Корабль, Семья, …

     Меня разбудил Пу. Не скрипящим пиликаньем, как обычно, а величественным, хотя тоже скрипучим, маршем. Да и сам Пу выглядел торжественно: индикаторы помаргивали в такт музыке, отражаясь в непривычном глянце корпуса.
     – Что это с тобой сегодня, Пу? – щелкнул я робота по блестящему «брюху». – Последний раз я видел тебя таким начищенным… Да я никогда не видел тебя таким начищенным! И в честь чего музыка? – Сегодня день твоего рождения, Мас! – задребезжал Пу.
     – Не простой день рождения! – В каюту ввалился Улит. Он блестел не меньше Пу, вот только индикаторы его уже давно не светились. Как говорит сам Улит – с того самого дня, семнадцать лет назад… – Отнюдь не простой! – повторил он, бешено вращая окулярами. Значит, Улит волнуется – от волнения у него всегда коротит в зрительной схеме. Опять же, по его словам. Сам я в этом не разбираюсь. Впрочем, и он тоже. Все-таки он Учитель Литературы – Улит, одним словом. Правда, кроме литературы он обучает меня этике, русскому языку, а также всему остальному, чему должны были обучать другие Учителя. Других Учителей не стало в тот же день, когда у Улита перестали гореть индикаторы. И Улит старался, как мог, за всех. Ведь он что-то помнил из того, что слышал от них. Жаль, слышал он не очень много, да и из того, что услышал, сумел понять самую малость. «Мозги у меня под другое заточены», – говорил он, пытаясь изобразить вздох.
     Я засмотрелся на маленькие отражения самого себя, прыгающие в линзах Улита, и переспросил:
     – Не простой? Мне исполнилось восемнадцать, ведь так? Не десять, не двадцать. Ты называл эти числа круглыми. А восемнадцать – это так… Ничего особенного! Или ты опять все перепутал с математикой?
     – Мой мальчик! – голос Улита скрипел и хрипел даже сильней, чем у Пу. Это и понятно – говорить со мной ему приходилось больше и чаще. – Нет, теперь ты уже не мальчик! Этим и необычен твой нынешний день рождения. Ты стал совершеннолетним! С сегодняшнего дня ты можешь участвовать в Свободных Выборах, быть призванным в Вооруженные Силы, а также вступать в брак.
     Про Выборы я слышал впервые. Обо всем остальном имел кое-какие сведения из книг и видео. Все неизвестное настораживает и даже пугает. Разумеется, я сразу спросил:
     – Что такое Свободные Выборы? Что я должен выбирать? И, если выбор свободный, могу я от него вообще отказаться?
     – Разумеется, можешь, – скрежетнул Улит. – Наверное, ты так и должен будешь поступить. Признаюсь честно, вряд ли мы с Пу сумеем все организовать правильно, поскольку ни он, ни я, не получили на этот счет никаких инструкций… – Улит развел манипуляторами.
     – Не переживай, Ул! – погладил я робота по макушке. – Будем считать, что я воспользовался свободой и не стал делать выбор. Давай теперь про Вооруженные Силы. Что я должен делать? И обязательно ли это?
     – Боюсь, что обязательно. – Окуляры Улита перестали вращаться и сфокусировались на моей переносице. – Служба в Вооруженных Силах – почетная обязанность каждого гражданина мужского пола! Обязанность, Масенький!
     От того, что Улит назвал меня полным именем, я понял, что он стал вещать Официальные Сообщения. А Официальные Сообщения – это такие сообщения, которые надо внимательно слушать и обязательно выполнять то, что в них сообщается. Поэтому я поднялся с койки, на которой сидел до сих пор, и замер, соединив ступни и прижав руки к бедрам. Этому тоже научил меня Улит. Называлось это «стоять смирно». Если Улит ничего не перепутал.
     Одобрительно крутанув окулярами, Улит продолжил:
     – С этой минуты, Масенький, объявляю тебя принятым в Вооруженные Силы Корабля! Присваиваю тебе воинское звание Генералиссимус!
     – Почему? – вырвалось у меня не вполне сообразно моменту. Улит смутился, отчего окуляры его закрутились в противоположные стороны, но быстро взял себя в руки, то бишь – манипуляторы:
     – Генералиссимус – высшее воинское звание, о котором я знаю. Поскольку Вооруженные Силы Корабля имеют численность в одну боевую единицу, есть резон присвоить это звание именно данной единице, то есть тебе.
     Я пожал плечами, в общем-то соглашаясь с резонностью доводов Улита.
     – И что я должен теперь делать?
     – Охранять Корабль от врагов!
     – А где они?
     – Не могу знать! – неожиданно гаркнул Улит, а потом добавил уже обычным скрипучим голосом: – Мне кажется, это вообще лишь вымышленные, мифологические персонажи. Вспомни литературу.
     Я вспомнил. «Войну и мир» Толстого (Толстого вообще обожал Улит и пичкал меня его произведениями с тех пор, как я себя помню). Там русские воевали с французами. Для русских врагами являлись французы, для французов – русские. Но все, что описывалось в книге, было таким нелепым, настолько явно вымышленным, что я невольно улыбнулся. Меня смешило в этой книге все – особенно описываемые пространства и количество персонажей. Корабль просто не мог бы вместить в себя все это! А еще я хохотал до упада, представляя себя скачущим на большом животном, называемом лошадью, по коридорам и переходам Корабля.
     – Ладно, – я убрал с лица улыбку, чтобы не обижать Улита. – Что там еще у тебя осталось? Брак? – я порылся в памяти, вспоминая полученные из словарей знания: – Испорченные недоброкачественные, с изъяном предметы производства, а также сам изъян в изделии…
     Увидев мою растерянность, Улит изобразил смех. Больше всего это походило на прерывистый скрежет металлического предмета, царапающего стекло. Я поморщился, и Улит прекратил смеяться.
     – Я так и знал, что ты относишься к учебе легкомысленно! – скрип от его укоризненно вращающейся головы оказался ничем не лучше смеха. – Ты читаешь не все значения слов! Брак – это не только изъян! Другое значение этого слова – семейные отношения между мужчиной и женщиной.
     – Семья? – разумеется, я знал значения этого слова. – Но у меня уже есть семья – ты и Пу!
     – Между мужчиной и женщиной! – терпеливо повторил Улит. – Ты – мужчина. Но ни я, ни Пу – не женщины. Мы даже не люди. Мы – электронные механизмы, роботы, слуги и помощники человека, то есть тебя. Мы не относимся к людскому племени.
     – Неважно! Все равно мы – семья! – запротестовал я.
     – Пусть так, – согласился Улит. – Но тебе все-таки нужно вступить в брак с женщиной! Тогда ваша… наша семья станет полной и настоящей! Семья – это ячейка общества! – поднял он манипулятор. – Так что вступить в брак тебе просто необходимо.
     – Но где я возьму женщину? – снова улыбнулся я, ожидая, что Улит и на этот раз гаркнет: «Не могу знать!» и заявит, что женщина, по его мнению, – мифологическое существо. Лично я почти так и считал. Если бы не видеозаписи Экипажа… Но неожиданно подал голос Пу, так и простояв весь разговор в изголовье кровати застывшим изваянием. Я даже вздрогнул от неожиданности, когда он заскрипел:
     – Это наша забота! Сегодня за завтраком состоится твоя свадьба! Просим не заходить на камбуз. Будет сюрприз! – индикаторы на корпусе Пу снова весело замигали.
     И Пу с Улитом направились к двери. Уже из дверного проема Улит, скрипнув, обернулся:
     – Чуть не забыл! Совершеннолетние получают право доступа к Главному Пульту Корабля. Но я прошу тебя не ходить туда без нас!
     Я подпрыгнул. Главный Пульт Корабля! А ведь я до сих пор считал его почти легендой, такой же сказкой, как все остальные, которыми любил поучать меня Улит! Единственное, что оставляло сомнения в пользу Пульта, была запертая дверь на самом верхнем уровне Корабля. Открывалась она с помощью кода, которого я, разумеется, не знал. Может, его знают Улит и Пу? В любом случае, просьба не ходить к Пульту без них была бессмысленной. Но я все равно ужасно обрадовался! Главный Пульт – это звучало так загадочно, так торжественно! Ладно, подождем. Больше ждали! И я заставил себя не думать о Главном Пульте, переключившись на выполнение Распорядка Дня.
     Я отправился в спортивный зал, сел на велотренажер и, крутя педали, стал думать о семье. Я не обманывал Улита, сказав ему, что считаю его и Пу своей семьей. Эти два уцелевших робота являлись для меня самой настоящей семьей. С того самого момента, как я стал осознавать себя, рядом со мной были только они. Они заботились обо мне, кормили, ухаживали, учили, воспитывали. Учил и воспитывал, в основном, Улит, а кормил и ухаживал Пу, но заботились оба – нежно и искренне, насколько это позволяли их электронные мозги и органы чувств.
     На самом деле Пу именовался Прислугой, но, будучи ребенком, едва научившись говорить, я не мог произнести такое сложное слово и называл его Пу. Это мне рассказал сам Пу, который был вовсе не против такого имени. Улит же «сократил» себя сам. Впрочем, я и это имя не сразу стал произносить правильно. Сначала получалось что-то вроде «Уи». Но это не прижилось. Став постарше, я научился выговаривать «Улит». А Пу так и остался Пу. Меня же они оба ласково называли Мас – сокращенно от Масенький. А Масеньким меня называла мать. Так мне рассказывали роботы. Сама же мать, вместе с другими членами Экипажа, погибла семнадцать лет назад. Тогда же погибли остальные роботы, а Улит получил повреждения. Что именно случилось, ни Улит, ни Пу не знали. Все, что они могли рассказать – это то, что однажды завыли сирены, свет стал мигать красным. Динамики Оповещения (мне их потом показывал Улит, но они всегда молчали) верещали: «Опасность! Расчет неверен! Требуется вмешательство оператора!» Люди забегали, заметались, но никто, наверное, не знал, кто такой Оператор, потому что дальше последовало страшное – раздался сильный удар, Корабль застонал и содрогнулся, переворачивая все внутри себя, а потом наступила тишина. Сначала еще кто-то слабо стонал, но вскоре стало совсем тихо. А еще через некоторое время послышался тоненький плач. Это плакал я. И Улит с Пу продолжили выполнение своих обязанностей. Ведь я был человеком, членом Экипажа Корабля.
     Я рос, учился, читал книги, смотрел видео. Читать я люблю. Но считал и считаю литературу выдумкой. Ну, не могло быть на самом деле того, что там написано! Я уже говорил, что у меня просто не укладывались в голове описываемые просторы! Не бывает бескрайних полей и безбрежных морей! Пусть даже описываемый мифический Корабль и был бы в сто раз больше нашего, – хотя я совсем уж не представляю: зачем? – то его стены все равно были бы видны с любой точки! Вот наш бассейн – двадцать метров на десять. Море – ведь это же бассейн? Пусть оно будет два километра в длину и километр в ширину… Мне смешно даже представить такой бассейн, но ладно, пусть! И что, его берегов не будет видно? Глупости! В крайнем случае, можно взобраться под перекрытие – и все будет прекрасно видно! Ведь и высота перекрытий тогда была бы где-нибудь с полкилометра. Страшные цифры! Длина (или высота… все время путаюсь с этими понятиями, да и сам Улит – тоже) нашего Корабля – всего-то двести метров! Что там, за крайними переборками, где начинается и кончается Главная Шахта – мне неизвестно. Улиту и Пу – тоже. Их программировали уже на Корабле. Хотя оба уверены, что за пределами корабля еще что-то есть. По крайней мере, еще один Корабль – Земля. О ней-то и пишут чаще всего в книгах, она и заснята на видео. Но видео мне совсем не нравится. Там сняты ужасные вещи… Попадаются кадры, где действительно нет стен, переборок и перекрытий! Мне становится плохо от таких изображений! Улит говорит, что видео – это тоже выдумка, называется «кино». Вот уж навыдумывали нелепостей!
     Поэтому видео я не люблю. Кроме тех записей, где снят Экипаж. Мать, отец, два брата, сестра… Странно было их видеть… Вообще странно было видеть людей. Ведь я никогда не видел их по-настоящему. А видео, даже эти, документальные записи, я подсознательно все равно причислял к выдумке. И все же на свою семью было смотреть интересно. На ту, настоящую семью. Или же моей настоящей семьей были все же Пу и Улит?
     Что там писал о семье любимый Улитов Толстой? «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». А какая у нас семья? Конечно, счастливая! Значит, все остальные семьи… которые были… значит, они были похожу на нашу?
