Они знали друг друга с детства. Вместе играли в солдатиков, вместе бегали в школу в соседний кибуц, вместе влюблялись – к счастью, не в одну и ту же девушку. Потом вместе были призваны в армию и даже служили почти рядом – Ицик Беккер в танковых войсках, Шмуэль Сильверман и Залман Меламед в пехоте, а Гай Штирнер был пограничником. Когда началась Шестидневная война, четверо друзей, понятное дело, оказались на фронте – на Голанских высотах, где их и застало сообщение об освобождении Иерусалима.
     Это был самый счастливый момент в их жизни.
     После войны было, конечно, всякое – все-таки жизнь в Израиле не сахар, что бы ни рассказывали о своих подвигах старожилы. Первым женился Ицик, но прожил с Леей всего год – счастливый год, никто не спорит, но всего один, - а потом случилось несчастье, о котором никто из друзей не вспоминал (во всяком случае – вслух) все оставшиеся им годы. Больше Ицик не женился, хотя женщины у него были, конечно, а может, даже и дети, хотя вряд ли – не таким Беккер был человеком, чтобы отказываться от собственного потомства. Женились, когда пришел срок, и остальные – у них-то все оказалось хорошо: и жены попались приличные, и дети пошли, а потом внуки.
     Время, однако, неумолимо, и в девяностом Меламед неожиданно умер от инсульта всего лишь через три месяца после того, как стал генеральным директором крупной инвестиционной компании. В девяносто восьмом ушел из жизни Гай Штирнер, успев дважды развестись, поработав в разных государственных учреждениях, но так и не дослужившись ни до приличной должности, ни до достойной зарплаты. Остались Ицик и Шмуэль – одинокий и, вроде бы, никому не нужный Ицик Беккер, и многодетный Шмуэль Сильверман, еще в конце семидесятых переехавший с семьей в благословенную Америку, вроде бы всего на год-другой, поработать по хорошему контракту, но кто же возвращается в Израиль, если есть возможность остаться там, где нет террористов и никто не грозит сбросить тебя в море при первом же подвернувшемся случае?
     Шмуэль не виделся с Ициком почти тридцать лет – только на похоронах друзей и встречались, но там ведь не до разговоров, то есть, о чем-то они, конечно, между собой говорили, все видели, но какие-то это были странные разговоры, судя по показаниям свидетелей, друзья то ли о чем-то спорили и не пришли к соглашению, то ли, наоборот, решали какой-то важный для обоих вопрос, но тоже к соглашению не пришли. Таким, по крайней мере, было общее впечатление всех очевидцев, кого смог допросить старший инспектор Беркович после того, как однажды весенним утром 2007 года оба старинных друга были найдены мертвыми в своих номерах в прекрасном пятизвездочном отеле, расположенном на берегу Средиземного моря в одном из северных кварталов Тель-Авива.
     Старший инспектор прибыл на место вместе с оперативной группой и экспертами минут через десять после того, как служащий отеля вошел в номер, где остановился Шмуэля Сильвермана, и обнаружил беднягу лежащим в постели без признаков жизни. Мертвое тело Ицика Беккера тот же служащий обнаружил уже тогда, когда полицейские и врачи «скорой» занимались выяснением обстоятельств смерти приехавшего в Израиль на отдых американского еврея, все еще сохранявшего, впрочем, израильское гражданство. Мерон Харель, детектив отеля, только под ногами путался и мешал Берковичу разбираться в ситуации – по мнению Хареля, и разбираться было не в чем, что такого, собственно, случилось, ну померли два пожилых человека, обоим уже больше шестидесяти, не возраст, конечно, но ведь и не тридцать, верно, старший инспектор?
     - Да-да, - рассеянно сказал Беркович. – К вам, господин Харель, у нас никаких претензий.
     - Хорошо, - успокоился детектив и отправился инспектировать вверенное ему учреждение на предмет обнаружения подозрительных предметов, которые волновали Хареля гораздо больше, нежели два пожилых еврея, по странной случайности почти одновременно расставшиеся с жизнью.
     - Вот что я тебе скажу, Борис, - эксперт Рон Хан отвел Берковича к окну, выходившему на пляж, - это, конечно, выглядит странным, но, видишь ли, оба умерли от яда.
     - Что тут странного? – спросил Беркович. – Они вчера вместе ужинали. Здесь, в номере Сильвермана. Если в пище содержался какой-то токсин, то, естественно, что отравились оба, поскольку оба ели и пили одно и то же. Это я могу сказать точно. Посмотри: на всех тарелках одни и те же блюда, в бокалах одни и те же напитки…
     - И все это я взял, чтобы провести экспертизу, - кивнул Хан. – Но! Я не знаю пока, что и где удастся обнаружить, однако, видишь ли, погибли они от разных ядов, вот в чем загвоздка.
     - Почему ты так думаешь? – насторожился Беркович.
     - Разные внешние проявления, есть около десятка признаков, не стану перечислять… Это разные яды, Борис.
     - Ты хочешь сказать…
     - Я ничего не хочу сказать, - заторопился Хан. – Проведу хотя бы экспресс-анализы, тогда и доложу.
     - К вечеру, - сказал Беркович.
     - Постараюсь, но не гарантирую.
     - Постарайся, Рон, - попросил Беркович. – Если они умерли от яда, и если действительно это были разные яды, то…
     - То что?
     - Сначала ты сделай свое заключение, а потом я тебе кое-что расскажу из того, что мне уже успел доложить сын покойного Сильвермана. Он приехал из Штатов вместе с отцом, но вчера его здесь не было, ездил к другу в Беэр-Шеву, там заночевал, приехал рано утром, буквально через три минуты после того, как отец был обнаружен мертвым.
     - Это подтверждено? – поинтересовался эксперт.
     - Конечно, - кивнул Беркович. – Я звонил в Беэр-Шеву.
     - То есть, сын Сильвермана с ними не ужинал?
     - Нет, это исключено. Да и накрыто только на двоих, ты же видишь.
     Конечно, эксперт это видел: на круглом столе в гостиной двухкомнатного люкса стояли блюда с тремя видами салатов, в подогреваемой кастрюле под крышкой еще можно было найти остатки кебаба, на тарелках у каждого лежали и куски мяса, и салаты – понемногу от каждого, - а в бокалах сохранились остатки вина «Кармель», того самого, что было в початой бутылке, стоявшей посреди стола.
     - Не скажу, что у них был хороший аппетит, - сказал Хан. – Не так уж много они съели и выпили.
     - Достаточно, однако, чтобы каждый получил смертельную дозу, - сухо отозвался Беркович.
     - Это и странно! – воскликнул Хан. – Никого, кроме них, в номере не было, верно? На кухне отравить пищу не могли, тем более – разными ядами!
     - Почему ты так думаешь? – удивился Беркович. – Отравить могли, в принципе, и на кухне, и по дороге, когда еду доставляли в номер.
     - Теоретически – да. Но мотив? И почему – разные яды? Они же ели одно и то же!
     - Да, мотив… - задумчиво сказал Беркович. – Рон, сделай анализы, вечером я тебе кое-что расскажу.
     Беркович действительно знал – из рассказа впавшего в депрессию младшего Сильвермана, - то, чего не мог знать Хан.
     День оказался суетливым – пришлось много раз звонить в Нью-Йорк, многочисленная родня умершего Шмуэля никак не могла поверить в то, что случилось, а сын Бени только стонал и на чем свет стоит поносил «эту старую сволочь», как он называл покойного Ицика, который, понятное дело, один и мог отравить отца, а потом, наверно, по ошибке и сам съел то, что отравил. И поделом этой старой сволочи, туда ему и дорога. Христианским смирением Бени, естественно, не отличался, он, как и положено, считал, что зуб надо отдавать за зуб, а жизнь – за жизнь. Но даже будучи в расстроенных чувствах, Бени много раз успел повторить Берковичу историю обогащения четверки друзей. Начал он сразу, как только увидел тело отца и узнал, что Ицик тоже умер.
     - Тонтина! – воскликнул он, и Беркович в первый момент решил, что это чье-то имя, но уже следующие слова Бени заставили старшего инспектора вспомнить курс юриспруденции и кое-какие детали из права о наследовании.
     - Эта старая сволочь, - продолжал Бени, - решила, видимо, что пришло время завладеть всеми деньгами!
     - Подробнее, пожалуйста, - попросил Беркович, но подробнее у Бени не получалось – он суетился, созванивался со своим адвокатом в Америке, пытался что-то объяснить матери, призывал все напасти мира на голову уже почившего Ицика, но в конце концов рассказал старшему инспектору достаточно для того, чтобы Беркович смог, заглянув под вечер в лабораторию к Хану, логично объяснить, что могло случиться в номере отеля.
     - Так что там с ядами? – сначала поинтересовался старший инспектор.
     - Два, как я и думал, - сообщил эксперт. – Оба из современных, синтетических, оба используются, как лекарственные препараты, оба при передозировке приводят к летальному исходу. Конечный результат одинаковый, но причины и внешние признаки разные – в одном случае это похоже на инсульт, в другом – на острую сердечную недостаточность.
     - Что мы и наблюдали, - кивнул Беркович. – И поскольку было бы странно предположить, будто кто-то третий, решив отравить обоих, подсыпал одному в пищу один яд, а второму – другой…
     - Да, это нелепо, - согласился Хан, - тем более, что еда, принесенная в номер из кухни отеля, совершенно нормальна, как, кстати, и вино. Яд есть только в салатах на тарелках у каждого из погибших…
     - Разные яды у каждого?
     - Конечно. Именно тот, от которого каждый и умер.
     - То есть…
     - Совершенно очевидно: Ицик отравил еду у своего друга Шмуэля, а Шмуэль в то же время отравил еду у своего друга Ицика. Этого я и не могу понять: за каким чертом?
     - Попробую объяснить, - вздохнул Беркович. – Тонтина. Ты помнишь, что это?
     - Тонтина… Кажется, наследственное право?
     - Именно.
     - Проходили в университете, но никогда с этим не сталкивался на практике.
     - Я тоже. Тем не менее, в данном случае все обстояло так… По словам Бени, это сын Шмуэля, в конце шестидесятых, когда все были молоды и нуждались в деньгах, кто-то из четверки предложил скинуться и вложить небольшую даже по тем временам сумму в акции строительной компании. Дела у компании шли хорошо, акции дорожали, но и друзья не теряли времени даром – каждый уже кое-что заработал сам, и как-то они собрались и решили: деньги эти не трогать, пусть сумма растет или уменьшается, это уж как пойдет, но достанутся деньги в конце концов тому из них, кто переживет остальных. На старость, мол.
     - Почему не честно – каждому четвертую часть? – удивился Хан.
     - Деньги были не такими уж большими, и они не рассчитывали на реально существенную сумму, - объяснил Беркович. – Одному на приличную старость хватило бы… В общем, оформили они все у адвоката…
     - Ты проверил?
     - Конечно, я говорил с Михой Розенталем, это сын Йосефа Розенталя, который оформлял бумаги в семьдесят третьем, кстати, сразу после Войны Судного дня, в которой все четверо тоже принимали участие и остались живы. Может, именно война их и надоумила, теперь уже не узнаешь… Как бы то ни было, время шло, денег на вкладе становилось больше, в девяностом, когда умер первый из них, сумма достигала полумиллиона шекелей…
     - Ничего себе, - присвистнул Хан.
     - Но сейчас она втрое больше! – воскликнул Беркович.
     - Полтора миллиона?
     - Почти. Миллион триста восемьдесят тысяч. И остались двое: Ицик и Шмуэль. Оба нуждались в деньгах. Ицик жил один, накопил долгов, озлобился, все время ждал, что эти деньги достанутся ему, наконец. А у Шмуэля большая семья, они там в Штатах неплохо устроились, в принципе, но тоже с деньгами все время были проблемы, да у кого их нет…
     - Тем не менее, - не удержался от замечания Хан, - приехав в Израиль, Шмуэль с сыном сняли номер в пятизвездочном отеле, и Ицику его номер тоже оплатили, верно?
     - Да, все так. Шмуэль хотел показать бывшему другу, что нисколько не нуждается. Не нужны, мол, ему эти деньги…
     - Так и отдал бы Ицику!
     - Не скажи… Одно дело – пустить пыль в глаза, и совсем другое… Короче говоря, Ицик приехал на встречу из своего Кирьят-Малахи, где жил последние годы. Приехал, похоже, с мыслью подсыпать кое-что в еду своему бывшему другу и зажить, наконец, так, как мечтал всю жизнь.
     - Почему он думал, что у него получится? – продолжал недоумевать Хан. – Яд обнаружили бы все равно, единственным подозреваемым был бы Ицик…
     - Конечно. Это ты знаешь, и я знаю. А Ицик, видимо, начитался детективов, где описано идеальное убийство с помощью яда, не оставляющего следов. Обычное, мол, лекарство…
     - И Шмуэль думал так же?
     - Кто теперь скажет, как думал Шмуэль? Но разве в Штатах и в Израиле не одни и те же детективы продают в книжных магазинах? А фильмы мы не одни и те же смотрим? В общем, устроили они ужин на двоих, посидели, поговорили, каждый хоть раз выходил – в туалет, скажем, - и в это время второй спокойно подсыпал порошок…
     - Старому другу!
     - Какие они уже были друзья… Дружба давно кончилась… Оба наелись отравы, и ночью каждый умер в своем номере.
     - Печально, - кивнул Хан, - и очень показательно. Буду теперь рассказывать всем, как не нужно распоряжаться деньгами в юности, чтобы не стать врагами в старости.
     - Но на этом история не кончается, - заметил Беркович.
     - А что еще? – удивился Хан. – Оба мертвы. Оба были убийцами, и оба стали жертвами.
     - Но остались полтора миллиона. Они-то кому достанутся?
     - Никому, видимо. Убийца не может наследовать…
     - Убийца – нет, - кивнул Беркович. – А наследники убийцы? Они-то ни при чем. Убийца умер…
     - Да, верно, - согласился Хан. – Значит, повезло семье Шмуэля.
     - Ты так считаешь?
     - Но у Ицика нет наследников!
     - Нет. И деньги в этом случае переходят государству. Вот тебе проблема: если первым умер Ицик, то деньги достаются Шмуэлю или его наследникам. Если первым умирает Шмуэль, деньги переходят Ицику, а в результате – государству. Вопрос: кто из них умер первым? Ицик или Шмуэль? Только ты можешь ответить.
     - Вот оно что… - протянул Хан. – Ты с этим ко мне и пришел?
     Беркович кивнул.
     - Ничего не выйдет, - с сожалением сказал эксперт. – Естественно, мы определили время смерти, это есть в заключении…
     - Я видел, - перебил Хана Беркович. – Файл уже в моем компьютере.
     - Ну, тогда ты знаешь… Оба скончались примерно в одно и то же время – между часом и тремя ночи. Не раньше часа и никак не позднее трех. Точнее тебе никто не скажет.
     - Патовая ситуация, - вздохнул старший инспектор.
     - Попробуй другие способы, - посоветовал Хан.
     - Какие? Если судмедэксперт бессилен…
     - Не знаю. Поищи. Или плюнь – в конце концов, что тебе-то до этих денег? Пусть семья Шмуэля подает в суд…
     Беркович покачал головой и покинул владения Хана в удрученном состоянии духа. Ситуация действительно была патовой, задача, похоже, не имела решения, и именно это обстоятельство заставило старшего инспектора вечером вернуться в отель и еще раз осмотреть оба номера, в которых жили убийцы-жертвы. После полуночи дирекция намерена была комнаты сдать, администратор спросил Берковича, когда можно будет прислать уборщиков, и старший инспектор попросил дать ему еще час.
     Оба номера мало отличались друг от друга. Беркович внимательно осмотрел каждую комнату, хотя уже делал это утром, с тех пор ничего здесь не изменилось, и потому новые мысли в голову не приходили. Солнце за окнами опустилось в море, сразу стало темно, Беркович включил свет, но при электрическом освещении думалось еще хуже. К тому же, в номере Ицика было душно. В комнатах, где жил Шмуэль, хотя бы дышалось легко – работал кондиционер.
     Кондиционер. Почему-то у Шмуэля он работал, а у Ицика…
     Старший инспектор вернулся в номер Беккера – действительно, он не мог ошибиться, здесь в спальне было настежь открыто окно, и жаркий тель-авивский ветерок не давал возможности работавшему кондиционеру освежить воздух. Подумав, Беркович подошел к телефону, стоявшему в гостиной, и набрал номер портье.
     - Мне нужен администратор, - сказал он. – Впрочем, возможно, и вы сможете ответить на мой вопрос.
     - Слушаю, старший инспектор…
     - Прошлой ночью в отеле были перебои с электричеством?
     - Да, случилось, - не удивившись, ответил портье. – Знаете, я ведь и прошлой ночью дежурил, могу сказать точно. Какая-то неполадка на подстанции, свет вырубился в два пятьдесят семь, но там все быстро исправили, и через полторы минуты электричество подали вновь. Почти никто из гостей и не заметил – это же было поздно ночью, все спали… А что, - осторожно спросил портье, - это имеет отношение к…
     - Спасибо, - сказал Беркович. – Вы мне очень помогли.
    
