Ольга Арефьева. Заповедник бумажного тигра. Интересности. Пушкин

Из книги "БЕЗУМЕЦ. ЕГО ПРИТЧИ И СТИХИ"
  Джебран Халиль Джебран
  пер. с английского В. Марков
  (Ленинград "Художественная Литература", Ленинградское отделение 1986)


КОГДА РОДИЛАСЬ МОЯ ПЕЧАЛЬ
  Когда родилась моя Печаль, я заботливо выхаживал ее и оберегал с нежностью
и любовью.
  Моя Печаль росла, как и все живое, росла сильная, прекрасная, исполненная прелести
и очарования.
  И мы с Печалью любили друг друга и любили окружавший нас мир, потому что у
Печали было доброе сердце и мое рядом с нею становилось добрее.
  Когда мы с Печалью разговаривали, наши дни обретали крылья и сновидения обвивали
наши ночи, потому что Печаль говорила ярким языком и мой язык становился рядом
с нею ярче.
  Когда мы с Печалью пели, соседи садились у окон послушать нас, потому что наши
песни были глубокими, как море, и их мелодии были полны причудливых воспоминаний.
  Когда мы шли вместе с Печалью, люди провожали нас нежным взглядом и шептали
вслед самые ласковые слова. А иной раз посматривали на нас завистливыми глазами,
потому что Печаль была благородна и я гордился ею.
  Но моя Печаль умерла, как умирает все живое, и оставила меня наедине с моими
мыслями и раздумьями. И теперь, когда я говорю, слова свинцом падают с губ. Когда
я пою, соседи не хотят слушать моих песен. Когда иду по улице, никто даже не
взглянет на меня. И только во сне я слышу, как кто-то сочувственно говорит:
  -- Глядите, вот лежит человек, чья Печаль умерла.
  ... А КОГДА РОДИЛАСЬ МОЯ РАДОСТЬ
  А когда родилась моя Радость, я взял ее на руки и, взойдя на кровлю дома, вскричал:
  -- Приходите, соседи, посмотрите, что за Радость сегодня родилась у меня! Приходите,
люди добрые, поглядите, как она беззаботно веселится и смеется под солнцем!
  Но, к моему великому изумлению, ни один из соседей не пожелал посмотреть на
мою Радость.
  Семь месяцев подряд каждый день я всходил на кровлю дома и возвещал рождение
Радости, однако никто не внимал моим словам. Так мы и жили, я и Радость, в полном
одиночестве, и никому не было до нас дела.
  И вот лицо Радости сделалось бледным и печальным, потому что ничье другое сердце,
кроме моего, не восторгалось ее очарованием и ничьи другие губы не касались поцелуем
ее губ.
  И вот Радость моя умерла -- не вынесла одиночества.
  И теперь я лишь тогда вспоминаю умершую Радость, когда вспоминаю умершую Печаль.
Но память -- это осенний лист, который, прошелестев на ветру, умолкает навсегда.


а теперь сам текст

http://www.chistopol.ru/pushkin/secret_p.html
http://peteris.virtualave.net/mat10_5.htm


Достоверность данных записей не гарантируется

Пушкин А. С.
"Тайные записки 1836-1837 годов"
(цитаты)

__________________________________

пердисловие
«Естественно, что после прочтения записок, у меня появилось множество вопросов,
которые мне бы так хотелось задать Николаю Павловичу: где оригинал записок и
как они попали ему в руки?, каким шифром они были зашифрованы?, не являются ли
эти записки подделкой?, знает ли кто-нибудь, кроме Николая Павловича, о существовании
записок?
И наконец, вопрос, который я задал себе: нужно ли публиковать эти записки?
Между тем я перепечатал их на машинке на случай, если придётся записки кому-нибудь
показать. Это было весьма предусмотрительно, так как я вскоре уехал в командировку,
и рукопись Николая Павловича непонятным образом пропала из моей квартиры. К счастью,
моя машинописная копия хранилась отдельно от оригинала, и она осталась лежать
на прежнем месте.
Это событие заставило меня серьезно задуматься о публикации записок. Я опасался
показывать их кому бы то ни было, так как я чувствовал их «взрывоопасность» и
понимал, что если записки попадут к недобросовестному человеку, он издаст их
без моего ведома.
Я опасался также и того, что при издании их подвергнут «нравственной цензуре»,
чтобы не «опорочить» святое имя, ибо Пушкин — кумир не только в СССР, но и для
всех почитателей русской литературы на Западе.
Однако, после долгих размышлений и сомнений я все-таки решил издать рукопись,
полученную от Николая Павловича.
Литературная репутация Пушкина настолько крепка, что его личная репутация пошатнуть
её не может, но зато обещает стать замечательным пособием для изучения человеческой
природы, которая, благодаря своей неизменности, роднит нас как с прошлым, так
и с будущим.»
Михаил Армалинский
Миннеаполис, 1986

