— И почему мы сегодня такие веселые? — Жена стояла у порога в обычной при моем появлении стойке: руки в боки, и без того малюсенькие глазки прищурены, брови нахмурены и нос по ветру. Принюхивается, то есть. Дескать, не пьян ли. Хотя пью, а точнее — выпиваю, я настолько редко, что это принюхивание не более чем ритуал. Как и все прочее тоже. Я ведь примерный семьянин. Серьезно, кроме шуток! И жена это прекрасно знает. Но даже это ее отчего-то злит. Ну и ладно! Я давно уже привык, внимания почти не обращаю. Тем более сегодня, когда такая история приключилась…
     — Чего? Чего ухмыляешься?! — еще больше нахмурилась жена. Ей всегда плохо, когда мне хорошо. И когда у меня настроение хорошее, она начинает злиться.
     — Видишь ли, я тебя продал, — не переставая улыбаться, выпалил я. Понимая, что выгляжу, действительно, глупо. Но улыбка намертво приклеилась ко мне — скорее всего, от нервного потрясения. Губы свело.
     — Ты пьян?! — вплотную придвинулась жена, а нос ее, широкий, на поросячий пятачок похожий, так и заходил вверх-вниз, раздувая ноздри. Ну, впрямь как у свиньи. Так и ждешь, что сейчас захрюкает! И мысли-то у нее свинские: чуть что — сразу «пьян», на большее фантазии не хватает…
     — Я абсолютно трезв! — Мне наконец-то удалось привести губы в более-менее горизонтально-параллельное положение. — Но я тебя продал.
     — Почем? — спросила жена. Я даже не удивился, что это заинтересовало ее в первую очередь. Не «кому?», не «зачем?», не «как?», а именно «почем?». Впрочем, она тут же добавила: — Кому ты меня продал? Ваське что ли? Он давно на меня пялится… И как это — «продал»? Я что, корова? Или это у вас теперь шуточки такие?
     Мне очень захотелось ответить, что она скорее свинья, чем корова. Впрочем, кто из них троих (включая жену) умней, еще можно поспорить. И про Ваську захотелось сказать, что пялится он на нее не из обожания или вожделения, а скорее от удивления и испуга. Но я ответил честно и по порядку:
     — За сорок пфустингов. Инопланетянину. На полном серьезе. — Про Ваську я опустил.
     — О-ох! — Жена разочарованно махнула рукой, отвернулась и побрела в комнату.
     Меня это почему-то разозлило.
     — Ты что, не веришь?! Пойдем, я тебе покажу! Там, в парке, стоит летающая тарелка! А я мимо шел, и инопланетяне мне сделку предложили! А пфустинги — это их валюта такая, инопланетная!
     Из комнаты донесся визг (один-в-один поросячий!), а потом вопль:
     — Миша! Что это там?!
     Я влетел в комнату. Трясущийся палец жены показывал на окно. Я посмотрел и увидел, как над крышами соседних домов поднимается в хмурое небо серебристый диск.
     — Вот это она как раз и есть, — спокойно ответил я. — Тарелка. Та самая.
     — И ты им меня продал? А почему они тогда улетают?
     — А им еще в пару мест смотаться надо. На обратном пути тебя заберут. Лет через пятьдесят, сказали, по земному времени.
     — Но я же тогда уже старенькая буду… — смутилась жена. — Мне уже будет… лет шестьдесят, наверное…
     Я даже не стал смеяться. Все равно не поймет. Но не удержался и все-таки ляпнул:
     — Значит, я — растлитель малолетних.
     — Че-е-его?!