     Я улыбнулся пришедшим мыслям, спрыгнул с тренажера и направился к бассейну. В последнее время в нем стало совсем мало воды – мне по пояс, и она неприятно пахла. Но я все же проплыл от стенки до стенки, а потом бросился в душ, сдерживая рвотные позывы. Видимо, занятия плаванием придется бросить… Или попытаться найти причину обмеления и «протухания» бассейна. Хотя я почти наверняка знал, что задача эта для меня невыполнима. Я совсем не разбирался в технике и в точных науках. Я уже говорил, что знания Улита в этих областях носили очень уж обрывочный характер… Попытавшись читать «научную литературу» самостоятельно, я быстро прекратил это начинание. Если обычная литература – «художественная», как называл ее Улит, – меня часто удивляла и смешила, то «научная» приводила в полное замешательство! Там всё было для меня непонятным! Начиная от странных значков, до бессмысленных рисунков! Помню, в одной такой книге я увидел пестрый, в голубоватой дымке, шар на черном, с мелкими светлыми точками, фоне. Под рисунком была надпись: «Земля. Вид из космоса». Слово «космос» я не знал. Улит сказал, что слышал его много раз от самого первого Экипажа, от следующих – все реже и реже. Последний же Экипаж не вспоминал про «космос» вообще. Словарь же объяснял это слово как «Вселенная, мир». Что такое Вселенная, я тоже не знал. А мир – это Корабль. Значит, космос и Корабль – одно и то же? Стало быть, Земля – это Корабль, как я, собственно, и предполагал. Но тогда, если «перевести» надпись, получится «Корабль. Вид из Корабля». Так все-таки Корабль, или вид из Корабля? Вид на себя из себя? Что-то уж слишком заумно. И почему этот Корабль так странно выглядит? Что вообще это значит? Корабль – это перекрытия, переборки, стены, коридоры, шахты, каюты, помещения… Этого нельзя было увидеть сразу! И я сильно сомневаюсь, что даже если бы имел возможность каким-то образом увидеть Корабль сразу, то он был бы похожим на пестрый дымчатый шар! А точечки? Может быть, это индикаторы? Я засмеялся. Чушь! Глупость и чушь.
     В душе меня ждало очередное разочарование: вода лилась еле-еле. Мне с трудом удалось помыться. И все равно казалось, что я продолжаю пахнуть тухлой водой из бассейна. Или вода в душе тоже стала так пахнуть? Может, в Корабле вообще кончаются запасы воды? Почему-то раньше я не задумывался о том, что на Корабле что-то может кончиться. Тем более, Улит говорил что-то о регенерации, повторной очистке используемой воды. Значит, все-таки поломка? Очень плохо…
     До завтрака оставалось немного времени, и я решил прогуляться по оранжерее. Раньше, судя по видеозаписям, здесь было очень красиво: росли деревья и цветы, полезные и просто красивые растения. Оранжерея давала и пищу, и кислород. Но семнадцать лет назад оранжерея, как многое на Корабле, погибла. Из сухой, потрескавшейся почвы торчали кривые палки… Но все же Оранжерея привлекала меня своей неправильностью, несимметричностью тех же высохших палок – жалких остатков деревьев. Я взял маленький комочек земли, растер его между пальцев, поднес к носу щепотку серой пыли. Она и пахла пылью. Ничем больше. Я отряхнул руку и двинулся в столовую. Запах пыли все еще стоял в носу. Мне стало уже казаться, что все в Корабле пахнет пылью. Сам воздух… Я вздрогнул. Если испортилась система очистки воды, то может выйти из строя и система очистки воздуха. И вообще, как объяснял тот же Улит, кислород, необходимый для моего дыхания, вырабатывается как раз из воды. Раньше в этом помогали и растения. Теперь их нет. Если выйдет из строя эта установка, кислорода на Корабле не будет. Что тогда? Впрочем, если кончится вода, будет не лучше. Тем более, раз они так взаимосвязаны… Да мне по большому счету все равно, что раньше кончится…
     Я разозлился на себя. Да с чего я взял, что должно что-то кончиться! На Корабле ничего не может кончиться! Это же мой мир! Он не может позволить мне умереть! С водой – это случайность, запах пыли – это просто запах сухой почвы. Все наладится! Все будет хорошо! Тем более, моя семья приготовила мне какой-то сюрприз!
     Улит вынырнул из бокового коридора перед самым носом – я даже вздрогнул! – и загородил собой проход в столовую.
     – Подожди! Подожди! – заскрипел он. – Еще не все готово! Мы тебя позовем! – Улит неуклюже прогромыхал в проход и закрыл за собой дверь.
     Я остался топтаться в коридоре, не зная, что предпринять. Прошло минут десять. У меня забурчало в животе. Завтрак запаздывал. Это было немыслимо! Роботы, особенно Пу, всегда отличались исключительной точностью! За моим Распорядком Дня они следили тщательнее, чем за графиком собственной профилактики! Видать, действительно готовится нечто особенное…
     И как раз в этот момент дверь в столовую раскрылась. По обе стороны от прохода застыли Пу и Улит. Зазвучала торжественная музыка. Странно, но звуки были абсолютно чистыми, без скрипов и лязгов. Я не сразу догадался, что ее издают не роботы. Музыка лилась из звуковоспроизводящего устройства, которым я часто играл в детстве, а потом почему-то забыл.
     Я шагнул в зал. Он просто сверкал белизной свежевымытых стен! Все полсотни столов были застелены белыми скатертями, чего я не помнил за всю свою жизнь. На самом дальнем – пятьдесят первом, стоящем отдельно, напротив центрального ряда, – возвышалось нечто большое и круглое. Этот предмет сразу привлек мое внимание, и я не сразу заметил в окружившей меня белизне, что на одном из двух кресел возле пятьдесят первого стола сидит кто-то в белом…
     Мои ноги подкосились, перед глазами все поплыло, и я бы, наверное, упал, если бы роботы не подхватили меня с двух сторон манипуляторами.
     – Я же говорил, не надо так неожиданно… – глухо прохрипел Улит.
     – К-кто там? – промямлил я. Язык тоже стал ватным, как и ноги.
     – Твоя невеста! – ответили роботы дуэтом, а Улит добавил: – Татьяна Морина!
     Я икнул, потеряв дар речи. В глазах моих, видать, тоже что-то замкнуло, как у Улита в минуты волнения, и я никак не мог сфокусировать взгляд. Но белое пятно впереди уже потянуло меня к себе, не обращая внимания на мои заплетающиеся ноги. Улит и Пу едва поспевали следом, все еще протягивая ко мне манипуляторы, но уже не дотягиваясь – передвигался я все-таки быстрее их, даже на ватных ногах.
     Приближаясь к столу я почувствовал, что в голове почти прояснилось, ноги перестали дрожать, язык обрел чувствительность, а глаза – прежнее зрение. И последние сделали это напрасно! За столом сидел обмотанный в белую простыню скелет! На костях и черепе еще сохранились куски иссохшей, заплесневелой кожи, но глазницы зияли черной пустотой, нижняя челюсть отвисла в мерзком оскале… И только густые, пепельно-серые волосы казались живыми, но подернутые пыльной изморозью.
     Я медленно повернулся к роботам. Их надраенные корпуса, казалось, вмиг потускнели от моего взгляда.
     – Я же говорил… – хрюкнул Улит, и окуляры его принялись вращаться, все набирая и набирая обороты. Я испугался даже, что линзы вылетят сейчас из креплений, и несчастный Улит лишится зрения. Поэтому орать я не стал. Сказал только:
     – Эх вы… Безмозглые! Бессердечные… – И пошел к выходу.
     – Постой, Мас, постой! – заверещал Пу, пытаясь ухватить меня манипулятором. – Постой, Масенький! Скажи, что мы сделали не так? Ведь мы так старались! Мы хотели, как лучше!
     Я остановился. А ведь они действительно хотели, как лучше! Они и правда старались! При чем тут мои роботы? Разве виноваты они, что мозги у них электронные, а сердец и вовсе нет? Разве не дарили они мне свою электронную, но такую теплую любовь и доброту все эти семнадцать лет? И я не смог уйти. Не смог разозлиться на них по-настоящему…
     – Ну, почему? Зачем вы это сделали? – простонал я.
     – Тебе нужно было вступить в брак, – затараторил Улит странным, почти живым голосом, и даже не скрипя. Окуляры его замедлили вращение, но все еще не могли остановиться. – Нужна была женская особь твоего рода-племени, незамужняя… Татьяна Морина отвечает всем этим параметрам…
     – Но она же мертвая! – не удержался и все-таки взревел я, грохнув кулаком по ближайшему столу.
     – Нигде не сказано, что невеста обязательно должна быть живой… – хрипнул Улит. Привычный голос снова вернулся к нему.
     – Где вы ее держали столько лет? – горько улыбнулся я, не в силах больше сердиться на своих дуралеев.
     – Там же, где и всех остальных, – подал голос Пу. – В помещении Главного Пульта Корабля.
     – Как?! – ахнул я. – Они все здесь?!
     – Мы не знаем, куда девали Экипажи мертвые тела своих членов, – скрипнул Пу. – И мы убрали всех в помещение, куда тебе не было доступа…
     Почему-то я никогда прежде не думал, куда делись тела погибших членов Экипажа… Мне казалось – раз человека не стало, значит все – нет его… Хотя и знал, конечно, что, умирая, человек не теряет тело. Да и картинки я в книгах видел с мертвыми телами, и видео… Я ведь и сейчас сразу понял, что передо мной скелет! Просто раньше я об этом не задумывался… А ведь моя мать, мой отец, мои родные, моя семья – они ведь тоже все здесь, на корабле! И я их могу сейчас увидеть!.. Стоп! А хочу ли я этого? Увидеть истлевшую кожу на костях, черепа с дырками глазниц? Может быть, лучше помнить их такими, как на видеозаписях – смеющимися, красивыми, живыми? Да, лучше так. Но на Главный Пульт все равно надо идти! Там я смогу узнать… Что? Не знаю. Но чувствую, что могу узнать и понять что-то важное.
     – Пойдемте на Главный Пульт! – сказал я и снова направился к выходу. Но Пу ухватил меня всё-таки за руку:
     – Постой, Мас! Попробуй хотя бы торт! Мы так старались!
     Я оглянулся на стол, стараясь не смотреть на «невесту». Так вот что стояло посредине стола! Торт! Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Моя семья… Они действительно любят меня! Они попытались устроить мне настоящий праздник! Ведь о тортах я только лишь читал в книгах и видел их на видео… Торт всегда казался для меня настоящим символом семьи – человеческой семьи!
     Роботы почувствовали перемену моего настроения и вновь нерешительно заблестели.
     – Только ты знаешь, Мас, – сказал Улит, – эта мука была последней… Осталось немного соли, шоколада и все…
     Я не сразу понял, что имеет в виду Улит, а когда понял – снова почувствовал, как подкашиваются ноги. Я рухнул в ближайшее кресло.
     – Ты хочешь сказать, что на Корабле кончились продукты?
     – Да, Мас, – поддакнул Пу. – Шоколада тебе хватит на пару недель, если питаться им одним. Соль в чистом виде не едят. Можно попробовать отварить остатки растений из Оранжереи, но…
     – Я скоро стану такой же, как она? – неожиданно захихикал я, кивнув в сторону мумии. – Вот тогда вы и устроите нам настоящую свадьбу! Обещайте мне!
     – Ты правда этого хочешь, Мас? – спросил Улит, вновь завращав окулярами.
     Я постарался взять себя в руки. Ноги все еще дрожали, но встать я смог. И даже пойти.
     – Пойдемте, друзья, пойдемте! – позвал я роботов. – На Главный Пульт! Торт буду есть после, маленькими кусочками. На неделю его должно хватить!
     Очутившись в помещении Главного Пульта, я растерялся. Я ожидал увидеть огромный зал, вроде столовой. На самом же деле комната оказалась чуть больше моей каюты, только круглой, с серыми, стеклянно блестящими стенами и круглым столом посредине. В помещении пахло затхлостью и тленом, хотя вентиляция исправно работала, – я чувствовал, как шевелятся волосы на затылке. А может, они шевелились от груды скелетов, сложенной у стены. Я старался не смотреть в ту сторону, но боковое зрение услужливо подсовывало в мозг фрагменты кошмарной картины – белое вперемешку с черным и серым.
     Я подошел к столу. Вокруг него разместились пять кресел. В поверхность стола были вмонтированы пять клавиатур. Посредине стола, напротив кресел, располагались пять экранов. На каждом экране был текст. На четырех из них – одинаковый:
     «Время старта с Земли: 05.12.2103 15:00:00
     Текущее время: 07.12.2379 09:35:11
     Аварийная автоматическая посадка произведена 06.04.2362 23:41:18.
     Повреждения:
     Двигательная установка – 56%
     Система безопасности (силовое поле) – 23%
     Система навигации и связи – 94%
     Система жизнеобеспечения – 48%
     Система внешнего обзора – 100%
     Система анализа и контроля – 79%
     Энергосистема – 12%
     Прочие системы исправны.
     Основные характеристики планеты (данные неполные в связи с низкой работоспособностью системы анализа и контроля): планета земной группы, сила тяжести – 1,2 земной, кислорода в атмосфере– 22%, азота – 70%, прочие газы – 8%., наличие биологической активности – присутствует».
     На пятом же экране мигала красная надпись:
     «ВНИМАНИЮ КАПИТАНА!
     Энергоносители разряжены до критического значения!
     Энергосистема переведена в аварийный режим работы.
     Энергопотребление всех систем корабля снижено до пороговых значений.
     Силовое поле будет отключено через 28 минут 11 секунд.
     Энергоснабжение прочих систем корабля будет отключено ориентировочно через 2 часа 15 минут.
     СРОЧНО ЗАРЯДИТЕ ЭНЕРГОНОСТЕЛИ!»