_______________________________________

В отличие от настоящего, история не опасна или оскорбительна, а лишь занимательна
и поучительна.
Я не желаю уносить в могилу мои грехи, ошибки, терзания — слишком они велики,
чтобы не стать частью моего памятника. Лет через двести, когда цензуру в России
упразднят, напечатают первым Баркова, а потом и эти записки.

Я смотрю на свою руку, пишущую эти строки и пытаюсь представить её мертвой, частью
моего скелета, лежащего под землёй. И хоть это будущее неопровержимо, у меня
не хватает фантазии чтобы вообразить его. Достоверность смерти единственная непререкаемая
истина — труднее всего укладывается в наше сознание, тогда как всевозможная ложь
принимается и признается легко и бездумно.

У красавиц в свете вся их сила в иллюзии божественности, которую так сладостно
развеять своей бесцеремонностью. 0 великое и прелестное знание! При взгляде на
самую недоступную красавицу ты твердо знаешь, что у неё между ног, и куда и зачем
она удаляется из залы.

Когда передо мной впервые распахнулись женские чресла, я прежде всего схватил
подсвечник и развеял мрак. Я увидел лицо Истины и в то же мгновенье понял своё
предназначение — служить этому Божеству, поселившемуся между женских ног, и воспеть
чувства, которые оно вызывает. Женщина может казаться богиней, но только потому,
что во всякой женщине прячется настоящая Богиня — Пизда.

Способность к любовным содроганиям — это ещё вовсе не любовный талант. Талант
в любви проявляется в желании настолько сильном и легко возбудимом, что брезгливость
и стыд исчезают совершенно. Женщины, талантливые в любви, попадают к ней в рабство.
Они — прекрасные любовницы, но негодные жёны. Оказывается, и здесь нужно выбирать:
между прекрасной женой и прекрасной любовницей.

Но не прохлада Н., а моё безразличие к её телу — вот что оскорбляло меня. Мое
сердце не могло смириться с тем, что я могу лежать с обнаженной Н. и заснуть,
не желая овладеть ею. Это было невозможно, немыслимо для меня ни с одной женщиной,
а Н. — самая красивая из всех моих женщин — оскопила меня. Я бесстрастно смотрел
на неё и думал, что окажись сию минуту на её месте любая женщина, пусть даже
некрасивая, я бы набросился на неё с похотью,  которую Н. уже никогда во мне
вызвать не сможет. И злоба закипала во мне на Н., и ещё сильнее тянуло меня на
других женщин. Новизна тела сильнее любви, сильнее красоты, но я не желал, чтобы
она оказалась сильнее моей верности жене.

Я, гордившийся своей славой любовника не менее, чем славой поэтической, я в семейственной
жизни не находил места для своего поприща.

Разница между женой и любовницей в том, что с женой ложатся в кровать без похоти.
Потому-то брак и свят, что из него постепенно вытесняется похоть, и отношения
становятся или дружескими, или безразличными, а часто и враждебными. Тогда обнаженное
тело уже не считается грехом, потому что не вводит в соблазн.

Когда-то я думал, что божественные конвульсии — цель любви. Нет, если бы это
было так, верность не была бы таким тяжелым бременем, и жена всегда бы сполна
удовлетворяла мои желания. Но дело не в конвульсиях, которые можно достичь и
дрочкой, а в раскрывании тайны
пизды. Тайна пизды, которая перестаёт волновать от еженощного общения с женщиной,
не исчезает и не раскрывает себя до конца, а переселяется в других женщин.