     — Ну… тебе же десять лет сейчас. А я с тобой сплю…
     — Твои шутки, Михаил, отдают пошлостью! — гордо выдала жена и отвернулась. Но тут же вспомнила, с чего начался разговор и подпрыгнула ко мне, засветившись любопытством. — А они какие из себя? Зеленые? Страшные?
     — Да нет, — пожал я плечами. — Обычные. Только лысые и ростом метра два с половиной.
     — Ого! — засверкали глаза жены. — Лысые, говорят, сексуальные очень… — Она спохватилась и затараторила притворно-равнодушно: — Ну и что, что мне будет шестьдесят… И в шестьдесят многие очень прилично выглядят! Еще неизвестно, какие у них женщины, может, тоже лысые и толстые как коровы!
     — Зина, о чем речь! — поддакнул я. — Ты будешь у них «Мисс Вселенная»! — Я не стал уточнять, что в восемьдесят пять лет (я-то считать еще умею!) она сможет стать разве что «Мисс деревня Пердуны».
     — А почему мисс? — всполошилась жена. — Я ведь замужем! — В голосе ее слышалось явное разочарование.
     — Потому что я вряд ли проживу пятьдесят лет, — успокоил я Зинку. — Так что ты будешь совершенно свободна!
     Жена радостно вспыхнула.
     — А почему они захотели купить именно меня? — игриво вздернула она поросячий носик.
     — Ну, им нужна была особа женского пола, — стал перечислять я (на самом деле пришелец сказал «самка»), — умная (в оригинале прозвучало «не обремененная интеллектом»), стройная (тут я почти не покривил душой, было сказано «не выше одного метра шестидесяти сантиметров, не более центнера весом»), симпатичная (это я уже добавил от себя).
     А еще я не стал добавлять, что взгляды на женскую красоту у разных рас, оказывается, отличаются очень сильно.
     Жена зарделась еще больше.
     — Я и не думала, что ты у меня такой… справедливый и благородный… Спасибо! — Тут ее «пятачок» даже слегка покраснел и зашмыгал, а глаза заблестели влагой.
     — Ну, ну… — приобнял я жену. — Не стоит… Я сказал правду, только и всего.
     — Миша, а ты действительно к тому времени уже умрешь?
     — Постараюсь, — честно ответил я. До девяноста, конечно, некоторые дотягивают, но я на это никогда не рассчитывал.
     Но жену увлекла уже другая тема:
     — А сорок этих… ну как их… пф… пфунтов…
     — Пфустингов, — подсказал я.
     — Да-да, пфустингов, это много?
     — Они сказали, что на сорок пфустингов можно купить, например, космическую яхту, или астероид средних размеров, или вот… инопланетную красотку. — Увидев немой вопрос, вспыхнувший в глазах жены, кивнул: — Или красавца.
     — Ух ты! — задохнулась от возбуждения жена. — Что же мне купить? Яхту? Или… или красавца? — Она тут же, оправдываясь, залепетала, вцепившись мне в руку: — Ну, ты же сам сказал, что уже умрешь!
     — Да нет, ничего, — осторожно отцепил я от себя Зинкины пальцы. — Только при чем здесь ты? Это ведь я тебя продал.
     — Ты хочешь сказать, что заберешь деньги себе?! — задохнулась от возмущения Зинка. — Но зачем тебе инопланетная валюта?! Что ты купишь на нее на Земле?!
     — Да я, собственно, уже купил… У тех же инопланетян.
     — Что?!
     — Не «что», а кого, — хмыкнул я и направился в прихожую.
     Я распахнул входную дверь:
     — Заходи, Зинилимайлла!

