Ольга Арефьева. Заповедник бумажного тигра. Интересности. Алексей Андреев

эпиграф первый

Дети пишут Богу


Может, Вам там печально?
Софа, 1 кл.

Тебе нравится мой дедушка?
Элла, 2 кл.

Долго ли будет жить моя кошка Пума?
Стасик, 2 кл.

Почему я так плохо учусь? Может, из-за учителей?
Гена, 3 кл.

Почему звери раньше говорили, а сейчас не умеют? Ну, вспомни, даже Змей беседовал
с Евой.
Ева, 3 кл.

Зачем Ты сделал человека главным на Земле?
Олег, 4 кл.

А если все люди попадут в рай, места там всем хватит?
Андрей, 3 кл.

Ты не знаешь, когда я стану большой, я буду хорошей девочкой или нет?
Катя, 3 кл.

Правда, что до Тебя люди были обезьянами?
Сергей, 4 кл.

Ты когда-нибудь смеешься? Плачешь?
Ольга, 3 кл.

А атеисты у тебя что-нибудь просят?
Ояр, 3 кл.

А мы не игрушки Твои?
Саша, 2 кл.

Почему человек не вылупляется из яйца?
Тима, 2 кл.

Так кто же создал человека: труд или Ты?
Рафик, 3 кл.

Почему Ты людям все прощаешь, а учителя - нет?
Костя, 2 кл.

За что мы стареем?
Илья, 3 кл.

Если я попаду в ад, Ты меня там увидишь и будешь смотреть, как надо мной издеваются?
Глеб, 3 кл.

Насколько хорошо я закончу свою жизнь?
Никита, 2 кл.

Там у Тебя красиво или нет?
Сережа, 2 кл.

Ты счастливый?
Эвелина, 1 кл.

На каком языке говорят души?
Рая, 4 кл.

Вот когда меня еще не было, Ты знал, что я буду?
Леня, 4 кл.

А нельзя не рождаться?
Света, 2 кл.

Что нужно сделать с животным, чтоб они попали в рай вместе с нами?
Эгон, 3 кл.

Если у меня что-то болит, это значит, Ты на меня сердишься?
Гога, 4 кл.

Человека Ты создал по образу своему и подобию, а инопланетянина?
Зоя, 4 кл.

А не было с Тобой так: кто-то Тебе симпатичен, но он не смотрит в Твою сторону?
Оля, 3 кл.

Сколько раз я буду ошибаться в любви? Три раза уже есть.
Юра, 2 кл.

Какой марки у тебя машина? Божественная?
Кузя, 4 кл.

Слава Тебе жить не мешает?
Вася, 3 кл.

За что я родилась некрасивой?
Катя, 4 кл.

Не скучно Тебе быть всегда правильным?
Армен, 2 кл.

Сколько верующих среди верующих?
Зоя, 4 кл.

Мама сказала, что я во сне плакал.Ты не помнишь, о чем мы с Тобой говорили?
Игорь, 3 кл.

Почему Ты сотворил мир таким, что когда мама порвет колготки, она плачет?
Вита, 2 кл.

Когда меня не будет, я себя буду видеть?
Толик, 2 кл.

Зачем мы приходим в эту жизнь из другой жизни?
Руслан, 2 кл.

Вчера я прочитал, что умерла газета. Куда Ты направишь ее душу?
Саша, 4 кл.

Как стать воспоминанием?


http://iliya-popov.chat.ru/f_author.htm

М. Дымов



эпиграф второй

Hациональность Иисуса

 ТРИ АРГУМЕHТА ЗА ТО, ЧТО ИИСУС БЫЛ ИРЛАHДЦЕМ:
 Он никогда не был женат.
 Он никогда не имел постоянной pаботы.
 Его последним желанием было "Пить".

 ТРИ АРГУМЕHТА ЗА ТО, ЧТО ИИСУС БЫЛ ПУЭРТОРИКАHЦЕМ:
 Его звали Иисус.
 У него всегда были пpоблемы с законом.
 Его мать не знала, кто был его отец.

 ТРИ АРГУМЕHТА ЗА ТО, ЧТО ИИСУС БЫЛ ИТАЛЬЯHЦЕМ:
 Он pазговаpивал с помощью pyк.
 Каждое блюдо он запивал вином.
 Он не знал английского.

 ТРИ АРГУМЕHТА ЗА ТО, ЧТО ИИСУС БЫЛ HЕГРОМ:
 Он называл каждого "Бpат".
 У него не было постоянного адpеса.
 Hикто не нанимал его на pаботу.