Пизда опять смотрела на меня божественным взором.

Но если бы влюблённые знали, как быстро проходит восторг и как по нему начинаешь
тосковать, ибо, познав его, невозможно свыкнуться с его исчезновением. Есть глубокий
смысл в том, чтобы пожертвовать жизнью ради единственного обладания красавицей
и тем самым избежать наступления безразличия, столь оскорбительного для недавней
страсти. Смерть — это самый надежный способ сохранить верность своей возлюбленной.
Я теперь понимаю причину самоубийства Ромео и Джульетты. Они действовали по наитию,
без понимания, но цель была та же — не изменить возлюбленной даже после её смерти,
что невозможно для молодого, красивого и живого тела.

Впервые изменяя ей, я знал, что разрываю узы, осстановить которые невозможно.
Я себя уговаривал, что, ебя блядь, жене не изменяешь. Но в тот же момент я понимал,
что нарушаю брачную клятву, что с этого дня моя жизнь с Н. изменится бесповоротно,
даже если она ничего не
узнает. Я твердил себе, что поэт не может жить без трепета, а в браке трепет
— не жилец. Я должен был примириться с умиранием трепета, потому что таков закон.
Бог не мешает нам познать его законы, но он карает нас за попытки их изменить.
Мне нужно было поверить, я же
вознамерился проверить, а это возможно только преступая закон. Преступив раз,
я уже не мог остановиться. Н. сначала почувствовала, а потом узнала об этом,
в том числе и от меня самого. Я же опять дорвался до разврата, и если его называть
грязью, то ведь и мёд, коль им измазаться с ног до головы, тоже можно назвать
грязью. Но сладость его от этого не уменьшится.

Мой нюх настолько силён, что я могу узнать месячные у любой женщины. Помню, почуяв
знакомый дух, исходящий от Аннеты, я спросил её: "Что Вам более нравится, запах
розы или запах селедки?" В ответ она зарделась, как роза, источающая запах селедки.

Когда я счастливо влюблён, жизнь моя заполнена сиюминутным наслаждением, и ни
прошлое, ни будущее не тревожат меня. Если же сердце пустеет, то мысли мои обращаются
в прошлое или ко грядущей смерти, и тоска охватывает меня. Поэтому любовь есть
единственная
спасительница от пагубного времени, она избавляет нас от прошлого и будущего,
она останавливает время на сегодняшнем счастливом дне. Если для влюблённых приостанавливается
время, то значит, быть постоянно влюблённым есть способ время остановить. А так
как быть постоянно влюблённым в одну женщину невозможно, я влюбляюсь в разных
женщин.

У голой груди выражение просьбы поцелуя. И нимб вокруг соска — знак божественности.

Безнравственность пизды не в ней самой, а только в её всеядности. Хуй может показать
характер и не встать, а пизда не умеет отказать, и если у неё от страха пересыхает
во рту, то можно в неё своих слюней напустить. И страх проходит.

Женщины полны фальши: светские дамы делают вид, что не хотят, а бляди делают
вид, что хотят.

Как омерзительно убеждаться, что меня хотят далеко не все женщины.

Есть два счастья: одно, когда едешь к женщине, полный нетерпеливого предвкушения,
а другое, когда едешь от женщины, освобождённый от неё и от желания. Страсть
удручающе короче любви. Именно потому люди клянутся в любви, а не в страсти.