     * * *
     Утром, прежде чем пройти в свой кабинет, старший инспектор спустился в лабораторию. Хан уже был на месте и рассматривал на экране компьютера картинку, на которой был, как решил Беркович, изображен срез какой-то ткани.
     - Решил я эту задачу, - сказал старший инспектор. – Я имею в виду: кто умер раньше.
     - Да? – удивился Хан.
     - Скажи, время, которое ты назвал – не позже трех часов ночи, - ты в нем уверен?
     - Ну, знаешь… - возмущенно начал Хан.
     - Я не просто так спрашиваю.
     - Официально. Нет, три часа – крайний срок. Скорее даже чуть раньше. Но не раньше двух. Это, кстати, написано в заключении.
     - Я хотел услышать от тебя. Видишь ли, за несколько минут до трех в отеле выключилось электричество. Перестали работать кондиционеры, в номерах сразу стало нечем дышать. Те, кто не спал или мучился… ну, как Ицик… открыли окна, чтобы впустить воздух. А те, кто крепко спал или…
     - Или уже был мертв, - пробормотал эксперт.
     - Вот именно.
     - В номере Ицика было открыто окно? – догадался Хан.
     - Да, а в номере Шмуэля закрыто. Спать крепко в это время Шмуэль не мог никак.
     - Значит, был мертв, - заключил эксперт.
     - И деньги, - сделал вывод старший инспектор, - достанутся государству, поскольку Ицик умер позже Шмуэля.
     - Знаешь, - задумчиво произнес Хан, - мне почему-то жаль, что так получилось. Просто я – да и ты тоже – знаю наших чиновников. Что для них какие-то полтора миллиона?
    

