Когда рыжий песок под гусеницами краулера вдруг осел, Петр Алексеевич Новаго дал задний ход и крикнул Манделю: "соскакивай!" Краулер задергался, разбрасывая тучи песка и пыли, и стал переворачиваться кормой кверху. Тогда Новаго выключил двигатель и вывалился из краулера. Он упал на четвереньки и, не поднимаясь, побежал в сторону, а песок под ним оседал и проваливался, но Новаго все-таки добрался до твердого места и сел, подобрав под себя ноги.
   Он увидел Манделя, стоявшего на коленях на противоположном краю воронки, и окутанную паром корму краулера, торчащую из песка на дне воронки. Теоретически было невозможно предположить, что с краулером типа "ящерица" может случиться что-либо подобное. Во всяком случае, здесь, на Марсе. Краулер "ящерица" был легкой быстроходной машиной - пятиместная открытая платформа на четырех автономных гусеничных шасси. Но вот он медленно сползал в черную дыру, где жирно блестела глубокая вода. От воды валил пар.
- Каверна, - хрипло сказал Новаго. - Не повезло, надо же...
   Мандель повернул к Новаго лицо, закрытое до глаз кислородной маской.
- Да, не повезло, - сказал он.
   Ветра совсем не было. Клубы пара из каверны поднимались вертикально в черно-фиолетовое небо, усыпанное крупными звездами. Низко на западе висело солнце - маленький яркий диск над дюнами. От дюн по красноватой долине тянулись черные тени. Было совершенно тихо, слышалось только шуршание песка, стекающего в воронку.
- Ну ладно, - сказал Мандель и поднялся. - Что будем делать? Вытащить его, конечно, нельзя. - Он кивнул в сторону каверны. - Или можно?
   Новаго покачал головой.
- Нет, Лазарь Григорьевич, - сказал он. - Нам его не вытащить.
   Раздался длинный, сосущий звук, корма краулера скрылась, и на черной поверхности воды один за другим вспучились и лопнули несколько пузырей. - Да, пожалуй, не вытащить, - сказал Мандель. - Тогда надо идти, Петр Алексеевич. - Пустяки - тридцать километров. Часов за пять дойдем.
   Новаго смотрел на черную воду, на которой уже появился тонкий ледяной узор. Мандель поглядел на часы.
- Восемнадцать двадцать. В полночь мы будем там.
- В полночь, - сказал Новаго с сомнением. - Вот именно в полночь.
   "Осталось километров тридцать, - подумал он. - Из них километров двадцать придется идти в темноте. Правда, у них есть инфракрасные очки, но все равно дело дрянь. Надо же такому случиться... На краулере мы были бы там засветло. Может быть, вернуться на базу и взять другой краулер? До базы сорок километров, и там все краулеры в разгоне, и мы прибудем на плантации только завтра к утру, когда будет уже поздно. Ах, как нехорошо получилось!"
- Ничего, Петр Алексеевич, - сказал Мандель и похлопал себя по бедру, где под дохой болталась кобура с пистолетом. - Пройдем.
- А где инструменты? - Спросил Новаго.
   Мандель огляделся.
- Я их сбросил, - сказал он. - Ага, вот они.
   Он сделал несколько шагов и поднял небольшой саквояж.
- Пошли, - сказал Новаго.
- Вот они, - повторил он, стирая с саквояжа песок рукавом дохи. - Пошли?
   И они пошли.
   Они пересекли долину, вскарабкались на дюну и снова стали спускаться. Идти было легко. Даже пятипудовый Новаго с кислородными баллонами, системой отопления, в меховой одежде и свинцовыми подметками на унтах весил здесь всего сорок килограммов. Маленький сухопарый Мандель шагал как на прогулке, небрежно помахивая саквояжем. Песок был плотный, слежавшийся, и следов на нём почти не оставалось.
- За краулер мне страшно влетит от Иваненки, - сказал Новаго после долгого молчания.
- При чем здесь вы? - Возразил Мандель. - Откуда вы могли знать, что здесь каверна? И воду мы как - никак нашли.
- Это вода нас нашла, - сказал Новаго. - Но за краулер все равно влетит. Знаете, как Иванченко: "за воду спасибо, а машину вам больше не доверю".
   Мандель засмеялся:
- Ничего, обойдемся. Да и вытащить этот краулер будет не так уж трудно... Глядите, какой красавец!
   На гребне недалекого бархана, повернув к ним страшную треугольную голову, сидел мимикродон - двухметровый ящер, крапчато-рыжий, под цвет песка. Мандель кинул в него камешком и не попал. Ящер сидел, раскорячившись, неподвижный, как кусок камня.
- Прекрасен, горд и невозмутим, - заметил Мандель.
- Ирина говорит, что их очень много на плантациях, - сказал Новаго. - Она их подкармливает...
   Они, не сговариваясь, прибавили шаг.
   Дюны кончились. Они шли теперь через плоскую солончаковую равнину. Свинцовые подошвы звонко постукивали на мерзлом песке. В лучах белого закатного солнца горели большие пятна соли; вокруг пятен, ощетинясь длинными иглами, желтели шары кактусов. Их было очень много на равнине, этих странных растений без корней, без листьев, без стволов.
- Бедный Славин, - сказал Мандель. - Вот беспокоится, наверное.
- Я тоже беспокоюсь, - проворчал Новаго.
- Ну, мы с вами врачи, - сказал Мандель.
- А что врачи? Вы хирург, я терапевт. Я принимал всего раз в жизни, и это было десять лет назад в лучшей поликлинике Архангельска, и у меня за спиной стоял профессор...
- Ничего, - сказал Мандель. - Я принимал несколько раз. Не надо только волноваться. Все будет хорошо.
   Под ноги Манделю попал колючий шар. Мандель ловко пнул его. Шар описал в воздухе длинную пологую дугу и покатился, подпрыгивая и ломая колючки.
- Удар - и мяч медленно выкатывается на свободный, - сказал Мандель. - Меня беспокоит другое: как будет ребенок развиваться в условиях уменьшенной тяжести?
- Это меня как раз совсем не беспокоит, - сердито отозвался Новаго. - Я уже говорил с Иванченко. Можно будет оборудовать центрифугу.
   Мандель подумал.
- Это мысль, - сказал он.
   Когда они огибали последний солончак, что-то пронзительно свистнуло, один из шаров в десяти шагах от Новаго взвился высоко в небо и, оставляя за собой белесую струю влажного воздуха, перелетел через врачей и упал в центре солончака.
- Ох! - Вскрикнул Новаго.
   Мандель засмеялся.
- Ну что за мерзость! - Плачущим голосом сказал Новаго. - Каждый раз, когда я иду через солончаки, какой-нибудь мерзавец...
   Он подбежал к ближайшему шару и неловко ударил его ногой. Шар вцепился колючками в полу дохи.
