Настольная книга

Человек с восьмой планеты

Александр Григорьевич Лысов – доцент Вильнюсского университета, известный литературовед, специалист по русской литературе ХХ века, исследователь творчества А.Платонова. А кроме того – поэт, который находится, в силу профессиональной необходимости, не только вовне литературы, но и внутри нее. Внутри – в самом прямом смысле: его книга «Сорокодум: Лирическое Пятикнижие» (Вильнюс, 2000), исполненная литературными аллюзиями и ассоциациями, составлена из пяти фрагментов, написанных с 1965 по 2000 г. Следующая по времени издания книга, сборник «Косиножка» (Вильнюс, 2004), развивает проблематику отдельных ее частей. А.Лысов – член Союза писателей Литвы. Несомненный факт присутствия А.Лысова в литературе подтвержден не только вещественно-материально – изданием книг, но и тем, что стихи поэта включены в Книгу для чтения по литературе ХХ века (2006 г.), предназначенную для старшеклассников. Поэзия, поэтика и прагматика, таким образом, являются тремя неразрывными составляющими литературной работы А.Лысова. В 2007 г. по поводу юбилея поэт был награжден медалью «За вклад в дело дружбы» от Посольства России в Литве.

ХХ литературный век. Век парадоксальных смешений и сближений. Век исканий и невозможности обретения. Век-«волкодав», по формуле Мандельштама, «век свинцовый», по определению М.Волошина… «Век» для ХХ столетия – одна из постоянных поэтических тем. Говорить о нем стало своеобразным поэтическим ритуалом. Точнее, либо говорить нарочито, постоянно, экспрессивно, как поэты-эстрадники 60-х, либо замыкаться в рамках поэзии, импрессионистически изображаемых тончайших самодвижений души, как «тихие лирики» или авангардисты тех же 60-х. Почему именно 60-е всплывают в сознании, когда читаешь тексты А.Лысова? Дело здесь не только в хронологических границах его сборника «Сорокодум» (он объединил стихотворения 60-х-2000-го годов), а в самом духе оттепельной романтики, веры в лучшее, в человеческие силы, несмотря, вопреки – всему: веку, времени, судьбе.

Далеко не каждому поэту удается совместить в пределах одного текста, даже одного сборника и социальное, локализованное во времени, и эмоциональное, кратковременное и быстротекущее, и философское, вечное. Поэзия Александра Лысова – из тех редких случаев, когда этот симбиоз не только достигнут, но и органичен. Действительно, в поэтических текстах Александра Лысова слово «век» не присутствует: это слово как бы не из его лексикона, но тень столетия с его испытаниями легла и на страницы сборника, и на судьбу автора. Здесь и реакция на Пражские события («Баллада об одном таком Короле»), и опыт вживания в «Родимую чужбину», «Чужую Родину», и ее историческая судьба с ее частью – советско-финской кампанией («Триумф»). И переживание боли, которая далеко не только психологический опыт составляет, но является частью самой что ни на есть телесной памяти, которая объективна, как ни кинь – ибо задуманы мы свыше такими – двусоставными, духовно-физическими, и одна наша сторона, духовная, никак не может без другой, физической. У Лысова и собственная боль, трагедия ампутации ног становится частью философии, обретая при этом и социальный смысл. Так, в стихотворении «Боли больней: Баллада Екатерининской больницы», где зримая, до дрожи ощущаемая достоверность задается метафорой: «И серые трупные пятна / В рассветном темнятся углу», сведены общим страданием «зек и крестьянин,/ Солдатик, доцентик и бомж».

И все же Александр Лысов пишет о событиях, которые разворачиваются не «здесь и сейчас». Здесь они только локализуются, имея настоящее развертывание в пространстве сознания, в его собственном внутреннем мире. Мир этот не автоцентричен, как это бывает в графоманской поэзии. Засчет культурных отсылок, многочисленных в текстах Лысова, он становится развернут, соответственно, до всего человечества, вбирая в себя и весь мыслительный человеческий опыт. Не случайно одно из наиболее частых у А.Лысова слов с семантикой «время» - Вечность («Свиток времен»).

По сути, сборник «Сорокодум» вырастает в диалог с большой жизнью, в которой поэту остро необходимо осмыслить сделанный выбор пути. Выбор этот сделан еще в юности и неизменен – не случайно сборник включает тексты 60-х-2000-х гг. Во многом итоговый его характер задан глобальностью названия: «Сорокодум. Лирическое Пятикнижие».