    
     Здравствуйте, я по объявлению. Как это - какое? Ну, насчет подруги жизни... «ищу молодую, обаятельную, интеллигентную» ... Не давали? Ничего, не волнуйтесь, не страшно, завтра дадите, или , знаете, я сама за вас дам, я и заплачу сама. Что? Какая я вам авантюристка? Да вы посмотрите на меня! У авантюристок в авоське вот такие куры лежат? Вы посмотрите на нее! Если бы был всемирный конкурс красоты курей, так эта бы заняла первое место... господи, давали, не давали объявление – да какая разница, вы же холостой, что я, не вижу что ли. Да по глазам, господи! У вас, у холостяков взгляд такой, специфический, как у голодного волка – выгорит, не выгорит. Даст – не даст. Холостяка вычислить – большого ума не надо. Запах одиночества никаким дезодорантом… Женат? Кому ты рассказываешь? Да вон, у тебя пуговицы на рубашке разные.
     Ну, мы в коридоре будем знакомиться или все-таки пригласите в дом войти? Ладно, уговорил, зайду, так и быть.
     (Садится, облегченно вздыхает, снимает туфли. Ищет зеркало. Не находит. Берет лаковый туфель, смотрит в него, как в зеркало, достает пудреницу, наводит лоск, критически смотрит на себя)
     Да. Ну, не молодая (смотрит в туфель как в зеркало, как бы спрашивает у своего отражения) скажем так, средней молодости. Интеллигентная? ("кивает" туфлем в ответ) А як же же! Обаятельная? А? (снова кивает) А как же? ( оглядывается) Это вы все время здесь живете? Ну ну. Так.... Полы перекладывать, стены красить, сантехнику менять... стекла оконные.... их за пылью не видно. Как это где пыль? Господи, да у вас, у мужиков зрение совсем иначе устроено. Вы пыли и грязи не видите, поэтому вас заставлять убирать бесполезно. Зато бабу любую вы за километр увидите. На этот счет у вас зрение рентгеновское – сквозь пальто вы видите, что вам надо. Ой, мужики как дети, честное слово. Единственная разница – у мужиков игрушки дороже. Давай, давай, кричи, вызывай милицию. И не стыдно? Приедет милиция – вас же и оштрафуют за бардак в квартире.
     Да никакая я не мошенница. Мошенницы хоть выглядят прилично. (Находит, наконец, зеркало, смотрит на себя критически) Не, так вообще ничего, жить можно. Вопрос - с кем. Ой, не надо мне рассказывать, не надо! Бабы к тебе ходят! Очередь к тебе стоит! Как же! Нарасхват ты у нас! Так я тебе и поверила! Вон, на твою посуду глянуть - у тебя тут женщины в квартире года три не было. Давай, пока бульон варится, хоть приберем здесь малость. Где у тебя туалет? М-да.. .Извини, но унитаз – это лицо человека. А то бывает, интеллигент, про Сартра рассуждает, а у самого унитаз, извините... Мужик и сам, как унитаз – или засран, или занят. Ты, видно, к первой категории относишься. Что значит "оставьте меня в покое". Да вас оставить в покое – вы мхом по уши зарастете. Совесть надо иметь! Чтоб так жить, а? Надо же к себе хоть чуть уважения иметь! А еще объявление дает! Не давал? Тем более! Да вы должны пойти метровую свечку поставить Николаю угоднику, за то, что вам в жизни такой шанс выпал, извините... Хорошо, я уйду. Видно, не судьба. А я так хотела.... Знаешь, иной раз такая тоска найдет – готова куда угодно бежать. Дай, думаю, в любую квартиру позвоню, скажу, я мол, по объявлению...И что обидно – я же все умею, только не для кого. И вроде бы и не дура, и не уродина. На работе все нормально. А как выходные, или праздники - хоть волком вой.. (вот вот зарыдает).
     Ладно, уговорил, уговорил. Остаюсь. Да, если по-честному, тут тысяч сто надо, чтобы все здесь в порядок привести. С деньгами не очень? Так вот запомни – деньги для мужчины – первичный половой признак. Мужчина без денег – все равно, что без... ну, ты понял. Значит так, стеночку эту мы сломаем, тут у нас будет салон. Ой, побледнел как. А я говорю надо! Счастье само собой не приходит. Его заманить нужно. А я сама пришла, так вы, вместо того, чтобы спасибо сказать, меня норовите выгнать? Последний раз спрашиваю - вы хотите нормально жить или нет? Нет? Так бы сразу и говорили. Я ухожу! (Рассиживается , обмякает) ухожу. Сейчас вот прямо встану и уйду (задремывает).... Навсегда... Насовсем... (Засыпает, резко просыпается) Ладно, уговорил. Остаюсь. Что? Чай? Ага, давай, неси. Чай, кофе, все что есть. Одна луковица в холодильнике? И все? Ну, так я думала. Ладно, у меня все с собой. Ножи складные, вилки телескопические, фужерчики надувные с ограничителем объема. Две полные нальешь, на третью красная предупредительная лампочка загорается. Штопор лазерный. Скатерть самобранка, сама бранится , если вовремя ее не накрыть.
    
