Прошлый (и первый в этом году) обзор толстожурнальной критики назывался, помнится, "Избирательный взгляд на прозу 2003-го года". На этот раз все будет иначе: ключевые слова "Проза о стихах". Так называется статья Владимира Гандельсмана в третьем номере "Невы". Она начинается школьно-подробным чтением-разбором такого же школьно-тяжеловесного стихотворения Валерия Черешни: поэт Гандельсман, став
вдруг прилежным читателем, пытается проследить логику ритма, какие-то неочевидные стилистические переходы, раскрывает метафизическую необходимость явившегося внезапно "пассивного залога". Короче говоря, он пытается "все объяснить" в стихах, которые сами "все объясняют", и при том не сообщает самого главного: Черешня всего лишь намеренно и не слишком удачно воспроизводит пастернаковский "Марбург":
Мне внезапно явилось живущее здесь и всегда,
все, что есть, мне явилось, освобожденное плена, - придыхание, пауза мира, его суета, - все ко мне было ликом повернуто и откровенно... итд.
Далее у Гандельсмана следуют короткие и небесполезные наблюдения над Мандельштамом и Рильке, а завершается все письмом Набокова с зарифмованной шахматной задачей и пророческим point'ом:
...Они издадут мои стихи и в предисловии (издевательски, кстати, передразнив меня <...>) напишут: "Владимир Владимирович Набоков (псевдонимы Владимир Сирин, Василий Шишков) (1899 - ?) - второстепенный русский поэт...".
В примечаниях обнаруживаем первую строку предисловия М.Маликовой к изданию набоковских стихотворений в "Новой библиотеке поэта", она именно такова. - "Владимир Владимирович Набоков (псевдонимы Владимир Сирин, Василий Шишков) (1899-1977) - второстепенный русский поэт, переводчик, автор нескольких драм в стихах..." итд.
Набоков угадал, но Гандельсману этого мало. Он приводит зачем-то фамилию главного редактора серии, тоже поэта. И на этом ставит жирную точку. Все же удивительно последовательный человек Владимир Гандельсман.
В этом выпуске будет еще несколько опытов "прозы о стихах": поэт Глеб Шульпяков разбирает "Фифию" Олега Чухонцева: "...Эти сбивчивые ритмы, этот ныряющий полет строки, сами эти строки неточной длины, пульсирующие на бумаге, как осциллограф, снимающий кардиограмму со времени".
Поэтесса Татьяна Бек создает "портрет" Евгения Рейна ("Огромный подросток"):
Ни один современный российский поэт с такой дерзостью и рьяностью не вводил в лирику повседневный быт. <...> Утверждаю, что Рейн - единственный современный поэт, одолевший границу меж отдельным пространным стихотворением и поэмой-мозаикой. <...> Ни у одного русского поэта мы не найдем такой естественной оксюморонности
...
А еще:
"...Он, наш певец, черпает из мировой живописи собственно поэтические средства для выражения цветовой гаммы и пластики мира. <...> А сколько в стихах Рейна одомашненной и прирученной поэзией музыки! <...> Из архитектуры он черпает приемы композиции, из кинематографа - секреты сменяющихся планов, из фотографии - виртуозную возможность остановить мгновенье и вырвать из житейского хаоса опорную деталь".
Воистину неисчерпаемое богатство риторического приема; а портрет "подростка" получился карикатурно-парадным, - причина в той самой "естественной оксюморонности": с "подростков", даже "вечных", не принято писать парадные портреты.
Наконец, мартовский "Новый мир" представляет два "озабоченно-критических отзыва": сначала поэтесса Ирина Василькова не столько даже "критическиотзывается", сколько дает отпор другим "озабоченным критикам" поэтессы Светланы Кековой. Критики сетуют на избыточность, "монотонность" и "старательность":
Многословие? <...> оно неотъемлемо от этой поэтики - не соли, а соленой воды. Энергия и текучесть - свойства воды, поэтому материнской субстанции должно быть много. Оптика такая, монотонное волнение, мерцание смыслов. И вообще, музыки много не бывает.
