Не было у славистов занятия любимее, чем расшифровывать наше всё - главный памятник русской письменности «Слово о полку Игореве».
Дело не только в том, что «Слово» было написано очень давно и язык с тех пор поменялся до неузнаваемости.
Дело в том, что: а) оно было написано вообще без пробелов между словами, как тогда было принято; б) оригинал до нас не дошел, а дошел только «испорченный телефон», потому что самая древняя запись памятника, имеющаяся у нас на руках, - это копия XVIII века с копии XVI века. И оба копииста наляпали в своих списках такое количество ошибок, что теперь «Слово» содержит больше темных мест, чем самый заумный каббалистический трактат.
И вот свои вариации расшифровок этих мест ежегодно предлагали знаменитые филологи, литературоведы, историки и писатели.
Переводов «Слова» насчитывается буквально сотни.
А потом произошло пришествие Олжаса Сулейменова. Этот казахский Чингисхан от филологии устроил славистам такой разгром под Калкой, что они не могут отойти от потрясения до сих пор.
В своей книге «Аз и Я» Сулейменов разобрал большинство темных мест «Слова» - легко, непринужденно и до отвращения убедительно.
Будучи тюркологом, специалистом по тюркским языкам, он без каких-либо проблем понял «Слово» лучше любого слависта-русиста.
Потому что, оказывается, это произведение написано на страшном русско-славянско-половецко-кипчакском жаргоне, то есть кишмя кишит тюркизмами, которые автор вставлял в текст с той же непринужденностью, с которой сегодняшний менеджер говорит об офшорах, стартапах и прочих краудсорсингах.
Выяснилась масса любопытных вещей.
«Куры города Тьмутаракани», до которых «доскакаше» один из героев, наконец перестали кудахтать. Эти птички, так смущавшие веками переводчиков, оказались обычными стенами: «кура» - у тюрков «стена».
«Дебри Кисани» из темных лесов, окружавших великий русский град Кисань, неизвестно, правда, где находившийся и куда потом девшийся, превратились в «дебир кисан» - «железные оковы».
«Тощие тулы», хоронившие князя, обратились из совсем уж фантасмагоричных «прохудившихся колчанов» в худых вдов, обряжавших князя в последний путь. Ибо у тюрков «тула» — это «вдова».
«Птица горазда», над которой тоже сломали голову многие переводчики, переводя ее как «очень быструю птицу», стала «горазом», то есть по-тюркски - петухом.
И так далее, и тому подобное.
Смысл всего произведения в результате этих многочисленных изменений оказался кардинально новым, текст - почти неузнаваемым.
Сказать, что слависты обиделись, - ничего не сказать. Книгу Сулейменова встретили гробовым молчанием. Ее существование просто проигнорировалось.
Но с тех пор ни одного нового перевода «Слова», ни одной серьезной работы о нем больше не выходило.
Потому что писать о нем, не принимая во внимание правок Сулейменова, теперь невозможно.
А признать их нестерпимо обидно.