     …Племя

     Я стояла в длинной очереди и смотрела на Палец Бога. Он сверкал под лучами солнца в переливчатом коконе и указывал в небо – туда, откуда пришел. Когда это случилось, я была совсем маленькой, поэтому ничего не помню. Как жаль! По рассказам старших, на это стоило посмотреть! Раскололось небо, ночь стала днем, погасли звезды, и из трещины в небе показался Палец Бога. Он пылал, он ревел, и от рева его падали деревья, взлетали камни. Палец встал посередине озера, подняв воду и обернув ее вокруг себя. И никто не может подойти к Пальцу Бога – пленка воды окружила его радужным пузырем. Она кажется живой, когда касаешься руками – теплая, упругая, податливая… Но прорвать ее невозможно. Вблизи она даже не похожа на воду – ее почти не видно, только радужные переливы расходятся под руками…
     Жрецы тоже стерегут Палец Бога. Но мне кажется – Ему их помощь не нужна. Ему не нужна ничья помощь! Он сам пришел для того, чтобы помочь моему племени. Жрецы возносят Божеству молитвы, подносят приношения. Палец всегда молчит, но иногда выполняет то, о чем его просят Жрецы. Он дает дождь в засуху, солнце в непогоду, удачу на охоте, хороший урожай, богатый приплод. Порой он помогает и нам, простым людям племени. Но Жрецы пускают нас к Пальцу Бога лишь один раз в год – в День Свадеб. Поэтому так много передо мной свадебных пар. Считается очень важным попросить у Пальца Бога счастья и удачи в этот день – тогда и семья будет крепкой, и муж сильным и добрым, и жена веселой да работящей, и родятся здоровые, красивые дети.
     Солнце уже начало спускаться с Небесной Вершины, когда настала моя очередь. Я подошла вплотную к радужной пленке, широко раскинула руки и прижалась к ней всем телом. То, что попросила я у Пальца Бога горячим шепотом, было таким мелким, таким незначительным для племени – я почти не надеялась, что Божество меня услышит. Но то, что случилось… Теперь рассказ и об этом событии, наверное, будут передавать из поколения в поколение! Переливчатый пузырь лопнул под моим телом! Я упала на бывшее дно озера, ожидая, что потоки воды обрушатся на меня, занимая свое законное место… Но этого не случилось. И тогда я поняла, что Палец Бога услышал меня! Меня, такую юную, такую незаметную… Меня, с такой личной, с такой смешной просьбой! Ведь я попросила всего лишь красивого, сильного, доброго мужа.

     Елизавета, королева Англии, известна миру как жестокая и властная дама. Она и на даму-то не сильно похожа – некрасивое лицо, намазанное белой краской и напоминающее маску. Лысая голова, на которую напялен парик. «Незамужняя и неспособная к замужеству» - кидает свои обвинения в адрес Елизаветы знаменитый Стефан Цвейг в книге «Мария Стюарт». Елизавета представляется нам монстром, без замедления сносящим головы врагов, ведущим кровопролитные войны, дающим зелёную улицу королевским пиратам, разбойничающим на морских просторах.. О таких говорят – мужик в юбке.

     *******************

     Я родилась женщиной. Вернее, лучше сказать, что, родившись, я имела женские половые признаки. Женщиной в полном смысле этого слова я стала гораздо позже…
     Сначала я отличалась от орущих рядом голопузых соплеменников именно этими женскими признаками. Одень на нас трусы, и не поймёшь, кто есть кто. Но очень скоро я стала отличаться от носивших штанишки не только платьицем с рюшечками, но и женским поведением. Я играла с куклами, заботясь о них. Кутала пупсов в тряпочки, лечила и варила им кашу из песочка, сдобренного сорванной во дворе травой. Меня не привлекали шумные «мужские» игры мальчишек, их драки и «войны» на деревянных шпагах. Всегда держалась я в стороне от них, тихо и миролюбиво, укладывая своих кукол спать.
     - Настоящая женщина! – слышала я не раз брошенные в мою сторону реплики.
     Меня одевали в пышные юбочки, на голове устраивали невероятные причёски, с кучей белоснежных бантов, пеной возвышающихся надо мной и возвещающих о том, что я – настоящая женщина! Я радовалась этому обстоятельству и готовилась стать женой и матерью настоящих детей, похожих на моих кукол.

     К восемнадцати годам я окончила школу и поступила в университет. Я расцвела в полной красе. Мои вторичные половые признаки сформировались на полную катушку, выдаваясь и спереди, и по бокам. - Хороша девка! – констатировали соседи.

     Я одевалась в платья с глубоким вырезом, выставляя свои женские прелести на показ. Длинные пышные волосы распускала по плечам, зная, какое впечатление они производят. Я ждала своего героя. Мужчину своей мечты. Чтобы выйти за него замуж. Стать женой. Женой за мужем! Я хотела его любить. Рожать ему детей. Готовить ужины и ждать после работы. Нет, конечно, я училась и собиралась трудиться на службе. Но на первом месте в моих мечтах был ОН, сильный мужчина. Только рядом с ним, выполняя свои женские функции, я могла чувствовать себя настоящей женщиной.

     В студенческие годы мой страстный взгляд в поисках настоящего мужчины упал на Михаила с красивейшей гривой чёрных волос и потрясающей фамилией Грабарь. Он был сыном профессора из элитной семьи, живущей в сталинском доме с биде в ванной. Это было первое биде в моей жизни. Но, конечно, не оно произвело впечатление. Сам Михаил – отличник и член бюро комсомола, вызывал мои женские восторги.

