Что Вы собственно имеете в виду, когда говорите, что занимаетесь философией?"
- вот вопрос, и все, что последует ниже, будет своего рода объяснением с читателем
по этому поводу. С одной предваряющей оговоркой: это лишь попытка передать путем
рассуждения вслух некую манеру или угол зрения, своего рода устройство моего глаза,
относительно видения вещей. Так как и его нельзя полностью воссоздать в читателе,
просто взяв и "анатомически" представив вне себя, хотя он может вбирать при этом
определенную совокупность содержаний и предметов мысли, называемых "философией" и
вполне этим названием изъяснимых... раз ухвачен и прочно удерживается сам угол зрения.
То есть я хочу этим сказать, что философию нельзя определить и ввести в обиход
просто определением или суммой сведений о какой-то области, этим определением выделенной.
Ибо она принадлежит к таким предметам, природу которых мы все знаем, лишь мысля их
сами, когда мы уже в философии. Попытка же их определить чаще всего их только затемняет,
рассеивая нашу первоначальную интуитивную ясность.
Но зачем тогда чисто вербально описывать внутреннее убранство дома, если можно
ввести в него за руку и показать? Тем более, что у нас есть такая рука, а именно
- интуиция.
Допустим, что перед нами несколько текстов совершенно разной природы и характера
- житейский, художественный, научный, философский, религиозный и т.д. Разумеется,
мы безошибочно определим, какой из них философский. Слова Сократа, Будды, тексты
Платона или что-то из Августина мы не сомневаясь назовем философскими, не зная почему,
на каком основании и каким образом. Потому что они резонируют в нас по уже проложенным
колеям воображения и мысли, укладываясь во вполне определенное со-присутствие (это,
а не иное) соответствующих слов, терминов, сюжетов, тем и т.д.
Следовательно, пока нас не спрашивают, мы знаем, что такое философия. И узнаем
ее, когда она перед нами. Но стоит только спросить, а что же это такое и какими критериями
мы пользовались, узнавая ее, как наверняка мы уже не знаем. И можем лишь запутаться
в бесконечном и неразрешимом споре об этих критериях, определениях "законных" предметов
философствования и т.д. Ведь в самом деде, каким образом, начав именно с определений,
получить согласие и основание для принятия в философию, скажем, Будды или Августина,
в которых так головоломно переплелись философская мысль и религиозная медитация?
Но мы уже приняли - на уровне интуиции...
Сократ. Гиппий, славный и мудрый, наконец-то ты прибыл к нам в Афины!
Гиппий. Все недосуг, Сократ. Всякий раз, как Элиде нужно бывает вести
переговоры с каким-нибудь государством, она обращается ко мне прежде, чем к кому-нибудь
другому из граждан, и выбирает меня послом, считая наиболее подходящим судьею и вестником
тех речей, которые обычно произносятся от каждого из государств. Много раз я бывал
послом в различных государствах, чаще же всего и по поводу самых многочисленных и
важных дел - в Лакедемоне. Это-то и есть мой ответ на твой вопрос, ведь я не часто
заезжаю в ваши места.
Сократ. Вот что значит, Гиппий, быть поистине мудрым и совершенным человеком.
Ведь ты умеешь и в частной жизни, беря с молодых людей большие деньги, приносить
им пользу еще большую, чем эти деньги; с другой стороны, ты и на общественном поприще
умеешь оказывать благодеяния своему государству, как и должен поступать всякий, кто
не желает, чтобы его презирали, а, напротив, хочет пользоваться доброй славой среди
народа. Однако, Гиппий, какая причина того, что древние мужи, прославившие свои имена
мудростью, - и Питтак, и Биант, и последователи милетянина Фалеса, да и позднее жившие,
вплоть до Анаксагора, - все или большинство из них, по-видимому, держались в стороне
от государственных дел?
Гиппий. Какая же, Сократ, иная причина, если не та, что они были не в
силах и не способны обнять разумом и то и другое - дела общественные и дела частные?
Сократ. Значит, клянусь Зевсом, подобно тому как все остальные искусства
сделали успехи и по сравнению с нынешними старые мастера плохи, то же самое придется
сказать и о вашем искусстве - искусстве софистов: оно сделало успехи, а мудрецы из
древних плохи по сравнению с вами.