 ТРИ АРГУМЕHТА ЗА ТО, ЧТО ИИСУС БЫЛ КАЛИФОРHИЙЦЕМ:
 Он никогда не стpигся.
 Он ходил босиком.
 Он основал новую pелигию.

 ТРИ АРГУМЕHТА ЗА ТО, ЧТО ИИСУС БЫЛ РУССКИМ:
 Он стойко деpжался на допpосах.
 Он отдал свою жизнь за светлое будущее,
 до котоpого   всё pавно бы не дожил.
 Он получил пpизнание только после смеpти.

 И, HАКОHЕЦ, ДОКАЗАТЕЛЬСТВО, ЧТО ИИСУС БЫЛ ЕВРЕЕМ:
 Он вошёл в бизнес своего отца.
 Родители его содеpжали до тpидцатилетнего возpаста.
 Он был увеpен, что его мать святая, а его мать была
 увеpена, что он Бог.


третий эпиграф

Джебран Халиль Джебран
Пророк

Тогда, просила Ал-Митра:
— Расскажи нам о любви-
И он поднял голову и посмотрел на людей, и молчание снизошло на них. И громким
голосом он произнес:
— Когда любовь поманит вас — следуйте за ней.
Хотя пути ее тяжелы и круты.
И когда ее крылья обнимут вас — не сопротив-ляйтесь ей.
Хотя меч, спрятанный в ее оперении, может пронзить вас.
И когда она говорит с вами — верьте ей.
Хотя ее голос может разрушить ваши мечты, как северный ветер превращает в пустыню
сады.
Потому что хоть любовь и надевает корону на вашу голову, но она и распинает вас
на кресте. Ведь она не только для вашего роста, но и для подрезания веток, чтобы
придать форму вашему дереву.
Ведь она не только поднимается до самого высо-кого в вас и ласкает нежные ветви,
что дрожат на солнце, но и опускается до самых ваших корней и их сотрясает в
объятиях с землей.
Как листья кукурузного початка обнимают початок — она прижимает вас к себе.
И как бьют початок, так и она бьет вас, делая свободным от одежд, оставляя лишь
зерна.
И как зерна, она просеивает вас, освобождая от шелухи.
И как чистые зерна початка, она толчет вас до белой муки.
И как муку с водой она месит вас, превращая в мягкое тесто.
И тогда только ставит вас в свой священный огонь, чтобы вы могли стать священным
хлебом на священном пиршестве Бога.
Все это сделает с вами любовь, чтобы вы могли узнать секреты своего сердца и
в этом знании стать частицей самого сердца Господа.
Но, только испугавшись, вы будете искать лишь спокойствия любви и наслаждений
любви.
Тогда лучше для вас сразу закрыть свою наготу и уйти с молотильного тока любви.
Уйти в мир безвременья, где вы будете смеяться, но не всем своим смехом, и плакать,
но не всеми своими слезами.
Любовь не дает ничего, кроме самой себя, и не берет ничего, кроме самой себя.
Поэтому любовь не обладает ничем, но и ею нельзя обладать.
Ведь любви достаточно только любви.
Когда вы любите, вы не должны говорить "Бог находится в моем сердце", а скорее
"я нахожусь в сердце Бога".
И не думайте, что вы можете направлять любовь в ее течении, потому что любовь,
если она найдет вас достойным, сама направит вас.
У любви есть одно лишь намерение — осуществить себя.
Поэтому, если вы любите, пусть у вашей любви будет такое же намерение.
Растаять и стать как бегущий ручей, что поет свою мелодию ночи.
Познать боль чрезмерной нежности.
Быть раненым собственным пониманием любви.
И кровоточить охотно и с радостью.
Просыпаться на рассвете с окрыленным сердцем и благодарить за еще один день любви.
Отдыхать в полуденный час, размышляя о любовном восторге.
Возвращаться вечером домой с радостью.
И засыпать с молитвой за свою Возлюбленную в сердце и с песней благодарности
на устах.



а теперь собственно текст рассылки

ИГРА И ИГРЕЦЫ
Алексей Андреев


Так же все начиналось и с моим первым учителем Игры. Меня повела к нему соседка
по нашему бывшему деревенскому дому тетя Шура, для которой я действительно был
почти что внуком. Ей было тогда почти что восемьдесят, но про этого старика она
меня сразу предупредила, что он постарше будет, живет один, с виду странный бывает.
Что он умеет, она мне объяснить не смогла, только предупредила, что он сильно
знающий, дока. Поосторожнее. Для меня слово дока означало просто многознающего
человека, поэтому ее пояснение меня сначала озадачило, а потом даже насторожило.
Но она ничего не добавила к сказанному, только твердила: дока и дока! Я понял,
что дока означало нечто конкретное и достаточно значимое. Ученик доки!