     - Вот, настоящий мужчина, - думала я по ночам, мучаясь от бессонницы. Мы начали встречаться, и наши лёгкие отношения плавно перешли в достаточно близкие. Я чувствовала, что стою на пороге достижения своего счастья.
     - Выйду замуж за Мишу, рожу двоих детей… нет… троих… девочку назову… - детские, наивные мысли копошились в радостном сознании двадцатилетней молодой женщины.

     Вскоре во мне и правда зародилась жизнь. Меня стало тошнить. А грудь увеличилась на три размера. Тело окончательно превратилось в женское. С меня не нужно было больше снимать трусики, чтобы рассмотреть, что я - женщина. Я была счастлива!

     Миша, однако, жениться не стремился. Он стал вялым и растерянным. Говорил о том, что не готов взять на себя ответственность за семью. И что-то ещё в этом роде. Мне стало страшно.
     - Как же так… ведь я беременна, - размышляла я. - Миша хотел быть со мной. Он говорил совсем другие слова, когда уговаривал меня раздеться. Даже его родители посматривали на меня, как на возможную невестку. Ведь мы были вместе почти год. И все знали, что мы любим друг друга. Что же теперь делать? Как быть?

     На Мишу было жалко смотреть. Его красивые и умные чёрные глаза суетливо прыгали с предмета на предмет, но их хаотический ход никак не совпадал с моими глазами. Глазами, из которых бесконечными струйками бежали слёзы. Он, видимо, чувствовал, что виноват. Конечно, он же был из приличной семьи. Но ему было легче признать свою вину, чем решиться на брак.
     - Пойми меня, - отводя взгляд, произнёс Миша. Ещё вчера сильный мужчина, сегодня превратившийся в растерянного зайца.
     - Я тебя понимаю, - сказала я, слабая женщина с шевелящимся зародышем внутри.

     Всю ночь я думала над предложением сильного мужчины Миши сделать аборт. Он предлагал не только организовать врача, но и оплатить наркоз. Чтобы я не чувствовала, как из меня выскребают моего ребёнка. Первого и желанного, о котором я мечтала со своей детской песочницы. Предложение сильного Миши пугало слабую женщину. И к утру я решила, что рожу.
     - Ну, и ладно. Выращу одна.
     - Сумасшедшая, - кричала моя мама. – Миша не хочет ребёнка, он понимает, какая это ответственность. Вы же только заканчиваете учёбу. Нужно искать работу. А где жить?

     Всё звучало логично. Все эти умные вопросы задавал и Миша, и не находил на них ответа. Казалось, что выбора нет. Нет работы, а, значит, нет денег на ребёнка. Нет жилья. Не ютиться же в комнате его профессорской квартиры всего с одним биде на пятерых! Конечно, нет!
     - Я рожу… - тупо повторяла я. Хотя не знала ни одного ответа на все эти вопросы. Я же была просто женщиной. Слабой. Разве я могла найти ответы на такие сложные вопросы. Они раздавливали мою голову и я, как любая слабая женщина, отмахнулась от них. Я перестала думать об этом.

     Я стала радоваться своей беременности. Тихо, по-воровски. Поглаживая свой увеличивающийся живот. Соседи на лавочке у подъезда шушукались, когда я проходила мимо. Я понимала, что они осуждают меня - не вышла замуж, молодая, ветреная… Доносил ветерок отрывки их фраз.

     Летом я получила свой диплом. Мой живот, ставший тяжело носить, тем не менее, больших хлопот не создавал. На защите диплома, во всяком случае, это никак не сказалось. Первый год после родов дался мне нелегко. Жить я осталась у мамы. В однокомнатной хрущевке без биде. Днём приходила моя восьмидесятилетняя бабушка, которая люлюкала родившуюся правнучку. А я тем временем печатала на машинке, отстукивая двумя пальцами, простыни каких-то отчётов, взятой на дом шабашки. Вечером к делу подключалась вернувшаяся с работы мама. Она стирала пелёнки и подгузники, которые тогда не только стирали, но и гладили. Нам всем было нелегко. Что вы хотите, что можно ожидать от слабых женщин?

     Через три года жизнь встала на рельсы. Я устроилась на работу. Днём с малышкой сидела бабушка. Девочка словно понимала ответственность ситуации, и вела себя спокойно. Во всяком случае, бабушке вызывали «скорую» по поводу подскочившего давления всего пару раз.
     Когда дочка пошла в первый класс, я уже открыла один из первых в городе кооперативов, обучающих желающих выучить английский. Какой бизнес могла раскрутить я, выпускница педагогического института? Да ещё слабая женщина…

     Правда, справедливости ради, к этому времени слабой я уже себя не чувствовала. Приходилось решать много вопросов, требующих твёрдости и деловитости. Стать деловой и твёрдой было нелегко. Внутри меня шла постоянная борьба. Вечная бабья жалость ко всем и всему. С необходимостью быть твёрдой. Иначе я рисковала остаться на дне. Но мне хотелось доказать себе, своей дочери, маме… всему миру, что я могу воспитать ребёнка одна. И не нужно искать ответы на вопросы, если ты носишь под сердцем плод. Нужно рожать и жить.

     К тридцати годам я уже стала руководителем хоть и небольшой, но не плохо идущей фирмы. Мои внешние очертания немного деформировались. Я больше почти не носила юбок. Широкие брюки оказались куда удобнее, особенно при вождении машины, которую я купила, чтобы повсюду успевать. Волосы я давно обрезала. Они вечно мешались, и уход за ними отнимал слишком много времени. Только на сушку этой копны уходило два часа. Теперь у меня была короткая стрижка, которая просыхала, пока я шла из ванной в кухню. Косметику я тоже выкинула. И только по большим праздниками проводила щеточкой по щекам, придавая им цвет. Да пару мазков губной помадой, и то скорее для того, чтобы губы не обветривали.

     Но вечерами мои женские половые признаки всё ещё продолжали проявлять себя. Женские гормоны требовали мужской руки. Однажды мне встретился ОН. Случайно. На улице. Я шла, как всегда, ни на кого не глядя, думая о своих проблемах. Вдруг идущий мимо парень небрежно толкнул меня, и я уронила сумку, из которой торчали папки с документами. Бумаги рассыпались по асфальту. Я стала собирать и заметила, что мужчина помогает мне. Когда мы всё сложили, он пригласил меня выпить чашечку кофе. И я согласилась.

     Его звали очень просто. Пашей. И фамилия у него была простая – Збруев. И сам он был простым русским парнем. Высокий, крепкий, сильный. Он пришёл ко мне домой и у меня сразу перестал капать кран на кухне, больше не скрипела дверь в ванной, и стал раскрываться диван для гостей. Я вдруг вспомнила, что раньше была женщиной. Я распушила немного отросшие волосы, нашла случайно закатившуюся в дальний угол полочки тушь, отыскала юбочку.
     - Ты с ума сошла, - сказала моя мама, увидев предмет моего интереса. – У тебя своих проблем мало?
     - Ты ничего не понимаешь, - огрызнулась я. – Паша – настоящий мужчина. Пусть простой рабочий. Но сильный. И за ним я буду ЗАмужем!
     Первый слог я выкрикнула маме в лицо, чуть не хлюпнув слюной.

     Паша поселился у меня. Вскоре оказалось, что предприятие, где он работал, закрыли. И он остался без работы. Он лежал целыми днями на диване для гостей, который теперь раскрывался лёгким движением руки, и смотрел телевизор. Однажды я его аккуратно спросила:
     - Пашенька, а как… насчёт работы? Есть новости?
     Он разнервничался, стал кричать, что я нелюдь. Что человек, мол, потерял работу, а его вместо того, чтобы поддержать, толкают в спину. В общем, я долго успокаивала разнервничавшегося Пашу. И обещала не быть свиньёй, а помочь ему с работой.
     На следующий день я стала методично обзванивать объявления в поисках места, где могли бы заинтересоваться моим Пашей. Иногда мне везло, и я радостно кричала с порога:
     - Паша, завтра тебя ждут. Звучит всё отлично!
     Паша нехотя шёл представляться, но ему почему-то отказывали. Он расстраивался и всё больше впадал в депрессию. У меня снова стал капать кран на кухне, скрипела дверь в ванную, но Паша не обращал внимания на такие мелочи. Ведь человеку было плохо! И я должна была понимать это своим слабым женским умом.

     Я весь день работала, а вечерами готовила кушать – Паша любил свежие котлетки, прямо со сковородочки. Помогала дочке с уроками. Оплачивала счета. И успокаивала Пашу после очередного отказа в получении рабочего места.
     В конце концов, он устроился. Жизнь, казалось бы, начала налаживаться. Но тут однажды Паше показалось, что я вечером пришла домой позднее обычного и в возбужденном состоянии. Он опять расстроился, заподозрив меня в измене. Расстроенный Паша ушёл, хлопнув дверью, отчего штукатурка посыпалась на мою красиво выложенную причёску. Паша напился с каким-то старым знакомым и стал буянить. Когда его пытались утихомирить подоспевшие милиционеры, досталось и им.
     На следующий день, с трудом найдя Пашу, я под расписку получила его и привезла домой. Он был потерян и растоптан. Пришлось его утешать и даже нанять психолога, чтобы снять стресс после пребывания в отделении. Я чувствовала свою вину. Ведь это из-за меня он напился.

     Потом Пашу снова уволили. Потом он снова напился. Потом он разбил соседям машину. И мне пришлось оплатить ремонт. В общем, однажды я почувствовала, что мои слабые женские плечи больше это вынести не в состоянии. И я стала искать квартиру для Паши. А куда ему было уйти?
     - Где жил этот бездельник раньше? Откуда он у тебя появился, пусть туда и убирается, - резонно негодовала мама.
     Её вопросы, как всегда, были логичны. Но я не знала на них ответа.
     Паша плакал, говоря, что без меня не проживёт. И думаю, его переживания были искренними.
     - Как он будет жить дальше? Кто ему поможет? – мучилась я по ночам, понимая, что тянуть его дальше не смогу. Но и выставить на улицу тоже не поднимется рука.
     В конце концов, я нашла ему очередную работу, сняла небольшую квартирку и обещала, что мы останемся друзьями, и что я буду ему помогать, если у него будут проблемы. Вздохнув, я осталась одна.