Проблематику сборника Лысова можно в самом общем виде обозначить как апокалиптическую. Но с одной поправкой: его интересуют не итоги существования человечества, а равно – начало и конец, точнее, начала и концы – и в общечеловеческом плане, и в индивидуальном, Свет до появления мира и после него. В «Дне ДО-ТВОРЕНИЯ» он - как раз об этом: «Там мрак повстречается с светом./ Начнется глухая игра,/ И боль первозданья отметит/ Непереступимую грань». Апокалиптика Лысова далека от назидательности именно потому, что у него иная точка отсчета, временного присутствия, поэтического времени, из которого ведется повествование – вечность. Но это особая вечность, изначальная и рождающая, способная испытывать боль, не холодная, не бесчувственная и, в конечном итоге, небезразличная к человеку. Путь мира Лысов понимает онтологически: для него он складывается не столько из отдельных судеб, историй народов и цивилизаций, сколько из взамоотношения самых глобальных, мифологических, вневременных субстанций - света и тьмы. Отдельное человеческое существо, локальное время интересуют Лысова с точки зрения решения вопроса о присутствии тьмы и света в мире.

Вопрос о тьме и свете решается лирическим персонажем текстов Лысова и в частном порядке – и не менее болезненно, чем большим миром. Искомый свет достигается не без боли. И отношения с Богом выстраиваются в интерпретации Лысова отнюдь не просто – особенно в безрелигиозных 60-х. У него «своя религия» - не ортодоксальная, не нуждающаяся в поддержке ритуалом: «Мне ж до Бога, как до черта,/ Объявись средь нас Христос,/ Был бы, тотчас же, зачеркнут/ Черным бабкиным крестом» («Своя религия»). Но несмотря на это художественный мир Лысова зиждется на несомненных ценностях, главные из которых – Слово, детство, вечность и объемлющий их Свет. Наличием этих константных ценностных позиций, определенных еще в юности и постоянно философски осмысляемых, тексты Лысова выгодно отличаются от многих других сегодняшних, которые используют те же знаки и образы, но только воспроизводимые, а не переживаемые (см. роман В.Сорокина «Лед»).

В текстах Лысова, от стихотворения к стихотворению проверяющего и дополняющего свой метафорический «световой» ряд, проверяются на прочность многие закрепленные в культуре «солнечные» формулы – и Город Солнца Кампанеллы не выдерживает проверки. Лысов жаждет увидеть иной, предвечный град. Не случайно в стихотворении «На мосту» в качестве Города Солнца осмысляется детство, понимаемое, как часто у Лысова, не как локальная точка, а как состояние, мир: «Волоконца, веретенца –/ челноки снуют по донцу,/ отплывает Город Солнца/ в реку нитями огней».

Вообще лирический герой Лысова живет не в мире вещей – и заявляет о собственной чуждости материальному миру. Единственная дорогая ему вещь – штихель в руках мастера, начертывающего знаки на сырой штукатурке будущего текста – не более чем метафора. Штихель в руках и бога, и поэта: «Кто там по небу чиркает огненным штихелем,/ Кто алмазные точит ножи?» Но это отнюдь не означает факта соперничества с верховным началом: поэт находит свое место в пространстве мироздания – тоже выражаемое метафорически. Поэт Александра Лысова - обитатель восьмой планеты. В комментарии к одному из своих стихотворений он рассказывает древнюю легенду о существовании неизвестного науке небесного тела Солнечной системы, движение которого происходит по орбите Земли, но в обратном направлении. «Пусть urbi - orbi строки эти,/ Всем-никому – неровный свет!/ Мы жили на 8-ой планете,/ И ныне там. Возврата нет», - фрагмент из стихотворного посвящения, открывающего сборник «Сорокодум».

Пространство восьмой планеты – это пространство чистых истин, оформленных Словом и в сумме составляющих культуру. Слово и Свет у А.Лысова выступают как синонимы и понимаются как дар мира человеку. Человеческое присутствие в мире, благодаря Слову, оказывается закольцовано-смысловым: ведя поиски Света посредством Слова, человек, по Лысову, уже имеет дело со Светом, высшим даром, даже если и не понимает этого до определенного момента.

Слово само по себе – всегда путь и рождение, которое происходит постоянно: «И станет Словом то, что было мною, Сорвется с книги жесткий переплет». Традиционная для культурного сознания метафора «книги жизни» философски достроена Лысовым: человека он понимает как вместилище слова, священный сосуд, совмещающий в себе и временное – телесное, «земное», и вечное – душу-Слово: «Быть свету обряженным в плоть…» («День ДО-ТВОРЕНИЯ»).

Отношения человека и слова, по Лысову, двунаправленные: и человек достраивает, рождает Слова, и Слово формирует человека, его произносящего, хранящего. И происходит это взаимосозидание постоянно, ежесекундно, неостановимо. Эта принципиальная незавершенность и незавершаемость процесса подчеркнута у Лысова стиховой формой: часты у него рваные строки, небанальная рифмовка.