     Давай накрывать на стол, праздник у нас. Как это - какой? В кои-то веки два хороших человека встретились, это разве не праздник?
    
     (*) Публичное исполнение, а равно любое иное коммерческое использование текста разрешается лишь с письменного согласия автора:
    http://belenky.livejournal.com
    ioffen@yandex.ru
    Марьян Беленький

    
     Заметку «Для самых ленивых» я закончил фразой, которую человек, находящийся в здравом уме, выдать не может. О том, что я, всё же ещё не сумасшедший, можно судить по моим публикациям. Особенно стоит обратить на мою статью «Тупик». Что же тогда имеется в виду в той самой фразе? Как такое может быть возможным, если этого, вроде бы, не может быть даже в принципе!? Выходит, - чудеса всё ж таки иногда случаются. В моей очень скромной жизни неправдоподобное случалось слишком часто.
    
     Когда-то я прочёл художественную книгу личных воспоминаний Норберта Винера «Искуситель». Она произвела на меня должное впечатление и запомнилась лучше многих других книг. Разумеется, я и во сне не мог бы тогда себе представить, что вскоре я и сам окажусь персонажем аналогичного сюжета событий реальных и куда более крупных, уже в масштабах, соответствующих рубежу следующего столетия, следующего тысячелетия.
    
     На днях в Интернете промелькнуло упоминание кем-то выбранных десяти важнейших достижений человечества за все времена его существования. Надо было бы списать это в электронную память, но я этого сразу не сделал и теперь не могу найти ту заметку. Меня, как и комментатора того короткого списка, удивил выбор этих достижений человечества, названных важнейшими из наиважнейших. Ничего впечатляющего, никаких глубоко теоретических идей. Из всей десятки перечисленных достижений мне запомнилось лишь одно упоминание: конвертерное производство стали. Это техническое чудо упомянуто вовсе не последним в той десятке. Само это упоминание (как и весь список) удивил не только меня, но и автора той заметки.
    
     Допустим, что этот способ – производство стали в конвертерах – есть одна из десяти важнейших идей во всей истории и предыстории человечества. Но что стоит вся трудоёмкость только этого производства в сравнении с трудоёмкостью производства во всей хотя бы лишь только одной отрасли промышленности – в металлургии, хотя бы только лишь в чёрной металлургии!
    
     Объём производства чугуна и стали – это, конечно, впечатляющий показатель мощи великой державы. Помнится, в Советском Союзе самой большой гордостью были показатели количества ежегодно выплавляемых ферросплавов: чугуна и стали. По этому главному показателю своей мощи СССР всё старался догнать и перегнать Америку. Технологическими успехами в чёрной металлургии – по освоению кислородного дутья, освоению непрерывной разливки и освоению проката периодического профиля – в Советском Союзе гордились куда больше, чем фундаментальными научными открытиями и системами вооружения. Мощь государства – это, прежде всего, его экономическая мощь. Она особенно наглядна – в показателях производства черной металлургии. Сегодня во всем мире производят – пока – только один миллиард тонн стали, то есть один триллион килограммов, из которых выгрызают металлорежущими резцами триллионы металлических деталей, начиная хотя бы с простейших деталей мелкого крепежа. Кроме стальных сплавов резцами обрабатывают ещё и чугун, и цветные металлы, и всякие неметаллические материалы, например, дерево. Объёмы металлорежущего производства будут и далее расти всё стремительнее, а требования к точности размеров деталей будут всё повышаться
     Стоит оглянуться на прошлое, не такое уж далёкое. Давно ли почти всё железо обрабатывалось в основном деревенскими кузнецами на наковальне, и добывалось это железо из болот. Много ли его производилось? А сколько металла потребуется в обозримом будущем! А как возрастёт качество деталей машин, в частности, их точность и прочность! Профессия деревенского кузнеца почти ушла в прошлоё. Сегодня куда более совершенные детали машин выполняются на больших заводах, в основном, кончиками всевозможных резцов, установленных на автоматических металлорежущих станках, высокоточных и высокоскоростных, и на автоматических линиях этих станков.
    