 

     Лето в этом году было каким-то вялым. Никто не мог понять его сути. То оно начинало шпарить сорокаградусной жарой, то в этот же день начинался ливень, а к вечеру становилось прохладно до такой степени, что приходилось жалеть об отсутствии какой-нибудь куртайки. Погода менялась постоянно, что совершенно не было характерно для этого региона. Здесь было принято однообразие – если жара, так жара до одури, если дожди, то уж до смытия асфальта на дорогах. Так было всегда, но не в это лето. Почему оно так кардинально отличалось от остальных, сказать было трудно. Знали об этом немногие, а знающие предпочитали помалкивать. Зачем трепать лишнее.

     По центральной улице города двигался автобус. Он ехал медленно, торопиться водителю было некуда, да и переполненность автобусного парка заставляла-таки тащиться с черепашьей скоростью. Такая скорость устраивала не только водителя, также это было выгодно и рекламщикам, которые, учуяв выгоду, наставили огромные рекламные плакаты вдоль дороги чуть ли не на каждом шагу. Обыватели, скучающие в медленном маршруте, с интересом всматривались в красиво оформленные рекламные плакаты, призывающие покупать все и побольше.

     Именно этим летом на рынок поступил новый телефон. Это была абсолютно новая модель от одного из лидеров производителей мобильников. Всем он очень нравился. Его дизайн устраивал всех, все хотели такой телефон. Однако отпугивало это чудо техники широкого потребителя одна отрицательная сторона – дороговизна. Стоил он баснословные деньги. Эта модель никак не предназначалась для людей, передвигающихся общественным транспортом. Он предназначался исключительно для богатых людей. Все это понимали, всё равно жаждая милого карапуза.

     По дороге до поворота плакатов с изображениями желанного сотового было аж шесть штук. Влюбленные глаза смотрели на рекламные плакаты, не в силах оторваться. Взгляд принадлежал молодой особе шестнадцати лет. Никто в мире не желал этого аппарата так, как она. Никому он не был нужен так, как ей. Все ее мысли были заняты только им. Все разговоры были только о нем. Друзья и подруги начинали избегать общения с ней, слишком много она говорила о сотовой связи.

     Автобус остановился на светофоре у поворота. Очередная картина с мобильником оказалась как раз напротив глаз молодой особы. Она уперлась головой в горячее стекло автобуса, ее глаза были готовы заплакать от обиды. Здравый смысл говорил о нереальности достижения цели. Телефон был мечтой, которая оставалась лишь мечтой. Таких денег ей взять было негде. Обида сама выдавила из нее шепот:

     - Десять лет жизни бы отдала за этот телефон… - с правого глаза все-таки упала слеза, размывая небрежно наложенную тушь.

     Паршивым лето в городе было не только по причине глобально потепления. Просто в это время в городе отдыхал Плохой парень, тот самый, который носит рога и не стесняется своего хвоста. Он-то и портил погоду, потому что терпеть не мог однообразия. Все ему надо было новенького, все ему почаще менять декорации. Разрушать устои, начинать новое – вот что он любил, вот что он всегда делал. Фраза девчушки не пронеслась мимо его внимательного уха, такие фразы мимо ушей не пропускают. Особенно их не пропускают такие пройдохи, как он. Такие шансы выпадают не так часто, а легкие победы - они ведь все равно победы.

     Никто из пассажиров не заметил появившегося рядом с молодой особой господина в белой рубашке, очках и галстуке. Никто не заметил его до блеска начищенных ботинок и идеально выглаженных брюк. Всем казалось, что он сидит здесь уже давно. Господин в очках внимательно посмотрел на убитую горем девчушку. Он покачал головой, будто добрый доктор, знающий лекарство от недуга, мучающего ребенка. Лекарство было, в его руке появился сотовый телефон, точь-в-точь такой же, как был изображен на плакате. Господин поднес ладонь с мобильником к молодой особе, сидящей рядом с ним. Особа просто вспыхнула жизненными силами, она видела перед собой предел своих самых дерзких мечтаний.

     - Возьми… - тихо и уверенно произнес господин в очках.
     - Взять? – она не верила своим ушам. Взять реликвию в руки!
     - Возьми… - еще увереннее произнес сидящий рядом господин.
     - О-о… - телефончик лежал на ее ладони, она была в сказке, это не могло быть на самом деле, это должен был быть сон.
     - Это не сон… - будто прочитав, ее мысли произнес господин, - Это явь… Он твой…
     - Мой?..
     - Да, я дарю его тебе…
     - Мне? Вы дарите его мне?..
     - Я дарю его тебе… В свою очередь ты должна выполнить свое обещание…
     - Какое обещание?
     - Ты обещала десять лет жизни за этот телефон…
     - Обещала, но как это возможно?..
     - Позволь технические вопросы оставить за мной… Тебе не стоит знать все…
     - Наверное, - она все смотрела на телефон, удобно лежащий в ее руке.
     - Так ты согласна?
     - Конечно, - не раздумывая, ответила она.
     - Отлично, - в его руке появилась бумага, другую руку занимала перьевая ручка, которой он быстро уколол ее в палец той самой руки, где располагался телефон. Молодая особа даже не заметила манипуляций господина в очках, вся она была поглощена своим (!) телефоном, - подпиши здесь… - он передал ей ручку с ее кровью на золотом пере. Девчушка черканула свою фамилию внизу листа и отдала ручку ее владельцу.

