19.11.2003

     Для тех, кто никогда не был в Сент-Стоуне, я хочу сказать, что городок этот небольшой, но расположен всего в пятнадцати минутах езды от столицы. Расположен он в очень живописном месте на берегу маленького, но достаточно глубокого озера. Я ехала и думала, что если действительно посчастливится купить здесь коттедж, то это будет нам прекрасным свадебным подарком.

     Дом снаружи выглядел маленьким и уютным. Я поднялась на крыльцо, и, позвонив в дверь, довольно долго ждала, любуясь хорошо ухоженным палисадником. Но вот мне, наконец, открыли. В дверях стоял мужчина, по-видимому, хозяин, я уже начала говорить что-то по теме своего визита, но прервала свою речь на полуслове...

     - Элен? – Сколько лет никто не называл меня так! – Ты совсем не изменилась!
     - Здравствуй, Джоржи. – Ответила я, узнавая, хоть и не без труда, стоящего передо мной человека. Наверное, следовало бы ответить: «ты тоже», но это было бы такой неправдой, что у меня не повернулся язык.
     - Как ты здесь оказалась?
     - Ты действительно продаешь этот дом?
     - А... Так ты и есть невеста этого парня?
     - Да.
     - Думаю, нужно тебя поздравить... – глаза Джоржи каким-то жадным взглядом ощупывали мое лицо.
     - Спасибо, действительно, это повод...

     Я вдруг почувствовала себя словно виноватой, но на самом деле более неуместного в данных обстоятельствах чувства нельзя было и придумать. Десять лет назад этот полнеющий и лысеющий мужчина взял да и разбил мое глупое любящее сердце. Это был первый урок любви, предательства и страданий, который преподнесла мне жизнь. Я оказалась хорошей ученицей, второго урока не потребовалось.

     - Не жаль продавать? – Вернулась я к более подходящей теме.
     - Жаль?
     - Место здесь замечательное, да и коттеджу, наверное, не больше пяти лет...
     - Мы построили его всего два года назад.
     - Тем более.
     - Нам он просто не нужен, мы получили в наследство большой дом в Сент-Ривере. Детей у нас нет, - он грустно улыбнулся, - так что... Ну, ты сама понимаешь.
     - Конечно.

     Пока мы вели этот светский разговор, моя несговорчивая память прокручивала события десятилетней давности, заставляя меня заглянуть мысленно туда, куда я давно запретила себе возвращаться.

     Мы познакомились на вечеринке в доме у моих родственников. У меня впервые появился такой красивый и взрослый поклонник. Джоржи умел обращаться с женщинами. Я чувствовала себя такой счастливой, когда он предложил мне стать его женой.

     Свадьбу назначили через два месяца, и две недели из них были самым счастливым временем моей тогда еще очень короткой жизни. А потом умер мой папа. Внезапно, от сердечного приступа. Понятно, пришлось пересмотреть наши планы.
     Прошло еще шесть месяцев, прежде чем мы вернулись к вопросу о нашем браке. Но к этому времени произошло еще одно событие.
     Мы обедали с Джоржи в небольшом ресторанчике на старой набережной. Вдруг я почувствовала аромат дорогих духов и услышала знакомый голос:

     - Элен! Привет! Сто лет тебя не видела! Можно мне присесть за ваш столик?
     - Конечно, - коротко ответила я, узнав в шикарной женщине, стоящей рядом, свою бывшую одноклассницу.
     - Может, ты познакомишь меня со своим другом, - продолжила она, устраиваясь на свободном стуле.
     - Это Джоржи,.. а это Виктория, мы учились вместе в школе.

     Это было начало конца моей волшебной сказки, которая превратилась в весьма банальную историю. Разве я могла соперничать с такой женщиной.
     Виктория была наделена таким количеством женских достоинств, что мне следовало бы сразу сложить оружие, как только я поняла, что ей понравился мой жених.
     К тому же я оказалась еще и глупее ее... Я пыталась убедить Джоржи, что моя соперница вовсе не та женщина, которая способна подарить ему счастье, Виктория говорила ему то же самое, но не обо мне, а о себе, выглядело так, что она пытается не разрушать мое счастье. Ее тактика была умнее, и она победила.

     Два года назад я получила письмо от своей счастливой соперницы, но не стала его читать. Сейчас я почему-то пожалела об этом.

     - Извини, я задумалась...
     - Я говорю, проходи. Ты ведь приехала, чтобы посмотреть дом.
     - Да, конечно.