     Выплавлять реки чугуна и стали – это ещё лишь ничто в сравнении с затратами труда на то, чтобы превратить всё это в триллионы сложных металлических деталей. Необходимо выдерживать, иногда вплоть до микронов, нужную точность их неисчислимых размеров и обеспечивать должное качество их поверхностей, вплоть до зеркальной чистоты.
    
     Для этого миллиарды тонн металла надо превратить в триллионы заготовок деталей машин.
     Затем их надо ОБСКОБЛИТЬ на всевозможных станках КОНЧИКАМИ РАЗЛИЧНЫХ РЕЗЦОВ до получения деталей по чертежу. Иногда деталь имеет такую сложную форму, такую проблемную точность неисчислимых размеров и такую чистоту поверхностей должной твёрдости, что не только выполнить требования по чертежу, но даже прочесть чертёж детали может не каждый мастер.
    
     Стальную стружку, по сути, соскабливают резцами, а стружку древесную, по сути, скалывают. Не лучше ли и стальную стружку скалывать, а не соскабливать?! Возможно ли это? Оказывается, возможно! Обдирать металл можно быстрее, чем дерево!
    
     С резцами человек имеет дело ещё раньше, чем с тех пор, как слез с дерева. Его и не его зубы, ногти, когти – это тоже резцы. Каменные рубила, заострённые палки и кости – все эти древнейшие орудия труда, самозащиты и нападения – это тоже резцы. Можно ли сегодня сделать такое научное открытие в области геометрии резцов, чтобы это послужило причиной революции в техническом оснащении человечества?! Оказывается, можно!
     Но, если даже такое можно себе хотя бы вообразить, то, как может быть допущена провокация «эффекта домино», столь запретная в соответствии с реальными законами развития техники?! (См. «Тупик»).
     Оказалось, и этот запрет подпал под исключение из правил. И кто же виновник случившегося, спровоцировавший такой всемирный «эффект домино»?! Смешно. Не так ли?
    
    
    
     Представим себе одинакового размера оконное стекло, стальной лист и кусок фанеры. Каждый из них требуется разрезать пополам. Как?
     Распилить фанеру – материал сравнительно мягкий – не представляет большого труда. Достаточно положить этот лист на табурет, прижать его ногой и в течение нескольких минут одной рукой разрезать его пополам энергичными движениями с помощью примитивной ножовки, легко выковыривающей своими крупными, но тонкими зубьями, разведёнными через один, довольно крупные опилки вдоль линии разреза фанеры.
     Чтобы таким же приёмом распилить стальной лист, потребуются, пожалуй, годы изнурительного труда с использованием мелкозубого, ножовочного полотна, изготовленного куда более аккуратно, из более твёрдой стали.
     Оконное стекло, в принципе можно разрезать таким же приёмом, используя покрытые алмазной пылью обычные пилки для ногтей. На этот труд вряд ли хватит срока всей жизни.
    
     В электронной промышленности силиконовые (кремнийорганические, похожие на стеклянные) пластины именно распиливают аналогичным способом. Такую пластину диаметром в шесть дюймов разрезают на тысячи электронных чипов с микросхемами, нанесенными напылением до этого уже на пластину. Разумеется, силиконовую пластину распиливают не вручную, а разрезают глубинным шлифованием, применяя гибкий диск из алмазной пудры. Его диаметр – три дюйма, а толщина – всего две сотых миллиметра.
    
     Я участвовал в разработке этого оборудования, и «разработанный» мной специальный подшипник для этой машины долгое время и, вероятно, по сей день, по нескольку раз в год периодически рекламировал американский журнал «MACHINE DESIGN» в качестве весьма значимого примера возможностей современной подшипниковой промышленности. Моему подшипнику нашли куда более широкое применение, чем для производства электронных чипов. Его рекомендовали в конструкцию компьютеров для узла, вращающего диски, - различные носители электронной памяти. Как там встроен тот подшипник и как он видоизменился с тех пор, я всё ещё не поинтересовался. В тот год только появились персональные компьютеры. Как ни лестна должна была бы для меня честь быть создателем такого подшипника, я не чувствую профессиональной гордости его создателя. Просто кому-то «наверху» понравился мой чертёж, точнее, просто эскиз заказанного мною специального подшипника. Эту историю, когда будет уместно, я ещё расскажу чуть подробнее. Я не чувствую себя его создателем, и картинка моего подшипника, случайно увиденная мной в упомянутом журнале, не произвела на меня большого впечатления. Мне было бы куда интереснее, если бы та иностранная фирма имела бы полномочия заняться и теми интегральными подшипниками, предложенными тогда же мной по теме моих личных разработок, с которыми я к той фирме тогда же заодно обратился, - по своей личной инициативе.
     Моим предложениям там присвоили ставшие известными мне номера проектов, но не более того. Эти темы упомянуты мной в статьях «Тупик» и «Что бы это такое могло быть?» (Sin X = Sin nX).
    
     Точно так же на меня когда-то не произвёл впечатления мой экземпляр авторского свидетельства на некое служебное изобретение, хотя я там, как положено в таком случае, указан в моём типографском экземпляре первым из соавторов в том их длинном списке. То авторское свидетельство я потерял, а номера его не помню. Изобретение называется: Механизм для автоматической укладки савелитовых плит на вагонетку. Тогда я разрабатывал другой механизм того автомата и не считаю себя действительным соавтором того изобретения. Поэтому из пренебрежения к незаслуженному мной авторскому свидетельству, я не потрудился прочесть его описание, даже и по сей день. Хотя мои служебные разработки, разумеется, где-то реализованы, и они по сей день, должно быть, используются во многих местах, я многие из своих личных разработок считаю куда более значимыми, даже если они не были реализованы и выглядят с первого взгляда вовсе не так впечатляюще.
    
     Такова, например, смехотворная своей простотой, первая случайно увиденная мной в одном из толстых промышленных каталогов, рекламирующих режущие инструменты всего лишь для дерева, МОЯ КАРТИНКА МОЕГО ИНСТРУМЕНТА, предназначенного всего лишь для притупления кромок у фрезерованных поверхностей. Вот эта «ЦАРАПАЛКА» и является началом реализации «СМЕШНОЙ ИДЕИ», одной из величайших в истории техники, как по своей перспективной, так и по уже реализованной ценности.
    
     Оконное стекло не режут шлифовальным кругом, а фанеру и стальной лист не режут ручной ножовкой, прижимая материал лишь просто ногой или рукой.
     Мебельное производство сегодня построено по принципам машиностроения. Древесные материалы ныне обрабатывают не столярными инструментами, а резцами фрез на станках с весьма сложной оснасткой.
     Металлорежущие станки должны быть куда более жёсткими. Инструменты для обработки дерева выполняются из материалов более твёрдых и хрупких, чем инструменты для резания черных металлов. Хорошо было бы и легированные сплавы обрабатывать сверхтвёрдыми резцами, но это считалось невозможным. Кромки сверхтвёрдых резцов крошатся, если ими режут сталь. Сверхтвёрдые, поэтому слишком хрупкие материалы более приемлемы для обработки древесины, мягких неметаллических материалов и не твёрдых сплавов цветных металлов. Но до чего заманчиво желание резать хотя бы мягкие сплавы сверхтвёрдыми резцами так, как режут древесину стальными резцами! Учитывая соотношение твёрдости инструмента и обрабатываемого материала, почему бы не резать хотя бы мягкие металлы так, как затачивают деревянный карандаш стальной бритвой?!
    