Избыток воды в стихах - комплимент сомнительный. Но вот поэт Владимир Цивунин в самом деле "озабоченно критикует" поэтессу Ларису Миллер: "Трудно писать о поэтессе, к которой относишься с давней симпатией, и при этом не больно-то лестно отзываться о ее стихах. И это - после стольких лет честного стихописательства. Если бы кто раньше, если бы кто упредил эти мои инквизиторские заметки...". Но лучше поздно, чем никогда, и Ларисе Миллер, которая после стольких лет честного стихописательства изменила "дорогим учителям" Георгию Иванову и Арсению Тарковскому, сурово указано, а заодно помянуты незлым тихим словом ее новые, с позволения сказать, "учителя" - "классики вдохновенного кривляния":
Интересно, что случится,
Коль на время отлучиться, Ненадолго выйти вон Из потока дней, что мчится, Все живое взяв в полон. .............................
"Из какого сора" выросло это стихотворение Миллер 2000 года? - задается вопросом поэт-критик. - Боюсь, что из... опубликованной в 1999-м знаменской подборки Кибирова "Новые стихи". Вот первый кибировский стишок оттуда (эх-эх, так вот и придаем всякому случайному падальцу хрестоматийный глянец):
В общем, жили мы неплохо. Но закончилась эпоха. Шышел-мышел, вышел вон! Наступил иной эон. В предвкушении конца Ламца-дрица гоп цаца!
Поэтессе не могут быть не скучны такие стихи <...>. Как не могут не быть скучны и другие строчки того же автора...:
Если долго не курить - так приятно закурить!
И не трахаться подольше хорошо, наверно, тоже.
Ну, это само собой. Голову лучше лишний раз поберечь, -
тут я не вполне понимаю, что имел в виду поэт-критик, но, вероятно, что-то имел.
Но то были "поэты о поэтах". Теперь - поэты об иных материях. Инга Кузнецова в 3-м "Октябре" "развивает Тынянова" в направлении... Ролана Барта, то есть как бы "до полной гибели", но не вполне "всерьез". Речь о "смерти лирического героя" ("Поэт и лирический герой: дуэль на карандашах").
Далее - поэты о литературной жизни:
"Куда" и "зачем" литературной жизни? - так называется статья поэта Яна Шенкмана в первом номере "Ариона". Здесь о т.н. "литературном клублении": "В нынешней клубной жизни, по крайней мере московской, сложилась такая ситуация, когда ожидание поэзии стало более важным, чем поэтический результат".
И вот:
публика ожидает, что ее удивят, и отсюда мода на разные кунштюки;
поэты, в свою очередь, ожидают, что их начнут "узнавать" как поэтов, отсюда их клубная "регулярность";
наконец, кураторы ожидают, "что если хорошо удобрить почву, на ней сами собой вырастут прекрасные розы".
"Кураторы" с "модераторами" - это другая история, и о ней - ниже, пока же, кроме московского "клубления", имеем еще питерскую "маргинальность" и "неприкаянность" - это Леонид Костюков в том же "Арионе" берется определить существо "питерской поэзии" ("Путешествие из Петербурга в "Москву"):
Если из вашего окна видна не Красная площадь, а Адмиралтейская игла или Зимний дворец, это не пробуждает имперских иллюзий. А лишь желание водрузить на то же окно оплавленную пепельницу или обугленный чайник, выпростать ногу из-под халата. Надеть очки и почитать пятую машинописную копию чего-нибудь
.
Образцовый питерский поэт, если верить Леониду Костюкову, не Бродский и не Кушнер, а Леонид Аронзон.