- Мерзость! - Прошипел Новаго, на ходу с трудом отдирая шар сначала от дохи, а затем от перчаток.
   Шар свалился на песок. Ему было решительно все равно. Так он и будет лежать - совершенно неподвижно, засасывая и сжимая в себе разряженный марсианский воздух, а потом вдруг разом выпустит его с оглушительным свистом и ракетой перелетит метров на десять - пятнадцать.
   Мандель вдруг остановился, поглядел на солнце и поднес к глазам часы.
- Девятнадцать тридцать пять, - пробормотал он. Солнце сядет через полчаса.
- Что вы сказали, Лазарь Григорьевич? - Спросил Новаго.
   Он тоже остановился и оглянулся на Манделя.
- Блеяние козленка манит тигра, - произнес Мандель. - Не разговаривайте громко перед восходом солнца.
   Новаго огляделся. Солнце стояло уже совсем низко. Позади на равнине погасли пятна солончаков. Дюны потемнели. Небо на востоке сделалось черным, как китайская тушь.
- Да, - сказал Новаго, озираясь, - громко разговаривать не стоит. Говорят, у нее очень хороший слух.
   Мандель поморгал заиндевевшими ресницами, изогнулся и вытащил из кобуры теплый пистолет. Он щелкнул затвором и сунул пистолет за отворот правого унта. Новаго тоже достал пистолет и сунул за отворот левого унта.
- Вы стреляете левой? - Спросил Мандель.
- Да, - ответил Новаго.
- Это хорошо, - сказал Мандель.
- Да, говорят.
   Они поглядели друг на друга, но ничего уже нельзя было рассмотреть выше маски и ниже меховой опушки капюшона.
- Пошли, - сказал Мандель.
- Пошли, Лазарь Григорьевич. Только теперь мы пойдем гуськом.
- Ладно, - весело согласился Мандель. - Чур, я впереди.
   И они пошли дальше: впереди Мандель с саквояжем в левой руке, в пяти шагах за ним Новаго. "Как быстро темнеет, - думал Новаго. - Осталось километров двадцать пять по пустыне в полной темноте... И каждую секунду она может броситься на нас. Из-за той дюны, например, или из-за той, подальше. - Новаго зябко поежился. - Надо было выехать утром. Но кто мог знать, что на трассе есть каверны? Поразительное невезение. И все же надо было выехать утром. Даже вчера, с вездеходом, который повез на плантации пеленки и аппаратуру. Впрочем, вчера Мандель оперировал. Темнеет и темнеет. Марк, наверное, места уже не находит. То и дело бегает на башню поглядеть, не едут ли долгожданные врачи. А долгожданные врачи тащатся пешком по ночной пустыне. Ирина успокаивает его, но тоже, конечно, волнуется. Это у них первый ребенок, и первый ребенок здесь, на Марсе, первый марсианин... Она очень здоровая и уравновешенная женщина! Но на их месте я бы воздержался от ребенка. Ничего, все будет благополучно. Только бы нам не задержаться..."
   Новаго все время глядел вправо, на сереющие гребни дюн. Мандель тоже глядел вправо. Поэтому они не сразу заметили следопытов. Следопытов было тоже двое, и они появились слева.
- Эхой, друзья! - Крикнул тот, что был повыше.
   Другой, короткий, почти квадратный, закинул карабин за плечо и помахал рукой.
- Эге, - сказал Новаго с облегчением. - А ведь это Опанасенко и канадец Морган. Эхой, товарищи! - Радостно заорал он.
- Какая встреча! - Сказал, подходя, долговязый Гемфри Морган. - Добрый вечер, доктор, - сказал он, пожимая руку Манделя. - Добрый вечер, доктор, - повторил он, пожимая руку Новаго.
- Здравствуйте, товарищи, - прогудел Опанасенко. - Какими судьбами?
   Прежде чем Новаго успел ответить, Морган неожиданно сказал:
- Спасибо, все зажило, - и снова протянул Манделю длинную руку.
- Что? - Спросил озадаченный Мандель. - Впрочем, я рад.
- О нет, он еще в лагере, - сказал Морган. - Но он тоже почти здоров.
- Что это вы так странно изъясняетесь, Гемфри? - Осведомился сбитый с толку Мандель.
   Опанасенко схватил Моргана за край капюшона, притянул к себе и закричал ему прямо в ухо:
- Все не так, Гемфри! Ты проспорил!
   Затем он повернулся к врачам и объяснил, что час назад канадец случайно повредил в наушниках слуховые мембраны и теперь ничего не слышит, хотя уверяет, что может отлично обходиться в марсианской атмосфере без помощи акустической "техник".
- Он говорит, что и так знает, что ему могут сказать. Мы спорили, и он проиграл. Теперь он будет пять раз чистить мой карабин.
   Морган засмеялся и сообщил, что девушка Галя с базы здесь совершенно ни при чем. Опанасенко безнадежно махнул рукой и спросил:
- вы, конечно, на плантации, на биостанцию?
- Да, - сказал Новаго. - К Славиным.
- Ну, правильно, - сказал Опанасенко. - Они вас очень ждут. А почему пешком?
- О, какая досада! - Виновато сказал Морган. - Не могу слышать совсем ничего.
   Опанасенко опять притянул его к себе и крикнул:
- Подожди, Гемфри! Потом расскажу!
- Гуд, - сказал Морган. Он отошел и, оглядевшись, стащил с плеча карабин. У следопытов были тяжелые двуствольные полуавтоматы с магазинами на двадцать пять разрывных пуль.
- Мы потопили краулер, - сказал Новаго.
- Где? - Быстро спросил Опанасенко. - Каверна?
- Каверна. На трассе, примерно сороковой километр.
- Каверна! - Радостно сказал Опанасенко. - Слышишь, Гемфри? Еще одна каверна!
   Гемфри Морган стоял к ним спиной и вертел головой в капюшоне, разглядывая темнеющие барханы.
- Ладно, - сказал Опанасенко. - Это после. Так вы потопили краулер и решили идти пешком? А оружие у вас есть?
   Мандель похлопал себя по ноге.
- А как же, - сказал он.
- Та-ак, - сказал Опанасенко. - Придется вас проводить. Гемфри! Черт, не слышит...
- Погодите, - сказал Мандель. - Зачем это?
- Она где-то здесь, - сказал Опанасенко. - Мы видели следы.
   Мандель и Новаго переглянулись.
- Вам, разумеется, виднее, Федор Александрович, - нерешительно сказал Новаго, - но я полагал... В конце концов, мы вооружены.
- Сумасшедшие, - убежденно сказал Опанасенко. - У вас там, на базе, все какие-то, извините, блаженные. Предупреждаем, объясняем - и вот, пожалуйста. Ночью. Через пустыню. С пистолетами. Вам что, Хлебникова мало?
   Мандель пожал плечами.
- По-моему, в данном случае... - Начал он, но тут Морган сказал: "ти-хо!", И Опанасенко мгновенно сорвал с плеча карабин и встал рядом с канадцем.