     Недавно мне исполнилось сорок. Мужчины давно не интересуют меня. Даже гормоны помалкивают, не вызывая волнения в животе. Моя фирма разрослась. Теперь в моём подчинении целый штат сотрудников. Мы уже учим не только английскому, но и другим языкам, и делаем переводы. Теперь я сижу за своим рабочим столом с кучей телефонов и даю указания подчинённым. Волосы я подстригла до состояния ёжика. Теперь уже их не надо расчесывать вообще. Зимой ношу брючные костюмы. Летом… тоже. Дочка окончила школу и поступила в столичный университет, чему я очень горжусь.
     - Вот, а кто-то настаивал на аборте, - с удовольствием подумала я, любуясь дочерью в воздушном выпускном платье. – Воспитали. И без биде.
     Я уже не вожу машину. У меня есть шофёр. И громкий, поставленный, командный голос.

     Вдруг у меня не наступили месячные. Пришлось пойти к врачу.
     - Беременность исключена, - сообщила я, зайдя в кабинет. – Так что не теряйте времени, ищите причину в другом… - дала я указания по привычке.
     Врач взяла кровь и обещала перезвонить.
     - Вы знаете… - услышала я писклявый голосок своего гинеколога, - дело в том… - не решалась она сказать.
     - Не тяните, говорите… Жить буду? – подтолкнула я нерешительную врачиху.
     - Дело в том, что анализ показал… у Вас абсолютно отсутствуют женские гормоны. Месячные у вас не ожидаются…
     Я положила трубку, не дослушав.

     - Вот те бабушка и юрьев день! – пронеслось в голове.
     Я подошла к стене, на которой висело большое зеркало. И заглянула в него. С зеркала на меня смотрел мужчина.
     Мужская стрижка, тёмно-синий костюм в полосочку, строгая белая рубашка, туфли без каблука.
     - Вот… - проговорила я и подавилась вырвавшимся из горла звуком. Это был мужской звук. Глухой баритон.

     Я перевела взгляд на полку, где стояли книги, и увидела запылившуюся фотографию. Симпатичная молодая женщина весело позировала невидимому фотографу. На ней было платье с оборкой и глубоким вырезом. Пышные волосы рассыпались по плечам. Она смотрела в объектив и видела перед собой сильного мужчину. Она так хотела его найти. Хотела быть слабой женщиной. За ним. За сильным мужчиной. Это было так давно…

     - Теперь я сама стала мужчиной. И, похоже, сильным, - немного растерянно подумала я, глядя в зеркало.

     ************************

     Мне вспомнилась Елизавета, королева Англии… Этот мужик в юбке. Была ли она рождена такой безжалостной? Справедливы ли обвинения Цвейга в том, что она была не способна к браку? Полистав документы, обнаружилось, что… молодая Елизавета была, отнюдь, не дурнушкой, а симпатичной девушкой, с роскошными рыжими локонами. Она бегала по полю со своими подругами, а волосы развевались, украшая её. Лорд Роберт был большим увлечением будущей королевы. Поглядывая на него, она, возможно, представляла симпатичного лорда своим супругом. Позже, когда она получила трон, вопрос о замужестве встал с новой силой. Советники убеждали Елизавету в один голос – ты женщина, при том совсем юная. Слабая женщина. И тебе нужна поддержка в виде сильной мужской руки. Только брак спасёт тебя и Отечество. Елизавета верила седым старцам. Она хотела выйти замуж. И не только потому, что это нужно было Англии. К ней прибыл жених - весёлый французский дофин. Сердце молодой Елизаветы разрывалось между любимым Робертом и не очень приглянувшимся дофином. Она ещё была женщиной…
     Потом оказалось, что «сильный» мужчина, прибывший свататься из Франции, в домашней обстановке носит женские платья, истеричен, развратен и в качестве фаворитов имеет молодых юношей. А Роберт, её обожаемый лорд, предал её…
     Думаю, что в этот момент Елизавета стала превращаться в того монстра, который вошел в историю под её именем. Получив удар за ударом от тех, от кого она ожидала поддержки, королева сбрила свои великолепные золотые кудри, намазала лицо белой краской, надела парик… Елизавета поставила крест на себе, как на женщине. Она больше не улыбалась мужчинам, став одним из них. А в невесты себе выбрала Англию, которой управляла сильной мужской рукой сорок лет, превратив ту в богатейшую, процветающую страну.

     Когда раздался дребезжащий звон старого будильника, Фёдор Полунин не спешил вставать. Он лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к агонии своего механического сверстника. Вставать из нагретой постели в нетопленный дом, умываться холодной водой, наблюдая в зеркале, как пар выходит изо рта, не хотелось. А идти на работу надо было, идти в школу мимо перекосившегося деревянного забора, на котором свежей белой краской сияла гадость «ПОЛУНИН ИЗНАСИЛОВАЛ РЕБЕНКА».
     Гадость обнаружилась вчера утром.

     Он все же нашел в себе силы встать навстречу серому квадрату окна, не сразу нашел тапки, да еще перепутал левый с правым и так шёл умываться. Подогревать воду и растапливать печь не стал. На кухне потом долго стоял над холодной сковородкой, ожидая готовой яичницы. А когда сообразил, что не включил газ, в сердцах ругнулся и бросил сковороду в угол плиты. Ограничился стаканом кефира с куском батона.
     Он сидел в углу кухоньки и медленно жевал тугой хлеб. Об его ноги терся рыжий кот Федосей, выгибая спину, а Полунин размышлял – как жить дальше?

     Фёдор Степанович Полунин прожил на свете 53 года, никуда не выезжая из Угробинска, в котором же и родился, в котором же и окончил единственную школу. В этом же унылом заведении и началась его трудовая деятельность рядового библиографа. Свою квалификацию он повышал заочно в библиотечном техникуме близлежащего города Живчикова. После окончания обучения Федор Степанович еще долго надеялся, что его сделают старшим библиографом, но этого не случилось. «Работать локтями» Полунин не умел.
     В школьной библиотеке было всего четыре работника – Иветта Серафимовна, заведующая, заслуженный работник культуры обслуживания Угробинска (74 года, вислый нос и глаза обиженного спаниеля); Елена Николаевна (52 года, единственный комплектатор и редактор в одном лице, старая дева с пухлыми розовыми ручками и такими же щёчками); Роза Самуиловна (65 лет, старший библиотекарь на выдаче книг и старший библиограф, жилистая «рериховка» с ежеутренней трехкилометровой пробежкой босиком в любую погоду) и он сам, Федор Степанович (53 года, библиограф, аденома простаты и шпоры на ногах). Вот и весь контингент школьной библиотеки.
     Фонд ее насчитывал две тысячи старых книг и газет, среди которых выделялись Энциклопедия Брокгауза и Эфрона, собрание сочинений Иосифа Сталина, весь Маркс-Энгельс-Ленин и 250 экземпляров «Малой земли» Леонида Брежнева. Новая литература уже не приобреталась – бюджет на школьную библиотеку отчислялся крохотным и шёл только на зарплату работникам.

     Полунин остановился возле гадости на заборе, потрогал краску – распыляли аэрозолем, вздохнул, прижав сильнее к груди тощий дерматиновый портфель, которым словно оборонялся и, обогнув забор, пошел по ступенькам в школу. По привычке он начал считать ступеньки, которых было десять, но на седьмой запнулся и поднял голову – перед ним, сжав душистые пальцы в замок, высился директор школы – Яков Михайлович Смердин.
     - Сегодня, - ржавым голосом сказал директор, глядя поверх его головы, - в два часа в актовый зал! Будет экстренное заседание по вашему вопросу!
     Полунин безмолвствовал, мучительно решая, с какой стороны обойти начальника. Он смотрел на аккуратный розовый маникюр смердинских пальцев и тихо впадал в отчаяние.
     - Вы оглохли, Полунин?!
     Директорский окрик встряхнул Федора Степановича, он послушно кивнул, качнулся в правую сторону и, досчитав еще четыре ступеньки, вошел в школу.
     Десятки детских глаз с любопытным страхом проследили его путь в библиотеку…

     - Мне очень неприятно, - сразу сказала Иветта Серафимовна, стоя в читальной комнате со скрещенными руками на груди, - но собрание уже назначено. Мы вам звонили, хотели морально подготовить вас, но телефон молчал.
     - Я отключил.
     Полунин ни на кого не смотрел, только сдернул с головы остроконечную мятую шляпу, обнажив курчавую плешь.
     - Это какой-то кошмар! – прошелестела Елена Николаевна, подойдя к кафедре со стопкой книг, и пухлые щёки ее порозовели еще сильнее.
     - Мы сочувствуем вам, - кивнула ему Роза Самуиловна, опустив на кончик носа большие очки. Протянула ему какую-то тетрадь.
     - Здесь все приемы по релаксации. Медитируйте каждый день и стресс пройдет.
     - Спасибо за сочувствие, - бормотнул Полунин, схватил тетрадь и юркнул в свой угол между шкафами. Там стоял его стол со стопками разлинованных библиографических карточек, два ящика из картотеки статей и вырезки для тематических папок.
     - Сочувствия мало, - за его спиной уже стояла директорша, - надо выяснять, кто это сделал.
     - Безобразие, - поддакнула Елена Николаевна.
     - Мне всё равно, - бормотнул еще тише Полунин, сел на свой стул и придвинул к себе вырезки. Черные буквы запрыгали у него перед глазами, кружась в безумном хороводе.
     - И в таком состоянии вы ещё можете работать? - булькнула Елена Николаевна, розовея лицом между книжными полками.
     - А что делать, - пожал плечами Полунин, не поднимая головы. Буквы прыгали, складываясь в надпись: «ПОЛУНИН ИЗНАСИЛОВАЛ РЕБЕНКА».

