Я затаился в лесу и ждал,
пока не подойдёт время. Было 9 марта 1974 года, чуть раньше полудня, и я
находился на склоне, в паре часов от точки Вакаямы. Я планировал дождаться
сумерек, когда ещё можно распознать лицо, а затем быстро подойти, одним
манёвром, к точке Вакаямы. Слишком много света означало бы опасность, а густой
мрак не позволил бы мне удостовериться в том, что человек, с которым я
собирался встретиться, — именно тот майор Танигути. Более того, сумеречный свет
способствовал бы моему возможному бегству в случае необходимости.
После двух часов дня я
крадучись, осторожно покинул моё укрытие и пересёк реку к северу от точки
Вакаямы. Я углубился в пальмовую рощу, которая окаймляла реку, и очень скоро
добрался до места, где островитяне обычно рубят деревья для строительства.
На краю поляны я
остановился и внимательно осмотрелся. Поблизости я никого не увидел. Я решил,
что люди уже закончили свой рабочий день, но для большей безопасности
замаскировался сухими ветками и листьями, прежде чем перебежать этот открытый
участок.
Я осмотрел реку Агкаваян и
оказался примерно в трёхстах метрах от места, назначенного для встречи. Было
только четыре часа, и у меня оставалось ещё много времени. Я заменил маскировку
свежими листьями. Когда-то здесь выращивали рис, но сейчас это покрытая травой
равнина с несколькими пальмами тут и там. По берегам реки растёт бамбук и
кустарник.
Я стал взбираться на холм,
с которого смог бы не только наблюдать за условленным местом встречи, но и
следить за окружающей обстановкой. Это было то место, где двумя неделями ранее
я встретил Норио Судзуки и разговаривал с ним. Прошло два дня с того момента,
как Судзуки оставил мне записку в специальном почтовом ящике, о чём мы ранее
договаривались; в записке он просил меня о новой встрече, и я шёл туда. Я всё
ещё боялся того, что это может оказаться ловушкой. В таком случае, возможно, на
холме меня ждал враг.
Я продвигался с величайшей
осмотрительностью, но не видел никаких признаков жизни. Достигнув вершины
холма, я выглянул из-за деревьев и кустарника и на краю условленного места, где
Судзуки ранее ставил свою противомоскитную сетку, заметил жёлтую палатку. Мне
удалось различить японский флаг, развевавшийся над палаткой, но я не видел ни
одной живой души. Может, кто-то отдыхал в палатке или прятался где-то ещё в
ожидании того, что я выйду на открытое место?
Прошло напряжённых
полчаса, в течение этого времени ничего нового не произошло; я спустился по
склону и подобрался к точке всего в десяти метрах от палатки. Я слегка
переместился, чтобы получить другой угол обзора, но мне так и не удалось никого
увидеть. Я решил, что эти люди, должно быть, находятся в палатке, и
приготовился ждать до заката.
Солнце начало клониться к
горизонту. Я проверил винтовку и снова обулся. Я ощущал чувство безопасности: я
мог бы подойти к палатке с закрытыми глазами и чувствовал в себе силу, потому
что отдыхал, пока был в дозоре. Одним прыжком я преодолел ограждение из колючей
проволоки и направился в тень соседнего дерева боса, где остановился, сделал глубокий вдох и снова осмотрел
палатку. По-прежнему всё было тихо.
Затем подошло время. Я
сжал винтовку, выпятил грудь и вышел на открытое место.
Спиной ко мне стоял Судзуки,
между палаткой и костром, разложенным на берегу реки. Он медленно повернулся и,
увидев меня, двинулся ко мне с распростёртыми объятиями.
— Это Онода! — прокричал
он. — Майор Танигути, это Онода!
В палатке шевельнулась
тень, но я продолжал подходить. Судзуки, с блестящими от волнения глазами,
подбежал ко мне и обеими руками сжал мою левую руку. Метрах в десяти от палатки
я остановился. Оттуда послышался голос:
— Это действительно вы,
Онода? Через минуту я выйду к вам.
По голосу я узнал майора
Танигути. Я неподвижно ждал его появления. Судзуки сунул голову в палатку и
вытащил фотоаппарат. Майор, который был без рубашки, высунул голову из палатки
и сказал:
— Сейчас я переоденусь.
Подождите минутку.
Голова исчезла, но спустя
несколько мгновений майор Танигути вышел из палатки безупречно одетым и в
головном уборе военного образца. Застыв в положении «смирно», я прокричал:
— Лейтенант Онода, сэр, по
вашему приказанию прибыл!
— Молодец! — воскликнул
майор и подошёл ко мне. — Я привёз вам это от министерства здравоохранения и
социального обеспечения, — добавил он, слегка похлопывая меня по левому плечу.
Он протянул мне пачку
сигарет с изображённой на ней хризантемой — императорским гербом. Я принял её
и, держа перед собой на вытянутых руках в знак надлежащего уважения к
императору, сделал пару шагов назад. Рядом наготове стоял Судзуки с
фотоаппаратом. Майор Танигути сказал:
— Сейчас я зачитаю вам
приказ.
Я затаил дыхание, и он
стал читать документ, который держал официальным образом — обеими руками.
Довольно спокойным тоном он начал:
Приказ ставки 14-го военного округа.
Затем продолжил более
решительным, громким голосом:
Приказ спецбатальону ставки главного
штаба, Бабак, 19 сентября, 19 часов.
1. В соответствии с императорским
приказом, 14-ый военный округ прекратил все боевые действия.