   Новаго тихонько крякнул и потянул из унта пистолет.
   Солнце уже почти скрылось - над черными зубчатыми силуэтами дюн светилась узкая желто-зеленая полоска. Все небо стало черным, и звезд было очень много. Звездный блеск лежал на стволах карабинов, и было видно, как стволы медленно двигаются направо и налево.
   Потом Гемфри сказал: "Ошибка. Прошу прощения", и все сразу зашевелились. Опанасенко крикнул на ухо Моргану:
- Гемфри, они идут на биостанцию к Ирине Викторовне! Надо проводить!
- Гуд. Я иду, - сказал Морган.
- Мы идем вместе! - Крикнул Опанасенко.
- Гуд. Идем вместе.
   Врачи все еще держали в руках пистолеты. Морган повернулся к ним, всмотрелся и воскликнул:
- О, это не нужно! Это спрятать.
- Да-да, пожалуйста, - сказал Опанасенко. - И не вздумайте стрелять. И наденьте очки.
   Следопыты были уже в инфракрасных очках. Мандель стыдливо сунул пистолет в глубокий карман дохи и перехватил саквояж в правую руку. Новаго помедлил немного, затем снова отпустил пистолет за отворот левого унта.
- Пошли, - сказал Опанасенко. - Мы поведем вас не по трассе, а напрямик, через раскопки. Это ближе.
   Теперь впереди и правее Манделя шел с карабином под мышкой Опанасенко. Позади и правее Новаго вышагивал Морган. Карабин на длинном ремне висел у него на шее. Опанасенко шел очень быстро, круто забирая на запад.
   В инфракрасные очки дюны казались черно-белыми, а небо - серым и пустым. Пустыня быстро остывала, и рисунок становился все менее контрастным, словно заволакивался туманной дымкой.
- А почему вас так обрадовала наша каверна, Федор Александрович? - Спросил Мандель. - Вода?
- Ну как же, - сказал Опанасенко, не оборачиваясь. - Во-первых, вода, а во-вторых - в одной каверне мы нашли облицованные плиты.
- Ах, да, - сказал Мандель. - Конечно.
- В нашей каверне вы найдете целый краулер, - мрачно проворчал Новаго.
   Опанасенко вдруг резко свернул, огибая ровную песчаную площадку. На краю площадки стоял шест с поникшим флажком.
- Зыбучка, - проговорил позади Морган. - Очень опасно.
   Зыбучие пески были настоящим проклятием. Месяц назад был организован специальный отряд разведчиков - добровольцев, который должен был отыскать и отметить все зыбучие участки в окрестностях базы.
- Но ведь Хасэгава, кажется, доказал, - сказал Мандель, - что вид этих плит может объясняться и естественными причинами.
- Да, - сказал Опанасенко. - В том то и дело.
- А вы нашли что-нибудь за последнее время? - Спросил Новаго.
- Нет. Нефть нашли на востоке, окаменелости нашли очень интересные. А по нашей линии - ничего.
   Некоторое время они шли молча. Затем Мандель сказал глубокомысленно:
- Пожалуй, ничего странного в этом нет. На земле археологи имеют дело с остатками культуры, которым самое большее сотня тысяч лет. А здесь - десятки миллионов. Напротив, было бы странно...
- Да мы и не очень жалуемся, - сказал Опанасенко. - Мы сразу получили такой жирный кусок - два искусственных спутника. Нам даже копать ничего не пришлось. И потом, - добавил он, помолчав, - искать не менее интересно, чем находить.
- Тем более, - сказал Мандель, - что освоенная вами площадь пока так мала...
   Он споткнулся и чуть не упал. Морган проговорил вполголоса:
- Петр Алексеевич, Лазарь Григорьевич, я подозреваю, что вы все время беседуете. Это сейчас нельзя. Федор меня подтвердит.
- Гемфри прав, - виновато сказал Опанасенко. - Давайте лучше молчать.
   Они миновали гряду барханов и спустились в долину, где слабо мерцали под звездами солончаки.
   "Опять, - подумал Новаго. - Опять эти кактусы". Ему никогда еще не приходилось видеть кактусы ночью. Кактусы испускали ровный яркий инфрасвет. По всей долине были разбросаны светлые пятна. "Очень красиво! - Подумал Новаго. - Может быть, ночью они взбрыкивают. Это было бы приятной неожиданностью. И без того нервы натянуты: Опанасенко сказал, что она где-то здесь..." Новаго попытался представить себе, каково было бы им сейчас без этого заслона справа, без этих спокойных людей с их тяжелыми смертоубийственными пушками наготове. Запоздалый страх морозом прошел по коже, словно наружный мороз проник под одежду и коснулся голого тела. С пистолетиками среди ночных дюн... Интересно, умеет Мандель стрелять? Умеет, конечно, ведь он несколько лет работал на арктических станциях. Но все равно... "Не догадался взять ружье на базе, дурак! - Подумал Новаго. - Хороши бы мы сейчас были без следопытов... Правда, о ружье некогда было думать. Да и сейчас надо думать о другом. О том, что будет, когда доберемся до биостанции. Это поважнее. Это сейчас вообще самое важное - важнее всего".
   "...Она всегда нападает справа, - думал Мандель - все говорят, что она нападает только справа. Непонятно. И непонятно, почему она вообще нападает. Как будто последний миллион лет она только тем и занималась, что нападала справа на людей, неосторожно удалившихся ночью пешком от базы. Понятно, почему на удалившихся. Можно себе представить, почему ночью. Но почему на людей и почему справа? Неужели на Марсе есть свои двуногие, легко уязвимые справа или трудно уязвимые слева? Тогда где они? За пять лет колонизации Марса мы не встретили здесь животных крупнее мимикродона. Впрочем, она тоже появилась всего месяц назад. За два месяца восемь случаев нападения. И никто ее как следует, не видел, потому что она нападает только ночью. Интересно, что она такое. У Хлебникова было разорвано правое легкое, пришлось ставить ему искусственное легкое и два ребра. Судя по ране, у нее необычайно сложный ротовой аппарат. По крайней мере, восемь челюстей с режущими пластинками, острыми, как бритва. Хлебников помнит только длинное блестящее тело с гладким волосом. Она прыгнула на него из-за бархана шагах в тридцати... - Мандель быстро огляделся по сторонам. - Вот бы мы сейчас шли вдвоем... - Подумал он. - Интересно, умеет Новаго стрелять? Наверное, умеет, ведь он долго работал в тайге с геологами. Он хорошо это придумал - центрифуга. Семь - восемь часов в сутки нормальной тяжести для мальчишки будет вполне достаточно. Хотя почему для мальчишки? А если будет девочка? Еще лучше, девочки легче переносят отклонения от нормы..."
   Долина с солончаками осталась позади. Справа потянулись длинные узкие траншеи, пирамидальные кучи песка. В одной из траншей, уныло опустив ковш, стоял экскаватор.
