... и этот абсолютно выцветший флаг сейчас бессильно болтался,
напоминая скорее огрызок старой бордельной простыни, чем что-то
служащее символом. Впрочем, разве это не судьба всех символов,
слишком долго задержащихся в употреблении... Эта мысль,
проникнувшая в мозг капитана (хотя, нет - пожалуй лучше назвать
его Капитаном) через одну из морщин на его лысой сморщенной
голове, застряла там и, продолжая настойчиво свой замкнутый путь,
причиняла ему некоторое беспокойство. Он даже нахмурился, что ему
было категорически не рекомендовано несколько лет назад в одном из
портов знакомым патологоанатомом. Дело в том, что множественные
морщины, бороздящие его лицо, впрочем как и всю остальную
поверхность тела, в процессе сморщивания скорее напоминали
сдвигающиеся стены Большого Каньона; любое насекомое, осмелевшиеся
в этот момент приземлиться на лицо Капитана, мгновенно погибало,
будучи раздавленным в таком тектоническом лицевом катаклизме.
Мало того что мерзкие внтренности перетертых в кашу насекомых
сначала засыхали, а потом, ночью, начинали отслаиваться мелкими
чешуйками и с шелестом осыпаться на подушки и на пол спальни
Капитана - кроме этого любой такой, даже самый малейший сдвиг,
до неузнаваемости менял черты лица Капитана. Согласитесь,
что не всегда в кайф доказывать собственной команде свои права,
не говоря уже о постоянных гемороях со всевозможным начальством
портов, куда Корабль, правда, не заходил вот уже в течении...
никто уже и не помнит скольких именно лет. Морщины на лице
Капитана наконец-то разошлись немного, открыв его новое лицо.
Левой рукой, до самых ногтей и даже над ними покрытой незатейливой
татуировкой, изображающей во всех деталях производство пивных кружек
из черепных коробок, Капитан пробрался в один из своих
многочисленных правых карманов и извлек оттуда сначала половинку
подзорной трубы, затем небольшую керосиновую лампу, и наконец -
карманные солнечные часы. Слегка прикрутив фитиль горящей лампы,
и навел подзорную трубу на часы и принялся внимательно изучать
тень, отбрасываемую торчащим в центре часов маленьким почерневшим
мизинцем, принадлежащим когда-то его любимому внуку. Судя по тому,
что мизинец слегка согнулся градусов примерно под семь с половиной,
Капитан пришел к выводу, что мысль о флаге преследует его слишком
долго, значительно дольше, чем это посмела бы делать любая другая
мысль. Поспешно затолкав в карман все свои приборы, Капитан, даже
не удосужившись дождаться кода они достигнут дна, надел себе на
шею пеньковую петлю и, пробормотав себе что-то под нос на неизвестном
никому кроме него самого языке, шагнул в открытый люк, расположенный
в полу его каюты...