     Я вошла в небольшую квадратную комнату на первом этаже. Навстречу мне из кресла перед телевизором поднялась женщина в элегантном домашнем костюме, выгодно подчеркивающем все достоинства и скрывающем все недостатки ее слегка располневшей фигуры. Она вдруг как-то театрально всплеснула руками, на лице ее отразилось что-то среднее между удивлением и радостью.
     - Элен! Ты здесь? – Вдруг она тихо добавила, – Ты простила меня?
     - Оставь свой пафос, Виктория, Элен приехала, чтобы посмотреть дом, - неожиданно грубо прервал ее Джоржи.
     - Здравствуй, Виктория, - ответила я, не обращая внимания на реплику ее мужа, - за что мне тебя прощать? Я тебе благодарна. Если бы не ты, я не была бы счастлива.

     В моих словах прозвучала такая пронзительная правда, что я не удержалась и добавила.
     - Мне нравится твой дом, если нам действительно повезет его купить...
     - Считай, что он уже твой, - грустно прервала меня Виктория.
     - Тогда его двери всегда будут открыты для тебя, - твердо закончила я, и, не глядя больше на хозяев, направилась к выходу.

     Почтовый ящик…Если бы я был поэтом, то посвятил бы длинную оду этому великолепному изобретению человечества. Связующее звено, сюрреалистический (кубический) Дед Мороз, круглый год приносящий подарки в твой дом. Причем подарки эти материальны и не материальны одновременно. Это слова. Страница текста в незамысловатой оправе - это всегда сюрприз. Порой ожидаемый, порой неожиданный, но почти всегда желанный. И почти всегда непредсказуемый.
     Но я не поэт. Я художник. Работаю в рекламном агентстве. Художник, наверное, неплохой, потому что работаю уже пятый год и начальство мной довольно. Заказов хоть отбавляй, но в этой рутине всегда легко завязнуть, время летит, и усталость накапливается, как слой пыли на полотнах в запасниках, и непонятно, отчего вдруг начинаешь чувствовать себя тяжелым и неповоротливым. А для отпуска никак не найдешь подходящий повод. Поэтому я очень обрадовался, когда получил письмо от Клода. Он живет в Париже. Я – в Лос-Анджелесе, город замечательный, но мне не хватает Парижской безмятежности, его, если хотите, безответственности.
     Клод – свободный художник. Признаться, я всегда слегка ему завидовал. Особенно будучи студентом. Я помню, он всегда отличался от остальных. Это был не искусственно созданный имидж оригинальности, чем баловались тогда многие. Он действительно был необычен.
     Мы часто спорили с ним о творчестве. Я научился относиться к творчеству, как к слуге, с капризами которого приходится мириться. Для Клода творчество было не слуга, а друг. Соавтор, собеседник, он не мирился с ним, он его любил. Он питался им, дышал.
     Ему не нужно было, подобно мне, приступая к тому или иному заказу, будить его, вызывать из себя, как джинна из бутылки. Творчество постоянно было с ним двадцать четыре часа в сутки. Оно было его вечным собутыльником в славном кафе на площади Сен-Мишель. И глядя на его полотна, я часто видел разницу между нами. Между ремесленником и творцом.
     Но, сознавая в себе подобный дар, Клод никогда не кичился этим в нашей дружбе. Более того, он искренне ценил наши отношения, и мне это несколько льстило.
     Одно время Клод был одержим идеей найти рецепт приготовления красок бессмертного Вермера. Лично мне это было непонятно. Его не устраивало качество заводских красок, и некоторые из них он создавал сам, радуясь, как ребенок, удачно найденному колору.
     Он был ищущей натурой, но то, что он находил, было настолько редко и штучно, что он часто говорил, мол, на Земле нет того, что он ищет. И поэтому я был более чем рад, когда прочитал в письме, что он наконец нашел то, что искал, и теперь безмерно счастлив. Это была… его невеста. Они были знакомы полгода, и полгода проживали, что называется, в гражданском браке. И вот теперь решили пожениться. Не трудно догадаться, что меня приглашали в качестве свидетеля. Не долго думая, я собрался и поехал.