   "Экскаватор надо увести, - подумал Опанасенко. - Что он здесь зря болтается? Скоро бури начнутся. На обратном пути, пожалуй, и уведу. Жаль, что он такой тихоходный - по дюнам не более километра в час. А то было бы славно. Ноги гудят. Сегодня сделали с Морганом километров пятьдесят. В лагере будут беспокоиться. Ничего, с биостанции дадим радиограмму. Как там еще на биостанции будет! Бедный Славин. Но это все-таки здорово - на Марсе будет малыш! Значит, будут люди, которые когда-нибудь скажут: "я родился на Марсе". Только бы не опоздать. - Опанасенко пошел быстрее. - А доктора каковы! - Подумал он. - Воистину, докторам закон не писан. Хорошо, что мы их встретили. На базе, видимо, плохо понимают, что такое пустыня ночью. Хорошо бы ввести патруль, а еще лучше - облаву. На всех краулерах и вездеходах базы".
   Гемфри Морган, погруженный в мертвую тишину, шагал, положив руки на карабин, и все время глядел вправо. Он думал о том, что в лагере, кроме дежурного, обеспокоенного их отсутствием, все уже, наверное, спят; что завтра нужно перевести группу в квадрат е-ии; что теперь придется пять вечеров подряд чистить "федор'з ган"; что придется еще чинить слуховое устройство. Затем он подумал, что врачи молодцы и смельчаки и что Ирина Славина тоже молодец и смельчак. Затем он вспомнил Галю, радистку на базе, и с сожалением подумал, что при встречах она всегда спрашивает его о Хасэгава. Японец - превосходный товарищ, но в последнее время он тоже зачастил на базу. Правда, трудно спорить - Хасэгава умен. Это он первый подал мысль о том, что охота на "летающую пиявку" ("сора-тобу хиру") может иметь прямое отношение к задачам следопытов, потому что может навести людей на след марсианских двуногих... О, эти двуногие... Соорудить два гигантских сателлита и не оставить больше ничего...
   Опанасенко вдруг остановился и поднял руку. Все остановились, а Гэмфри Морган вскинул карабин и круто развернулся вправо.
- Что случилось? - Спросил Новаго, стараясь говорить спокойно. Ему очень хотелось вытащить пистолет, но он постеснялся.
- Она здесь, - негромко сказал Опанасенко. Он помахал рукой Моргану.
   Тот подошел, и они наклонились, всматриваясь в песок. В плотном песке виднелась неглубокая широкая колея, как будто здесь протащили мешок с чем-то тяжелым. Колея начиналась в пяти шагах справа и кончалась в пятнадцати шагах слева.
- Вот и все, - сказал Опанасенко. - Она нас выследила и идет за нами.
   Он перешагнул через колею, и они пошли дальше. Новаго заметил, что Мандель снова переложил саквояж в левую руку, а правую в карман дохи. Новаго усмехнулся, но ему было нехорошо. Он испытывал страх.
- Что ж, - сказал Мандель неестественно веселым голосом. - Раз она нас уже выследила, давайте разговаривать.
- Давайте, - сказал Опанасенко. - А когда она прыгнет, падайте лицом вниз.
- Зачем? - Оскорбленно спросил Мандель.
- Лежачего она не трогает, - пояснил Опанасенко.
- Ах да, правда.
- Остается пустяк, - проворчал Новаго. - Узнать, когда она прыгает.
- А вы это заметите, - сказал Опанасенко. - Мы начнем палить.
- Интересно, - сказал Мандель. - Нападает она на мимикродонов? Когда они стоят столбиком, знаете? На хвосте и на задних лапах... Да! - Воскликнул он. - Может быть, она принимает нас за мимикродонов?
- Мимикродонов не стоит выслеживать и нападать на них именно справа, - сказал Опанасенко немного раздраженно. - К ним можно просто подойти и есть - с хвоста или с головы, как угодно.
   Через четверть часа они снова пересекли колею и еще через десять минут другую. Мандель замолчал. Теперь он не вынимал правую руку из кармана.
- Минут через пять она прыгнет, - напряженным голосом сказал Опанасенко. - Теперь она справа от нас.
- Интересно, - тихонько сказал Мандель. - Если идти спиной вперед, она тоже прыгнет справа?
- Да помолчите же, Лазарь Григорьевич, - сказал сквозь зубы Новаго.
   Она прыгнула через три минуты. Первым выстрелил Морган. У Новаго зазвенело в ушах; он увидел двойную вспышку выстрелов, прямые, как лучи, следы двух трасс и белые звезды разрывов на гребне бархана. Секундой позже выстрелил Опанасенко. Бах-бах, бах-ба-бах! - Гремели выстрелы карабинов, и было слышно, как пули с тупым треском рвутся в песке. На мгновение Новаго показалось, что он увидел оскаленную морду с выпученными глазами, но звезды разрывов и трассы уже сместились далеко в сторону, и он понял, что ошибся. Что-то длинное и серое стремительно пронеслось невысоко над барханами, пересекая гаснущие нити трасс, и только тогда Новаго бросился животом в песок. Тах, тах, тах! - Мандель стоял на одном колене и, держа пистолет в вытянутой руке, торопливо опустошал обойму куда-то в промежуток между Морганом и Опанасенко. Бах-ба-бах, бах-ба-бах! - Гремели карабины. Теперь следопыты стреляли по очереди. Новаго увидел, как длинный Морган на четвереньках вскарабкался на бархан, упал, и плечи его затряслись от выстрелов. Опанасенко стрелял с колена, и белые вспышки раз за разом озаряли огромные черные очки и черный намордник кислородной маски.
   Затем наступила тишина.
- Отбили, - сказал Опанасенко, поднимаясь и отряхивая песок с колен. - Вот так всегда: если вовремя открыть огонь, она прыгает в сторону и удирает.
- Я попал в нее один раз, - громко сказал Гэмфри Морган. Было слышно, как он со звоном вытащил пустую обойму.
- Ты разглядел ее? - Спросил Опанасенко. - Да он же не слышит.
   Новаго, кряхтя, поднялся и посмотрел на Манделя. Мандель, завернув полу дохи, втискивал пистолет в кобуру. Новаго сказал:
- Ну знаете, Лазарь Григорьевич...
   Мандель виновато покашлял.
- Я, кажется, не попал, - сказал он. - Она передвигается с исключительной быстротой.
- Оч-чень рад, что вы не попали, - с сердцем сказал Новаго. - Здесь было много мишеней!
- Но вы видели ее, Петр Алексеевич? - Спросил Мандель. Он нервно потирал руки в меховых перчатках. - Вы разглядели ее?
- Серая и длинная, как щука.
- И у нее нет конечностей! - Возбужденно сказал Мандель. - Я совершенно отчетливо видел, что у нее нет конечностей. И, по-моему, у нее нет глаз!