     В два часа Федор Степанович вошел в актовый зал, где уже сидели сотрудники школы. При его появлении шум стих. Иветта Серафимовна сочувственно улыбнулась Полунину, но он не прореагировал. Ему заложило уши, и он не слышал даже собственных шагов. Он считал половицы, бочком продвигаясь к указанному ему стулу и сел, сжав коленки. «Двадцать вторая половица, двадцать вторая, двадцать вторая», стучало в голове. А он еще увидел свои дрожащие руки, протертую ткань штанов, ободок грязи на обуви, по четырнадцать дырочек для шнурков на каждом башмаке…
     - Итак, - встал директор, кончиками ароматных пальцев держа перед собой лист бумаги, - перед нами стоит повестка дня «Полунин изнасиловал ребенка».
     - Я никого не насиловал, - вскинулся побледневший Федор Степанович, но стушевался под грозным взглядом директора.
     - Мы должны решить три задачи! – продолжил Яков Михайлович, - первая – какого ребенка изнасиловал Полунин?
     - Я никого не насиловал, - не поднимая головы, простонал Федор Степанович, а в голове стучало «двадцать вторая, двадцать вторая».
     - Не перебивайте меня! – отрезал Смердин, - вам будет дано последнее слово.
     Он раздраженно встряхнул бумагу, вчитываясь в строчки.
     - Итак, какого ребенка изнасиловал Полунин – мальчика или девочку? Вторая задача – когда ребенок был изнасилован и в какой форме!
     - Какой ужас, - прошептала Елена Николаевна и быстрее задвигала вязальными спицами - нитка за ниткой росли мужские носки.
     Елена Николаевна еще с первого класса была неравнодушна к Полунину, и всё надеялась на ответное чувство. Но годы шли, они вдвоем старели, а он молчал. Елена Николаевна, правда, ничем не обнаруживала своей страсти. Только с каждым годом росла в ее шкафу стопка связанных сине-белых в вертикальную полоску носков, а она все не решалась ему их подарить – откладывала. Ждала Случая!
     Она украдкой бросала взгляд на его греческий профиль с загнутыми ресницами и старательно отгоняла думу о том, кого он мог изнасиловать? Мальчика или девочку? Лучше девочку – это все-таки нормальнее. Пусть скажет – «девочка сама попросила» - и все успокоятся. А он сядет в тюрьму, и она будет ездить к нему с новыми шерстяными вещами. И только тогда он поймет, какая редкая женщина все эти годы была рядом с ним.
     - Третья задача – по какой статье возбудить уголовное дело! – наконец заключил Смердин.
     Он обвел глубоко посаженными бесцветными глазками крохотную аудиторию школьного Олимпа. Слева от него в президиуме сидел его юный заместитель Матфей, чьи классические брюки в белую полосочку не скрывали внушительных мужских достоинств.
     Первые ряды аудитории в зале занимала вся библиотека в ее женском составе. Два завуча – Вера Степановна и Наталья Николаевна, соревнующиеся между собой пышнотой искусственных шиньонов, – сидели в противоположных углах третьего ряда. Вечно хмельной завхоз Петрович дремал у входной двери. Главбухша Нина Ивановна в черном сюртуке с галстуком в черный горошек, активная иеговистка, сидела в президиуме справа от Смердина. В последнем, пятом ряду, сидел сорокалетний физрук, Никита Константинович, фрондирующий гомосексуалист, хотя его на собрания никогда не приглашали.
     Смердин бросил взгляд на Полунина - тот сидел мокрой птицей в углу и был виден его классический профиль, раздражавший Смердина больше самой необходимости разбирать его дело. «Нашелся тут Диоген», директор отвернулся и кивнул Матфею:
     - Начинай!
     Матфей встал, тщательно стряхнул с брюк воображаемые пылинки и, откинув изящным жестом густую прядь волос со лба, вышел к кафедре:
     - Третьего апреля на заборе средней школы № 1 города Угробинска появилась надпись «Полунин изнасиловал ребенка», бросающая тень на светлую жизнь школы, ее прошлое, настоящее и будущее.
     Полунин еще ниже опустил голову и сжал руки между коленями – меньше дрожали. Он не мог понять, в чем его могут обвинять, но уже было поздно!
     - Возникает ряд трудновыполнимых задач, положительное решение которых все же возможно лишь при полном и добровольном признании Фёдора Степановича Полунина, библиографа нашей библиотеки.
     Матфей вскинул голову от стопки бумаг и строго посмотрел на Полунина. Он презирал этого закомплексованного, по его мнению, урода, не сумевшего построить нормальную жизнь. «Его пример – другим наука, в частности – мне», подумал Матфей, и, еще раз вскинув голову, продолжил:
     - Чистосердечное признание коллеги Полунина снимет отчасти позор с нашей школы с ее традициями любви и нежного педагогического отношения к ученикам.
     - Что мы и демонстрируем, - раздался насмешливый голос с последней скамьи, и Матфей узрел физрука, улыбающегося своей сатанинской ухмылкой.
     Матфей промолчал, ибо в свое время побывал в объятиях этого неуемного гимнаста, перейдя из них в спокойную постель Смердина. Ложе директора приносило больше дивидендов двадцатитрехлетнему Матфею, чем узкая койка обыкновенного учителя физкультуры.
     - Здесь не место для шуток, - мягко осадил физрука Смердин и нежно кивнул Матфею.
     - Итак, - приободрился Матфей, - три задачи, поставленные нашим глубокоуважаемым и мудрым руководителем Яковом Михайловичем, мы должны решить сегодня. Позволю себе их повторить. Какого ребенка изнасиловал Полунин - мальчика или девочку? Когда ребенок был изнасилован и в какой форме? По какой статье возбудить уголовное дело в случае отказа Фёдора Степановича дать чистосердечное признание коллективу школы!
     Смердин зааплодировал, и вслед за ним захлопала аудитория. Создалось ощущение, что шла прямая трансляция ток-шоу «Маленькая стирка». Матфей зарделся, стал раскланиваться в стороны как дрессированный попугай, скомкав от волнения бумаги, потом, одумавшись, резко остановился и буркнул в микрофон:
     - Слово предоставляется Фёдору Степановичу Полунину.
     Полунин сидел в той же позе, только уже раскачивался сильно взад-вперед. Руки между колен, опущенная голова, бормочущие что-то губы, сведенные носками друг к другу старые ботинки. «Полунина изнасиловал ребенок», - стучало теперь в его воспаленном сознании, - Полунина изнасиловал ребенок, Полунина…». Он вздрогнул и поднял голову.
     - Господин Полунин! – кричал Смердин и стучал кулаком по столу, - мы ждём вас! Не заставляйте нас ждать! Тайм итз мани!
     - Да, - тихо сказал Полунин, встал и поплёлся к кафедре.
     - Что я могу сказать в свое оправдание? - качнулся к микрофону Полунин, и динамики загудели, - ничего…
     У Полунина закружилась голова – напротив него, на задней стене зала, бронзовел профиль Ленина и кумачом горело уже ни к кому не «переходящее» знамя побед и свершений. По стенам висели фотографии выпускников школы, и Полунину казалось, что они и есть настоящие его слушатели. Внизу же сидели призраки, с которыми он провел всю свою жизнь. Страшно!
     - Я окончил эту школу, работаю здесь всю свою жизнь скромным библиографом и никакого тесного отношения к нашим детям не имею. Мало того, что не имею, но и не испытываю к ним никакого влечения, ибо это дети.
     - Но вы неженаты, Полунин, - откинулся на стуле Смердин и вскинул подбородок, - вам, если судить по документам…
     - Пятьдесят три года, - подсказал услужливый Матфей.
     - Вот, - кивнул головой директор, - пятьдесят три года, а вы до сих пор неженаты. Это наводит на мысль о наличии у вас других пристрастий.
     Смердин с яростью посмотрел в конец зала, где тонко хохотал физрук.
     - У меня другие пристрастия, - густо покраснел Полунин, - здесь вы правы – я библиофил.
     Он поцарапал полировку кафедры, посмотрел в окно, в его глазах дрожали слезы.
     - Книги и пластинки – вот моя любовь, которую трудно разделить с женщиной, даже если бы и довелось такую встретить.
     Громко зазвенела сломанная спица в руках Елены Николаевны, и на указательном пальце ее появилась капля крови.
     - Когда я умру - останутся книги, останутся пластинки, которые неизвестно к кому попадут… Мне бывает страшно…
     Тут Полунин повернулся в сторону Смердина и, дрожа искаженным лицом, выкрикнул:
     - Вот уж вам мои книги никогда не достанутся! Мои книги только для человека с чистой душой и чистыми руками! А вы сами холосты уже полтинник, зато вот Матфея растлили и растлеваете до сих пор! И вон Никиту держите при школьном спортзале, а он в душевой после занятий среди третьеклассников расхаживает, в чем мать родила, и им мылом спинки моет! И не только спинки!
     - Полунин совсем чувство меры потерял, – прошуршало волной по залу и дробно хохотал физрук, еще сильнее хлопая себя по коленкам.
     Даже завхоз проснулся, недоуменно глядя на сцену. Смердин начал медленно подниматься, багровея лицом, а Полунин, обратив отчаянный взгляд в аудиторию, прошептал:
     - Я ни в чем не виноват – не казните меня, пожалуйста.
     И, быстро засеменив ногами, выбежал из актового зала. Хлопнула дверь, все молчали, Смердин стоял с красным лицом, и всё хохотал в углу физрук.
     - Что записать в протокол? – услужливо спросил Матфей, подняв шариковую ручку над чистым листом.
     - В протокол, - прогремел Смердин, повторяя слова своего любимчика, - запишем: «библиограф библиотеки школы номер один города Угробинска Полунин Фёдор Степанович отказался дать чистосердечное признание перед своим коллективом и дело об изнасиловании им ребенка передается в руки правосудия».
     - Но ведь он и не мог никого изнасиловать, - вдруг возмущенно брякнула Роза Самуиловна, - это не в его характере. Надо же психологию учитывать! К тому же позволю себе нетактичное замечание…
     Она обвела взглядом присутствующих:
     - По-моему, он никогда и мужчиной не был.
     - Да как вы смеете! - сломалась вторая спица в руках Елены Николаевны.
     - Дорогая, - кисло улыбнулась «рериховка», - ну уж не вам об этом судить.
     Хохот в углу зала перешел в ржание. Все обернулись.
     - В чем дело, - металлическим голосом осведомился Смердин, - вы ведёте себя, Никита, некрасиво.
     - Пусть, пусть, - замахал Никита рукой, - а ваш Полунин и писает как женщина - сидя…
     И заржал уже во весь голос. Легкая усмешка промелькнула на губах Смердина и тут же исчезла. Он обернулся к Матфею:
     - Это не для протокола.

     Полунин плёлся домой, забыв портфель и нелепую остроконечную шляпу, остановился возле забора и потрогал пальцем надпись – «ПОЛУНИН ИЗНАСИЛОВАЛ РЕБЕНКА» - стойкая краска. Чтобы эта гадость исчезла, надо красить почти весь забор, это сорок четыре с половиной доски, а Смердин денег не даст, значит, надо покупать краску на свои деньги, а их нет - зарплату задерживают второй месяц. Вздохнув, он пошел дальше, стараясь идти ближе к домам и быть незаметнее. Ему казалось, что весь Угробинск смотрит на него и показывает пальцем. Он вздохнул – идти надо было далеко, туда, где начинались частные дома, а в одном из тупиков, в самом конце, стоял его собственный. С прохудившейся крышей, с небеленой верандой, кривой калиткой и тусклыми окнами, где на подоконнике одного из них его всегда ждал древний рыжий кот Федосей.
     Полунин шёл к своему дому, тёплому умными книгами и виниловыми пластинками с классической музыкой, и в голове его почему-то зазвучала соната Баха для скрипки и чембало.
     Его кто-то толкнул, извинившись, но Полунин не обратил внимания – он был весь в музыке.
     Он машинально зашел в свой двор, даже не замкнув калитку. В доме он не снял обуви, прошел сразу на кухню, не включая света и где, радостно мурча, выгнул спину Федосей. Полунин погладил кота, придвинул табурет и сел возле окна. Перед окном набухала белая сирень. Увидит ли он ее во всей красе? Полунин вздохнул.
     Надвигался вечер.