Я смотрю на сотни книг, стоящие у меня в кабинете, и понимаю, что к большинству
из них я не притронусь после того, как я прочел или просмотрел их в первый раз.
Но я и не думаю избавляться от них, а вдруг мне когда-то захочется раскрыть ту
или другую. Я продолжаю тратить
последние деньги на приобретение новых книг, как я трачу последние деньги на
блядей. Покупка новых книг — это наслаждение, отличное от наслаждения чтения:
рассматривание, разнюхивание, перелистывание новой книги — это само по себе счастье.
Книги придают мне уверенность своей доступностью, которой я всегда могу воспользоваться,
если пожелаю. Так и с женщинами — мне нужно их много, и они должны распахиваться
передо мной, как книги. И в самом деле, книги и женщины во многом подобны для
меня. Раскрыть страницы книге все равно, что развести ноги женщине — знание открывается
твоему взору. Всякая книга пахнет по-своему: когда раскрываешь её и нюхаешь типографская
краска, а всё разная. Разрезать страницы девственной книги для меня — неизъяснимое
удовольствие. Даже глупая книга приносит наслаждение, когда я впервые раскрываю
её. Впрочем, здесь главное отличие книги от женщины: чем книга умнее, тем больше
она меня влечёт, и красота обложки не имеет для меня значения. Как женщина может
кончить с любым умелым мужчиной, так и книга раскроется перед всяким, кто возьмет
её в руки, и отдаст прелесть своего знания всякому, кто может его познать. Потому
я ревную книги и не люблю давать их читать. Моя библиотека — мой гарем.

Любовь порабощает нас, внушая страх перед возможной потерей возлюбленной. Страх
проявляется в нашем поведении, и женщина чувствует его очень тонко. Безразличие
к женщине даёт нам непринужденность и свободу, ибо мы не опасаемся потерять то,
чем не дорожим. Женщина уважает нашу свободу и подчиняется ей, как силе. Сила
по отношению к женщине определяется бесстрашием её потерять. Это подобно отношению
к смерти у стоиков. Готовность к смерти делает человека свободным и сильным.
Так и женщина, видя в мужчине готовность к разлуке, слабеет перед ним, а значит
влюбляется в него. Посему всегда иметь несколько любовниц есть способ сохранить
безразличие при потере одной из них.

Брак создан для умерщвления страсти, хоть он поначалу и привлекает страстью.
Страстию страсть поправ!

Чем больше узнаёшь женщин, тем больше убеждаешься, что нельзя их сравнивать и
говорить, что одна лучше или хуже другой. Каждая женщина, которую познал — незаменима,
и ни одна любовь не проходит, а навсегда остается с тобой и в тебе. Оттого каждая
женщина — незабвенна. Моих блядей я помню не менее чётко, чем светских красавиц.
Всякая женщина кончает по-своему, у всякой — неповторимая сказка пизды, и хуй
постепенно начинает ощущать и ценить эти различия. Ебя надоевшую красавицу, я
могу вспомнить пизду дурнушки и возмечтать о ней. Как можно сказать после этого,
что дурнушка хуже красавицы? С точки зрения эстетики, общественного мнения, красавица
тешит меня больше. Обладание ею вызывает зависть в других и вселяет гордость
в меня, но чувства эти не имеют никакого отношения к похоти. Отроком я был настолько
ошеломлен открывшимся чудом первой пизды, что я впопыхах объявил её обладательницу
божеством и поклялся в верности ей. Но это было идолопоклонством, язычеством.
Икон много, а Бог один. Я молюсь не той или иной женщине, а Пизде. И когда огонь
молитвы ослабевал, я обращался к новой пизде во имя сохранения этого огня. Ни
одна женщина не в состоянии заменить мир женщин. Разве можно попрекать путника
тем, что по дороге он останавливается помолиться в различных храмах — ведь молится
он одному и тому же Богу.

0 пизде трудно говорить, ибо она — совершенство, божественная гармония. Можно
с легкостью рассуждать о несовершенном, показывая, почему и как оно далеко от
совершенства, и указывать пути, идя которыми можно к совершенству приблизиться.
А тут приходится делать
усилие над собой, чтобы не просто отдаться во власть нетерпеливых чувств, а задуматься
и преклониться.
Комедиантки имитируют святые чувства, и чем они убедительнее лгут, тем больше
славы приходится на их долю, тем больше денег им платят. Не напоминает ли
искусство комедиантки искусство бляди? Не потому ли общество пренебрегает ими,
как блядями? Не потому ли актрисы так легко доступны?