   Следопыты подошли к врачам.
- В такой кутерьме, - сказал Опанасенко, - очень легко перечислить, чего у нее нет. Гораздо труднее сказать, что у нее есть. - Он засмеялся. - Ну ладно, товарищи. Самое главное - нападение мы отбили.
- Я пойду поищу тело, - неожиданно сказал Морган. - Я попал один раз.
   Опанасенко повернулся к нему.
- Что ты сказал, Федор? - Спросил Морган.
- Ни в коем случае, - сказал Новаго.
- Нет, - сказал Опанасенко. Он притянул Моргана к себе и крикнул: - нет, Гемфри! Нет времени! Поищем завтра вместе на обратном пути!
   Мандель поглядел на часы.
- Ого! - Сказал он. - Уже десять пятнадцать. Сколько еще идти, Федор Александрович?
- Километров десять, не больше. К двенадцати будем там.
- Отлично, - сказал Мандель. - А где мой саквояж? - Он завертелся на месте. - А, вот он...
- Пойдем, как раньше, - сказал Опанасенко. - Вы слева. Может быть, она здесь не одна.
- Теперь бояться нечего, - проворчал Новаго. - У Лазаря Григорьевича пустая обойма.
   И они пошли, как раньше. Новаго - в пяти шагах позади Манделя, впереди и правее - Опанасенко с карабином под мышкой, а позади и правее - Морган с карабином на шее.
   Опанасенко шел быстро и думал, что больше так продолжаться не может. Независимо от того, убил Морган эту гадину или нет, послезавтра надо пойти на базу и организовать облаву. На всех краулерах и вездеходах, с ружьями, динамитом и ракетами... Ему пришел в голову аргумент для несговорчивого Иваненки, и он улыбнулся. Он скажет Иваненке: "на Марсе уже появились дети, пора очистить Марс от всякой гадости".
   "Какова ночка! - Думал Новаго. - Не хуже любой из тех, когда я заблудился в тайге. А самое главное еще и не начиналось, и кончиться не раньше, чем к пяти утра. Завтра в пять, ну, в шесть утра парень уже будет вопить на всю планету. Только бы Мандель не подкачал. Нет, Мандель не подкачает. Папаша Марк Славин может быть спокоен. Через несколько месяцев мы будем всей базой таскать парня на руках, однообразно вопрошая: "а кто это у нас такой маленький? А кто это у нас такой пухленький?" Только надо все очень тщательно продумать с центрифугой. И вообще пора вызвать с земли хорошего педиатра... Парню совершенно необходим педиатр. Жаль вот, что следующие корабли будут только через год".
   В том, что родиться именно парень, Новаго не сомневался. Он очень любил парней, которых можно носить на руках, время от времени осведомляясь: "а кто это у нас такой маленький?"

   Мы схожи с мореплавателями семнадцатого века. Океаны безбрежны и полны тайн. Карты - сплошные белые пятна, кое-где пересеченные маршрутами капитанов, что побывали в этих широтах десять, сто лет назад. Богатая фантазия картографов заполнила плоскости белых пятен двухголовыми чудовищами, морскими змеями, огнедышащими горами и сиренами.
   Завтра моряку, быть может, повезет: пролетит над бушпритом зеленый попугай, закачается на волнах скорлупа кокосового ореха, туманным облаком повиснет над горизонтом неизвестный остров.
- Не будет на острове двухголовых чудовищ и темнокожих красавиц. И тайн не будет. Остров окажется точно таким же, как сто островов до него, - сказал Гусев.
- Сила тяжести восемь "ж", метеоритные кратеры и выходы базальтов, - сказал Бауэр.
- Мне с вами скучно, - сказал я. - Мне давно с вами скучно. Метеоритных кратеров не будет. В такой плотной атмосфере сгорит без следа даже аризонский метеорит.
- Там все уже сгорело, - не сдавался Гусев. - Температура у поверхности плюс триста. Поверь моему опыту.
   В кают-компанию спустился Янсон и принес расшифрованный отчет зонда. Температура у поверхности по экватору - минус сорок четыре Цельсия. Атмосфера практически нормального типа. Пальмы кивали головами с далекого берега.
- Жуткие ветры, - сказал капитан, когда мы поднялись на мостик. - Отвратительный климат. Но жить можно.
   На экране клубились снежные вихри, в просветах туч изредка мелькали пятнистые прогалины. Бауэр разложил на штурманском столе фотографии, принесенные зондом. Он был похож на дедушку, раскладывающего любимый пасьянс "Невский проспект".
- А вот и город, - сказал Бауэр и протянул капитану нечеткий снимок. Снимок был заштрихован полосами вихрей, и при желании сквозь них можно было разглядеть прямые линии и круги.
   Мы оставили корабль на орбите. Сели скромно, в катере. При посадке катер швыряло ветром и сносило к острым зубьям скал.
- Тропический рай, - сказал Бауэр, застегивая скафандр.
   Если бы на корабле нашлись шубы, можно было бы обойтись и без скафандров. Но шуб мы с собой не везли.
- Потом, когда познакомимся поближе, - ответил я. - Одолжим у них валенки.
- Кому что, дуся, - сказал Бауэр. - Мне выдадут горные лыжи. Здесь чудесно развит зимний спорт.
   Температура снаружи упала до пятидесяти трех градусов. Пурга ярилась, раскачивая катер.
- Они не занимаются зимним спортом, - сказал серьезно Гусев, готовя к спуску вездеход. - Они смотрят телевизор.
- В такой обстановке нельзя изобрести телевизора, - сказал Бауэр. - Никто не полезет на крышу ставить антенну.
- Скоро выходите? - спросил по рации капитан.
- Мы готовы, - сказал Бауэр.
- В катере Гусев?
- Да.
   Об этом было уговорено еще на корабле. Гусев лишь улыбнулся. Мы с Бауэром перешли в вездеход. Машина вздрогнула, когда по ветровому стеклу полоснуло снегом. Колеса до половины утонули в сыпучей каше.
   Город возник из ничего в тот момент, когда мы поравнялись с первым домом. Приземистые купола вылезали из-под снега, как шляпки боровиков из-под вороха осенних листьев. Вездеход медленно плыл по уши в снегу, ворчал, вздыхал, медлил, когда пурга хлестала по глазам. Самый большой купол был полупрозрачным. Под ним скрывалась площадь, окруженная невысокими зданиями. Снежные струи не задерживались на скользких боках купола, стекали ручейками, но на полпути вновь взвивались смерчами, метались у преграды и били по ней кулачонками.
   Площадь была пуста.
- Почему молчите? - спросил капитан.
- Их нет дома, - сказал Бауэр.
   Я закрепился тросом, вылез наружу, и меня сильно толкнуло ветром в спину. Я попытался укрыться за покатой стеной. Навстречу мне зыркнул глазами белый мохнатый зверь чуть больше овчарки ростом. Присел на задние лапы и оскалился крокодильими зубами.
