не менее должен заметить, что мы уже пробовали провести сегодня митинг в другом месте - у нас в Медоувуде, - но из-за шума, который создает ваш аэропорт, мы не слышали самих себя.      - Я здесь не для того, чтобы вступать с вами в споры, мистер Фримантл, - оборвал его Ордвей. - Если вы не подчинитесь, я вас арестую. Приказываю вам увести отсюда этих людей.      Из толпы кто-то крикнул:      - А если мы не уйдем, тогда что?      - Стойте здесь, и все! Всех не арестуют! - крикнул кто-то другой.      - Ни в коем случае! - Эллиот Фримантл, исполненный сознания своей правоты, поднял руку вверх. - Прошу вас, выслушайте меня! Мы не позволим себе никаких непорядков и неповиновения закону. Друзья мои и подопечные! Этот лейтенант полиции приказал нам разойтись и покинуть здание. Мы подчинимся его приказу. Мы имеем основание рассматривать это как грубое посягательство на свободу слова... - Ликующие возгласы в толпе. - Однако никто не посмеет сказать, что мы хоть на йоту нарушили закон. - И уже более деловым тоном он добавил:      - Заявление для прессы я сделаю вне стен этого здания.      - Одну минуту... - Голос Мела Бейкерсфелда прозвучал громко и резко.      Мел прокладывал себе путь сквозь толпу. - Я позволю себе поинтересоваться, Фримантл, какого рода заявление собираетесь вы делать представителям прессы. Будет ли это еще одна попытка подтасовать факты? Или еще одна порция предвзято подобранных судебных решений с целью дезинформировать и завлечь публику, которая плохо разбирается в этих делах? Или обыкновенный, старый как мир способ обмана путем прямых измышлений, в котором вы так понаторели?      Мел говорил громко, его слова отчетливо были слышны всем находившимся не слишком далеко. По толпе пробежал гул голосов. Многие, направлявшиеся уже к выходу, остановились, заинтересованные происходящим.      - Это злостное, клеветническое утверждение! - по укоренившейся привычке воскликнул Эллиот Фримантл. Но тут же, почуяв опасность, пожал плечами: Впрочем, я не желаю на это отвечать.      - Почему же? Если это клевета, вам ли не знать, как в таких случаях поступают? - Мел преградил адвокату дорогу. - Или вы боитесь, что клевета обернется правдой?      - Мне нечего бояться, мистер Бейкерсфелд. Этот полицейский только что объявил нам, что митинг закрыт. Так что, с вашего позволения...      - Мои слова относились только к вам, - сказал Ордвей. - А мистеру Бейкерсфелду я не указ. Он здесь хозяин. - Ордвей придвинулся поближе к Мелу. Теперь они вдвоем преграждали адвокату дорогу.      - Если бы вы правильно понимали свои обязанности полицейского, возразил Фримантл, - то не стали бы делать между нами различия.      Мел неожиданно согласился с ним:      - Мне кажется, адвокат прав. - Ордвей с любопытством поглядел на Мела. - Вы действительно не должны делать между нами различия. И вместо того чтобы закрывать этот митинг, вы, надеюсь, предоставите мне такую же возможность поговорить с этими людьми, какой только что воспользовался мистер Фримантл. Если, конечно, вы правильно понимаете свои обязанности.      - Мне кажется, я их понял. - По темному лицу лейтенанта Ордвея, на голову возвышавшегося над всеми, скользнула усмешка. - Вы... и мистер Фримантл хорошо мне их разъяснили.      Мел с вежливой улыбкой обратился к Эллиоту Фримантлу:      - Вы видите, нам удалось склонить его на нашу сторону. И теперь, раз мы оба тут, попробуем привести кое-что в ясность. - Он протянул руку. Дайте-ка мне микрофон.      Гнев, владевший Мелом, был сейчас не так очевиден, как несколько минут назад. Когда Томлинсон, репортер "Трибюн", рассказал ему, что лежало в основе интервью Фримантла для телевидения и о его последующих выступлениях, Мела это взбесило. И Томлинсон, и представитель телевидения попросили Мела прокомментировать эти высказывания, и он заверил их, что сделает это непременно.      - Ну нет! - Фримантл энергично затряс головой. Опасность, которая почудилась ему минуту назад, внезапно обрела вполне реальную, осязаемую форму. Он сегодня один раз уже недооценил этого человека - Бейкерсфелда, и ему отнюдь не улыбалось повторить ошибку. Фримантлу для осуществления поставленных перед собой целей чрезвычайно важно было не выпустить собравшихся здесь медоувудцев из-под своего влияния, и единственное, чего он сейчас жаждал, это чтобы все они как можно скорее разошлись теперь по домам. - Уже вполне достаточно было сегодня говорено! - высокомерно заявил он. Отвернувшись от Мела, он протянул микрофон одному из медоувудцев: Забирайте вашу аппаратуру, и пошли.      - Дайте-ка сюда, - сказал Нед Ордвей, перехватывая микрофон. - И ничего не трогайте. - Он кивком подозвал к себе полицейских, появившихся позади толпы. Полицейские начали проталкиваться вперед. Пока Фримантл беспомощно оглядывался по сторонам, Ордвей передал микрофон Мелу.      - Спасибо, - сказал Мел и повернулся к медоувудцам. Многие из них смотрели на него с явной враждебностью. Кое-кто из проходивших мимо останавливался послушать. В эту субботнюю ночь поток пассажиров в главном зале ожидания нисколько не редел, невзирая на то, что время уже перевалило за полночь. Вследствие задержек, происходивших с отправкой самолетов, такое положение, видимо, не могло измениться до утра. Оно осложнялось еще и тем, что в конце недели наплыв пассажиров, как правило, возрастал.      Некоторый спад мог наступить лишь после того, как аэропорт начнет работать по графику. Если медоувудцы поставили себе одной из задач увеличить неразбериху и усилить недовольство пассажиров, думал Мел, то этой цели они достигли. Около тысячи людей попусту толпились в зале, и поток пассажиров с трудом прокладывал себе путь сквозь толпу, как сквозь живую плотину.      Ясно было, что необходимо как можно быстрей разрядить обстановку.      - Я буду краток, - сказал Мел в микрофон и представился слушателям, назвав свое имя и должность. - Не далее как сегодня вечером я принял ваших представителей. Я объяснил им, какие трудности стоят перед управлением аэропорта, и заверил их, что мы понимаем ваше положение и сочувствуем вам.      Я ждал, что сказанное мной будет передано вам - если и не от слова до слова, то, во всяком случае, хотя бы самое существенное. Однако я узнал, что вас обманули, передав вам мои слова в совершенно искаженном виде.      - Это ложь! - завопил Эллиот Фримантл. Лицо его пылало. Безукоризненно прилизанные волосы растрепались.      Лейтенант Ордвей крепко взял его за локоть:      - А ну, потише! Вы сегодня уже имели возможность наговориться всласть!      Микрофон у Мела в руке был подключен к телеустановке. Мел продолжал говорить, и в лицо ему ударил луч юпитера.      - Мистер Фримантл обвинил меня во лжи. Сегодня он вообще не воздерживался от крепких выражений. - Мел заглянул в свой блокнот. - Мной отмечены: "враждебность", "наплевательство", "оскорбления", с которыми якобы столкнулись ваши представители при встрече со мной. Было также произнесено слово "грабеж". Далее, меры, принимаемые для снижения шума, адвокат Фримантл охарактеризовал как "надувательство", "шарлатанство" и "обман общественного мнения". Ну, так вот, сейчас вы сами рассудите, кто здесь лжет или вводит вас в обман.      Мел понял теперь, что совершил ошибку, разговаривая сегодня с небольшой группой представителей медоувудцев, а не со всеми, собравшимися здесь. Он надеялся достичь понимания и вместе с тем избежать беспорядков, но его надежды не оправдались.      Однако он постарается достичь понимания хотя бы теперь.      - Позвольте мне сейчас разъяснить вам, какую позицию занимает управление аэропорта в вопросе снижения шума.      Вторично за этот день Мел рассказал о предписаниях, полученных всеми пилотами от их авиакомпаний. Затем он добавил:      - В обычных условиях мы требуем неукоснительного выполнения этих предписаний. Но в трудных погодных условиях, в такую, к примеру, пургу, как сегодня, на первый план выступает вопрос безопасности, и пилотам дается право действовать сообразно обстановке. Что же касается использования взлетно-посадочных полос, то при малейшей возможности мы стараемся избежать использования полосы два-пять для взлета, дабы самолеты не поднимались над Медоувудом. Однако в отдельных случаях - в том числе и сегодня - приходится все же этой полосой пользоваться, поскольку полоса три-ноль не функционирует.      - Мы делаем для вас все, что в наших силах, - утверждал Мел, - и мы отнюдь не безразличны к вашим неудобствам, как это пытались тут изобразить. Но мы существуем для того, чтобы обеспечить воздушный транспорт. Мы не можем уклоняться от выполнения своих основных задач и в первую очередь должны нести ответственность за безопасность пассажиров и воздушных кораблей.      Слушатели явно были все еще настроены враждебно, но вместе с тем начинали проявлять интерес.      Последнее не укрылось от Эллиота Фримантла, злобно пожиравшего Мела глазами.      - Насколько мне известно, - сказал Мел, - мистер Фримантл не счел нужным изложить вам суть тех разъяснении, которые я давал вашей депутации по поводу производимого аэропортом шума. Никакого, - он снова заглянул в блокнот, - "бесстыдного цинизма" не содержалось в моих словах. Была лишь попытка говорить честно и с полной откровенностью. Теперь я намерен быть столь же откровенным здесь, с вами.      И Мел снова с полной откровенностью признал, что надеяться на большие успехи в области снижения шума нет оснований. Когда он сказал, что с введением в эксплуатацию самолетов с новым типом двигателя шум неизбежно должен еще возрасти, лица медоувудцев помрачнели. Но вместе с тем Мел уловил и одобрение - слушатели оценили его объективность и откровенность.      Раздалось несколько взволнованных восклицаний, но в основном Мела не прерывали и слова его были отчетливо слышны на фоне шума аэровокзала.      - Беседуя с вашими представителями, я не упомянул двух обстоятельств, теперь я сделаю и это. - Голос Мела зазвучал жестче. - Боюсь, что вам это может не понравиться. Двенадцать лет тому назад вашего городка не существовало. На этом месте был пустырь - клочок никчемной земли, ценность которого значительно возросла после того, как здесь заложили аэропорт. В этом отношении ваш Медоувуд ничем не отличается от тысяч других городков, которые, словно грибы после дождя, вырастают вокруг всех аэропортов мира.      - Когда мы тут поселились, никто не знал, что от ваших самолетов будет такой адский шум! - крикнула из толпы какая-то женщина.      - Но мы это знали! - Мел повернулся к женщине. - Руководство аэропорта знало, что будут выпущены новые сверхмощные лайнеры, знало, какой они будут производить шум, и мы предупреждали об этом отдельных лиц и действующие в этом районе комиссии и уговаривали их не строить здесь домов. Я еще не работал тогда в аэропорту, но в нашем архиве сохранились фотографии и протоколы. Аэропорт расставил вокруг стенды - как раз там, где сейчас расположен ваш городок: "САМОЛЕТЫ БУДУТ ВЗЛЕТАТЬ И ИДТИ НА ПОСАДКУ НАД ЭТИМ УЧАСТКОМ".      Другие аэропорты делали то же самое. И повсюду торговцы и агенты по продаже земельных участков срывали эти объявления. Потом продавали участки и дома таким же вот людям, как вы, а насчет шума и насчет того, как будет расти аэропорт, помалкивали, хотя обычно были об этом хорошо осведомлены, так что, насколько я понимаю, эти дельцы перехитрили и вас и нас.      Теперь выкриков из толпы уже не было, и Мел увидел перед собой море встревоженных лиц; он понял, что его слова не пропали даром, и почувствовал острую жалость к этим людям. Перед ним были не противники, с которыми ему надлежало бороться, а простые, славные люди со своей невыдуманной бедой. И он был бы рад помочь им, как своим ближним.      Он заметил, что Эллиот Фримантл саркастически усмехнулся.      - Вы, по-видимому, находите, что вели себя крайне мудро, Бейкерсфелд. Адвокат повернулся к нему спиной и крикнул в толпу, уже не прибегая к помощи микрофона:      - Не верьте этой болтовне! Вас пытаются одурачить! Держитесь крепко, держитесь за меня, и мы возьмем их тут за глотку! Так возьмем, что не отвертятся.      - На случай, если кто-нибудь не расслышал, - сказал Мел в микрофон, - я повторяю, мистер Фримантл советует вам держаться за него. По этому поводу я тоже хочу кое-что сказать.      Теперь его уже слушали внимательно.      - Многие предприимчивые люди наживались на таких, как вы: они продавали землю и дома в районах, где земельные участки не должны были застраиваться или застраиваться только промышленными предприятиями, которым шум аэропорта не может мешать. Отдав свои деньги, вы не оказались у разбитого корыта: у вас есть участки и дома, но, к сожалению, и то и другое значительно упало в цене.      - Что верно, то верно, черт подери, - мрачно произнес кто-то.      - А теперь появились люди, которые уже разрабатывают новый план, как выманить у вас денежки. Крючкотворы во всех концах страны почуяли, что на этом пресловутом шуме можно нагреть руки, и обшаривают все жилые уголки вблизи аэропортов в поисках наживы!      - Еще одно слово, и я подам на вас в суд за клевету, - взвизгнул Фримантл. Он побагровел, лицо его исказилось от ярости.      - За какую клевету? Разве вы уже догадались, о чем я собираюсь говорить? - Что ж, подумал Мел, возможно, впоследствии Фримантл и притянет его к ответу за клевету, хотя едва ли. Он почувствовал, как в нем пробуждается спортивный азарт: захотелось, была не была, идти напролом, взять верх - и плевать на последствия. За последние годы это бывало с ним не часто. - Жителей таких городков, - продолжал он, - стараются убедить, что они могут защитить свои права через суд и выиграть процесс. Владельцам домов, расположенных вблизи аэропорта, сулят мешок с деньгами, словно в конце каждой взлетно-посадочной полосы зарыт клад. Я не хочу сказать, что с аэропортом нельзя судиться или что на свете нет честных, трезвых юристов, которые готовы потягаться с нами. Я хочу только предостеречь вас: среди юристов немало людей и совсем другого сорта.      Та же женщина, что кричала из толпы, спросила - на этот раз более миролюбиво:      - А как мы можем распознать, где кто?      - При вашей неосведомленности это трудно. То есть пока вы не знаете действующих в этом вопросе законов. Поэтому вас легко одурачить тенденциозно составленной подборкой судебных прецедентов. - Секунду поколебавшись, Мел сказал:      - Я слышал здесь сегодня упоминание о некоторых из таких прецедентов. Если хотите, я обрисую их вам более подробно и под другим углом зрения.      Кто-то из стоявших впереди мужчин сказал:      - Что ж, послушаем вашу версию, мистер.      В толпе начинали с любопытством поглядывать на Эллиота Фримантла.      Мел был в нерешительности, чувствуя, что все это отняло больше времени, чем он предполагал. Но еще несколько минут, подумал он, ничего не решают.      Где-то с краю, за толпой, промелькнула фигура Тани Ливингстон.      - Судебные процессы, - сказал Мел, - которые здесь так бойко перечислялись, - старая как мир история, памятная всему руководящему персоналу аэропортов. Первым, насколько я помню, был процесс "Соединенные Штаты против Каузби". Решение по этому иску, положенное в основу всего хитросплетения фактов, с помощью которого Фримантл пускал пыль в глаза жителям Медоувуда, было принято более двадцати лет назад, - разъяснил Мел.      - Фермер-куровод подал в суд на военные самолеты, беспрестанно летавшие над его домом на высоте шестидесяти семи футов - то есть так низко, как не пролетал еще ни один самолет над Медоувудом. Куры были в панике, и некоторые из них даже околели. После многих лет тяжбы дело это попало наконец в Верховный суд. Иск был удовлетворен, потерпевший получил возмещение убытков в сумме четырехсот долларов - стоимости погибших кур.      Фермер не слишком-то разбогател в результате этого иска, и вам перспектива такой тяжбы тоже не отнюдь сулит горы золота, - добавил Мел.      Он бросил взгляд на Эллиота Фримантла, лицо которого то багровело от ярости, то становилось белым как мел. Нед Ордвей снова взял его за локоть.      - А вот еще один судебный процесс, который мистер Фримантл предпочел обойти молчанием. Этот процесс для вас важен - он также решался в Верховном суде и получил широкую огласку. Но, к несчастью для мистера Фримантла, этот процесс не только не льет воду на его мельницу, а является прямым аргументом против него. Я имею в виду, - сказал Мел, - иск "Баттен против Баттена", по которому в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году Верховным судом было принято решение: только "физическое вторжение" подлежит судебной ответственности. Шум под эту категорию не подпадает.      Другое судебное решение такого же плана, - продолжал Мел, - было принято в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году Верховным судом Калифорнии по иску Городского клуба "Лома Портал" к "Америкой Эйрлайнз". Здесь суд определил, что владельцы недвижимой собственности не имеют права добиваться каких-либо ограничений движения самолетов над их домами, находящимися вблизи аэропорта. На первом месте должны стоять интересы общественного воздушного транспорта, они имеют превалирующее значение, говорится в решении калифорнийского суда...      Мел без запинки, не заглядывая в блокнот, цитировал решения судов. Это явно производило впечатление на слушателей. Он улыбнулся.      - Тут как со всякой статистикой, - сказал он. - Умело ее подтасовывая, можно доказать все, что угодно. Вам совершенно не обязательно принимать мои слова на веру. Загляните сами в материалы архивов. Там все черным по белому написано.      Какая-то женщина, стоявшая рядом с Эллиотом Фримантлом, набросилась на него:      - Вы нам этого не говорили! Вы рассказали только о том, что вам выгодно.      Кое-кто уже начал свое враждебное отношение к Мелу переносить на адвоката.      Фримантл пожал плечами. В конце концов, решил он, в запертом на ключ портфеле, который он предусмотрительно оставил в автомобиле, уже лежит сто шестьдесят с лишним заполненных и подписанных бланков. Кто бы что бы тут ни говорил, это сделано и вспять не повернешь.      Но прошло еще несколько минут, и его начали одолевать сомнения.      Вот уже несколько человек один за другим стали обращаться к Мелу Бейкерсфелду по поводу этих подписанных ими сегодня бланков. Голоса этих людей выдавали их тревогу. Как видно, слова Мела и его манера держаться произвели на них сильное впечатление. Толпа стала разбиваться на отдельные маленькие группки; все возбужденно переговаривались.      - Тут интересуются моим мнением по поводу подписанных вами соглашений, - сказал Мел. - Я полагаю, все знают, о каких соглашениях идет речь? Я видел бланк такого соглашения.      Эллиот Фримантл рванулся вперед.      - Вас это не касается. Вы не юрист. Мы уже, кажется, один раз это установили. И всякого рода контракты не входят в вашу компетенцию. Теперь уже Фримантл протолкался достаточно близко к микрофону, чтобы его слова были услышаны всеми.      - Контракты - это моя повседневная работа - резко возразил Мел. Каждый из арендаторов этого аэропорта, от крупнейших авиакомпаний до владельцев аптечных киосков, не может заключить контракта без моего ведома и одобрения, и все соглашения оформляются моими сотрудниками под моим руководством.      Он снова обратился к толпе:      - Мистер Фримантл совершенно справедливо указал на то, что я не юрист. Поэтому я дам вам не юридический, а деловой совет: соглашения, подписанные вами сегодня, могут иметь исковую силу. Соглашение есть соглашение; Вас и в самом деле могут притянуть к суду и принудительным путем взыскать указанную в соглашении сумму. Однако я считаю, что в том случае, если вы незамедлительно их опротестуете, никакого иска не воспоследует. Прежде всего адвокатское поручение еще не было выполнено, вам не было оказано каких-либо услуг. Ну, и при том каждому из вас должен быть предъявлен самостоятельный иск. - Мел улыбнулся. - А ведь это тоже, доложу я вам, работенка. И еще вот что. - Тут Мел поглядел в упор на Фримантла. - Вряд ли какой-нибудь суд одобрительно посмотрит на то, что гонорар за юридические услуги весьма сомнительного, мягко выражаясь, свойства составляет около пятнадцати тысяч долларов.      Уже говоривший прежде человек спросил:      - Что же нам теперь делать?      - Если вы действительно пересмотрели ваше решение, я советую вам сегодня же утром, не откладывая, написать письмо мистеру Фримантлу.      Сообщите ему, что вы больше не нуждаетесь в его услугах в качестве вашего юридического представителя, в том виде, как это было оформлено соглашением, и объясните - почему. Но не забудьте оставить себе копию письма. После чего - но это просто мое личное мнение - вы больше о нем не услышите.      Все получилось резче и грубее, чем хотелось Мелу, и, вероятно, он сильно рисковал, зайдя так далеко. При желании Эллиот Фримантл мог наделать ему больших неприятностей. Мел позволил себе встать между клиентами и их адвокатом в вопросе, который затрагивал интересы аэропорта, а следовательно, и самого Мела, как его представителя. Глаза адвоката пылали такой ненавистью к Мелу, что он, без сомнения, не пожалеет сил, чтобы ему навредить. Однако внутреннее чутье подсказывало Мелу, что Фримантл вовсе не заинтересован в том, чтобы его методы вербовки клиентов и прочие профессиональные уловки выплыли на свет божий. Судья, небезразличный к нарушениям профессиональной этики, может припереть Фримантла к стенке двумя-тремя каверзными вопросами, да и Ассоциация адвокатов также может доставить ему несколько неприятных минут.      Поразмыслив немного, Мел перестал тревожиться.      А мысли Эллиота Фримантла текли в том же направлении, хотя Мелу это и не было известно. При всех прочих своих качествах Эллиот Фримантл был еще и прагматик. Он уже давно пришел к убеждению, что в жизни удачи всегда сменяются неудачами и наоборот. Иной раз неудача бывает непредвиденной и абсурдной. Случай, причуда судьбы, мелкая оплошность могли превратить уже почти состоявшийся успех в чудовищное поражение. Утешением служило то, что бывало и наоборот.      Встреча с управляющим аэропортом Мелом Бейкерсфелдом была именно такой оплошностью, которой следовало избежать. Даже после первого с ним столкновения, служившего - как теперь уже понимал Фримантл - явным ему предостережением, он все еще продолжал недооценивать своего противника и торчать в аэропорту, вместо того чтобы поскорее отсюда убраться. И еще одно обстоятельство слишком поздно обнаружил для себя Фримантл:      Бейкерсфелд отнюдь не прост - он игрок и умеет рискнуть. Только азартный игрок мог сделать такую ставку, как сделал Бейкерсфелд минуту назад. И только Эллиот Фримантл сразу же понял, что Бейкерсфелд сорвал банк.      Фримантл знал, что Ассоциация адвокатов может весьма отрицательно отнестись к его сегодняшней деятельности. Более того: у него уже были однажды неприятные столкновения с наблюдательным комитетом Ассоциации, и ему отнюдь не улыбалось снова попасться ему на крючок.      Бейкерсфелд прав, думал Фримантл. Взыскивать судебным порядком причитающийся ему на основе подписанных с ним соглашений гонорар он не станет. Риск слишком велик, а шансы на победу ничтожны.      Но он, конечно, не сложит оружия. Завтра, решил Фримантл, он составит обращение к жителям Медоувуда, подписавшим эти соглашения. Он постарается убедить их сохранить его как своего постоянного юрисконсульта за оговоренную ранее сумму гонорара. Впрочем, он не надеялся, чтобы многие откликнулись на его предложение. Слишком большие сомнения удалось Мелу Бейкерсфелду - чтоб он пропал, наглая рожа! - поселить в их душах.      Какую-то малость все же он, верно, наскребет - у тех, кто найдет для себя приемлемым продолжать вести с ним дела. Ну, а дальше уж ему придется решать, стоит ли овчинка выделки. О том же, чтобы сорвать большой куш, больше не приходится и мечтать.      Но не сегодня-завтра подвернется что-нибудь еще. Так всегда бывает. В результате усилий Неда Ордвея и еще нескольких полицейских толпа начала постепенно расходиться - в зале ожидания восстанавливалась нормальная циркуляция пассажиров. Микрофоны и телекамеры убрали.      Мел Бейкерсфелд увидел Таню Ливингстон - она пробиралась сквозь редевшую толпу.      