*    *     *

     Клод был необычайно доволен собой. Розовощекий, подтянутый, с сияющей улыбкой на лице, он являл собой пример достойного семьянина в самый расцвет счастливой семейной жизни.
     - Джули уехала за покупками. Скоро будет. Располагайся. – Сказал Клод и проводил меня в дом.
     На что я сразу обратил внимание - это то, что внутри, во всей обстановке как-то сразу чувствовалась женская рука. Это та неуловимая метаморфоза, которую не можешь объяснить, но всегда ощущаешь. Это не просто удивительная чистота, порой пугающая своей стерильностью. Во всем чувствовалась какая-то любовь. Она была во всем. Как была расставлена посуда, мебель и прочее. Все как бы дышало этой женской опекой и…
     - А вот и радость моя! А мы тебя заждались.– Воскликнул Клод и я повернулся, чтобы засвидетельствовать свое …
     Дело в том, что в комнату никто не вошел… Клод подошел к пустоте в дверном проеме, обнял ее, проводил к стулу, чмокнул в предполагаемую щечку и сел на свое место.
     - А вот и моя Джули. Ну, как тебе она? - Клод смотрел на меня взглядом, который не замечаешь до определенного момента.
     - Да ты что, Клод! Она просто прелесть…
     Теперь до меня дошло то, что смутило еще на вокзале, но чему я не придал тогда значения. Он постоянно улыбался. Сначала я отнес это к радости от предстоящей женитьбы. Но это было не так. Улыбка была искусственно впечатана в лицо и, опять же, приглядевшись, можно было понять, что какой-то нездоровой судорогой навечно и намертво свело скулы.
     К счастью, Клод как бы не замечал моей, несомненно, видимой реакции, как бы тщательно я ее не скрывал. Он нырнул в омут светской беседы по поводу моей работы и я, как мог, поддерживал разговор. Потом, сославшись на усталость после переезда, я поблагодарил за ужин и поспешно удалился.
     - Оставляю вас наедине, – промямлил я, кивнув стулу напротив.
     Поднявшись к себе в комнату, я предался размышлениям. Первым порывом было позвонить куда следует, но что-то меня удержало.
     В дверь постучали. Надев маску безмятежности, я пригласил войти. Это был Клод.
     - Мы собираемся съездить за город. Не присоединишься к нам?
     - Да нет, ты знаешь, я действительно очень устал. Отдохну часок-другой.
     - А! – протянул Клод – Ну, приятного сна… Кстати, - он заговорщицки подмигнул. – Ты не видел моей последней работы? Будешь первым критиком. И мы поднялись в мастерскую.
     Портрет… Я сразу понял, кто был изображен на портрете. Белокурые волосы с Боттичелливскими глазами …
     - Это Джульета? – спросил я.
     - Хороша, не правда ли? – то ли о портрете, то ли о невесте сказал Клод.
     Да, портрет был действительно хорош. Краски были не просто живыми, они были бесконечно живыми. Такую палитру можно наблюдать, только глядя на подлинники Рафаэля и Да Винчи.
     Была в них какая-то плотская основа. Как будто Клод нашел-таки пресловутый рецепт красок и портрет был… Лицо на холсте дышало.
     Когда я смотрел, ко мне пришло решение просто уехать.
     - Ты знаешь, Клод. Это удивительная работа. Но мне звонили с работы. Завтра я должен срочно уехать. Вернусь через два дня. - Ну что ж, очень жаль. Джульете ты очень понравился.
     Ночь я провел беспокойно, но в восемь утра был на ногах и усталой походкой отправился бриться. Решительно настроенный, я заканчивал утренний туалет…
     В дверь постучали, и незнакомый голос прощебетал:
     - Доброе утро, м-е Рено. Спускайтесь завтракать. Мы с Клодом ждем вас внизу.
     Я открыл дверь…
     Оживший портрет проскользнул мимо меня, остановился в дверном проеме и улыбнулся улыбкой Боттичелли.

     - Здравствуйте, - вежливо поздоровался он.

     Художник мельком оглянулся и, буркнув что-то неразборчивое, вновь уткнулся в холст. Критик упустил это мелкое нарушение без внимания, потому что не хотел скандала, а хотел лишь помочь.

     - По-моему, современное изобразительное искусство, - начал он издалека, - потеряло самое главное.
     - Угу. - согласился художник.
     - Вот и в вашей картине перспектива явно не доработана, - как можно мягче отметил критик, оказывая художнику посильную помощь.
     - Вот тут, например, - и критик для наглядности протянул к холсту указательный палец.

     Художник проворно перехватил его руку.
     - На вкус и цвет, - отшутился он.
     - Кстати о цвете, - в голосе критика царило миролюбие, - не слишком ли ярко?
     - Такова осень, - все еще пытаясь рисовать, ответил художник.
     - Ну где же Ваше творческое облагораживающее начало? - Немного повысив голос от волнения, вскричал критик.
     - Послушайте! – улыбаясь, сказал художник. - Если Вы так любите живопись и громкую речь, я нарисую вам мегафон. Потом. А сейчас не мешайте. Вы знаете, сколько всего я еще должен сегодня написать?
     - Вот-вот, - грустно перебил критик.- Поток, халтура, сейчас так везде. Вот тут, посреди аллеи, у вас человек с зонтиком. Лето, жара, а у него зонтик.