     ***

     Возле калитки полунинского дома остановилась Елена Николаевна. Она тяжело дышала пухлой грудью, а правую руку оттягивала тяжелая сумка. В сумерках идти было трудно и страшно – в конце тупика должен быть дом Полунина. Но там была чернота – ни одно окно не горело. Елена Николаевна поставила сумку на землю, давая отдых руке, и тронула калитку – та со скрипом открылась. С гулко бьющимся сердцем она потопала по тропинке к дому. Входная дверь дома была также гостеприимно отомкнута.
     - Полунин, - прошептала Елена Николаевна, - Федор Степанович… Вы меня слышите?
     Елена Николаева заколебалась, идти ли дальше. А вдруг он спит после тяжелого дня? И что она ему скажет? Что делает в такой неприличный час у постели с мужчиной?
     Вдруг Елена Николаевна закричала – мимо нее, задев пушистым хвостом ноги, из дома стремглав бросился рыжий кот.
     - Господи, - простонала женщина и положила руку на сердце.
     Ей было страшно – она была первый раз в доме Полунина! Только бы он не отверг ее! Только бы понял ее уникальную любовь! Он все поймет – он же такой умный! И простит ее вторжение в его одухотворенную жизнь. Ах, Господи, она готова каждый день возить ему передачи в тюрьму, только бы не отогнал от себя, только бы позволил любоваться собою, ах! Нет, она правильно сделала, что пришла! Надо всё-всё ему рассказать, всё, до последнего дня, и он простит!
     - Федор Степанович, - еще раз прошептала она, - вы не спите?
     Она щупала стены в поисках выключателя и, наконец, нашла что-то похожее на кнопку. Она нажала на нее и увидела Полунина.
     Он висел на бельевой веревке, прикрепленной к крюку на потолке, отчего лампа горела из-за его спины. Его лицо было перекошено, вздуто и казалось синим. Почти вылезшие из орбит глаза, казалось, возмущённо смотрели на нежно-розовую Елену Николаевну.
     - А, - хотела закричать Елена Николаевна, но голос пропал, и звук булькнулся куда-то вниз.
     Женщина бросилась вон из дома, возле калитки задев собственную сумку, из которой рассыпались вязаные носки. Одни носки в сине-белую полоску.
     Елена Николаевна бежала по темной улице, беззвучно крича и размахивая толстыми ручками. Потом остановилась, жадно глотая воздух и ручьи слёз, и вспомнила, что на работе, в последнем ящике её стола, под стопкой бумаг спрятан аэрозольный баллончик белой краски. Надо от него избавляться!
     - Надо, - качнула головой Елена Николаевна, еще глубже вдохнула ночной воздух, слизнула соль с губ и еще тише, но настойчивее добавила, - завтра же!

     2003

     Вы не поверите: я, в свои семнадцать неполных (но и вовсе не худых!!!) лет, не люблю Новый Год... Я совершенно не страдаю от магии чисел. Ну что с того, что сегодня ровно в полночь одна цифра сменит другую? Мне от этого ни холодно и ни жарко. Уж такова зима в Израиле... Впрочем, когда мы еще жили в России и зима была зимой, а не жалкой пародией на ленинградский сентябрь, я точно так же не жаловала этот всенародно любимый праздник. Наверно, именно это слово «всенародно» вызывало у меня решительный протест. А как же я? Кто посмел говорить от моего имени – я никого не уполномачивала! И никто меня не спросил, вероятно, предполагая мой ответ... А раз так, вот вам! Я не люблю, а значит не весь народ! Эра единогласия давно прошла. Но я уже не принадлежу к тому народу, так что может теперь и вправду всенародно?
     Надо сказать, что папа всегда меня понимал, такой уж меня редкий папа. Он запросто читал мои мысли, и иногда, когда мама устраивала мне очередной допрос, плавно переходящий в разнос, он отвечал на мамины вопросы за меня, всячески выгораживая любимую дочь. Это приводило маму в настоящую ярость, и она набрасывалась на отца, мужественно сносившего ее наскоки, пока мамина энергия не иссякала, и она не замирала в его объятиях...
     Так вот, в нашей маленькой семье Новый Год любила только мама. Мы же с отцом не перечили ей в этом, хотя никакого договора на эту тему между нами не существовало. Мама покупала елку (доставлял ее домой, конечно, папа), она же покупала елочные игрушки, которыми затем сама и украшала ее. Пекла пироги и приготовляла новогодний салат тоже мама. Мы же с папой совершали набег на магазины и покупали подарки для всех членов семьи, и, когда мама вручала мне новогодний подарок, папа от души наслаждался этим маленьким театральным представлением: ведь мама не догадывалась, что этот подарок покупала я (на папины деньги, разумеется), а я разыгрывала, и, судя по всему, совсем недурно, радость и удивление, как это маме удается всегда угадывать мои желания!
     Но и это уже в прошлом. Ведь здесь, в Израиле, 1 января – обычный рабочий день. Маме надо в полшестого вставать на работу. Мы уже не покупаем елку и не готовим праздничную еду. Единственным новогодним атрибутом остается телевизор, который в новогоднюю ночь поступает в полное мамино владение. Мама дожидается боя курантов, слушает поздравление президента, целует нас, и мы отправляемся спать еще в старом году, ведь у нас всегда на один час меньше, чем в Москве...
     Вот и в этот Новый Год я отправилась спать в начале двенадцатого и сразу уснула.
     Я ворочалась на кровати, которую мы приобрели в первые дни приезда в Израиль. Она была столь узкой, что я иногда больно ударялась руками и ногами о ее деревянные края... Наконец я нашла подходящую позу и погрузилась в сон.
     Мне приснилась новогодняя сказка: я сидела в удобном мягком кресле, одном из тех, что когда-то были у нас в Питере, а передо мной стоял Дед Мороз. В одной руке он держал мешок с подарками, а другой копошился в нем. Время от времени он вынимал из мешка различные предметы и протягивал их мне. Эти предметы совершенно не интересовали меня, и я пыталась их взять только из вежливости. Но, как только я начинала движение руки в сторону очередного подарка, Дед Мороз разжимал пальцы. Подарок при этом не падал, а как бы уплывал от меня, словно все это происходило в состоянии невесомости, а затем быстро исчезал... Так продолжалось довольно долго, и я подумала, что подарки в мешке никогда не иссякнут.
     Но вот Дед Мороз достал из мешка предмет, который я сразу узнала! Да, ошибки быть не могло! Это именно те часы, на которые я вожделенно смотрела каждый день, возвращаясь из школы! Они были выставлены в витрине магазинчика на углу улиц Герцля и Ротшильда. Пару месяцев назад я потеряла часы, и мама дала мне свои старые, которые мне жутко не нравились... Я мечтала о новых часах, но, зная, что папу недавно уволили с работы, даже не заикалась об этом. Но это не мешало мне наслаждаться часами, красующимися в витрине и имеющими столь необычную форму: их корпус представлял собой маленькую скрипочку, и я воображала себе, как каждый час откуда-то появляется смычок, и часы начинают издавать дивные звуки. При этом каждому часу соответствует своя мелодия, так что время можно узнавать на слух... Все было в этих часах прекрасно, все, кроме цены... Она же была ужасна в своем уродстве – состояла из трех противных цифр и представлялась мне огнедышащим трехглавым драконом, денно и нощно сторожащим прекрасного царевича, который по праву должен принадлежать мне. Я мечтала, что когда-нибудь хозяин магазина разорится, и в витрине появится большая красивая табличка с надписью «РАСПРОДАЖА». А иногда я мысленно подкрадывалась ночью к витрине с ломиком в руках...
     Именно эти часы протягивал мне Дед Мороз! Я не шелохнулась, ведь я знала, что стоит мне протянуть руку, и чудесное виденье растает...
     - Это тебе! – подбодрил меня Дед Мороз.
     И я рискнула! Я осторожно протянула ему левую руку, и Дед Мороз, ласково поглядывая на меня, надел на нее драгоценный подарок. Я повернула руку и взглянула на циферблат. Господи! Полвосьмого, я же опоздаю в школу! Сон исчез, я открыла глаза и... замерла в испуге. Надо мной наклонился Дед Мороз! Неужели это был не сон? Я машинально взглянула на запястье. Мой дорогой царевич был со мной! Я перевела взгляд на Деда Мороза. Но это был уже совсем другой Дед Мороз. Он был похож на моего школьного друга Шая.
     - Это ты, как ты меня напугал..., - по-русски произнесла я, спросонья забыв, что Шай умеет лишь ругаться на моем родном языке (не подумайте только, что это я его научила...).
     Я обняла одной рукой его за шею, а другой резко дернула за бороду. Он завопил от боли: борода была настоящая! И тут до меня дошло, что это вовсе не Шай, но тогда кто? Теперь уже пришла моя очередь орать, и я проснулась от собственного крика.
     Папа испуганно глядел на меня.
     - Что тебе приснилось, Юлечка? Какой-нибудь кошмар?
     Передо мной быстро пронеслись невероятные события этой ночи, и вдруг до меня дошло, что это был сон-матрешка, то есть мне приснилось, что я сплю и вижу другой сон... Чего не бывает в новогоднюю ночь?
     - Нет, папочка, всякая ерунда..., - и я, резко повернув голову влево, уставилась на свою руку.
     Рот у меня приоткрылся, и выглядела я в этот момент, наверное, совершенно по-идиотски. Папа, счастливо улыбаясь, наблюдал за моей реакцией... Я вскочила с постели и бросилась ему на шею.
     - С Новым Годом! - целуя меня, произнес отец. – Опоздаешь в школу...