     Стальной лист резать труднее, чем фанеру потому, что сталь твёрже древесины. А стекло, хотя оно и твёрже, чем сталь, но легко разрезается алмазом в мгновение ока, причём без необходимости применять сложную оснастку для жесткого закрепления обрабатываемого так материала. В чем дело? А дело в физике процесса резания.
    
     Оконный лист разрезать легче, чем лист стальной. Но попробуйте из стекла выточить рюмочку или фрезеровать стекло. Невозможно. (А всё же стекло оптических линз иногда тонко обтачивают. Алмазным резцом. Получается чистота поверхности, недостижимая иными способами).
    
     А сталь и другие труднообрабатываемые сплавы металлов, оказывается, можно обрабатывать фрезой или другими режущими инструментами так же легко, как разрезать оконноё стекло лишь прикосновением к нему вершиной алмаза! Надо для этого «всего лишь» обеспечить необходимые условия резания, - хотя бы за счёт соответствующей геометрии резца. Тогда открываются фантастические перспективы в отношении очень многого в технологии машиностроения.
    
    ∙ Допустимые скорости резания увеличиваются, в принципе, почти беспредельно. Резец не может обогнать должным образом направленную и достаточную ТРЕЩИНУ, которую он образует впереди себя.
    ∙ Чем больше подача резца, тем меньше сопротивление резанию. Изменился сам вид снимаемой стружки. Стружка не сминается, не выдавливается и поэтому не греется, а легко СКАЛЫВАЕТСЯ.
    ∙ Получающаяся чистота поверхности не требует последующего шлифования.
    ∙ Приповерхностная структура материала, обработанного таким резцом, делает обработанную им поверхность нержавеющей.
    ∙ Инструмент испытывает очень малое сопротивление резанию, мало нагревается, НЕ КРОШИТСЯ и НЕ ЗАТУПЛЯЕТСЯ.
    ∙ РАНЕЕ ТРУДНООБРАБАТЫВАЕМЫЕ сплавы обрабатывать стало легче, чем сплавы, сравнительно вязкие, считавшиеся легко обрабатываемыми.
    ∙ Вследствие существенного УМЕНЬШЕНИЯ РАСХОДА инструмента и значительного увеличения его производительности теперь становится оправданным применение таких материалов для инструментов, такого качества изготовления и таких конструкций инструмента, какие до этого БЫЛИ СЛИШКОМ ДОРОГО СТОЯЩИМИ.
    ∙ Неслыханные ранее скорости резания потребовали того, что были (и, тем более, будут) СОЗДАНЫ особо скоростные металлорежущие станки различного назначения.
    ∙ Изменилось СООТНОШЕНИЕ требуемого числа станков различного назначения. СОКРАЩАЕТСЯ потребность в шлифовальных станках. Изменяется ОСНАСТКА станков. В дальнейшем будет всё заметнее меняться внешний вид станков и характер их технологической связи. РЕЗКО расширилось МНОГООБРАЗИЕ инструментов новых конструкций и новых геометрий.
    ∙ Силовая обработка резанием будет УСТУПАТЬ тенденции сверхскоростного резания. Размеры инструментов и станков, принципы их работы, внешний облик заводского оборудования и организация технологических потоков в машиностроении будут всё заметнее и БЫСТРЕЕ ВИДОИЗМЕНЯТЬСЯ.
    ∙ Теперь даже крупная стальная стружка КАК БЫ САМА слетает с заготовки, - она, как будто лишь стряхивается с обрабатываемой детали – всего лишь как от лёгкого прикосновения инструмента (под действием возникающей концентрации внутренних напряжений в трещине). Таким же образом оконное стекло как бы само раскалывается под действием возникающих внутренних напряжений в стекле от сравнительно лёгкого прикосновения к нему вершиной алмаза.
    ∙ В следующем поколении режущих инструментов аналогичного принципа действия снимаемый слой даже упругой стали должен, в основном, РАССЫПАТЬСЯ в крупицы и пылинки, удаляемые от резца струёй охлаждающего газа или жидкости.
    
    
     Вспоминаю своё давнее прошлое.
     После окончания школы я провалился на вступительных экзаменах в Станкин (Московский станкоинструментальный институт). До следующих вступительных экзаменов я проработал год в заготовительной мастерской стройбата при какой-то воинской части под Москвой. Из всяких подсобных работ, на которых я потел в той мастерской, мне сейчас вспоминается обтачивание кривых жердей, использовавшихся там в качестве черенков для лопат. Требовалось на списанном в негодность токарном станке лишь так ободрать кривую палку, чтобы на неё можно было хоть как-то насадить, например, совковую лопату. Поставили меня на эту работу за тот станок, допотопного года изготовления. Резец к нему для обдирки тех жердей мне пришлось сообразить и изготовить самому. Я нашёл в мусоре какую-то пластину из быстрорежущей стали и попросил кого-то припаять её к найденной там же оправке бывшего токарного резца. Свой инструмент я заточил, придав ему форму наподобие бритвы, и стал его концом рассекать поперёк (точнее говоря, грубо ломать) древесные волокна в тех кривых жердях, сваливаемых около меня всё растущей горой. Суппорт станка я гонял вручную с подачей несколько миллиметров на каждый оборот шпинделя. Древесная стружка сыпалась кубиками. Остающиеся залысины в ободранных так жердях, любая получающаяся толщина этих палок и ворсистость их поверхности моему начальству не мешала. Затачивать свой инструмент мне требовалось каждые несколько минут, и всё же мой резец не столько рассекал волокна древесины, сколько взламывал их. Мои черенки с насаженными на них лопатами взять в руки можно было разве что только в ватных рукавицах, зимой. Начальство не имело претензий к такой продукции. «Советское, значит отличное» (от всего прочего).
    
     Вот тот инструмент, пожалуй, и является первейшим прототипом инструментов, совершившим впоследствии Великую Всемирную Революцию во всём мировом машиностроении. Один умник, наверное, бывший преподаватель в каком-нибудь техникуме, зеленея от впечатления при взгляде на картинки моих инструментов в различных каталогах всевозможных фирм со всего мира, пытался как-то поучать меня: «Знаете ли Вы, чем отличаются режущие инструменты для работы по дереву, от инструментов для работы по металлу?». Он твёрдо усвоил, что режущие инструменты по дереву характерны тем, что должны резать дерево, в основном, вдоль древесных волокон, а не поперёк. А я об этом, видите ли, как-то не подумал. Вот так я и придумал кое-что странное для технологии машиностроения.
    
    
     В руках у меня толстые каталоги, например, одной ТОРГОВОЙ фирмы, довольно крупной в нашей стране. Она занимается импортом всевозможной оснастки к металлорежущим станкам. В этих каталогах, состоящих из сотен страниц, на первых из них, прежде всего, рекламируются сверла, разработанные самой этой фирмой, как с гордостью утверждается (на иврите). Особенность этих спиральных сверл в том, что эти чудодейственные инструменты имеют только один режущий зуб, только одну спиральную отводную канавку для стружки. Обычные свёрла имеют, разумеется, две канавки, соответственно, два режущих зуба и тупую, трущуюся о высверливаемый металл перемычку между двумя врезающимися лезвиями зубьев сверла.
    