Интересна попытка визуальной поэзии – стихотворение «Молниевик», графика которого усиливает впечатление от содержательной стороны текста: «…настигуть и слиться с границей грозы,/ где солнце со мглой – впритык:/ так, чтоб возник,/ чтоб не изник/ твой грозовой двойник!» Сборнику А.Лысова «Сорокодум» предпослана рецензия Г.Гачева, который отмечает умение автора слышать отдельное слово, обнаруживать в нем нити, связующие с другими словами и, в конечном итоге, с миром. Действительно Лысов подчас сопрягает нерядоположные смыслы – так рождается метафора. В стихотворении «Имя рек» заглавие прочитывается двупланово: и фразеологически витийственно («Имя рек» - нарекал), и стилистически нейтрально (реки). Рифма «имя рек» – «суме-рек» еще более умножает смысл текста, создает ассоциативные ряды: здесь и о рождении мира, прежде всего воды, по слову, и о многосоставности, многокомпонентности мира (сумма), и о способность к высказыванию (сумей), которая дается ли свыше? зарабатывается ли ценой страдания?

Сложнейшие, онтологические вопросы решаются в текстах Лысова без самоуничижения, с внутренним оптимизмом, человеческим достоинством. Отсюда и отдельная часть его сборника – «Стихопыты. Смехопытки», который в целом оставляет впечатление написанного умным и тонким, мудрым и ироничным человеком, который не закрыт от мира, а устремлен к нему, изменчивому и движимому. И жить в мире, соответственно, нужно и можно не «постоянствуя», а «пространствуя» («Пространствовать») - и как можно дольше!

Именно эту светлую, поистине творящую – сотворяющую – но уже не во вселенском смысле, а в пространстве человеческой жизни сторону – умиротворяющую с жизнью, конечно, по-литературоведчески, посредством Слова, развивает сборник «Косиножка» (2004 г.) А.И Павловский в своей рецензии, предпосланной сборнику, и называет его «ответвлением, вышедшим из ствола «Сорокодума» подобно свежей ветви, зажившей почти самостоятельной жизнью».

У сборника, действительно, очень «человеческое» измерение: он, человек, объявляется мерилом - и смыслом – верховного человеческого деяния. Отсюда цитата:

Поверь в отраженную небыль:

Творенье неполно в Творце,

И стой –

Над проломленным небом

В кувшинках,

Как в звездном венце.

Мир, по Лысову, глобален в своей многосоставности ( он и «нежитями» исполнен – см. стих. «Косиножка»), и утверждаться в нем человек может только оптимистически. Но это не протестное утверждение, не демонически-разрушительный смех: напротив, в нем совпадение с масштабом высших деяний. В отношении к смеху проявляются и литературные ориентиры А.Лысова. Это не ниспровергатели-футуристы, у которых Лысов, если и востребует, то именно форму – пластику рифмы. А.Лысов, скорее, идет вслед, может быть, даже и не за поэзией – по глубине философичности, строю мысли – а за прозой – в первую голову, платоновской (стихотворные посвящения платоноведам Н.В.Корниенко, Н.В.Грозновой – на страницах его книг). И может быть, из этого источника – и ощущение пороговости – присутствия на грани рациональности и эстетики глоссолалии – первозданного, неотрефлектированного высказывания о мире, которое заключено в заговорах (см. потешку «Косиножка»). Отсюда и парадоксальное сочетание многомыслия и комизма, которые в сумме определяют логику самодвижения бытия.

У смеха, по Лысову, есть еще одна важная функция: он объективирует человеческое существование, давая возможность взгляда на себя со стороны. Эта смеховая, тоже, по сути, жизнедательная вселенская стихия реализуется не только в содержании, но и в форме лысовских текстов. В сборник «Косиножка» включены акростих «Перекресток» с его летящей ритмикой:

Званое ли имя,

И не мой ли слог,

Ночью свел под иней

Ангел двух дорог?

…Имя заворожено, слова не найти,

В белом бездорожье скрылись все пути;

Стихотворение с оригинальным графическим решением с полным спектром разлитых в нем поэтических – общечеловеческих – эмоций:

листья, листья, лист я, листья,

листопад и листолет,

осень – мой апокалипсис,

время быть перестает,

Стихотворение «Страхи ночные», в котором своеобразная философия смеха подержана языковой игрой:

Над домом твоим – не дымок,

А Домоклов меч…

Своеобразным эпиграфом к литературной работе Александра Лысова могли бы стать завершающие стихотворение строки: «Смехом смерть поправ!» - добавим: и Словом, в котором мудрость смеха и, в конечном итоге, мудрость прожитого.

Тернова Татьяна Анатольевна -
доцент Воронежского госуниверситета, к.ф.