Гиппий. Совершенно правильно.
Сократ. Следовательно, Гиппий, если бы у нас ожил теперь Биант, то, пожалуй,
вызвал бы у вас смех, все равно как о Дедале говорят ваятели, что, появись он теперь
и начни исполнять такие же работы, как те, которые создали ему имя, он был бы смешон.
Гиппий. Все это так, как ты говоришь, Сократ. Однако я все-таки обыкновенно
древних и живших прежде нас восхваляю в первую очередь и больше, чем нынешних, так
как остерегаюсь зависти живых и боюсь гнева мертвых...
К вашим расспросам я, по-моему, достаточно подготовлен. На днях, когда я шел
в город из дому, из Фалера, один мой знакомый увидал меня сзади и шутливо окликнул
издали.
- Эй, - крикнул он, - Аполлодор, фалерский житель, погоди-ка!
Я остановился и подождал.
- Аполлодор, - сказал он, - а ведь я как раз искал тебя, чтобы расспросить о
том пире у Агафона, где были Сократ, Алкивиад и другие, и узнать, что же это за речи
там велись о любви. Один человек рассказывал мне о них со слов Феникса, сына Филиппа,
и сказал, что ты тоже все это знаешь. Но сам он ничего толком не мог сообщить, а
потому расскажи-ка мне обо всем этом ты - ведь тебе больше всех пристало передавать
речи твоего друга. Но сначала скажи мне, присутствовал ли ты сам при этой беседе
или нет?
И я ответил ему:
- Видимо, тот, кто тебе рассказывал, и впрямь не рассказал тебе ничего толком,
если ты думаешь, будто беседа, о которой ты спрашиваешь, происходила недавно, так
что я мог там присутствовать.
- Да, именно так я и думал, - отвечал он.
- Да что ты, Главкон? - воскликнул я. - Разве ты не знаешь, что Агафон уже много
лет здесь не живет? А с тех пор как я стал проводить время с Сократом и взял за правило
ежедневно примечать все, что он говорит и делает, не прошло и трех лет. Дотоле я
бродил где придется, воображая, что занимаюсь чем-то стоящим, а был жалок, как любой
из вас, - к примеру, как ты теперь, если ты думаешь, что лучше заниматься чем угодно,
только не философией. - Чем смеяться над нами, - ответил он, - лучше скажи мне, когда
состоялась эта беседа.
- Во времена нашего детства, - отвечал я, - когда Агафон получил награду за первую
свою трагедию, на следующий день после того, как он жертвоприношением отпраздновал
эту победу вместе с хоревтами.
- Давно, оказывается, было дело. Кто же рассказывал об этом тебе, не сам ли Сократ?
- Нет, не Сократ, а тот же, кто и Фениксу, - некий Аристодем из Кидафин, маленький
такой, всегда босоногий; он присутствовал при этой беседе, потому что был тогда,
кажется, одним из самых пылких почитателей Сократа. Впрочем, и самого Сократа я кое
о чем расспрашивал, и тот подтвердил мне его рассказ.
- Так почему бы тебе не поделиться со мной? Ведь по дороге в город удобно и говорить
и слушать.
Вот мы и вели по пути беседу об этом: потому я и чувствую себя, как я уже заметил
вначале, достаточно подготовленным. И если вы хотите, чтобы я рассказал все это и
вам, пусть будет по-вашему. Ведь я всегда безмерно рад случаю вести или слушать философские
речи, не говоря уже о том, что надеюсь извлечь из них какую-то пользу; зато когда
я слышу другие речи, особенно ваши обычные речи богачей и дельцов, на меня нападает
тоска, и мне становится жаль вас, моих приятелей, потому что вы думаете, будто дело
делаете, а сами только напрасно время тратите. Вы же, может быть, считаете несчастным
меня, и я допускаю, что вы правы; но что несчастны вы - это я не то что допускаю,
а знаю твердо...
Буду рад, если Вы разместите мою кнопку на Вашей странице, просто вставьте
этот код на страницу:
<a href="http://www.citycat.ru/philosophy/"><img src="http://www.citycat.ru/philosophy/button.gif"
alt="Золотая Философия" border=0 width=88 height=31></a>