2. В соответствии с приказом ставки за
номером А-2003, спецбатальон ставки начальника главного штаба освобождается от
выполнения всех боевых задач.
3. Подразделения и личный состав в
подчинении спецбатальона обязаны немедленно прекратить все боевые действия и
операции и перейти в распоряжение ближайшего старшего офицера. В случае
невозможности найти такого офицера они должны связаться с американскими или
филиппинскими силами и следовать их указаниям.
Спецбатальону от ставки начальника
главного штаба 14-го военного округа майора Ёсими Танигути.
[Бабак —
населённый пункт на Филиппинах.]
Зачитав текст, майор
Танигути сделал короткую паузу, затем закончил:
— Это всё.
Я остался неподвижен,
ожидая того, что он ещё что-нибудь скажет. Я был уверен в том, что майор
Танигути подойдёт ко мне и прошепчет: «Это всё полная чушь. Настоящий приказ я
вам отдам позже». Ведь с нами был Судзуки, и майор не смог бы конфиденциально
поговорить со мной в его присутствии.
Я внимательно наблюдал за
майором, а он просто оглядывался с довольно суровым видом. Прошло несколько
секунд, но он ничего больше не добавил. Вещмешок у меня за спиной, как мне
показалось, разом стал тяжеленным.
Майор Танигути медленно
сложил документ, и я впервые понял, что никакой уловки, никакой военной
хитрости не будет: всё то, что я услышал, было правдой. Никакого секретного
сообщения не последует.
Вещмешок стал ещё тяжелее.
Значит, мы действительно
уже проиграли в войне? Как же мы могли оказаться такими идиотами?
Вдруг у меня в глазах всё
почернело. В моей душе разразилась буря. Я чувствовал себя полным дураком из-за
того, что добирался сюда с таким напряжением и со столькими предосторожностями.
Хуже того, что, чёрт возьми, я тут делал все эти годы?
Постепенно буря утихла, и
я впервые без тени сомнения осознал: моя тридцатилетняя партизанская война в
составе японской армии внезапно завершилась. Это был конец.
Я отвёл затвор и извлёк
патроны.
— Это должно быть тяжело,
— сказал майор Танигути. — Вольно! Успокойтесь.
Я снял вещмешок, который
всегда носил с собой, и поставил его поверх винтовки. Возможно ли такое, чтобы
эта винтовка, которую я все эти годы держал в чистоте и берёг, как ребёнка,
вдруг стала бесполезной для меня? Бесполезной, как и спрятанная мною в
расщелине между скалами винтовка Кодзуки? Действительно ли правда то, что война
завершилась за тридцать лет до этого? Если всё было так, то ради чего тогда
погибли Симада и Кодзука? Если всё случившееся правда, то разве не лучше было
бы и мне погибнуть вместе с ними?
Я медленно проследовал в
палатку за майором Танигути. В ту ночь я не сомкнул глаз. Оказавшись в палатке,
я начал докладывать о своей разведывательной деятельности и тридцати годах
военной активности на Лубанге: настоящий
подробный отчёт о войне. Время от времени майор Танигути вставлял пару слов, но
в основном сидел и внимательно слушал, часто кивая головой в знак одобрения или
понимания.
[Лубанг — остров
размером приблизительно 25 на 10 км на северо-западе архипелага Филиппинских
островов, расположен в десятках километров от ближайших крупных островов
Филиппин; большая часть Лубанга покрыта джунглями, недалеко от острова
расположено несколько более мелких островов.]
Максимально спокойно,
насколько это было возможно, я рассказывал об одном факте за другим, но
постепенно во время повествования начал чувствовать охватывавшее меня волнение,
и, когда дошёл до эпизодов смерти Симады и Кодзуки, мой голос несколько раз
дрогнул. Майор Танигути заморгал, словно пытаясь сдержать слёзы. Единственное,
что помогло мне сохранить какой-то контроль над собой, — это громкий храп
молодого Судзуки, который ранее влил в себя порядочно саке, прежде чем улёгся на своей
раскладушке.
[Саке — традиционный
японский алкогольный напиток.]
Прежде чем я начал свой
доклад, Судзуки спросил у майора о том, не следует ли предупредить других
людей, занимавшихся моими поисками, о том, что я сложил оружие. Майор ответил
ему, что лучше этого не делать, иначе нас сразу же окружила бы огромная толпа.
Судзуки передал другим по переговорному устройству:
— У нас ничего нового.
Я продолжал разговаривать
с майором до рассвета.
Несколько раз он
приказывал мне лечь спать и сообщить ему об остальном на следующий день; я
пытался это сделать пару раз, но каждый раз снова вскакивал минут десять спустя
или ещё раньше. Как я мог спать в такой момент? Мне необходимо было рассказать
ему обо всём и сразу.
Наконец я дошёл до
последнего эпизода повествования, и майор сказал:
— А теперь давайте всё же
хоть немного поспим. Уже через час или около того будет рассвет. Нам ещё
предстоит жаркий бой, и даже часок отдыха нам пригодится.
Должно быть, он испытывал
большое облегчение из-за окончания поисков, потому что сразу же уснул.
Однако я не заснул. После
сна на открытом воздухе (в лучшем случае) в течение всех этих лет теперь мне не
удавалось приспособиться к раскладушке. Я закрывал глаза, но лишь чувствовал
себя ещё более бодрствующим, чем до этого. Хотел я этого или нет, но я не мог
не возвращаться мыслями ко всем тем событиям, которые в результате привели меня
в эту палатку.