В эту минуту одна из жительниц Медоувуда - она уже не раз попадалась Мелу на глаза в этот день - преградила ему дорогу. У нее было выразительное интеллигентное лицо и каштановые волосы до плеч.      - Мистер Бейкерсфелд, - негромко произнесла женщина, - мы тут много говорили между собой-и теперь понимаем некоторые вещи лучше, чем раньше. И все же я не услышала ответа на вопрос: что же мне сказать моим детям, когда они плачут и спрашивают: почему не велят этому шуму, чтобы он перестал шуметь и не мешал нам спать?      Мел грустно покачал головой. Безыскусные слова этой женщины заставили его почувствовать, насколько бесплодно было все, что здесь сегодня происходило. Он понимал: ему нечего ей ответить. И сомневался, что такой ответ может быть найден - до тех пор, во всяком случае, пока жилища людей и аэропорты будут соседствовать друг с другом. Он все еще раздумывал над ответом, когда Таня Ливингстон протянула ему сложенный листок бумаги.      Развернув его. Мел прочел отпечатанное на машинке сообщение, носящее явные следы спешки:      "рейс 2 взрыв воздхе. смлет поврждн есть раненые. взрщается сюда, трбует экстрнн. псадки, ориент. время прибл. 0130. кмдир запршвает впп три-ноль. кдп сообщ. три-ноль блкрвана".    Глава 12      Доктор Милтон Компаньо, практикующий терапевт-хирург, делал все, что подсказывали ему наука и опыт, чтобы спасти жизнь Гвен Мейген, лежавшей среди груды залитых кровью обломков в конце салона туристского класса. У него не было ни малейшей уверенности в том, что его старания увенчаются успехом.      Когда бомба взорвалась, ближе всех к месту взрыва, если не считать самого Герреро, находилась Гвен Мейген.      Ее могло убить на месте - как Герреро. Но этого не произошло; она еще была жива - в силу двух обстоятельств.      Находясь в непосредственной близости от места взрыва, Гвен в то же время была защищена от него дверью туалетной комнаты и телом Герреро.      Каждой из этих преград в отдельности было бы недостаточно, чтобы спасти жизнь Гвен, однако вместе они в какой-то мере ослабили силу удара.      В то же мгновение был поврежден фюзеляж, и произошел второй взрыв - и взрывная разгерметизация.      Динамитным взрывом тяжело ранило Гвен, и она, обливаясь кровью, отлетела назад; однако силе взрыва теперь противостояла другая сила волна сжатого воздуха, рвавшаяся наружу в пролом фюзеляжа. Было так, словно сшиблись два урагана. Но уже в следующую секунду разгерметизация одержала верх, подхватила взрывную волну и увлекла за собой в непроглядный мрак разреженных атмосферных высот.      Динамитный взрыв был мощным, но нанесенные им повреждения ограничились узким участком.      Сильнее всех пострадала Гвен, лежавшая теперь без сознания в проходе.      Второй жертвой оказался очкастый молодой человек, который, выйдя из туалета, испугал Герреро. Раненный, оглушенный взрывом, он был весь в крови, но не потерял сознания и устоял на ногах. Еще человек пять-шесть были ранены и контужены различными обломками. Остальные получили ушибы и легкие ранения от пронесшихся через салон предметов, которые волна разгерметизации потащила в пролом фюзеляжа.      В первые мгновения после разгерметизации всех, кто не был пристегнут к сиденью, повлекло к зияющей дыре в фюзеляже, и в наибольшей опасности оказалась снова Гвен Мейген. Однако при падении она инстинктивно, а быть может, случайно зацепилась рукой за ножку кресла. Это спасло ее, а ее тело послужило преградой для других.      Через несколько секунд вихрь, созданный разгерметизацией, начал слабеть.      Теперь самую грозную опасность для всех - как для раненых, так и для непострадавших - представляла нехватка кислорода.      Хотя кислородные маски тотчас выпали из своих гнезд, лишь немногие пассажиры не растерялись и сразу воспользовались ими.      Впрочем, кое-кто начал действовать тут же, пока было еще не поздно. Все стюардессы, где бы они ни находились, мгновенно - вот когда сказалась тренировка - схватили кислородные маски и показали пассажирам, что надо делать. Среди пассажиров было трое врачей, отправившихся на время своих каникул в путешествие вместе с женами. Понимая, что дорога каждая секунда, они надели маски и заставили окружающих тоже их надеть. Джуди, племянница таможенного инспектора Стэндиша, проворная восемнадцатилетняя девушка, не только сама без промедления надела маску и на себя, и на ребенка в соседнем кресле, но и показала знаками родителям ребенка и другим пассажирам через проход от нее, чтобы они сделали то же самое. Миссис Квонсетт, старый опытный "заяц", много раз во время своих полетов без билета наблюдавшая, как стюардессы демонстрируют применение кислородных масок, тоже не растерялась, схватила одну маску для себя, а другую для своего приятеля-гобоиста, которого она силой заставила опуститься в кресло рядом с собой. У миссис Квонсетт уже не было уверенности, что она выйдет из этой переделки живой, но это не слишком ее тревожило; однако как бы ни развернулись дальше события, она хотела присутствовать при них до конца.      Кто-то успел сунуть маску раненому молодому человеку в очках, и тот, едва держась на ногах и, по-видимому, плохо отдавая себе отчет в происходящем, сумел все же прижать ее к лицу.      Тем не менее по истечении критического периода - то есть через пятнадцать секунд после разгерметизации - лишь около половины пассажиров были в кислородных масках. Те же, кто не обеспечил себя кислородом, один за другим начали впадать в дремотное оцепенение, а еще через пятнадцать секунд большинство из них потеряли сознание.      Гвен Мейген в первые мгновения не оказали помощи, и она лежала без кислородной маски. Ее обморок, вызванный взрывом, стал еще более глубоким вследствие недостатка кислорода.      В эту минуту в пилотской кабине Энсон Хэррис, идя на риск еще сильнее повредить самолет и, быть может, даже разнести его на куски, принял решение пикировать, чтобы спасти жизнь всех, кому грозила смерть от удушья, и в том числе Гвен.      Самолет вошел в пике на высоте двадцати восьми тысяч футов и вышел из пике через две с половиной минуты на десяти тысячах футов.      Человек может прожить без кислорода от трех до четырех минут, и мозг его при этом не пострадает.      В первую - одну с четвертью - минуту пикирования, пока самолет не снизился до девятнадцати тысяч футов, он находился в слишком разреженных для поддержания жизни слоях атмосферы. Ниже этой границы содержание кислорода в воздухе уже настолько возросло, что он стал пригоден для дыхания.      На двенадцати тысячах футов начало восстанавливаться нормальное дыхание. На десяти тысячах футов - когда последние критические секунды уже истекали - сознание начало возвращаться ко всем лежавшим без чувств, за исключением Гвен Мейген. Многие не успели даже заметить, что теряли сознание.      Когда первое потрясение прошло, все мало-помалу начали ориентироваться в происходящем. Одна из стюардесс, энергичная блондинка из Иллинойса, вторая по старшинству после Гвен, поспешно направилась в конец салона к наиболее тяжело раненным. Увидав их, она страшно побледнела, но продолжала настойчиво спрашивать:      - Нет ли здесь врача? Скажите, нет ли здесь врача?      - Есть врач, мисс! - Доктор Компаньо поспешил навстречу еще прежде, чем услышал этот призыв. Это был маленький, остроносый, подвижный человечек, с быстрой речью и заметным бруклинским акцентом. Он оглядывался по сторонам, чувствуя пронизывающий холод - ветер с резким шумом врывался в пробоину в фюзеляже. На месте туалетов была груда искореженных, залитых кровью железных обломков. В фюзеляже самолета в хвостовой его части зияла дыра, сквозь которую видны были рулевые тросы... Он старался перекричать вой ветра и рев двигателей, ставшие оглушительными после повреждения фюзеляжа.      - Я бы перевел всех, кого можно, вперед, подальше от пролома. Надо постараться как-нибудь их обогреть. А раненых нужно укрыть одеялами.      Стюардесса сказала с сомнением:      - Попытаюсь что-нибудь найти.      