     Для сверления триллионов отверстий во всём мире ежегодно спиральные свёрла изготовляются в количестве миллиардов штук, общей стоимостью в соответствующие миллиарды долларов. Пока необычные, ОДНОЗУБЫЕ СПИРАЛЬНЫЕ СВЁРЛА, предназначенные согласно каталогу для работы по металлу, первой в мире стала производить эта ТОРГОВАЯ ФИРМА. Для неё это огромная честь и наилучшая реклама.
     Откуда столь тонкая идея у фирмы, занимающейся торговлей, а не инженерными разработками? Не из ворованного ли «Технологическими теплицами» моего проекта, переведённого там для чего-то и для кого-то, почему-то на английский язык?!
     Эти «Теплицы» не регистрируют проекты, материалы которых они запрашивают у авторов в требуемой для Теплиц форме. При этом никакой справки о принятии запрашиваемых материалов или номера регистрации этих материалов Теплицами не выдаётся. Эти материалы там бесследно теряются. В моём случае следы моего, исчезнувшего там проекта всё ж таки нашлись. Уголовные.
    
     Я, как автор используемой идеи, объяснив это, предложил свои услуги той торговой фирме в деле развития столь понравившейся им моей разработки. Разумеется, на своё письмо ответа я не получил. Но эта фирмы лишь одна из многих, занявшихся моей тематикой. Кое-кто, «почему-то» прежде всего в Израиле, заработал на моей теме куда больше, - сотни миллионов долларов, если не миллиарды, - разумеется, как бы и понятия не имея о моём существовании.
    
     Эту тему я попробую пояснить, начиная, пожалуй, с самого понятного, хоть и не простейшего примера, - с идеи сверлышка, имеющего ту самую, лишь одну спиральную канавку.
     Обычно свёрла имеют, понятное дело, две спиральные канавки и, соответственно, два врезающиеся зуба. Когда и спиральные свёрла стали делать из дорого стоящего твёрдого слава, карбида вольфрама, вопросы прочности этого хрупкого материала потребовали выполнения сверла с тремя канавками и, соответственно, с тремя врезающимися лезвиями
     Пушечные и ружейные свёрла глубокого сверления имеют одну канавку, но прямую. Эти высоко производительные свёрла требуют применения специальных сверлильных станков, имеющих подвод к лезвию струи жидкости под высоким давлением с целью удаления стружки тугой струёй жидкости и, разумеется, интенсивного охлаждения инструмента. Спиральные свёрла с одной канавкой и, соответственно, с одной режущей кромкой, стали применяться в металлообработке лишь в самые последние годы, поскольку такая конструкция не считалась оправданной. Прочность и жёсткость такого сверла, ассиметричного в поперечном сечении, считались недостаточными. Миллионы, даже миллиарды людей, имевших дело со свёрлами, не видели достаточных достоинств спирального сверла, имеющего лишь одну режущую кромку и, соответственно, лишь одну спиральную канавку. Конструкция такого сверла слишком «хлипкая». Для всех это очевидно.
    
     Для всех почему-то очевидно также, например, что сверло обязательно должно иметь хвостовик, причём именно цилиндрический. Или конический. Всем специалистам очевидно то, что к сверлу нужно иметь сверлильный патрон или цангу в шпиндель станка для зажима этого цилиндрического хвостовика (причём, это относится не только к свёрлам).
    
     А для меня, хоть и «дипломоносца», но фактически вовсе не специалиста и фактически даже не металлиста, всё это (и ещё многое, и не только в этом) не так уж очевидно.
    
     Меня, например, всегда удивляло: - почему для сверления хотя бы дерева (или какого-нибудь рыхлого материала) не применяют спиральные свёрла с одной, причём более глубокой канавкой. Ведь такое сверло позволяет стружке легче удаляться от режущей кромки, лучше скользя под более пологим уклоном от плоскости вращения сверла. Это в значительной мере решает и проблему закупоривания канала стружкой, и проблему обугливания древесной стружки в высверливаемом отверстии при слишком высоких оборотах сверла. Более острый угол клина во врезающемся лезвии сверла обеспечивает уменьшение смятия стружки и её нагрева. То и другое достоинство сверла, имеющего лишь одну спираль, обеспечивает повышение допустимой частоты оборотов сверла, например, для дерева. Предел допустимой частоте оборотов сверла накладывает обугливание закупоривающейся в канавках сверла древесной стружки, трущейся о стенки высверливаемого отверстия. Достоинства сверла, имеющего лишь одну канавку, проявляются и при сверлении алюминия, углы резания для которого близки к требованиям для работы по дереву.
     Целесообразность таких свёрл в работе с мягкими материалами мне всегда казалась очевидной, и меня удивляет столь позднее начало привычного применения таких инструментов.
    
     Целесообразность этих свёрл при работе со сталью и труднообрабатываемыми сплавами вовсе не так очевидна, как это кажется сегодня. Чтобы осознать поразительную ценность таких сверл для работы со сталью потребовалось осознать «Смешную Идею», как я её называю за её удивительную, поразительную простоту. Не могу понять, почему десятки и сотни миллионов профессионалов, металлистов, в течение срока жизни стольких поколений людей, ранее не увидели этого смехотворно простого технического решения в области резцовой металлообработки.
    
    
    
     Приходится снова отклониться в сторону от темы режущих инструментов.
     Как-то я ехал куда-то в пассажирском поезде дальнего следования. Где-то в чистом поле наш состав застрял на много часов. Впереди сгорел эшелон бензоцистерн. Прогорел большой участок полотна с деревянными шпалами. Возможно, там произошёл тот случай, о котором нам, студентам, рассказывал преподаватель сопромата. Бывает, что ось вагонных колёс, толщиною в хорошее бревно, вдруг раскалывается пополам во время движения поезда. Это же какое невообразимое усилие требуется, чтобы так мгновенно сломать такую «палочку»! Кто ж его прикладывает в момент такой аварии.
    
     Никто не прикладывает. Внутри вагонной оси уже имеются достаточные причины разрушения. Они появляются вследствие концентрации напряжений, возникающих сначала в микроскопических, до какого-то критического момента, постепенно развивающихся трещинах около какой-то микроскопической точки на поверхности этой впечатляюще прочной стальной детали, - если эта точка есть острая лунка, оставшаяся на поверхности вагонной оси всего лишь от лёгкого удара по ней острым керном.
    
     Известен случай, когда судно, тихо стоявшее в порту у пирса, вдруг сразу затонуло. По корпусу его молнией прошла трещина. Она появилась из сети мелких трещин, долго и медленно развивавшихся около какой-то заклёпки в точке чрезмерной концентрации напряжений.
     Никто не может показать, сколько судов по такой причине затонуло в океане, как правило, во время шторма. Не по такой ли причине, вроде бы, достоверно так и не установленной, затонул не так уж давно паром «Эстония» в штормовой Балтике.
    