Если говорить о греховности женщины, то она не в том, что женщина имеет пизду,
за которую её нужно лишь славить, а в том, что, обладая пиздой, женщина может
оставаться равнодушной при соитии. Это величайшее святотатство по отношению к
божеству Пизды. Обвинения женщин в коварстве проистекают из её способности оставаться
холодной в те мгновения, когда мужчина — в огне и неге сладострастия.
Женщина может легко притворяться, изображать горячую страсть и обманывать любовника
не с кем-то другим, а с ним самим. У мужчины извержение семени является неопровержимым
доказательством искренности в проявлении своей страсти к любовнице. У женщины
любое доказательство может оказаться подлогом: она после недолгой учебы будет
бесстрастно производить конвульсии в пизде и в сраке.
Мужчина всегда наслаждается в ебле, а женщина часто безразлична, а иногда даже
испытывает отвращение. Вот где порочность женской природы, вот где её прискорбное
несовершенство.

Моё восторженное исследование Пизды не находит объяснения, почему возникают такие
сильные чувства при взоре на неё. Мне всегда стоит больших усилий длить взгляд,
а не броситься зверем на сырое мясо пизды и не вонзить мой клык. Ненаглядная,
пизда не видна во время
соития. А если я отстраняюсь, но не выскальзывая, чтобы взглянуть на неё, я вижу
пизду, отороченную волосами, увы, заслонённую хуем. К тому же испытываемое блаженство
отвлекает внимание, увлекая к концу, и я должен держать свою жажду в узде во
имя мысленного проникновения в пизду. Но чаще всего я вижу при ебле не пизду,
а лицо своей подружки. Даже когда я вылизываю пизду, она так близко перед глазами,
что я не могу её как следует рассматривать — в глазах рябит, да и я сам закрываю
её своим ртом. Если же я отстраняюсь полюбоваться пиздою, её
обладательница начинает требовать не жаркого взора, а жарких прикосновений. Вот
женщина лежит перед тобой, без стыда, привычно разведя ноги и согнув их в коленях.
Ты взираешь на Чудо — и власть его над тобой непререкаема. Разум пытается умничать
и охладить твой пыл, бормоча, что пизда — это обыкновенные складки кожи, но сердце
верит иному. Пизда — это тайна жизни и смерти. Эта розовая смазливая плоть, оттеняемая
курчавыми волосами, этот  гипнотизирующий взгляд влагалища и есть лицо Бога.
Верность одной пизде — это монотеизм. Распутство, вкушение множества пизд уподобляется
языческому многобожию. Не потому ли золотой век приходится на период язычества?

Что такое красота? С древних времён мудрецы спорят о сути красоты. Но вот моя
жёнка появляется на балу, и все головы поворачиваются к ней. Красота — это узнаваемое,
а не определяемое.

Для полного наслаждения пиздой нужно ебать её и видеть одновременно. Для этого
я беру двух женщин — одна подо мной, а другая — перед. Наслаждаясь одной пиздой,
я упиваюсь зрелищем другой. Моё тело и душа пронзены восторгом — вот оно живое
солнце Пизды. Солнце настолько яркое, что тело моё не выдерживает и сотрясается
в судорогах и тем спасается. У желания наступает недолгая, но полная слепота.
Я вдруг освобождаюсь от абсолютной власти пизды, владевшей мною всего мгновенье
назад. Я брошен в иной мир. Я смотрю на пизду, которая по-прежнему перед моими
глазами, и меня не волнуют больше дряблые кусочки плоти, покрытые слизью. Я ужасаюсь
резкой перемене во мне, я оскорбляюсь суетностью моего восторга. Меня удручает
бесчувственность, с которой я смотрю на мой недавний кумир. Непостижимо, что
всего лишь мгновение разделяет великий восторг от великого безразличия. Сразу
является мысль: как ничтожна власть пизды, если она так бесследно исчезает. Но
опыт рождает иную мысль: как всемогуща Пизда, если на пепелище она за несколько
минут заставляет вырасти дремучий лес желаний. И лик Пизды опять устанавливается
в божницу.

Замечательно, что пизда самоценна, и прелесть её не зависит от тела, коему она
принадлежит. Даже безобразное лицо и тело не могут уничтожить её притягательной
силы. Если положить рядом двух женщин: одну с красивым лицом, а другую с уродливым,
но закрыть их лица густой вуалью, то, ебя уродину, ты получишь не меньшее наслаждение,
чем ебя красавицу. Скажу более, если не знать, кто из них уродина, можно предпочесть
её красавице. В пизде, а не в сердце прячется душа.