Звали его Прохор Степанович Д. Имя я изменил, потому что одной из "странностей"
Степаныча было избегание вопросов о возрасте и родственниках и жесткое требование
никогда не поминать его в моих рассказах. Я долго не понимал ни его таинственности,
ни замкнутости тех, с кем он меня свел впоследствии, а их было еще шесть человек.
Одним из обязательных условий моего общения с ними, например, было требование
называться каким-то дальним родственником в каждом доме, куда меня приводили,
чтобы не привлекать к себе внимания соседей. Деревня, где он жил, умирала. Оставалось
только четыре дома посреди полей на юру. В трех жили дачники. Когда я узнал об
этом, мне показалось, что знакомство будет легким — наверняка одинокий старик
будет рад гостям, а уж если услышит волшебные слова, что я внук друга его юности
Харлампыча!..

Однако со Степанычем по писанному ничего не пошло. Когда мы вошли в избу, он
даже не поднялся нам навстречу, только зыркнул мрачно в нашу сторону и продолжал
что-то мастерить на скамье под окнами. Было начало мая, яркое солнце било из
окон и не позволяло рассмотреть его рукоделие. Но мне показалось, что он ремонтирует
деталь какой-то сельскохозяйственной машины. Мне сразу стало скучно, потому что
я сельскими механиками не интересовался, и я остался стоять у двери в ожидании,
когда же меня пригласят пройти. Тетя Шура же присела у стола и завела какой-то
обычный для таких случаев разговор. Степаныч же только бурчал в ответ что-то
невнятное, убивая во мне остатки интереса к себе.

— Я вот тут ученичка тебе привели...— сказала наконец тетя Шура, на что Степаныч
ответил каким-то особенно мрачным взглядом исподлобья, покривился и совсем отвернулся
от меня. "Наверное, он сумасшедший",— неожиданно подумалось мне, и я тут же испытал
приступ пронзительной тревоги. И тут же побежали мысли о том, что знакомство
все равно не складывается, да и учиться у него, очевидно, нечему... Но тут я
внезапно понял, что он возится не с деталью машины, а каким-то странным музыкальным
инструментом невиданной формы и предназначения, и я захотел остаться, несмотря
на тревогу.

— Это же внук Харлампыча! — очень кстати сказала тут тетя Шура. Однако на Степаныча
безотказная магическая формула не произвела никакого воздействия. Он, словно
не слыша, пожевал губами, зевнул и принялся вертеть свое приспособление. Все-таки
это была деталь машины... Я вдруг явственно почувствовал сильную обиду — мой
дед был фигурой весьма уважаемой среди окрестных стариков. Я понял, что делать
мне здесь больше нечего и хотел сказать тете Шуре, что подожду ее снаружи, но
тут его "приблуда" издала странный но мелодичный звук, и я решил сделать последнюю
попытку и попробовать самому с ним поговорить. Сложность была в том, что я не
знал, как к нему подступиться — тетя Шура не дала мне ни малейшего намека на
ремесло, которое он имеет в руках или его интересы. Я постарался подавить тревогу
и собраться с мыслями. С чего вообще можно начать подобный разговор?

Но как только я уже был готов открыть рот, Степаныч поднялся, повертел свою работу,
рассматривая на свету,— это все-таки была деталь машины,— и сунул ее под скамью.
Провожая ее взглядом, я улетел в мысли о том, что был очень практичен в своем
обучении и всегда старался освоить те ремесла, которыми смог бы зарабатывать
впоследствии на жизнь, но всегда мечтал налететь на что-то по настоящему древнее
и загадочное... Внезапно я увидел его будто материализовавшегося прямо перед
собой и даже вздрогнул. Он был выше меня ростом, сухой и даже жилистый и рассматривал
меня в упор неприятным, пугающим взглядом. Тревога моя мгновенно переросла в
страх и даже в ужас. В животе задрожало и ноги начали слабнуть. У меня появилось
желание убежать. Наверное, на этом мы бы и расстались навсегда, и пролетел бы
я мимо лучших лет моей жизни. Но меня выручила бойцовская привычка из хулиганской
юности, которую я когда-то сам себе наработал.