- Погоди, - сказал я зверю. - Куда ты?
   Зверь закинул за спину длинный хвост и исчез в пурге.
- С кем ты? - спросил Бауэр.
- С волком, - сказал я. - Он убежал.
   Из снега вылезла стенка. На ней мозаичная картинка - желтые и фиолетовые улыбки без лиц, разноцветные спирали и овалы. За стенкой снег вымело до мостовой, сложенной из серых плиток.
- Летом здесь тепло, - сказал я.
- Да. Летом тепло, - сказал Бауэр. - Летом планета возвращается к их Солнцу.
   Мы нашли вход на площадь. Двойные двери в конце короткого туннеля пропустили вездеход внутрь и бесшумно закрылись, отрезав суетню бури. Снег, влетевший вслед за нами, не растаял, а лег веером по плитам. Я потоптался, стряхивая снег с башмаков, и снял шлем. На площади было тихо и холодно. Окна домов были закрыты, мостовая припудрена тонким слоем пыли. Бауэр подогнал вездеход к большой застекленной двери, спрыгнул на мостовую.
- Хоть бы муха пролетела, - сказал я.
- Холодно, - сказал Бауэр. - Надень шлем, простудишься.
   Я запрокинул голову. По куполу суетились, разыскивали щель снежные струи. Бауэр шел ко мне, и его башмаки гулко цокали по плитам. Казалось, что мы на сцене огромного театра, где расставлена мебель и нарисованы декорации для спектакля, но нет еще ни актеров, ни зрителей - лишь мы, безбилетники, заблудились среди фанерных задников, разрисованных под дуб дверей и окон, за которыми нет комнат.
   Бауэр постучал каблуком по плите.
- Там, внизу, пусто, - сказал он.
- Надо войти в дом, - сказал я.
   Бауэр кивнул, но некоторое время мы не двигались с места. Разумеется, мы должны были что-то делать. Не стоять же век посреди пустой площади. И проще было бы сделать первый шаг, если бы город был разрушен, объеден ветрами, если бы город был мертв.
   Но он не был мертв. Город притворялся. Будто замыслил странную игру, будто был построен специально для нас, будто это был не город, а видение, голос сирены, приманка и там, под плитами, затаился Минотавр, ждущий своей жертвы.
   Так же думал и Бауэр. За долгий полет начинают думать схоже. И вести себя схоже. Бауэр сказал:
- Сейчас из-за угла выйдет Житель города и скажет: "А вот и я".
- Пошли? - сказал я.
- Осторожнее, - послышался голос.
   Я вздрогнул. Это капитан услышал наш разговор.
- Может быть, там скрывается всякое зверье.
   Скрипнула дверь. Помещение за ней было обширным, гулким и сумрачным. Потертый ковер тянулся между двумя рядами круглых столов. Столы были одинаковы, лишь на одном лежала на боку ваза с отбитой ручкой.
   Мы шли между рядов, становилось все темнее, и серые окна за спиной превратились в глаза, сверлящие взглядом. Бауэр включил шлемовой фонарь и щелкнул кнопкой на кобуре. Крышка отскочила, и рукоятка пистолета блеснула тускло и зловеще. Луч фонаря скользнул по длинному барьеру, который перегораживал дорогу. Бауэр наклонил голову, и луч света выхватил темное пятно на барьере. Кто-то опрокинул на барьер чернильницу. Или бутыль с краской. В темном пятне отпечаталась человеческая ладонь. Бауэр провел пальцем по пятну. Чернила давно высохли.
- Может, вернетесь? - спросил Гусев по рации.
- Здесь лестница вниз, - сказал Бауэр. - Спустимся. Поздно уж убегать.
   Дверь в конце неширокой лестницы была прикрыта. Бауэр нажал на ручку. И тут же вокруг нас вспыхнул свет. Неяркий, ровный, желтоватый. Со скрипом отъехала в сторону решетка. Мы оказались на складе. До самого потолка громоздились штабеля ящиков, контейнеров, шаровых сосудов, коробок и пачек. Склад ждал хозяев. Они не пришли, и он готов был щедро поделиться с нами своими богатствами...

- Ну хоть бы один труп, - говорил Гусев, расхаживая по кают-компании. Он высоко поднимал ноги, перешагивая через кипы фотографий, графиков, отчетов. - Хоть бы одна живая душа! Как они умудрились себя уничтожить без всякого следа? Вы мне можете сказать?
- Нет.
- Что это за беда, которая стерла с планеты всех живых людей? Ведь мы обыскали уже несколько городов, гоняли биозонд в море, рыскали по горам. Что это? Абсолютное оружие?
- Абсолютное оружие уничтожило бы и волков, и оленей, и птиц, - ответил капитан. - А звери живы. Почти все в спячке, но живы. Ждут лета.
- Или они ушли в подземные пещеры? Но зачем? Да и не упустили бы мы пещер, в которых может скрыться полтора миллиарда разумных существ.
   Бауэр сидел на полу, вытянув вперед длинные ноги, глядел на Гусева снизу. Он сказал:
- Классическая ситуация. Тайна "Марии Целесты".
- Что?
- Не помнишь?
- Не помню.
- Лет двести назад в океане обнаружили судно. "Мария Целеста". Белые паруса, наполненные ветром, и так далее. Все в полном порядке - ни течи, ни следов пожара. Но ни одного человека на борту. Идет себе по морю пустой невредимый корабль. Кастрюля на плите в камбузе, детская игрушка на палубе. Шлюпки целы. До сих пор тайна не раскрыта.
- А почему детская игрушка? - спросил капитан.
- На борту была чья-то жена. С ребенком. За детали не ручаюсь. Главное - все исчезли.
- Если это эпидемия, - сказал я. - То уж очень много придется делать допущений. И что умершие растворялись в воздухе, и что диких зверей не затрагивала болезнь.
- Кстати, - сказал Бауэр. - У них в домах жили домашние животные. Их тоже нет.
- И еще одна деталь, - сказал Гусев, разглядывая какую-то фотографию, - нет зимней одежды.
- И системы отопления, которая могла бы справиться с зимой.
   Капитан потянулся, хрустнул пальцами.
- Значит, можем пока остановиться на рабочей гипотезе. Раньше таких холодов они не знали. А когда грянул мороз, он застал их врасплох. И тогда что-то случилось.
- Кстати, - сказал Гусев. - Вчера я был в музее. В большом городе, километрах в ста пятидесяти от места первого приземления. Там, в исторической секции, масса изображений людей в зимней одежде. Есть и шубы, и всякие меховые вещи.

   ...Мы с Бауэром стояли в коридоре жилого дома. У нас в плане поисков стоял жилой дом: обмер, фотографирование, сбор образцов.
- Вытирай ноги, - сказал Бауэр, который уже прошел в первую комнату. - Здесь ковер. Наследишь.