     Художник внимательно посмотрел на критика, что-то обдумал и сказал:

     - Давайте сделаем так: Вы сейчас посидите тут рядом на скамейке, а когда я дорисую, мы с Вами подробно все обсудим.
     Критик обиженно хмыкнул и, развернувшись, пошел к скамейке. «А ведь и правда, - подумал художник, снова занявшись холстом, - зонтик здесь лишний. Хорошо все-таки, что есть критики... и... и валерьянка». С этой мыслью он двумя отточенными движениями закрасил зонт. «Вроде все», - подумал он, - глядя то на аллею, то на картину, то на критика, но немного искоса и испуганно. Оценив ситуацию, он быстро собрал мольберт и юркнул в заросли.
     А тем временем критик осматривал аллею удивленным растерянным взглядом. «Куда же он мог деться? Только что ведь он был здесь... Мой любимый черный зонтик...»

     - Пап, а что будет, если в нашу стиральную машину засунуть сухое бельё? – спросил маленький Тимми своего отца, и глаза его жадно загорелись.
     - Ну, пожалуй, - сказал тот, немного подумав, - скорее всего, произойдёт резкое уменьшение объёма, а поскольку его состав однороден, то это произойдёт сравнительно легко и очень быстро.
     - А дальше? Дальше что будет? – нетерпеливо спросил Тимми.
     - Дальше? – переспросил папа.- Дальше произойдёт взаимное отталкивание всех молекул, и оно резко увеличит свой объём и массу в результате высвободившейся энергии. Вот что будет.
     Тимми довольно улыбнулся. Он так и думал! А школьный учитель ещё возражал ему!
     - Надеюсь, ты это не серьёзно? – обеспокоено спросил отец.
     - Нет, что ты! Конечно же, нет! – воскликнул Тимми, и, когда успокоенный родитель ушёл в свою комнату вздремнуть, возбуждённо подумал: ну, конечно же, серьёзно! Разве не он это первый придумал? Все ребята просто лопнут от зависти!
     Итак, на первый раз надо ограничиться совсем небольшими размерами. Скажем, одного носка будет достаточно. Потом, если он всё правильно рассчитал, произойдёт «эффект Тимми», как он его назвал, то есть резкое уменьшение, а потом ещё более быстрое расширение, которое пропорционально пространственному кубу его переменной для сорокатрёхмерного пространства и – бабах! – результат налицо.
     Высвободившаяся энергия даст увеличение массы, а всё остальное пара пустяков. Немного фантазии, и можно сотворить кое-что достаточно интересное. Скажем, целую кучу шариков, которые, если придать им определённый заряд, будут вращаться по эллиптической орбите, спрыснуть маминым аэрозолем, и полученная реакция вызовет взаимодействие аминокислот, из которых можно слепить кучу забавных зверюшек, скажем, на двух ногах и всего с одной парой рук. А потом наделить их умственной и эмоциональной активностью, но только в ограниченных пределах, а потом… Скажем, можно организовывать между ними целую кучу игрушечных войн. Например, Троянская война – чем плохое название? Или, предположим, монголо-татарское нашествие? Просто потрясающе!
     Тимми торжественно зарядил стиралку грязным носком, предназначенным для стирки, и включил пульт управления. Итак, через десять секунд эффект Тимми начнёт действовать, а в его распоряжении целых 1,5 часа. После обеда папа любит крепко поспать, и он много чего ещё успеет сделать до того, как он проснётся. Ну, а потом… Потом будет легко уничтожить все результаты эксперимента, и никто ничего не узнает. Можно даже назвать финальный этап Конец Света. В принципе, не такое уж и плохое название…
     Раздался небольшой хлопок, и из машины вылетел первый оранжевый шарик, а восторженный Тимми уже орудовал аэрозолью. Гениально!...
     Папа Тимми отдыхал после сытного обеда и лениво думал о том, что его малыш, пожалуй, в последнее время чересчур уж развился. Он вспомнил горящие глаза сына и с некоторым удовлетворением подумал, что в них не меньше миллиарда рентген. В своё время у него было гораздо меньше.
     Надо будет посмотреть потом, что он там ещё задумал, сонно подумал он и спустя несколько мгновений крепко заснул, раскинув по сторонам все свои 625 пар плазматических щупалец.
     А в это время Тимми играл в новую игру и думал, а что, если….