Почти все одеяла, лежавшие, как обычно, наверху, в сетках, унесло вместе с одеждой пассажиров и прочими предметами в момент разгерметизации.      Еще двое врачей из той же туристской группы, что и доктор Компаньо, присоединились к нему. Один из них сказал стюардессе:      - Тащите сюда все медикаменты, какие у вас есть для оказания первой помощи.      Доктор Компаньо уже стоял на коленях возле Гвен: из трех врачей только у него оказалась при себе медицинская сумка.      Носить ее с собой повсюду было характерной особенностью доктора Милтона Компаньо. И теперь он сразу овладел положением и взял на себя руководство, хотя, будучи всего лишь врачом общей практики, был официально ниже рангом остальных двух врачей - профессиональных терапевтов.      Милтон Компаньо считал, что врач всегда на дежурстве. Выходец из нью-йоркских трущоб, нелегким трудом выбившийся в люди, он тридцать пять лет назад начал вести частный прием в итальянском квартале Чикаго, неподалеку от Милуоки и Гранд-авеню, и с тех пор, по утверждению его жены, не занимался медициной лишь в те часы, когда спал. Он хотел быть полезным людям - это давало ему радость. А своей профессией доктор Компаньо дорожил, как высокой наградой, которую он завоевал и должен сохранить. Он не отказывал ни одному пациенту, в какое бы время дня и ночи ни стучались к нему в дверь, и не было случая, чтобы он не поехал по вызову к больному.      И если, проезжая по улице, доктор Компаньо становился свидетелем несчастного случая, он немедленно выходил из машины и оказывал посильную помощь - не в пример многим своим коллегам, которые, будучи уверены в роковом исходе катастрофы, боялись в дальнейшем обвинения в преступной небрежности. И еще: доктор Компаньо считал своим долгом быть в курсе всех новейших достижений медицины. И чем напряженнее он работал, тем больше, казалось, прибавлялось у него сил. Этот человек словно бы стремился за каждый день помочь стольким страждущим, чтобы остатка его жизни хватило на исцеление всех недугов человечества.      В Риме, на родине своих предков, посетить которую он собирался уже много лет, доктор Компаньо предполагал пробыть вместе с женой месяц и ввиду преклонных лет дал на сей раз согласие провести этот месяц в полном покое. И все же он знал, что где-то в пути или в Италии (плевать он хотел на отсутствие итальянского патента!) кому-то может потребоваться его помощь. Если это случится, он должен быть готов. И сейчас, когда его помощь потребовалась, это не застало его врасплох.      Доктор Компаньо прежде всего направился к Гвен, чье положение явно было наиболее тяжелым. На ходу он крикнул своим коллегам:      - А вы займитесь остальными.      В узком проходе между креслами доктор Компаньо осторожно перевернул тело Гвен и наклонился к ней - дышит или не дышит? Гвен еще дышала, но дыхание было почти неприметно. Доктор Компаньо крикнул стюардессе, которая только что говорила с ним:      - Дайте сюда маску.      Стюардесса подбежала к нему с переносной маской; он раскрыл Гвен рот, чтобы проверить, не препятствует ли что-нибудь дыханию. Рот был полон крови и выбитых зубов; доктор Компаньо извлек их и принял меры, чтобы кровотечение не мешало ей дышать.      - Прикладывайте маску, - сказал он стюардессе.      Послышалось легкое шипение, кислород начал поступать. Минуты через две мертвенно-бледное лицо Гвен чуть заметно порозовело.      Доктор Компаньо начал обследовать окровавленное лицо и грудь, - то, что сильнее всего пострадало от взрыва. Быстро, с помощью гемостата, он остановил кровотечение из лицевой артерии - здесь оно было наиболее обильным, - затем начал обрабатывать другие раны. Он обнаружил перелом левой ключицы и левой руки - надо было бы наложить гипс, но сейчас это не представлялось возможным. С чувством глубокой жалости доктор Компаньо заметил острые осколки в левом глазу Гвен; правый глаз как будто остался неповрежденным, но поручиться было трудно.      Второй пилот Сай Джордан, осторожно обойдя доктора Компаньо и Гвен, принялся помогать стюардессам переводить пассажиров в передний отсек самолета. Часть пассажиров перевели из туристского салона в салон первого класса, втиснув, где только можно, по два человека в кресло; других разместили в маленькой полукруглой гостиной первого класса - там было несколько свободных мест. Всю уцелевшую одежду, независимо от принадлежности, распределили между теми, кто больше других в ней нуждался.      Как это нередко бывает в часы таких бедствий, люди проявляли готовность помогать друг другу, забывая о себе, и даже не теряли чувства юмора.      Два других врача оказывали помощь пассажирам, получившим различные повреждения; впрочем, особенно тяжело пострадавших не оказалось. Молодой человек в очках, находившийся позади Гвен в момент взрыва, получил глубокую рваную рану в предплечье, но рана была не опасна. Помимо этого, ему порезало осколками плечи и лицо. Рану обработали, руку перевязали, впрыснули морфий и сделали все возможное, чтобы согреть раненого и устроить его поудобнее.      Теперь, когда они спустились, ураган, бушевавший в нижних слоях атмосферы, давал себя знать, и самолет отчаянно болтало, что затрудняло работу врачей и передвижение пассажиров. Самолет тяжело вибрировал, время от времени он словно проваливался вниз или кренился набок. У многих пассажиров ко всем пережитым волнениям прибавилась еще морская болезнь.      Доложив еще раз о положении дел, Сай Джордан вернулся из пилотской кабины к доктору Компаньо.      - Доктор, капитан Димирест просил меня передать вам и вашим коллегам благодарность за оказанную помощь. Он будет вам чрезвычайно признателен, если вы улучите минуту и зайдете в кабину экипажа - ему надо знать, что радировать о состоянии людей.      - Подержите-ка этот бинт, - распорядился доктор Компаньо. - Прижмите покрепче, вот здесь. А теперь помогите мне наложить лубок. Мы используем для этой цели твердые обложки журналов и полотенце. Раздобудьте мне журнал побольше форматом и сорвите с него обложку.      Минуту спустя:      - Я приду, как только смогу. Можете передать вашему командиру, что, по-моему, ему надо бы сказать несколько слов пассажирам. Люди уже начинают приходить в себя после первого потрясения. Их не мешает подбодрить.      - Хорошо, сэр. - Сай Джордан поглядел на Гвен, которая по-прежнему лежала без сознания. Меланхоличное худощавое лицо его стало еще более угрюмым и озабоченным. - А как она, доктор? Есть надежда?      - Надежда есть, сынок, но положение не из легких. Очень многое зависит от ее жизнестойкости.      - Я всегда считал, что этого ей не занимать.      - Она была красива?      Изуродованное, окровавленное лицо, копна спутанных, грязных волос составить себе представление о ее внешности было трудно.      - Очень.      Компаньо молчал. Как бы ни обернулось дело, девушка, лежавшая на полу самолета, уже не будет красивой... Разве что с помощью пластических операций.      - Я передам командиру ваше пожелание, сэр. - Сай Джордан, явно очень расстроенный, вернулся в пилотскую кабину.      Прошло несколько минут, и пассажиры услышали в репродукторе спокойный голос Вернона Димиреста:      - Леди и джентльмены, говорит капитан Димирест...      Сай Джордан включил радио на полную мощность, и каждое слово командира корабля звучало отчетливо, перекрывая вой ветра и гул двигателей.      - ...Вы все знаете, что нас постигла беда... большая беда. Я не собираюсь преуменьшать ее размеры и не стану пытаться с помощью шутки поднять ваш дух. Здесь, в кабине экипажа, мы не усматриваем ничего смешного в создавшемся положении и вы, очевидно, тоже. Все мы прошли через такое испытание, какого нам еще не выпадало и, я надеюсь, больше не выпадет. Но мы прошли через него, оно позади. Теперь самолет полностью управляем, мы повернули обратно и собираемся осуществить посадку в международном аэропорту имени Линкольна примерно через три четверти часа.      В обоих пассажирских салонах, где пассажиры туристского класса уже смешались с пассажирами первого, все на мгновение затихло и замерло, все взгляды были прикованы к репродукторам; люди напряженно слушали, боясь пропустить хоть слово.      - Вам известно, конечно, что самолет поврежден. Но повреждение могло оказаться куда более значительным - это истинная правда.      В пилотской кабине Вернон Димирест с микрофоном в руке задумался на секунду: в какой мере может он позволить себе быть профессионально точным и... честным. Вернон не одобрял командиров кораблей, которые, заигрывая с пассажирами, в течение всего полета бомбардировали свою пленную аудиторию всевозможными сообщениями. Сам он в полетах сводил обращения к пассажирам до минимума. Однако он чувствовал, что на этот раз ему следует изменить своему правилу, так как сейчас пассажиры должны знать истинное положение вещей.      - Не стану от вас скрывать, - сказал Димирест в микрофон, - что нам еще предстоит разрешить несколько проблем. Посадка будет нелегкой, и мы не знаем, как и в какой мере имеющиеся в самолете повреждения могут еще осложнить ее. Я говорю вам об этом потому, что, как только я закончу сообщение, члены нашего экипажа начнут инструктировать вас - они скажут, как вы должны сидеть и как вести себя при посадке. Затем вам объяснят, как, если понадобится, быстрее выбраться из самолета после приземления. В этом случае прошу вас действовать быстро, но сохранять спокойствие и неукоснительно выполнять указания любого члена экипажа.      - Позвольте мне заверить вас, что на земле сейчас делают все возможное, чтобы нам помочь. - Димирест вспомнил про полосу три-ноль и подумал:      "Хорошо, если б так". Про то, что у них заело стабилизатор, он решил промолчать - не было смысла вдаваться в различные технические подробности аварии, которые для большинства пассажиров все равно останутся непонятными. И он продолжал - теперь уже с легким оттенком юмора в голосе:      - Но отчасти вам сегодня все-таки повезло, ибо у нас в кабине не один опытный пилот, а целых два - капитан Энсон Хэррис и ваш покорный слуга. Мы - два старых воздушных волка, за плечами у нас больше летных часов и лет, чем нам хотелось бы в этом признаться, - разве что сегодня, когда наш совместный опыт может всем нам весьма и весьма пригодиться. Мы будем всемерно помогать друг другу. Вместе с нами летит второй пилот Сай Джордан, который часть времени уделит вам. Прошу и вас, в свою очередь, помогать нам. В этом случае обещаю, что мы благополучно закончим полет.      Димирест выключил микрофон.      Не отрывая глаз от приборов, Энсон Хэррис пробормотал:      - Очень это у вас здорово получилось. Вам бы политикой заняться.      - Никто не станет за меня голосовать, - угрюмо сказал Димирест. - Люди не любят прямого, откровенного разговора и боятся правды. - Не без горечи вспомнил Димирест заседание Совета уполномоченных, где он яростно выступал против продажи страховок в аэропорту. Откровенный разговор привел его тогда к поражению. Интересно, что скажут члены Совета и его достопочтенный шурин теперь, когда стало известно, что этот маньяк Д.О.Герреро застраховал свою жизнь с намерением взорвать самолет. Очень может быть, думал Димирест, что их и этим не проймешь, и только вместо обычного:      "Такого не может случиться" ему заявят: "Это случай из ряда вон выходящий, такие вещи не повторяются". Ну, ладно, лишь бы благополучно посадить самолет, а там уж, будьте спокойны, он задаст им жару с этими их страховками, какую бы чушь они ни пороли. И на сей раз к нему прислушаются. То, что произошло Сегодня - чем бы это ни кончилось, несомненно, привлечет к себе внимание прессы - уж он об этом позаботится.      Он выложит репортерам все напрямик - и насчет этих страховок, и насчет Совета уполномоченных, и, уж конечно, насчет его драгоценного родственничка Мела Бейкерсфелда. Пресс-бюро "Транс-Америки" постарается, конечно, опровергнуть его сообщение "во имя общих интересов". Ладно, пусть только попробуют!      Снова прозвучали сигналы радиосвязи.      - "Транс-Америка", рейс два, говорит Кливленд. Аэропорт Линкольна сообщает - полоса три-ноль временно закрыта. Делаются попытки убрать помеху до вашего прибытия. Если не удастся, примут вас на два-пять.      Димирест подтвердил прием. Лицо Энсона Хэрриса помрачнело. Полоса два-пять была на две тысячи футов короче, да еще и уже и - по последней метеосводке - под скверным поперечным ветром. Посадка на два-пять сильно увеличивала опасность аварии.      Выражение лица Вернона Димиреста, принявшего радиограмму, яснее слов говорило о том, что он по этому поводу думал.      Буря не утихала, продолжало жестоко болтать. Энсон Хэррис старался по возможности выровнять самолет.      Димирест повернулся ко второму пилоту:      - Сай, ступайте снова к пассажирам, займитесь ими. Проследите, чтобы девушки продемонстрировали все, что может потребоваться при посадке, и постарайтесь, чтобы все это усвоили. Потом отберите несколько пассажиров понадежнее. Объясните им, где расположены аварийные выходы и как ими пользоваться. Если мы выскочим за пределы полосы - а при посадке на два-пять, несомненно, так оно и будет, - все полетит кувырком. В этом случае мы все, конечно, поспешим на помощь пассажирам, но можем и не успеть.      - Есть, сэр. - Сай Джордан снова, уже в который раз, встал со своего кресла.      Димирест предпочел бы сам пойти в пассажирский салон поглядеть, что с Гвен, но сейчас ни он, ни Хэррис не могли покинуть кабину.      Не успел Сай Джордан уйти, как появился доктор Компаньо. Джордан уже оттащил в сторону сорванную с петель дверь, и теперь ничто не преграждало доступ в кабину.      Милтон Компаньо коротко представился Вернону Димиресту.      - Капитан, - сказал он, - я готов сделать доклад о пострадавших, как вы просили.      - Будем вам очень признательны, доктор. Если бы не вы...      Но доктор Компаньо нетерпеливо отмахнулся.      - Потом, потом. - Он открыл кожаную записную книжечку, в которой тонким золотым карандашиком была заложена страница. С характерной для него пунктуальностью он уже выяснил фамилии пассажиров, записал, какие у кого повреждения и какая оказана помощь. - Тяжелее всех ранена ваша стюардесса, мисс Мейген. У нее много рваных ран на лице и на груди и большая потеря крови. Кроме того, сложный перелом левой руки и ключицы, ну и, разумеется, сотрясение мозга. Прошу также сообщить кому следует в аэропорт, что вам немедленно по прибытии потребуется помощь хирурга-окулиста.      Вернон Димирест, стараясь сохранять самообладание, записывал сообщение доктора Компаньо в бортовой журнал, лицо его было бледно как полотно.      Внезапно он перестал писать.      - Хирурга-окулиста... Вы хотите сказать... у нее повреждены глаза?..      - Боюсь, что да, - хмуро подтвердил доктор Компаньо. - Во всяком случае, в левом глазу есть осколки, - уточнил он. - Что это - дерево или металл, - сказать не могу. Специалист определит, уцелела ли сетчатка. Правый глаз, насколько можно судить, не пострадал.      - Великий боже! - Димирест закрыл лицо руками; он чувствовал, как тошнота подступает у него к горлу.      - Пока еще рано делать выводы, - сказал доктор Компаньо. - Современная хирургия творит чудеса. Но здесь дорога каждая минута.      - Мы сейчас же пошлем радиограмму, - заверил его Энсон Хэррис. - Они успеют все подготовить к нашему прибытию.      - Тогда я продиктую вам остальное.      Димирест продолжал автоматически записывать то, что говорил ему доктор.      По сравнению с Гвен Мейген остальные пассажиры пострадали довольно незначительно.      - Теперь я, пожалуй, вернусь туда, - сказал доктор Компаньо. - Надо поглядеть, все ли там в порядке.      - Обождите, - резко сказал Димирест.      Доктор поглядел на него с недоумением, но приостановился.      - Гвен... мисс Мейген... - Голос Димиреста показался ему самому неестественным и чужим. - Она была... она ждет ребенка... Это может как-то сказаться на ее состоянии?      Димирест заметил, что Энсон Хэррис бросил на него изумленный взгляд.      - Как можно знать наперед? - сказал доктор с оттенком раздражения в голосе. - Вероятно, у нее самое начало беременности?      - Да. - Димирест отвел глаза в сторону. - Да, самое начало. - Минуту назад он принял решение не задавать этого вопроса. А потом решил, что должен знать правду.      Доктор Компаньо задумался.      - На способность организма к восстановлению это, разумеется, повлиять не может. Что же касается ребенка, то мать не так долго находилась без кислорода, чтобы это могло оказать воздействие на плод, - никто ведь серьезно от этого не пострадал. А внутренних повреждений у нее нет. Доктор помолчал и добавил не очень уверенно:      - Нет, на ребенке сказаться не должно. Если мисс Мейген выживет - а при быстрой госпитализации на это, несомненно, есть надежда, - ребенок должен родиться нормальным.      Димирест молча кивнул. Доктор Компаньо постоял с минуту в нерешительности и ушел.      На некоторое время в кабине воцарилось молчание. Первым его нарушил Энсон Хэррис:      - Вернон, я бы хотел немного отдохнуть перед посадкой. Можете сменить меня пока?      Димирест кивнул. Его рука автоматически потянулась к штурвалу, ноги легли на педали. Он был благодарен Хэррису за то, что тот не стал задавать вопросов и вообще обошел Гвен молчанием. Что бы там Энсон Хэррис ни думал, у него хватило такта оставить это при себе.      Хэррис взял бортовой журнал с записью сообщения доктора Компаньо.      - Я займусь этим, - сказал он и вызвал по радио диспетчерскую "Транс-Америки".      После только что пережитых волнений Вернон Димирест сел за штурвал с чувством физического облегчения. Как знать, быть может, Хэррис предвидел это, обращаясь со своей просьбой. Но так или иначе, решение отдохнуть перед посадкой, чтобы сберечь силы, было, несомненно, разумным.      Посадку же, хотя она и обещала быть тяжелой, Энсон Хэррис, очевидно, намеревался произвести сам, и Димирест не видел оснований возражать против этого, поскольку в течение всего полета самолет пилотировал Хэррис.      Хэррис передал радиограмму и откинул кресло назад, давая отдых телу.      А в соседнем кресле Димирест упорно старался сосредоточиться на полете, но это ему никак не удавалось. Искусному и опытному пилоту во время управления самолетом нет необходимости полностью отключаться от всего даже в таких трудных условиях. И сколько бы Димирест ни гнал от себя мысли о Гвен, они продолжали кружить у него в мозгу.      Гвен... Еще сегодня вечером такая красивая, оживленная, и вдруг...      "Если мисс Мейген выживет..." И уже никакого Неаполя, рухнули все их планы... Гвен... Всего два-три часа назад она сказала ему - ее безупречный английский говор, ее нежный голос все еще звучал в его ушах: "Дело в том, что я люблю тебя..." Гвен... Ведь он тоже любит ее, к чему себя обманывать...      С мучительной тревогой он думал о ней, и воображение рисовало ему, как она лежит там, на полу самолета, окровавленная, без сознания... с его ребенком во чреве... Он так настойчиво понуждал ее отделаться от этого ребенка... Она сказала ему с горечью: "Я все ждала, как и когда ты к этому подберешься..." А потом она была так взволнована: "...Это как подарок... Кажется, что произошло что-то непостижимое - огромное и замечательное. И вдруг мы с тобой должны разом покончить с этим, отказаться от такого чудесного подарка".      Но он был настойчив, и кончилось тем, что она уступила: "Ну, что ж, в конце концов я поступлю так, как подсказывает здравый смысл. Сделаю аборт".      Ни о каком аборте теперь не могло быть и речи. В клинике, куда отправят Гвен, аборт невозможен - разве что встанет вопрос о спасении жизни матери.      Но судя по тому, что сказал доктор Компаньо, вопрос так не встанет. А потом, после клиники, будет уже поздно.      Значит, если Гвен выйдет живой из этой переделки, ребенок появится на свет. Вернон Димирест не в силах был разобраться сейчас в своих чувствах: не понимал - огорчает его это или радует.      Ему вспомнились и другие слова Гвен:      "Разница между нами в том, что у тебя уже есть ребенок... где-то есть живое существо, и в нем продолжаешься ты".      Она говорила о ребенке, которого он никогда не видел, не знал даже его имени, - о девочке, сразу же после появления на свет навсегда исчезнувшей из его жизни в соответствии с "Тремя пунктами". Когда Гвен стала расспрашивать его, он не мог не признаться, что порой мысль об этой девочке, о том, что с ней сталось, мучает его. Однако он не признался в другом - в том, что эта мысль посещает его чаще, чем ему бы хотелось.      Ей, его дочери, теперь уже должно быть одиннадцать лет. Димирест помнил день ее рождения, хотя и старался выкинуть эту дату из головы. Каждый год в этот день у него возникало желание что-то сделать для нее - может быть, просто послать поздравление... Вероятно, это потому, думал он, что у них с Сарой нет детей (хотя они оба хотели бы их иметь) и ему неведома радость, какую доставляет родителям день рождения ребенка... А потом внезапно его начинали терзать вопросы, на которые не было ответа: где его дочь? Какая она? Счастливо ли сложилась ее жизнь? Иной раз он невольно вглядывался в лица девочек на улицах, и, если их возраст казался ему подходящим, мелькала мысль: а вдруг... Потом он издевался над собственным идиотизмом.      Иногда его охватывала тревога: может быть, его дочери плохо, может быть, ее обижают и она нуждается в помощи, а он ничего не знает и ничем не в силах ей помочь... Рука Вернона Димиреста судорожно сжала штурвал.      И тут он впервые отчетливо понял: повторения еще раз всей этой муки он не вынесет. По самой своей натуре он не мог мириться с неизвестностью.      Другое дело аборт - это было что-то определенное, окончательное. И даже то, что говорил Энсон Хэррис не могло бы поколебать его решения. Конечно, впоследствии могли бы возникнуть сомнения - правильно ли он поступил.      Впоследствии он, возможно, мог бы и пожалеть. Но он бы знал: что сделано, то сделано.      Течение его мыслей резко нарушил голос в динамике над головой.      - "Транс-Америка", рейс два, говорит Кливленд. Левым заходом берите курс два-ноль-пять. При готовности начинайте спуск на шесть тысяч. Сообщите, когда уйдете с десяти.      Димирест взял на себя все четыре сектора и начал спуск. Затем переставил указатель курса и плавно вошел в вираж.      - Говорит "Транс-Америка", рейс два, ложимся на курс два-ноль-пять. Уходим с десяти тысяч, - передал Энсон Хэррис Кливленду.      Когда самолет начал снижаться, болтанка усилилась, но с каждой минутой они были ближе к цели и надежда на спасение росла. Теперь они приближались к невидимой воздушной границе, где Кливлендский центр передаст их Чикагскому. После этого еще тридцать минут лета, и они войдут в зону наблюдения аэропорта Линкольна.      Энсон Хэррис проговорил негромко:      - Вернон, вы, конечно, понимаете, как я расстроен из-за Гвен... - Он умолк, потом нерешительно добавил:      - Что у вас там с ней, меня не касается, но если я по-товарищески могу быть чем-то полезен...      - Ничего не требуется, - сказал Димирест. Он отнюдь не собирался раскрывать душу Энсону Хэррису, который в его глазах был хотя и отличным пилотом, но типичной старой девой в штанах.      Димирест уже пожалел о том, что так разоткровенничался несколько минут назад, когда чувства взяли верх над сдержанностью, а это случалось с капитаном Димирестом не часто. Лицо его стало замкнутым - обычная маска, под которой он привык скрывать свои переживания.      - Восемь тысяч футов, продолжаем снижаться, - передал Энсон Хэррис центру наблюдения за воздухом.      Димирест, следуя заданным курсом, неуклонно вел самолет на снижение. Глаза его в строгой последовательности перебегали с прибора на прибор. А мысли снова невольно возвратились к этому ребенку - его ребенку, появившемуся на свет одиннадцать лет назад. Он долго колебался тогда - не мог решить, не признаться ли во всем Саре. Они могли бы удочерить эту девочку, вырастить ее как родную дочь. Но у него не хватило духа. Он побоялся, что его признание будет слишком большим потрясением для Сары, что она не согласится взять ребенка - ведь в каком-то смысле он служил бы ей вечным укором.      