С Керн, по причине её мелкомыслия, я говорил лишь о предметах ничтожных. Меня
интересовало только её восхитительное тело. И нет моей вины в том, что большинство
женщин не могут прельстить меня ничем, кроме тела.

Женщины глупые не желают признаваться себе, что пизда — существо, от них не зависимое,
и что мужчины вынуждены общаться с ними лишь потому, что они обладательницы пизды.
Им обязательно хочется всучить всю себя в придачу.
Чем сильнее желание у мужчины, тем менее он способен отличить слово "женщина"
от слова "пизда".

Я уже давно присмотрел пистолеты у Куракина и время от времени захожу к нему
полюбоваться на свою смерть. Я гляжу в черноту дула, где притаилась моя судьба
и спрашиваю: "Когда?"

Я могу легко разгневаться на человека сильного или на старающегося казаться сильным,
но когда я вижу
человека плачущего, жалость к нему преодолевает все остальные чувства. Только
тогда для меня вполне открылась заповедь о любви к своим родителям. Они есть
причина моего существования, и если я не люблю их, то невозможно любить и себя.
А чтобы быть в мире с собою, надо любить себя. Но нельзя любить следствие, ненавидя
причину. Ненавидеть родителей своих значит ненавидеть жизнь, в которую они тебя
принесли.

Каждая измена — это обновление  греха познания.

Ведь когда стоишь на краю пропасти, тяга растёт с каждым
мгновением. Если кто-то вздумает остаться у пропасти, она через какое-то время
непременно затянет в себя.

Тем же занимались стоики в своей подготовке к смерти, утверждая, что философствовать,
значит учиться умирать. Постоянные размышления о смерти, о том, о чём обыкновенный
человек старается не думать, приводили их к состоянию влюблённости в смерть,
как в избавительницу.
Они были готовы умереть в любую минуту, призывали и принимали смерть со спокойствием,
непостижимым для обычного смертного. Однако бесчувственность относилась только
к страху смерти, и я подозреваю, что им было не избежать запретного восторга
от предвкушения возлюбленной смерти, и тем самым они опять попадались в лапы
чувств.

Если бы нам дано было умереть дважды, то второй раз у нас уже не было бы страха.

Женясь, мы даем клятву верности жене. Это значит, что я дал клятву, что Н. будет
моей последней женщиной. Будто я уже мёртв для других женщин. Жутко думать, глядя
на свои руки, ноги, хуй, что после назначенного дня, тело моё будет бездыханным,
отданным на растерзание разложению.
И если от рук и ног останутся хотя бы кости, то хуй мой, моя опора в жизни, исчезнет
бесследно. Я вижу себя, умирающего, обводящего взглядом книги, деревья, тоскующего,
что больше никогда всего этого не увижу. Так я чувствовал себя через месяц после
женитьбы, глядя на женщин вокруг. Но я выжил. Как писал Б.: "Я клятвы дал, но
дал их выше сил". Обычаи заставляют нас клясться в том, что мы никогда не испытывали,
чего совершенно не знали. Ну, как я мог клясться в вечной верности, если я не
знал, что значит быть верным неделю. Обычаи пользуются нашим неведением и вымогают
клятвы, о которых мы можем впоследствии только сожалеть. Клятвы в вечной любви
являются лишь свидетельством силы сегодняшней любви, но ни в коей мере не являются
её гарантией в будущем.

Недотрога предполагает нечистоту воображения. Невинная девушка не станет сопротивляться
влечению, ибо не знает, а потому не может вообразить, к чему оно ведёт. Только
опытная женщина, знающая силу своей и мужской похоти, будет недотрогой, ясно
воображая, как трудно будет остановиться, если дать к себе притронуться.

Эти записки я не смею показать никому из ныне живущих, ни даже Нащокину. Полностью
обнаженную душу не в состоянии принять даже лучший друг. Что друг? Я сам не осмеливаюсь
перечитывать написанное: слишком велик страх перед собственными безднами.

Пишите мне!

Оля.