    
     Родители Толика приехали в Израиль за два года до его рождения. Как люди образованные, они высоко ценили возможность знания дополнительного языка, и поэтому уделяли немало времени занятиям с Толиком русским языком. Ивриту, как справедливо решили они, он научится сам, в садике. Толик рос смышленным парнем, почти как Володя Ульянов. К шести годам он не просто умел читать, а уже самостоятельно одолел «Чипполино» Родари и подбирался к книжкам Астрид Линдгрен и Туве Янссон.
     Приехав из пятимиллионного мегаполиса в достаточно крупный, разве что по израильским меркам, город на холмах Нижней Галилеи, родители Толика, даже после восьми лет жизни на исторической родине, испытывали острую ностальгию по родным ленинградским улицам. Каждый год строились планы, и каждый год поездка откладывалась: то не получается взять отпуск одновременно, то какие-то незапланированные расходы, то Толик болеет. На этот раз, однако, долгожданная поездка должна была состояться. Уже были куплены билеты, получены паспорта, а на почетном месте в гостиной восседали два новеньких полусобранных чемодана.
     Толика, разумеется, брали с собой. Ностальгии, по понятным причинам, он не испытывал, но, тем не менее, был чрезвычайно возбужден предстоящим путешествием. Он пытался принять активное участие в сборах и постоянно мешался под ногами, пока ему не был выдан отдельный рюкзачок, который он немедленно принялся собирать, весь надувшись от чувства собственной важности.
     Всю ночь накануне вылета Толик проворочался с боку на бок, поэтому, едва лишь самолет оторвался от взлетной полосы, он задремал. Прилетев в Пулково, поймали частника и поехали на Петроградскую сторону, к родственникам, у которых планировали остановиться...

     Анна Семеновна сидела на скамейке в скверике на Кронверкской. Всю неделю шли дожди, она застудила поясницу, да и суставы давали о себе знать, все-таки уже восьмой десяток пошел. Теперь же, когда, наконец, выдался солнечный, по-настоящему летний денек, она выбралась на улицу «погреть свои старые кости», как она сама говорила. Вот уже несколько лет, как она осталась одна: мужа похоронила давным-давно, а дочка с мужем и детьми уехали в Штаты. Ее звали с собой, но она отказалась наотрез. Для себя она твердо решила, что похоронена будет рядом с мужем, а не где-то на чужбине. Из Америки регулярно приходили письма, а также деньги, только благодаря которым она кое-как сводила концы с концами. Внуки росли на фотографиях, и каждый раз она с болью ощущала, насколько ей их не хватает. Единственной отрадой в ее жизни были церковные службы. Как-то, на автопилоте, она забрела в храм, где не была ни разу уже десятки лет, и с тех пор не пропускала ни одной службы. В молитве она забывала про свои беды и болячки, Иисус воистину был для нее Спасителем...
     - Бабушка, почему ты такая грустная?

     Из глубины своих мыслей она не сразу сообразила, что к ней обращаются...
     - Бабушка, почему ты такая грустная? – повторил Толик, и она окончательно очнулась. Перед ней стоял мальчик лет шести, вылитый ангелок. Одет, оценила она, явно не с барахолки, но и не так вызывающе ярко и нарядно, как часто одевают своих детей представители сливок общества. Почему-то вспомнились собственные внуки на фотографиях.
     - Ножки у меня болят, внучек, - ответила она, и тут ее прорвало. Она минут десять изливала все, что накопилось в ее душе за эти годы, всю боль своего одиночества.
     Наконец она, всхлипнув, прервалась, чтобы достать из сумки платок.
     - Не плачь, бабушка, все у тебя будет хорошо, и ножки пройдут, - сказал Толик. Добрая душа, он с детской непосредственностью пытался утешить ее, так же, как утешали его взрослые в минуты обиды.
     Анна Семеновна утерла глаза, растроганная его участием.
     - Спасибо тебе, внучек. Откуда ты?
     - Из Назарета, - ответил Толик, не смутившись.
     - Господи, Иисусе! – ахнула Анна Семеновна, перекрестившись, и погрузилась в счастливый обморок.

     - Странные у нас отношения... да? Но мне нравится.:-)
     - Мне тоже... Не знаю, что бы я без тебя делала... Ты мне всегда так помогаешь...
     - Не смущай меня, я уже краснею...:-)
     - Это хорошо. Лучше, чем бледненький.:-) Ладно! Мне пора бежать на занятия.:-( Встретимся вечером...:-)
     - Ок! До вечера.:-)))))
     - Целую.
     - Падаю...

*    *     *

     Я вышел на улицу в приподнятом... Нет! В отличном настроении. Все было ярким и радостным. А вот и она... Как всегда красива и необыкновенно обворожительна...

     - Привет, Маша!
     - ...

     М-да… Прошла и даже не заметила... Ладно. Встретимся вечером...

                 В аське.