   Внешняя стена комнаты была округлой, повторяла форму купола, прикрывавшего здание. На стене висела большая картина - лес. Буйный, зеленый, цветущий, ничего общего не имеющий с крючковатыми палками, покрывающими долину за городом. Во весь пол лежал голубой ковер. В доме все было так, будто хозяин ушел из него вчера. Если с площади люди успели все убрать, то здесь времени на это не хватало. На столике свалены журналы, маленькие ночные туфли стоят около дивана, дверцы шкафа приоткрыты, и на вешалках висят платья, куртки, туники, накидки - все летнее, легкое.
   Бауэр сдул пыль с журнала, раскрыл его.
- Удивительно все-таки, - сказал он, - что наш корабельный Мозг до сих пор не раскусил языка. Возможно, именно в этом журнале написано: "Надвигаются холода. Собирайте вещи и бегите".
- Нет, - сказал я, перейдя в следующую комнату. - Все случилось неожиданно. Она даже не успела убрать за собой постель.
- Почему она?
- Здесь жила женщина.
   Я прошел на кухню. Холодильник был пуст. Я откинул створку ставен. Там все так же бушевала метель и белые волки, собравшись у вездехода, старательно обнюхивали колеса.
- Ты был прав, - сказал Бауэр.
- В чем?
- Она была женщиной.

   Я поднял полотенце. Хозяйка дома бросила его небрежно на стол, и оно свешивалось до пола.
- Крысолов, - сказал я.
- Что? - крикнул Бауэр.
- Крысолов загудел в дудочку, и она побежала на улицу.
- Но дверь за собой заперла. Иди сюда. Посмотри, какой она была.
   Бауэр держал на коленях толстый альбом. В нем были рисунки, любительские, робкие, несколько фотографий, надписи разноцветными чернилами, глазастые цветы и шестиногие зверюшки в углах страниц.
- Она училась в Смольном институте, - сказал Бауэр, раскрывая альбом на первой странице, где был приклеен акварельный портрет девушки с удивленными бровями, мягким коротким носом и пухлыми, четко очерченными губами. Глаза были темно-синими, с черными ободками. - Она была дочерью небогатых, но благородных родителей.
- Тебя не приглашали в этот дом, - сказал я. - И никто не разрешал тебе брать этот альбом.
- Я не виноват, что хозяева не захотели меня дождаться.
   Я взял альбом с собой. Ведь он никому уже не понадобится.
- Ты даже никогда не узнаешь, как ее звали, - сказал Бауэр, когда мы возвращались к катеру.
- Неважно, - сказал я. - Буду звать ее Кристиной. Я давно хотел познакомиться с девушкой по имени Кристина.
   На самом деле мне было очень грустно, что я никогда ее не увижу. Я вспомнил, как давно, лет десять назад, я увидел в старом альбоме фотографию готической статуи, что стоит в Нюрнбергском, а может быть, в Кельнском соборе. Статуя изображала тонкую, гибкую, очень печальную женщину, красивей которой я не видел. Кажется, звали ее Ута и умерла она восемьсот лет назад. Мастер умудрился вылепить ее живые, нервные руки и тоску в глазах. Рядом была статуя ее мужа - сытого, крепкого графа. Я уверен, что он жестоко обращался с Утой. И несколько дней я мучился глупо и бездарно из-за того только, что никогда не смогу защитить ее от этого графа, увезти в Москву или в Луноград, уговорить пойти на курсы биоников или программистов, приезжать за ней после рейса и везти ее в Калькутту, Рио-де-Жанейро или какое-нибудь другое чудесное место...
- Мы останемся здесь до весны, - сказал капитан. - Я связался с Землей. Завтра сюда вылетает экспедиция. Просили нас пока собирать информацию.
   На две недели, что оставались до прилета экспедиции, я переселился в город. Мне ничего не грозило в городе, и капитан разрешил мне жить в доме Кристины. Бауэр посмеивался надо мной, но порой, если мы изматывались за день, то исследуя подземные гаражи и энергохозяйство, заводы в соседней долине, то пытаясь пробраться в Синие башни, торчавшие свечками на окраинах города, он устраивался на втором диване, варил крепкий чай, большую пачку которого выдал нам Янсон, и за полночь мы с ним разговаривали о городе, таком знакомом уже и чужом, пока мы не разгадали его, не поняли его языка.
   Портрет Кристины я поставил на столике у дивана. А рядом посадил игрушечного белого волчонка, которого взял в подземном гараже дома, из ее машины.
   Мне часто снился один и тот же сон. Может быть, потому что я хотел его увидеть. Будто я просыпаюсь. Утро. В прихожей слышны легкие шаги. Потом кто-то входит в комнату, открывает ставни, солнце врывается в окна. Я открываю глаза - Кристина стоит возле дивана и говорит: "Вставай, проспишь все на свете".
   Но утро всегда было серым, ветреным и безжизненным.
   Постепенно планета приближалась к солнцу. Стало теплее. Солнечные лучи порой уже прорывались сквозь сизые тучи, и тогда на глазах оседали сугробы, стихала на минуту пурга. И тут же вновь с яростью бросалась на город, как только тучам удавалось упрятать солнце. Глеб Бауэр притащил откуда-то ветку с разбухшими почками и уверял меня, что она расцветет до нашего отъезда.
- Завтра-послезавтра, - сказал он, разлегшись на ковре, - Мозг одолеет их язык.
- Откуда знаешь?
- Он сам сказал.
- Послезавтра кончается наша вахта.
- Ничего, придут другие. А нам пора приниматься за дело. Мы не археологи, а моряки. И еще меня смущают Синие башни. Хотел бы я узнать, что в них спрятано. Это единственные строения на планете, которые нам так и не удалось открыть.
- Отвечу твоими же словами: придут другие. Ведь мы не археологи, а моряки. Кстати, а вдруг люди скрывались в них?
- Спрашиваешь, а сам знаешь, что чепуха.
- Ладно, это я так. Чай пить будешь?
- Сейчас поставлю.
   Но он не успел этого сделать. Включился динамик, и капитан сказал:
- С экватора идет теплая волна. Часа через два у вас начнется черт знает что. Такой бури мы еще не видали. Катер надежно укрыт?
- Сейчас проверю, - сказал Глеб, нагибаясь за башмаками. - Наверно, мне лучше подняться к кораблю.
- А я останусь, - сказал я. - В доме мне ничего не угрожает. Камера у меня с собой - сниму бурю.
- Отлично, - сказал капитан. - До связи.
- Вот и весна идет, - сказал Бауэр. - Куда же я шлем положил?
   Буря поднялась через час. Бауэр еле успел вырваться с планеты. Буря не утихла и к утру. Скорость ветра достигала восьмидесяти метров. Температура поднималась на глазах, и по снегу неслись, вгрызаясь в него, бурные ручьи. Водяная пыль смешивалась со снежной пылью. Под вечер второго дня город затопило, вода поднялась вровень с окнами, и потоки рушились вниз, к озерам и морю.