В шестнадцать лет я оказался в одиночестве, потому что жил между двух мощных
хулиганских районов, и мне долго пришлось завоевывать независимость и место в
одной из группировок. Частенько приходилось драться с профессионалами, которые,
прежде чем бить, подавляют тебя психологически. Особенно сильны в этом блатные.
Поражения эти, когда тебя "задавили", а потом пару раз съездили по физиономии
для закрепления факта, гораздо болезненнее, чем серьезные драки. Когда это произошло
со мной в восьмом классе, я принял решение не ждать, а бить первым, как только
почувствовал хоть какое-то подавление. В первые это получилось у меня уже после
девятого, и вдруг оказалось, что почти все эти профики очень плохо держат удар
по челюсти и предпочитают относиться к такому человеку с уважением...

И сейчас, стоя перед сумасшедшим стариком, я почувствовал, что еще мгновение
и я врежу ему с правой. На какой-то миг у меня возникло колебание, потому что
он старик. Но тут я почувствовал новую волну ужаса и уже готов был отпустить
руку, но дистанция для удара была неудобной. Я изменил дистанцию, но хоть он
и не шевелился, но с дистанцией снова что-то было неверно. В моей памяти всплыла
одна старая драка, когда я тоже никак не мог подобрать хорошую дистанцию для
удара, а меня все били и били по лицу. И тогда я ударил с того расстояния, которое
удерживал противник и получилось! Он упал... Я не успел ударить, что-то снова
изменилось в старике, хотя он не пошевелил ни одной морщинкой на своем лице.
Однако, глаза его теперь изливали любовь и понимание. И мне вдруг стало очень
стыдно. Я теперь тоже понимал его, как я его понимал! И жалел! Одинокого, заброшенного,
затравленного жизнью и людьми сумасшедшего старика. Мне захотелось расплакаться,
и я обнаружил свои глаза наполнившимися слезами и даже начал поднимать руку,
чтобы смахнуть их тыльной стороной. На этом я себя отловил и даже внутренне вздрогнул
— что это со мной!? Я уж и не помню, когда я плакал! Да и какой смысл лить слезы.
Если мне его жаль, так лучше поискать реальные способы помочь!.. Я отчетливо
почувствовал успокоение.

В этот миг в Степаныче все переменилось, он сердечно улыбнулся, приобнял меня
за плечи и кивнул на стол: — Ну, проходи, гостем будешь! – Только тут я заметил,
что тетя Шура все это время что-то говорит. Степаныч выпроводил тетю Шуру и устроил
мне еще одну проверку, которую я выдержал только каким-то чудом. Мне пришлось
демонстрировать способности, о которых я даже не подозревал в себе: от способности
выдержать ужасающую парную в горячей печи до угадывания знаков, которые предыдущей
ночью были на небе. Я угадал даже это и до сих пор подозреваю, что сделал это
только от страха. Вряд ли бы я был способен повторить это еще раз сам по себе
без его ужасающего давления. Я не встречал больше людей, способных оказывать
такое воздействие и вызывать такое колоссальное отрицательное доверие. Я ни разу
не усомнился ни в одной из его угроз, даже когда однажды он предложил мне раскрыть
бездну прямо сквозь обеденный стол. Мы говорили с ним тогда о том, что защищающая
нас пленка восприятия мира, как чего-то знакомого, привычного и управляемого
на самом деле настолько тонка, что может быть прорвана любым неосторожным движением
— именно это на самом деле и было причиной преследования колдунов во все эпохи.

— Ну, например,— внезапно сказал он,— ты за эти дни накопил достаточно силы,
чтобы пройти сквозь нее... Я только усмехнулся.

— Никаких шуток, — вдруг дико помрачнел он, приведя меня в трепет,— у тебя действительно
хватит сейчас силенок проверить это,— он показал на лежавшую на столе раскрытый
двойной тетрадный лист.— Можешь проверить. Возьмись за листы и медленно, не отрывая
от стола разрывай, только видь при этом, что ты раскрываешь вместе с ними прореху
в пленке...

Слегка загипнотизированный, я действительно взялся за листы, но он положил свою
руку на мои:

— Только обдумай одну вещь. Ты сейчас прорвешь пленку нашего мира, она тоньше
слоя краски на бумаге... Но за ней, сразу вот здесь, бездна! Бездна тьмы... или
бездна света... какая разница, главное, пойми, что тебе что-то надо будет делать
с этим, даже не знаю что, наверное, жить. Скорее всего, она распахнется на полную...
Ты готов уйти в нее? А если нет, сумеешь ли ты ее закрыть? В общем-то это не
сложно, не сложнее, чем соединить обратно разорванные листки... Честно говоря,
я убрал руки... Степаныч сказал тете Шуре, что оставит меня погостить на пару
деньков.

Пишите мне!

Оля.