Николай Бердяев (1874-1948) по праву принадлежит к числу
наиболее плодовитых русских мыслителей и философов XX века.
Его понимание христианства поражает глубиной и новизной.
Творческое наследие Бердяева находит все больший отклик в
сердцах людей, ищущих Истину и Жизнь. В современной России,
его книги издаются стотысячными тиражами - и мы вправе
надеяться, что влияние его философии будет возрастать и дальше.
Затрагивая различные вопросы духовной жизни, Н. Бердяев не
мог обойти стороной учение церкви об аде и "вечном наказании".
В своих относительно ранних работах, (например, в книге
"О назначении человека", отрывки из которой мы не будем
приводить из-за недостатка места), он признавал
возможность существования ада, хотя эта идея и являлась
для него источником серьезных нравственных мучений. Но мысль
Бердяева, как впрочем и любого серьезного философа, со
временем менялась и эволюционировала. Ей были чужды косность
и догматизм. Вот почему, подходя к концу своей жизни, он
мог уверенно заявлять: "Несуществование ада есть
нравственный постулат".
Н. Бердяев страстно и решительно отверг идею ада в одной
из своих последних книг, "Истина и откровение" (1947 г.).
Его аргументация выглядит весьма убедительной. Позвольте
привести несколько отрывков из этой работы:
"Отношением к идее вечного ада может измеряться высота
нравственного сознания. Это даже одно из главных препятствий
для обращения в христианство дехристианизированного мира.
Предпочитают не проникаться религиозными верованиями, которые
грозят пожизненными каторжными работами. Совершенно достаточно
и земного ада, чтобы его еще проецировать на небо.
Идея вечных адских мук есть одно из самых страшных
порождений запуганного и больного человеческого воображения,
в ней чувствуются переживания древних садических и
мазохических инстинктов, которые играли немалую роль в
религиозной жизни. Религия духовная должна совершенно от
этого очиститься. Может быть, возмутительнее всего, что
идея ада связывалась с идеей справедливости, которая
выводилась из инстинкта мести. Мы это видим у Бл. Августина,
у св. Григория Великого, у св. Фомы Аквината, у Кальвина;
хотя у последнего справедливость играла наименьшую роль.
Все это было предельным выражением судебного понимания
христианства. При этом справедливость Верховного Судьи,
выносящего приговоры, стоит много ниже обыкновенной
земной справедливости земного суда. Адский приговор
выносится всемогущим и всеблагим Богом, который сам все
создал, в том числе и человеческую свободу, все предвидел
и, значит, предопределил. Приговор на вечность выносится
за деяния слабого, конечного существа в очень короткий
промежуток времени, существа, находящегося целиком во
власти Бога. Тут нет ничего, напоминающего даже очень
ограниченную человеческую справедливость, не говоря уже
о справедливости Бога. Бл. Августин даже думал, что все
люди без исключения по справедливости заслуживают вечных
адских мук, но некоторых людей Высший Судья исключает из
этой справедливой судьбы и сообщает им спасительную
благодать, предопределяет их к спасению. Трудно было
выдумать что-нибудь более безобразное.
Очень важно понять, что идея ада лишает всякого смысла
духовную и нравственную жизнь человека, так как ставит
ее под знак террора. Вся жизнь протекает в состоянии
террора. Запуганный человек на все согласен, чтобы избежать
адских мук. Это лишает духовную жизнь всякого достоинства.
Совершенно ясно, что идея ада, для которой есть
психологические основания, имела прежде всего
педагогически-социологический и политический смысл,
как и жестокое уголовное законодательство. Большую честь
делает о. С. Булгакову то, что в третьем томе своей
системы догматического богословия он решительно восстал
против идеи вечного ада. В этом он выражает традицию
русской религиозно-философской мысли, русскую идею.
Защитники ада обыкновенно ссылаются на евангельские тексты,
и это считается самым сильным аргументом. Это есть вопрос
о языке Евангелия и о непогрешимости авторитета текстов
Священного Писания. Язык этот относительный, приспособленный
к той среде, в которой жил и проповедовал Иисус, к тем
традиционным религиозным понятиям, которых придерживалась
эта среда. Притчи, которые в данном вопросе наиболее важны,
целиком выражены в языке и понятиях еврейской среды
того времени. Притчи предполагают даже существование
социального строя, которого больше не существует. И в
Евангелии божественный свет преломляется в ограниченной
человеческой среде и затемняется. В Евангелии есть абсолютный
и вечный свет, но есть и много мелкого, неприемлемого,
требующего просветления.
Вопрос идет о том, является ли христианство религией страха,
основана ли религия вообще на страхе, может ли быть
окончательное преодоление религиозного страха?
Все мышление об аде оставалось в пределах человеческих
рациональных понятий, как и всякая онтология. Это
была рационализированная человеческая жестокость.
В противоположение этому можно было бы сказать, употребляя
язык Канта, что несуществование ада есть нравственный
постулат".