     Владелец ручки тут же испарился. Больше ему делать здесь было нечего. Молодая особа даже не заметила, что подписала. Ей было не до этого. Она не знала, что, подарив десять лет своей жизни незнакомому дяденьке, обрекла себя на верную смерть. Ровно через десять лет именно в этот день и час эта девчушка должна была умереть от сердечного приступа - у нее врожденный порок сердца. Приступ произошел сейчас. Молодая особа уронила телефон на пол, он больше не был пределом ее мечтаний. Теперь она мечтала только об одном, чтобы ушла боль. Боль не уходила, она только нарастала и нарастала. Боль в области сердца заслонила собой все. Скоро девчушка умерла, слабое сердечко не выдержало перегрузки временем…

     Бывает, наши желания заслоняют здравый смысл, который иногда да пробивается в наши головы, только мы его не замечаем за своими никчемными, как оказывается позже, потребностями.

     26.08.2003.
     Саратов

     За столом сидит мужчина. Небритый, в спортивных штанах. Пьет кофе, курит сигарету. Входит женщина в шелковом пеньюаре. В руке маленькая баночка. Садится за стол, взглядывает на мужчину. Открывает баночку, берет немного крема и намазывает его на руку. Повторяет то же самое с другой рукой.
     Мужчина за всем этим внимательно наблюдает. Он берет баночку в руки, пытается прочесть название. «Ши… сы… Черт, что за ужасный запах». Почти бросает крем на стол.
     - Идиот, знаешь, сколько она стоит!
     - Нет, и не имею ни малейшего желания знать.
     - Ну и зря. Мог бы поинтересоваться, ради приличия, хотя бы для того, чтобы знать сколько я на тебя трачу.
     - Да, но мне подобная хреновина не нужна, это вы у нас, мадам, вечно обмазываетесь с ног до головы и обливаетесь духами, как будто месяц не мылись.
     Женщина удивленно на него смотрит.
     - Что? Это говоришь мне ты?
     - Да. Мне осточертели все твои кремики-фигемики. У тебя духов столько, что любому алкашу до конца жизни хватит.
     - Особенно таким, как твои дружки.
     - Дамочка, полегче… Мои друзья профессионалы в своем деле.
     - Да, профессиональные слесари. Здравствуйте, починю вам унитаз на высшем уровне! Тебе самому не смешно?
     - Так ты надо мной смеешься?
     - Я не смеюсь, это ты затеял весь этот разговор. По-моему, тебе неплохо живется.
     - Да, живу… Нет, черт возьми. - Мужчина встает со стула, начинает ходить по комнате, постоянно поглядывая на входную дверь. - Это не жизнь. Я устал быть у тебя на побегушках, шляться по кабакам…
     - По чему? Как тогда назвать ту забегаловку, где ты ошивался, когда я подобрала тебя, вонючего и грязного алкаша....
     - Давай, давай, унижай меня. Я ничто. Игрушка в твоих руках. Ты имеешь право - одела меня, обула, накормила… Но что ты мне сказал тогда? Одна ночь, а я тут уже полгода торчу.
     - Говоришь так, словно я тебя взаперти держу. Ты же ходишь на работу, хотя это так глупо. Твоих денег мне даже на помаду не хватит.
     - Да ты хоть раз позволила мне купить эту чертову помаду? Тебе доставляет удовольствие унижать меня. Такая важная птица. Достаешь свои деньги, как будто благотворительный ужин устраиваешь, а я сижу весь дерьмом облитый.
     - С меня достаточно, давай, проваливай к чертовой бабушке. Иди к своей Клаве.
     - Ирина ее зовут.
     - Да хоть Фекла… Давай, проваливай. - Она толкает его к двери, но мужчина отпирается. Женщина разворачивается, идет к стулу, где лежит его куртка. Берет в руки, бросает ему в лицо. – Не забудь по пути в какую-нибудь лужу свалиться, а то она тебя не узнает, а лучше дня два по подворотням пошатайся, чтоб уж совсем…
     - ДУРА!
     - Первый комплимент.
     - СТЕРВА!
     - О, уже второй… Быстро исправляешься! Еще что-нибудь?
     - Самовлюбленная су… су…
     - Ну? Что, забыл?
     Он садится на стул. Обхватывает голову руками. Поднимает на нее свои глаза, смотрит.
     - Зачем ты мучаешь меня? Отпусти, прошу.
     - Тебя никто не держит.