   В ту ночь я допоздна засиделся над сводками и списками. Спал я тяжело, просыпался. Ночью почему-то меня вызвал Бауэр - он восторженно кричал о том, что Мозг расшифровал наконец их язык, что он теперь все знает, что тайны никакой нет, но мне очень хотелось спать, и я сравнительно вежливо попросил его сообщить мне все завтра и не стал его слушать. Отключил рацию, нарушив тем самым важное правило поведения на неисследованных планетах. Но я очень хотел спать.

   ...Было утро. Я лежал, прислушиваясь, как всегда, к шорохам дома. У двери раздались голоса. Потом кто-то засмеялся. Смеялась Кристина. Я не открывал глаз, потому что не знал, сон это или Кристина на самом деле вернулась домой. Я ждал, когда в прихожей раздадутся легкие шаги.
   Хлопнула дверь. Кристина замешкалась в коридоре. Конечно же, там висит мой скафандр. Я хотел сказать, чтобы Кристина не боялась, но вспомнил, что она не поймет. Так я и лежал, не открывая глаз.
   Кристина вошла в комнату и остановилась у двери. Сейчас она увидит белого волчонка и свой портрет на столике. Кристина не двигалась. Комната наполнилась жужжанием - она включила шторы. Стало светлее. Даже сквозь сомкнутые веки солнце било в глаза. Тогда я понял, что это не сон.
   Кристина стояла у двери. Я открыл глаза и постарался улыбнуться ей. Окна были открыты, и сквозь них виднелось синее небо. Ветка на столе распустилась, и цветы оказались того же цвета, что глаза у Кристины.
- Доброе утро, - сказал я. - Извините, что я напакостил в вашем доме.
- Доброе утро, - сказала Кристина. - Я не обижаюсь.
   Только тут я заметил у нее на груди коробочку лингвиста.
   Из-за ее спины неожиданно возник Глеб.
- Мы не спали всю ночь, - сказал он. - А ты отключил рацию, и за это тебе влетит от капитана по первое число.
- Пожалуйста, - сказал я, не отрывая взгляда от Кристины.

   ...В день отлета я спросил Кристину:
- Ты что сегодня делаешь?
- Работаю, - сказала Кристина. - Ты же знаешь. Первую неделю мы приводим город в порядок. Все работают.
   Лингвист точно переводил смысл слов, но совершенно не умел передать интонации и оттенки эмоций.
- Если бы ты остался, - сказала Кристина, - я бы научилась говорить по-русски.
   Лингвист опять перевел только формальную суть ее слов.
- Я не могу, - сказал я. - Но прилечу, как только станет возможно.
- Я не верю, - сказала Кристина.
- Можно я возьму на память твой портрет и белого волчонка?
- Зачем?
- Я возьму.
- Как хочешь.
   Мы стояли у летнего кафе. Несколько человек помогали машине натягивать над ним полосатый тент. Пахло свежей краской. Бауэр рискованно обогнал автобус и затормозил рядом с нами.
- Я знал, где тебя искать, - сказал он. - Доброе утро, Дели.
- Кристина, - поправила она.
- Мы едем в Синюю башню, - сказал Глеб. - Хочешь с нами?
- Зачем? - удивилась Кристина. - Я совсем недавно там была. Я не люблю их. Тошнит.
- Сегодня придут последние. Те, кто задержались осенью, консервируя
энергостанцию.
- Ты рассказывал мне про "Марию Целесту", - сказала Кристина. - А может, там случилось то, что у нас?
- Вряд ли. Случайно такие вещи не случаются.
- У нас сначала тоже было случайно. Потом только появилась теория. И первые машины времени.
- Любое открытие вызывается необходимостью. На Земле это еще не необходимость.
- У нас необходимость.
- Еще бы, - сказал Бауэр. - Зима отнимала у вас половину жизни. На шесть месяцев планета вымирала. Можно терпеть мороз, можно изобрести валенки, но это лишь защита, а не нападение.
- Вот мы и напали на зиму, - сказала Кристина. - Простите, мне пора.
- Мы подвезем тебя, - сказал Бауэр.
- Мне близко, спасибо. Увидимся перед отлетом.
   Кристина запахнула накидку и убежала.
   Мы успели к Синей башне. Техник провел нас к временным камерам как раз тогда, когда из них выходили рабочие с энергостанции.
   Было странно смотреть, как открываются двери в ничто, во время, в прошлую осень. И странно сознавать, что через эту башню за последние три дня прошло население всего города. Сейчас выйдут последние, и башня заснет до осени. Осенью, когда зарядят дожди, когда первый снег брызнет из сизых туч и ветры начнут срывать с деревьев бурые листья, вновь загорятся контрольные приборы, загудят генераторы, создавая временное поле. И, убрав за собой дома, заперев все двери, смазав станки, загнав в гаражи машины, выключив свет, захватив с собой домашних зверюшек, жители города соберутся у Синих башен, взглянут в последний раз на хмурое сизое небо и войдут во временные камеры. На мгновение замутится сознание, охватит дурнота, потом вновь вспыхнут лампы под потолком: можно выходить.
   В жизни людей пройдет минута. В жизни планеты - шесть месяцев. Люди постареют на минуту, планета - на полгода. И нет зимы, нет месяцев, потраченных на борьбу со злой природой, не нужны теплые вещи и топливо...
   Несколько дней уходит весной на уборку города, на окраску домов, обглоданных метелями, - и жизнь продолжается. До осени. А там вновь вся планета уйдет в машины времени, чтобы вычеркнуть зиму. И вновь на шесть месяцев на пустой планете воцарится холод и в покинутых людьми городах будут хозяйничать белые волки и пурга.
   Выходивший последним пожилой мужчина в белом комбинезоне с синей "молнией" на рукаве передал технику квадратную карточку. Тот сверил ее с другой, такой же.
- Хорошо, - сказал он. - Идите.
   Люди, вышедшие из башни, останавливались, поправляли волосы, жмурились, разминались, как после короткого дневного сна. Один из них присел на корточки, сорвал тонкую травинку, пробившуюся сквозь холодную еще землю.
- Никак не могу привыкнуть, - сказал он, поднимая голову. - Никак.
   Кто-то коротко засмеялся.
   Техники суетились у входа.
   Короткие команды раздавались из динамика над дверью башни.
   Минут через пять все было кончено: тяжелая стальная дверь опустилась сверху и отрезала от сегодняшнего дня прошлую осень.
   ...Кристина не пришла нас проводить.
   Ничего, я прилечу сюда следующей весной, без спроса войду в ее пустой дом, улягусь на диване в первой комнате и буду ждать того утра, когда в прихожей раздадутся легкие шаги, Кристина войдет в комнату и откроет ставни, чтобы впустить в дом солнечные лучи.