Но потом - к сожалению, слишком поздно - он понял, что был к Саре несправедлив. Конечно, его признание должно было потрясти и оскорбить ее... Так же, как и теперь она будет потрясена и оскорблена, если узнает про Гвен. Но со временем ее умение применяться к обстоятельствам взяло бы верх. Несмотря на всю ограниченность Сары и ее пустопорожний образ жизни, несмотря на ее мелкобуржуазные замашки, любительские потуги в живописи и клубное честолюбие, Димирест знал, что он может положиться на ее преданность и здравый смысл. Вероятно, это и делало их брак прочным, думал он, - ведь даже сейчас он не помышлял о разводе.      В конечном счете с помощью Сары все как-нибудь обошлось бы. Она заставила бы его некоторое время помучиться, вымаливая у нее прощение, может быть, довольно долго. Но потом она все же согласилась бы взять ребенка, и, уж конечно, ребенку страдать бы не пришлось. Об этом Сара позаботилась бы - это в ее характере. Если только...      - Слишком уж много этих "если только", будь они прокляты! - произнес он вслух.      Он снизил самолет до шести тысяч футов и увеличил подачу горючего, чтобы не сбавлять скорость. Гул двигателей усилился.      Энсон Хэррис переключил радио на другую волну - они пересекли воздушную границу - и начал вызывать Чикагский центр.      - Вы что-то сказали? - спросил он Димиреста.      Димирест промолчал.      Снежный буран продолжал бушевать, самолет швыряло из стороны в сторону.      - "Транс-Америка", рейс два, видим вас на экране, - сказал новый голос: говорил чикагский диспетчер.      Энсон Хэррис продолжал прием.      А Вернон Димирест думал: как бы ни обернулось дело с Гвен, надо принимать решение сейчас, не откладывая. Ну что ж, придется выдержать все - слезы Сары, ее гнев, упреки, - но он должен сказать ей про Гвен. И признаться в том, что он - отец ребенка.      Начнутся истерики и, вероятно, будут продолжаться не день и не два, а потом еще долго - неделями, месяцами - ему придется сносить многое. Но в конце концов самое тяжелое останется позади, все мало-помалу образуется.      Как ни странно, он ни на секунду не усомнился в этом - вероятно потому, что верил в Сару.      Как они все это уладят, он пока еще себе не представлял; многое, конечно, будет зависеть от Гвен. Что бы там ни говорил доктор, а Гвен выкарабкается - Димирест был в этом уверен. У нее такая сила духа, столько мужества. Пусть даже бессознательно, она все равно будет бороться за жизнь, и, как бы ее ни искалечило, это ее не сломит, она сумеет справиться и с этим. И в отношении ребенка она, скорее всего, рассудит по-своему.      Вполне возможно, что ее будет не так-то легко уговорить отдать его; скорее всего, она и вообще не согласится. Гвен не из тех, кого можно вести на поводу, ею не покомандуешь. У нее своя голова на плечах.      Видимо, он окажется с двумя женщинами на руках. И в довершение всего с ребенком. Тут будет над чем задуматься!      И снова возникал вопрос: до какого предела можно рассчитывать на благоразумие Сары?      О черт! Вот история.      И тем не менее после того, как для себя он принял решение, его не покидала уверенность в том, что рано или поздно все уладится. И он подумал угрюмо: да, уж надо надеяться, особенно если посчитать, чего это будет стоить - каких денег и каких мук.      Стрелка альтиметра показывала, что они снизились до пяти тысяч футов.      Значит, он станет отцом. Теперь это представлялось ему уже в несколько ином свете. Разумеется, распускать по этому поводу слюни, как некоторые, как тот же Энсон Хэррис, ни к чему, но что ни говори, это будет его ребенок. А подлинных отцовских чувств ему еще не доводилось испытывать.      Как это сказала Гвен, когда они ехали на машине в аэропорт? Если это будет мальчик, мы можем назвать его Вернон Димирест-младший, совсем на американский лад. Что ж, может быть, это и не такая уж плохая идея.      Димирест хмыкнул.      Энсон Хэррис покосился на командира:      - Почему вы смеетесь?      - Я и не думал смеяться, - вспыхнул Димирест. - Какого черта стал бы я смеяться. Кажется, нам тут не до смеха.      Энсон Хэррис пожал плечами.      - Значит, мне послышалось.      - Вот уже второй раз вам что-то слышится. Когда мы закончим этот проверочный полет, советую вам прежде всего хорошенько проверить ваши уши.      - Можно бы обойтись и без грубостей.      - Можно? Вы в этом уверены? - раздраженно спросил Димирест. - А если при такой ситуации это просто необходимо?      - Ну, если так, - сказал Хэррис, - лучше вас этому никто не обучен.      - В таком случае, когда вы кончите задавать идиотские вопросы, займитесь-ка снова своим делом, а мне дайте поговорить с этими тупицами на земле.      Энсон Хэррис поднял спинку своего кресла.      - Как угодно. Я готов.      Оставив штурвал, Димирест включил микрофон. Теперь, придя к решению, он чувствовал себя спокойнее, увереннее. Пора было заняться наиболее неотложными делами. Он заговорил намеренно резко:      - Чикагский центр! Говорит капитан Димирест, самолет "Транс-Америки", рейс два. Вы нас слушаете или уже приняли снотворное и отключились?      - Говорит Чикагский центр. Мы вас слушаем, капитан, и никто не отключался. - В голосе диспетчера прозвучала обида, но Димирест не счел нужным обратить на это внимание.      - Тогда почему, черт подери, вы бездействуете? У нас ЧП. Нам нужна помощь.      - Не отключайтесь, пожалуйста.      Пауза. Затем заговорил другой голос:      - Говорит главный диспетчер Чикагского центра. Командир рейса два "Транс-Америки", я слышал вашу последнюю фразу. Прошу понять, что мы делаем все от нас зависящее. Вас еще не успели передать нам, а у нас уже десять человек расчищали вам путь. И продолжают это делать. Мы даем вам зеленую улицу, первоочередность радиосвязи и прямой курс на международный Линкольна.      - Этого недостаточно, - все так же резко сказал Димирест. Он помолчал, не отключаясь, и продолжал:      - Главный диспетчер, слушайте меня внимательно. Прямой курс до Линкольна ничего нам не даст, если нас посадят на ВПП два-пять или любую другую, кроме три-ноль. Не говорите мне, что три-ноль не функционирует. Я это уже слышал и слышал даже - почему. А сейчас запишите то, что я вам скажу, и постарайтесь, чтобы в международном Линкольна это уразумели: самолет тяжело нагружен, садиться будем на большой скорости. А у нас поврежден стабилизатор и ненадежен руль направления. Если нас посадят на ВПП два-пять, меньше чем через час вы будете иметь разбитую машину и груду трупов. Так что радируйте международному Линкольна, приятель, и прочистите им мозги. Скажите им: нам нужна три-ноль. Меня не касается, как они это сделают - пусть хоть взрывают к черту то, что у них там застряло, если не могут иначе. Вы меня поняли?      - Да, "Транс-Америка", рейс два, мы хорошо вас поняли. - Голос главного диспетчера звучал все так же невозмутимо, но уже не столь холодно-официально. - Вашу радиограмму сейчас же передаем международному Линкольна.      - Отлично. - Димирест сделал паузу и снова нажал кнопку микрофона. - У меня еще одно сообщение. Мелу Бейкерсфелду, управляющему аэропортом имени Линкольна, лично. Передайте ему предыдущую радиограмму, а затем добавьте следующее: "Моему шурину персонально. Это по твоей милости, сукин ты сын, заварилась вся эта каша. Ты не хотел слушать, когда я говорил: к дьяволу страховки в аэропорту! Теперь я от лица всех находящихся в этом самолете требую, чтобы ты пошевелил своей поросячьей задницей и очистил для нас три-ноль".      - "Транс-Америка", рейс два, мы записали вашу радиограмму. - Голос главного диспетчера звучал неуверенно. - Вы настаиваете на том, чтобы мы употребили именно эти выражения, капитан?      - Чикагский центр! - рявкнул Димирест. - Извольте употребить именно эти выражения, черт подери! Я требую, чтобы вы передали эту радиограмму немедленно, громко и абсолютно точно. Окончание следует... Уважаемые подписчики!     С 5 сентября рассылка уходит в отпуск. Предположительная дата возобновления выхода рассылки - 17 октября 2005 г. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения