[Гласность] Судить Коммунистическую партию, судить Сталина, как судили Гитлера
<Не могу простить>
блочная кавычка
Статья 58 Уголовного кодекса РСФСР, обвинение Павла Галицкого:
Статья 58-10. Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению,
подрыву, или ослаблению Советской власти, или к совершению отдельных
контрреволюционных
преступлений <...> влекут за собой лишение свободы на срок не ниже шести
месяцев.
конец блочной кавычки
Павел Калинникович Галицкий
Родился в 1911 году в селе Ново-Михайловское Херсонской губернии.
14 августа 1937-го арестован <за активную антисоветскую деятельность> в
райцентре Залучье под Ленинградом, где работал ответственным секретарем
районной
газеты <Новый путь>. Тюремное заключение в Залучье, потом в Старой Руссе.
10 декабря 1937-го - приговор Особого совещания: 10 лет лагерей. Этап
Ленинград - Чита - Улан-Удэ - Удинск - Владивосток - Колыма.
1938-1943-й - работа на добыче золота, лесоповале, в шахтах, затем
маркшейдером.
Февраль 1943-го - повторное обвинение. Обсуждая с солагерниками
Сталинградскую битву, Галицкий объяснил поражения на фронте репрессиями
против командующих
Красной армии, за что был обвинен в антисоветской агитации.
3 марта 1943-го - приговорен ревтрибуналом войск НКВД при Дальстрое к десяти
годам лагерей с поглощением первого срока. Изолятор, общие работы, голод.
1943-й - переведен с общих работ в геологоразведочное бюро. Работал горным
мастером на шахте, затем бригадиром золотоносного прииска.
1948-й - обвинение в продаже золота с прииска и третий срок: вновь 10 лет.
18 октября 1952-го - освобожден <по зачетам> (за перевыполнение рабочей
нормы) на шесть лет раньше окончания срока, но без права выезда с Колымы.
Устроился
на шахту, перевез на Колыму жену Антонину.
1954-й - получил разрешение уехать с Колымы и спустя 17 лет после ареста с
женой и новорожденным сыном вернулся в Ленинград. Впервые увидел младшую
дочь.
Из-за запрета жить в крупных городах устроился на работу в карьер под Тулой.
1957-й - реабилитирован.
Свидетельство о рождении сына
Свидетельство о рождении Кольки, моего сына, выписали на двух языках:
якутском и русском. Родился он на Колыме, но ближе к Оймякону, формально в
Якутии,
в 1953-м.
Меня пригнали на Колыму 7 октября 38-го года. Привезли полторы тысячи
заключенных, на Новый год в живых осталось 450 человек.
38-й на Колыме был самым тяжелым годом. По утрам приходил староста с во-от
такой дубиной и устраивал <развод без последнего>. То есть того, кто идет
последним,
бил дубиной по голове. Насмерть. Заключенные бросались к дверям, а снаружи
стояли начальники и веселились, глядя, как доходяги торопятся и давят друг
друга.
Работали по 16 часов. В темноте возвращаешься в лагерь, хлебаешь холодную
баланду (хлеб ты уже утром весь съел), ждешь отбоя и падаешь как убитый. 2-3
часа
- и весь барак, голодный, начинает шевелиться: чувствует, что скоро принесут
пайку. В шесть утра подъем. Хватаешь пайку, осторожно, чтобы ни крошки не
уронить, опускаешь в кипяток, мнешь, делаешь тюрю, глотаешь. Брюхо набил - а
все равно голодный. И опять на работу.
Рядом с нами был лагерь - тюрзак (тюремного заключения. - Ред.) с усиленным
режимом: кандалы, голые нары, уменьшенный паек. У нас с тюрзаком был общий
туалет.
И вот сидит в этом туалете бывший начальник Ташкентской железной дороги:
пожилой, носатый, в очках. Выковыривает из кала зерна перловой крупы (они не
развариваются)
и - ест. Видит меня, начинает плакать: <Павел, пойми, нет больше сил
терпеть>. Знает, что непотребное делает, но удержаться не может.
Выжил он, нет - не знаю. Все они перемерли. Все на Колыме перемерли.
Сам я дошел так, что стал собирать селедочные головы на помойке. Охрана
увидела, смеется: ха-ха-ха, вон, журналист, а в отбросах роется. Слышу,
чувствую,
что становлюсь скотом, - но не могу остановиться.
Однажды прихожу из бани, а мне говорят: блатные к тебе на нары лазили,
фотографии семьи брали. Так я даже смотреть не стал, что украли. Вспомнил об
этом
позже, подумал: до чего я дошел, если ничего тогда не сделал!
Мне было совершенно безразлично: останусь я жив, не останусь я жив. Есть у
меня семья, нет у меня семьи. Приходишь на работу, берешь кайло, начинаешь
гнать
тачку. Всё бездумно, безразлично, как немыслящий механизм. Мысль остается
одна: пожрать.
Ну как человек после этого может думать, иметь мысли? Жену забываешь, детей!
Забываешь, что ты человек. Вот это - лагерь. Сталинский трудовой лагерь.
Я освободился в 1952-м, но с подпиской о невыезде, так что неизвестно было,
сколько мне еще на Колыме жить. Написал жене Тосе: приезжай, будем
обустраиваться
тут. Вся родня была против. А жена - согласилась.
Прихожу в общежитие с ночной смены, а мне говорят: тебе жена с Сусумана
звонила. А это 20 километров от нашего лагпункта! Ну я на трассу. Выхожу,
поднимаю
руку. Мороз градусов 40, не останавливаются машины! Что делать? Встал
посреди дороги. Из первой же машины выскакивает водитель - и на меня:
мать-перемать.
Я ему: <Жена прилетела! 15 лет не виделись>. Он заулыбался: <Садись!> Привез
меня в Сусуман - а Тоси нет.
Вернулся, вбегаю в общежитие - на моей кровати сидит. Жена!
Вместе мы прожили всего-то четыре года: в 34-м поженились, в 35-м родилась
Катюшка, в 1937-м, когда вез Тосю в роддом, меня арестовали. Пока шло
следствие,
наша няня Настя водила Катюшку к окошку тюрьмы. Та кричала: <Папа-а! Иди
домо-ой! Кате скучно!> А жена в роддоме была. Что у меня вторая дочь
родилась,
я уже в лагере узнал, из письма.
Переписывались мы постоянно. С 1949-го нам стали платить за работу, и я смог
посылать домой деньги, почувствовал, что у меня есть корешки, корни, что
меня
ждут. Это очень помогало выжить.
Рецептов выживания в лагере нет. Был у нас Василий Глазков, полковник
авиации, в прошлом шишка, начальник Осоавиахима. Ростом он был за два метра,
каждая
рука - как две мои. Рыжий, с голубыми глазами. Особенно любил рассказывать
про свою Ниночку. И надеялся: <Дело мое, - говорит, - на пересмотр
направлено.
Выпустят меня скоро>.
Работал он сверх силы, по максимуму, хотел доказать, что выдержит. Я ему
говорил: <Вася, держись>. - <Держусь, держусь!>
Умер. Самые сильные всегда умирали раньше.
В лагере человек превращается в животное, поэтому прожить тупому,
безграмотному крестьянину, который и раньше вел полуживотное существование,
проще. Но
если у человека работает голова - это страшная вещь.
В 1939-м мой товарищ, здоровый молодой парень, работал в лагере санитаром и
нажил грыжу, таская трупы из стационара в сарай морга. Когда я уже был
бригадиром,
собрал нас начальник и говорит: неопознанный труп нашли, идемте, посмотрим.
Вышли из лагеря, траншея - а там трупы, один на другом. Глянешь - волосы
дыбом
становятся.
Простить это все? Кому? Не могу я простить. Я и сейчас везде говорю: надо
судить Коммунистическую партию, судить Сталина, как судили Гитлера.
Фашистские
символы запретили, а в России тянут эту коммунистическую линию, оправдывают
свои прегрешения. Не могу простить им безвинные души.
Скажи, кто твой друг, и я скажу - кто ты!
*
Данное сообщение прочли 110 участников листа!
Можно поделиться со знакомыми адресом для подписки на этот дискуссионный лист:
psychology.oglaska-sub@subscribe.ru
Большинство участников за восстановление работоспособности Всероссийского общества слепых!