     Он встает, опускается на колени, подползает к ней, обнимает за ноги, гладит одной рукой бедра.
     - Ты меня держишь, как я уйду?
     - Как? Встань, забери свои вонючие сигареты и проваливай к этой Матрешке.
     Мужчина резко встает.
     - Ире…
     -Женские имена не запоминаю.
     - Вот это ты верно сказала. Ты же ненавидишь женщин!
     - А с чего мне их любить? Что, решил поразмышлять о том, почему я баб не люблю?
     - Ага… Хотя… А мужчин… Нет, мужчин ты точно любишь. А всех их помнишь?
     - Почти.
     - И сколько у тебя их было?
     - Таких, как ты, или вообще?
     - А что, уже были и такие?
     - Целая коллекция.
     - А вообще?
     - Тебе весь список или по пунктам: дипломаты, юристы, врачи, юные студенты?
     - Хотя бы приблизительный?
     - Не помню.
     - Как звали твоего первого мужчину?
     - Ты бы еще спросил, как звали первого Деда Мороза, который меня поздравлял в 5 лет!
     - Ты всегда такая?
     - А ты не замечал?
     - Нет…
     - Да ты вообще, вообще ничего не замечаешь. Странно, я думала, между нами что-то есть. Но ты даже не уважаешь меня. Что я такого сделала? Я дала тебе все, что у меня было, а взамен попросила одного. - Мужчина смеется.
     - Смеешься над моими чувствами?
     - Какие чувства? Неужели мадам влюблены?
     - А что, не веришь? За один твой взгляд, улыбку, я готова отдать все, что есть, за твои поцелуи, ласки. Но у меня такое ощущение, что тебе это противно. Ты как будто через силу спишь со мной. Разве я так тебе безразлична? Что же тогда держит?
     Она смотрит на него. Он берет в руки баночку с кремом. Смотрит на нее и кидает ей. Она не ловит, баночка разбивается. Женщина разворачивается и идет к спальне.
     - Аня…
     Она оборачивается. Мужчина садится на корточки рядом с тем местом, где разбит крем, смотрит на осколки.
     - Прости. Но я действительно так не могу. Не могу лгать тебе и себе. Я в эти полгода стал каким-то мерзавцем, жалким альфонсом.
     - И что? Тебе же нравится.
     - Дай мне сказать. Я не знаю, что меня с тобой держит. Деньги… Сорок лет я жил без денег. А тут ты, вся такая шикарная. Кто я рядом с тобой? Марионетка, клоун, игрушка из секонд-хенда… Зачем тебе это нужно, не понимаю? Мы всегда выясняем отношения. Я постоянно готов уйти и не могу этого сделать. Жду, когда ты меня прогонишь. Почему? Почему ты этого не делаешь?
     - Я… я люблю тебя. Ты нужен мне. Васенька, милый… Ты лучшее, что было у меня… Мне тоже не двадцать пять…
     Он смеется.
     - Жалкий, нищий слесарь? Лучшее из худшего? Я люблю жареную картошку и водку, а ты все эти устрицы, что там еще, икру, суши, мартини…
     - Я буду готовить тебе жареную картошку, хочешь, даже на сале… и водку купим, хоть ящик.
     Вася продолжает смеяться.
     - А если я скажу, что мне нравится моя коммунальная квартира с тараканами и Ира в бигудях по утрам и в засаленном халате? Что ты сделаешь? Продашь дом? Ты же не сможешь, не сможешь…
     Аня смотрит на него. Указывает рукой на дверь.
     - Иди. - Начинает кричать. - Проваливай! Там ему нравится! Привык! Убирайся ко всем чертям.
     Он молчит. Встает со стула. Берет куртку, закуривает сигарету. Идет к двери. Поворачивается.
     - А они, как они уходили?
     - Считали до десяти. Если я их не звала из спальни, уходили, громко хлопнув дверью.
     - Тогда я досчитаю до тысячи.
     Смотрит на настенные часы. Семь двадцать.
     Аня уходит в спальню. Ложится на кровать. Включает телевизор. НТВ. На экране лицо Оксаны Пушкиной. «Аня родилась в простой семье. Ее отец был обыкновенным деревенским слесарем…» - слышится приторно-мягкий голос Пушкиной.
     Восемь сорок. Из коридора раздается обиженный и тихий голос Василия:
     «Аня… Аня, слышишь! Еще раз, еще раз считаю до тысячи и ухожу»…

     Больше всего люди не любят, когда им указывают на их ошибки. Они злятся, раздражаются, и т.д.
     Однажды в детстве я пошел с папой в гараж чинить машину. Помощник механика! Я был переполнен чувством собственной значимости...