Наконец, собственно о "кураторах", а также о 62-м номере "НЛО", что вышел в начале осени прошлого года, назывался "Современная поэзия - вызов гуманитарной мысли" и спустя несколько месяцев сделался отдельной темой "толстожурнальной" "прозы о стихах". Здесь поразительна единодушная эмоция вольных и невольных "рецензентов": это если не страх, то раздражение в ответ на очевидную агрессию "актуальной литературы" и "актуального литературоведения". Характерно, что едва ли не самый цитируемый текст того номера - отчет старого ВЦИОМа по фокус-группе "Образ современной поэзии...":
Этот тест любопытен тем, что проявил то подлинное, подспудное ощущение, которое в ответах на обычные, прямолинейные вопросы не выявляется, ибо надежно заблокировано, подавлено общеобразовательными эстетическими установками, требующими от стихов общедоступности и общепонятности.
"Проведенное среди студентов Московского университета социологическое исследование показало, что "за поэтической речью признается... обладание значительным и разрушительным потенциалом, опасным не только для индивида, но и для общества. Ряд студентов прямо и более чем серьезно заявляли об общественной опасности современной поэзии" - говорится в разделе "Поэзия как социальный институт". Редакцию эти сведения почему-то не смутили. А тексты действительно пугают", -
это "напуганная" и "недоумевающая" Елена Невзглядова в "Арионе". И в том же "Арионе" Алексей Алехин задается вопросом: к чему все эти мутные игры?
Если отбросить подробности, весь смысл этих порождаемых "актуальным" литературоведением теоретических построений заключается в том, чтобы создать такую систему координат, в которой взятый в качестве объекта произвольный текст, или корпус текстов, предстал бы - значимым, даже - значительным. Причем совсем не обязательно за этим стоит какой-то злонамеренный умысел. Приближенный к предмету штудий исследователь тоже имеет право искренне увлекаться
...
Иначе говоря, если вы - куратор-модератор, вы имеете право "увлекаться" творчеством ваших приятелей, знакомых и соседей по лестничной клетке.
"30 тысяч одних модераторов! Составьте список из нескольких лиц знакомой тусовки, и вы - модератор", - это снова Елена Невзглядова.
Дело за малостью: "ввести тексты в пространство литературы" и "создать контекст". Для этого нужно собрать некоторое количество сходных по качеству авторов и... входить плотной и сплоченной группой. Задача куратора - путано пересказав Хайдеггера и процитировав 40-летней давности невнятную французскую статью, "отинтерпретировать", и вот здесь я уже перехожу к статье Николая Работнова в апрельском "Знамени". Речь там все о том же пресловутом "симбиозе поэтов и филологов", и проблема едва ли не в том, что все эти плохие поэты (эти шиши и псои!) - филологи. То есть в консерватории что-то не так. Возможно, в той консерватории, где обучали Шиша и Псоя, в самом деле что-то не так, хотя не факт. Однако не исключено, что решение проще и банальнее: юноши т.н.
"гуманитарного склада" (то есть не проявляющие склонности к точным наукам) в эпоху необходимого и достаточного высшего образования обречены оказаться на филфаке. В конце Николай Работнов даже приводит статистику с "вавилонского" сайта: 3/4 тамошних поэтов - филологи. Но с другой стороны, если плохие поэты - непременно филологи, то хорошие поэты - кто? Химики? Геологи? Офицеры? Всякое бывает, однако история учит, что в большинстве своем - люди с классическим образованием.
Но это лишь "часть пафоса", так сказать. Главным образом, "знаменская" статья про Шиша и Псоя буквально повторяет недавние "профессорские" (филологические, к слову сказать) стихи Льва Лосева о "Последнем поэте":
Крылышкуя, кощунствуя, рукосуя,
наживаясь на нашем несчастье, деконструкторы в масках Шиша и Псоя разбирают стихи на запчасти...
Забавно, что Елена Невзглядова, явно без всякого умысла, не имея в виду ни Лосева, ни Работнова, спародировала весь этот апокалиптический пафос, обозвав в конце своей статьи боевую группу "актуальных кураторов" "коллективом имени Феклуши". И в самом деле: "Последние времена, матушка Мария Игнатьевна, последние, по всем приметам последние".