     Таинственная и загадочная заграница в лице Германии встречала девушку теплым ясным утром, яркой зеленью идеально-ровных полей, необычными кубиками белых домиков под красными черепичными крышами вдалеке, «киношной» чистотой аккуратных городов. С замирающим сердцем Маша вышла из новенького двухэтажного автобуса, который вез ее из Брянска долгих сорок пять часов: что ожидает ее в этой незнакомой стране? Ожидала ее большая красная табличка на длинной палке с надписью «Marija» в руках рыжего веснушчатого мальчишки в кругленьких очечках лет пяти, нетерпеливо подпрыгивающего на перроне.
     Обрадовавшись, что ее встречают, забыв про багаж, девушка бросилась к мальчишке с табличкой. Его родители госпожа и господин Мунд тоже были рады Маше, словно родной. Познакомились. Невысокой, с короткой стрижкой Хельге было на вид лет сорок. Ее супругу, Томасу, вероятно, еще больше. Девушка удивилась, что у маленького Петера такие немолодые родители. Но, возможно, у немцев поздние дети – обычное явление?
     Томас забрал два Машиных тяжелых чемодана из багажника автобуса, и на ярко-зеленом «Фольксвагене» они отправились домой. По дороге немцы рассказывали о своей семье, доме, расспрашивали о чем-то Машу, но словарный запас девушки был до обидного мал, чтобы хорошо понять своих работодателей. Девушка изучала язык Шиллера и Гете в школе и педучилище, но изъяснялась на нем с трудом. В фирме, которая за тысячу долларов предложила работу домработницы-гувернантки в немецкой семье, не слишком интересовались знанием языка. Маша честно призналась, что не может говорить на нем, хоть и учила в школе, чему служащая фирмы только обрадовалась:
     - Учили? Вот и славненько! А в Германии практиковаться будете.
     Ехали долго. За окном сначала мелькали большие отели, многоэтажные зеркальные офисы, потом небольшие двух-трехэтажные коттеджи с небольшими садиками, затем пошли поля, фермы, большие крестьянские усадьбы. Яркие впечатления словно бусы нанизывались на нитку одно за другим.
     Машина въехала в огромный двор, с дороги загороженный массивным каменным забором, и остановилась у высокого мрачного здания – не то гаража, не то сарая. На стене висело деревянное колесо от телеги. В центре двора находился фонтан, сложенный из больших круглых валунов.
     Хельга гостеприимно пригласила Машу в дом, стоящий чуть дальше справа, вход в который был закрыт с дороги пышными кустами с жесткими листьями. Ей показали, где находится ее спальня, ванная, посоветовали отдохнуть с дороги.
     Работа не была девушке в тягость. Готовила и помогала матери по хозяйству Маша с детства, да и младшего братишку, можно сказать, вынянчила. Петер был в меру избалованным ребенком, с которым у девушки сразу сложились дружеские отношения. Он умел сам себя занимать и больше всего на свете интересовался своим микроскопом и всякими мелкими предметами, которые можно рассматривать в любимый прибор. Кроме того, Петечка, как называла его Маша, с восьми до двенадцати часов был в детском саду. С утра девушка занималась уборкой, стиркой, приготовлением еды. В двенадцать часов на велосипеде забирала мальчика из сада, читала ему сказку, укладывала спать. Два раза в неделю водила его к детскому психологу, еще два раза – в плавательный бассейн.
     Мальчику требовалась помощь психолога из-за того, что два месяца назад в старом амбаре, стоящем на заднем дворе в зарослях вековых елей и дубов, его испугала большая собака, невесть откуда там взявшаяся. Хельга убедительно просила не подходить даже близко к этому месту. Маша не смела ослушаться. Однажды только они с Петером собирали в поле васильки и не заметили, как со стороны поля приблизились к запретному амбару. Петечка, увидев черные ворота здания, побледнел и готов был свалиться в обморок. Девушка поспешила увести ребенка подальше.
     В субботу на чай к супругам Мунд пришли гости: сосед Клаус со своей маленькой подвижной женой Эльке. Клаус был огромным двухметровым стариком лет шестидесяти с круглой белой бородой и добрыми глазами, невозмутимый и спокойный, словно айсберг. Маше он и впрямь напоминал сказочного Санта-Клауса, разносящего под Рождество детишкам подарки. Оставалось только мысленно надеть на него красную курточку, штаны и колпак с белой опушкой. И имя-то у него подходящее. Маша подумала, почему ей кажется, что из Томаса выйдет классный Санта-Клаус, а не Дед Мороз. «Наверное, мне хочется поскорее пропитаться европейской атмосферой», - улыбнулась она.
     Эльке – моложавая стройная женщина с веселыми карими глазами – постоянно шутила, поддерживала беседу, из которой россиянка сумела понять слишком мало: на слух немецкая речь была для Маши трудноусвояемой. Было видно, что, не смотря на разницу в возрасте, у обеих семей есть общие интересы и темы для разговоров. Девушка чувствовала себя неуютно, не имея возможности ни понять того, что говорят, ни высказаться самой. Как все-таки необходимо знать иностранные языки. Вроде бы учила, учила всю сознательную жизнь этот немецкий, имела в аттестате твердую четверку, а на поверку вышло, что этих знаний для нормального человеческого общения маловато.
     Петер весь перемазался кремом от бисквитного рулета, и Маша с облегчением отправилась отмывать ребенка. Вот с Петечкой у нее проблем с общением не было: они на удивление легко понимали друг друга, и у девушки комплексов не возникало, так как мальчику было все равно, какие падежи и предлоги она использует.
     Воздух был знойный и словно пропитанный влажностью. Маша ехала на велосипеде по узкой деревенской дороге, ровному покрытию которой могла позавидовать московская трасса, и думала об Алексе. Мелкие мошки ударяли в лицо, залетали в нос, что было не очень приятно.
     - Халло! - Навстречу проехали две девочки лет четырнадцати.
     Обе крутили педали, беспечно засунув руки в карманы и весело щебеча друг с другом. Маша подумала о том, что немецкие дети рождаются уже с умением ездить на двухколесном велосипеде. Позже ее уверенность в этом еще больше подкрепилась, когда однажды она увидела парня на велосипеде, читающего книгу, которую он держал перед собой обеими руками. А второй раз ей навстречу ехала десятилетняя девочка на одноколесном велосипеде, лишь чуть придерживающаяся за рукав матери, идущей рядом. Такие велосипеды Мария раньше видела только в цирке. «Надо же, какие виртуозы!», - думала она.
     Дорога с обеих сторон была затенена высокими деревьями, из-за которых временами показывались зеленые пшеничные ковры, желтые лоскуты посеянных трав, пастбища с упитанными черно-белыми коровами или лохматыми зубрами, стоящими поодаль клетчатыми домиками под черной и красной черепицей, огромные, словно великаны, ветряные вертушки. Иногда на обочину выскакивал заяц, становился на задние лапки и с любопытством озирался, потом неспешно, с ленцой, прыгал в поле. Осторожные косули паслись на расстоянии ста метров от дороги небольшими группами. И повсюду были высокие борозды так любимой немцами спаржи, аккуратно укрытые черной пленкой.
     Фрау Мунд никогда не готовила сама, довольствуясь готовой едой из «Макдоналдса», а купленная спаржа показалась Маше совершенно безвкусной, так же как и спаржевый хлеб. Немецкая семья с удовольствием лакомилась приготовленными умелыми руками русской девушки блюдами. Им нравился и борщ, и плов, и пельмени, и пирожки с всевозможными начинками. А любимым блюдом Петечки стали вареники с творогом.
     - Мария, - смеялся хозяин дома, - да мы же теперь тебя ни за что не отпустим! Без тебя мы просто с голоду умрем!
     А девушка и сама была бы рада подольше пожить в Германии. Хоть нет у нее никого здесь из родных и знакомых, чувствовала она себя в немецкой семье совсем неплохо, вся жизнь здесь была какой-то другой, новой, яркой, притягивающей.
     С Алексом Маша познакомилась совершенно случайно в магазине. Безукоризненные ряды аккуратно разложенных овощей, фруктов радовали глаз свежестью, яркостью и разнообразием. Только вот цены на взгляд девушки были великоваты. Утешало лишь то, что платить приходится не из своего кармана, да и выхода другого не было.
     Нагрузив в тележку молоко, яйца, мясной фарш, баклажаны и брокколи для запеканки, девушка направилась к кассе. Впереди на двигающуюся ленту-транспортер выкладывала продукты молодая женщина с короткой розовой стрижкой. Положив палочку-разделитель, выгрузила тележку и Маша. Делать покупки для нее не было сложным делом: говорить ничего никому не нужно было, на кассовом табло высвечивалась сумма покупки. Посмотрел – отсчитал нужную сумму – получил сдачу. Девушка уже отдала десятиевровую купюру продавщице, когда к кассе вновь подскочила розоволосая дамочка и, с криком «Моя брокколи!» схватила Машину капусту, бросила в свою тележку и поехала к выходу.
     Вот это номер! Маша недоуменно смотрела ей вслед, не зная, какие слова подобрать, чтобы объясниться с продавщицей и странной женщиной. К счастью, всю сцену наблюдал стоящий у рекламного стенда молодой человек, который и пришел девушке на помощь, объяснив розоволосой, что она вместе со своей капустой захватила и чужую. В ее коляске действительно обнаружился еще один пакет с брокколи. Женщина смутилась и бросилась извиняться. Продавщица снисходительно улыбалась, а Маша, глянув на смеющегося парня, тоже расхохоталась. Выкатив тележку на улицу, тот спросил на немецком языке:
     - Вы говорите по-русски?
     Маша обрадовалась:
     - Конечно!
     Это был первый русскоязычный человек, с которым свела судьба. Каким образом он понял, что перед ним русская – для девушки так и осталось загадкой. Алекс – так звали парня – был переселенцем из Казахстана и жил в Германии уже восемь лет.
     - А ты где живешь? – поинтересовался он, надевая на свои светло-русые волосы голубую бейсболку. Маша рассказала, что живет и работает гувернанткой у немецкой семьи в деревне Варль.
     - Правда? - обрадовался юноша, - Так нам по пути! Наш дом стоит чуть дальше от Варля, в километре всего.
     Они ехали вдвоем по дороге и болтали. Маше так приятно было, что наконец-то можно вдосталь наговориться на родном языке, отвести душу, не напрягая все свои измученные извилины поиском нужных слов и подбором грамматических форм. Да и собеседник был приятный, он как-то сразу легко понимал, что она хочет сказать, что имеет в виду.
     Девушка сама не заметила, как они доехали до дома Мунд. Она показала свое пристанище в этой стране, извинившись, что не может пригласить в чужой дом.
     - А что ты делаешь вечером?
     Она пожала загоревшими плечами:
     - Кажется, ничего особенного.
     - Тогда, может быть, встретимся? У тебя же должен быть отдых! Нельзя позволять себя беззастенчиво эксплуатировать! – патетично сказал он и рассмеялся.
     Девушка объяснила, что у нее рабочее время в обычные дни длится с восьми утра до пяти вечера, в субботу – с пяти часов вечера до девяти, а воскресенье – выходной.
     - Значит, идем! Сегодня вечером в восемь часов я буду ждать тебя на этом самом месте, - он посмотрел на высокую ракиту, одиноко стоящую на развилке дорог.
     - Хорошо, с удовольствием.

     Целиком рассказ Яны Штиль вы найдете на нашем сайте www.ukamina.com/books/ambar.html