     - Папа. Ты не тот ключ взял...
     - Сам знаю...

     С тех пор я в гараже не появлялся. А папа сказал – Хочешь мне помочь? Сиди... спокойно.

*     *     *

     В школе я всегда имел твердую тройку почти по всем предметам. Чтобы не высовывался.
     Потом был институт:

     - Простите, профессор! У Вас в третьей строчке ошибка!
     - Спасибо, молодой человек...

     М-да... Та же история. Зачет получил раза с пятнадцатого. А декан так прямо и сказал – Хочешь получить диплом, держи себя в руках. Учись... спокойно.

*     *     *

     Потом года три профессиональной работы где попало. И вот, наконец, мне удалось устроиться по специальности. Свершилось! Меня заметили. Мгновенный план модернизации и столь же мгновенное увольнение.
     Что поделать. Хочешь сделать карьеру? Сиди не выпендривайся, выжидай.
     Работай... спокойно.

*     *     *

     Потом пытался открыть свое дело... Ох... Лучше не вспоминать.

     И вот я здесь, в монастыре. Ушел от мирской суеты. Людей не переделаешь. А делать по-своему себе дороже.

     - Господи! Почему этот мир так несовершенен?!
     - ХОЧЕШЬ ЖИТЬ В ЭТОМ МИРЕ?! ЖИВИ СПОКОЙНО!

     - Стор! Стор, дружище! Какими судьбами?- вырвал Стора из грустных размышлений о предстоящем дежурстве и оставленном доме чей-то оклик.
     Стор проворно высунулся из своего новенького модуля и с интересом огляделся.
     - Туру! - в свою очередь, радуясь неожиданной встрече с другом, воскликнул Стор. Как обычно, пышущий здоровьем и счастьем Туру восседал на своем потрепанном модуле, нога за ногу, и с серьезной миной насвистывал какой-то ужасно патриотический марш в стиле рэп. Двигался он в противоположном Стору направлении - сдать модуль, и домой. Завидев Стора, Туру просиял всей нерастраченной энергией отпускника, перемноженной на его же хроническую неугомонность, и Cтору даже захотелось перейти на шепот, чтобы Туру вдруг не сдетонировал.
     - Ну, как отдохнул? - хитро подмигивая, подначивал Стор, - море, солнце, мороженые, пироженые!
     - Ага. – Вздохнув, ответил Туру, кивая на свой израненный модуль, - особенно пироженые. И где они только рецепты берут!
     - А им наш отдел вооружений подкидывает! - Предположил Стор.
     - Вот, вот! Куда-то же оно все девается, то, что они там ваяют.
     - Так что, может по рюмочке за встречу, а?- встрепенулся неунывающий Туру. Мимолетная грусть привычно вылетела из него, как пробка из взболтанной бутылки.
     - Нет, нет, - запротестовал Стор, - нельзя, я на работе! Передавай всем привет! - Кричал он удаляющемуся Туру.
     - Хорошо! Как устроишься, сообщи! - Отвечал Туру, невероятно жестикулируя.
     «Если он перестанет махать руками, то, наверное, онемеет» - подумал Стор с улыбкой вслед исчезающему другу.

*     *     *

     Два хирурга стояли у больничного окна и жадно, взатяг курили. Напротив них из операционной выкатывали каталку, увенчанную гирляндами капельниц, подключенных к массивному недвижимому телу.
     - Больше дня не протянет, - заметил один из врачей. Неожиданно из-за угла навстречу первой каталке выскочила другая, поменьше, с раскатисто кричащим младенцем.
     - В нашей команде замена, - сказал второй, и оба потянулись на обед.