     Приблизительно в те же годы произошёл уникальный случай с авиалайнером, благополучно приземлившемся в каком-то латиноамериканском аэропорту. Пассажиры тогда сидели в самолёте на своих местах под открытым небом. Верхнюю обшивку самолета над пассажирами вдруг сорвало потоком воздуха. Стюардессу унёс ворвавшийся ветер.
     Причина аварии всё та же. Самолет прослужил слишком долго. Начавшие развиваться сеточки трещин, появляющиеся в местах концентрации напряжений, в конце концов, привели к этому жуткому происшествию.
    
     Подобных примеров можно вспомнить сколько угодно.
     А почему бы не использовать такие чудовищные силы разрушения, вдруг возникающие в подобных явлениях, для созидательной работы резца в металлообрабатывающей промышленности?!
    
     ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
    

 
     Многомирие – это представление о космосе, состоящем из множества миров, существующих одновременно с нашим; предположение о том, что есть «на самом деле» не единственная Вселенная, представленная нашему опыту, но множество вселенных, отличающихся от нашей и развивающихся независимо. Многомирие - множество миров, связанных с нашим миром самыми разными связями – духовными и (или) материальными.
     О Многомирии сейчас говорят все чаще – и вовсе не только писатели-фантасты. Точнее, фантасты как раз рассказывают о Многомирии не так часто, как физики. Почему-то странные и очень интересные идеи Многомирия в нынешней фантастике либо вообще не показаны, либо показаны с одной только стороны – как существование параллельных миров. Тоже интересно, но это – самый простой взгляд на сложнейшую и еще далеко не до конца понятую учеными проблему.
     Давайте, однако, начнем с начала.
    
     * * *
     Концепция существования иных миров, отличных от нашего, возникла в литературе гораздо раньше, чем в науке. Произошло это в XVIII веке. Помните: в «Кандиде» Вольтера Панглос заявляет, что «все к лучшему в этом лучшем из миров»? Вот и получается, что наш мир, по крайней мере, один из многих – лучший, конечно, но не единственный. Однако вплоть до ХХ века идея многомирия ни в фантастике, ни в науке своего развития не получила.
     В 1895 году Герберт Уэллс опубликовал роман «Машина времени» и рассказ «Дверь в стене», открыв для фантастики два принципиально новых «литературных поля»: возможность путешествий во времени и существование параллельных миров. Для литературы идея «Двери в стене» была столь же революционна, как идея Эверетта (высказанная 62 года спустя) для физики. Но, как это часто бывало в истории литературы, поначалу новые идеи не очень-то вдохновили авторов тогдашней фантастики – было много и других тем, не столь, видимо, экзотичных как для писателей, так и для читателей. Последователи у Уэллса были, конечно, но вовсе не в массовом количестве.
     В 1910 году, например, был опубликован рассказ русского автора Николая Морозова «На границе неведомого» - уэллсовская идея иномирия была повторена, но дальнейшего развития все же не получила.
     В 1923 году Герберт Уэллс вернулся к своей идее параллельных миров и поместил в один из них утопическую страну, куда отправились персонажи романа «Люди как боги». Роман не остался не замеченным, но больше, впрочем, как произведение утопическое, а не научно-фантастическое. В 1926 году появился рассказ Григория Дента «Император страны ‘Если’», а еще два года спустя – «Катастрофа пространства» Сергея Красновского и «Бесцеремонный Роман» Владимира Гиршгорна, Игоря Келлера и Бориса Липатова. В рассказе Дента впервые была высказана идея о том, что могут существовать страны (миры), история которых могла пойти не так, как история реальных стран в нашем мире. И что важно: миры эти не менее реальны, чем наш. Персонажи «Бесцеремонного Романа» попадают в прошлое, вмешиваются в исторические события, в результате чего направление развития человечества меняется, возникает иной мир, «боковая линия истории», отличающаяся от нашей.
     В 1944 году Хорхе Луис Борхес опубликовал в своей книге «Вымышленные истории» рассказ «Сад расходящихся тропок». Здесь идея ветвления времени, впоследствии развитая Эвереттом, была, наконец, выражена с предельной ясностью:
     «Стоит герою любого романа очутиться перед несколькими возможностями, как он выбирает одну из них, отметая остальные; в неразрешимом романе Цюй Пэна он выбирает все разом. Тем самым он творит различные будущие времена, которые в свою очередь множатся и ветвятся…
     В отличие от Ньютона и Шопенгауэра ваш предок не верил в единое, абсолютное время. Он верил в бесчисленность временных рядов, в растущую головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен… Вечно разветвляясь, время ведет к неисчислимым вариантам будущего».
     Тогда же, в сороковых годах прошлого века, классик американской фантастики Джек Уильямсон написал в рассказе «Легион времени» такие слова: «Число возможных геодезических ветвлений бесконечно растет по прихоти субатомной неопределенности».
     Вполне по научному изложено, в отличие от литературной, но, как показало время, тоже вполне научной концепции Борхеса.
     Несмотря на появление этих произведений, фантасты начали серьезно развивать идеи Многомирия лишь в середине пятидесятых годов ХХ века, примерно тогда же, когда аналогичная идея возникла в физике. И популярной эта идея в фантастике стала, как ни удивительно, не из-за «Двери в стене» или «Сада расходящихся тропок» - фантасты пришли к идее ветвлений мироздания, раздумывая над странными парадоксами путешествий во времени.
     Герберт Уэллс в «Машине времени» впервые описал перемещение персонажа в будущее и прошлое по той единственной временной линии, которая существовала в представлении человека о природе времени, как о последовательности событий. После Уэллса в течение примерно полувека многочисленные авторы в сотнях хороших и плохих произведений описывали историю будущего так, как они ее представляли, но при этом ни у кого не было сомнений в том, что прошлое безальтернативно, вся история не только человечества, но и мироздания в целом до настоящего момента уже свершилась и изменена быть не может. О будущем и говорить нечего: будущее одно-единственное, к нему мы и движемся в потоке времени.
     Квантовая механика (в так называемой копенгагенской трактовке) говорила то же самое: да, уравнение движения частицы, описываемое ее волновой функцией, имеет, в принципе, не одно, а множество решений, но ведь мы наблюдаем единственный результат взаимодействия! Значит, все, кроме одного, решения волнового уравнения, физического смысла не имеют. Как говорили физики, все «лишние» решения волнового уравнения «коллапсируют», исчезают в тот момент, когда происходит взаимодействие. Остается одно-единственное решение, которое и описывает состояние нашего реального мира, нашей неповторимой Вселенной. Вселенной, обладающей единственным прошлым и, конечно, единственным будущим.
     Вернемся, однако, к фантастике.
     Айзек Азимов в романе «Конец Вечности» (1952) довел до совершенства уэллсовскую идею путешествий во времени, но и он не покусился на основополагающий принцип единственности оси времени и перемещения человечества из прошлое в будущее по этой единственной оси. Да, существует свобода воли, и потому Вечные в романе Азимова меняют по собственному свободному выбору те или иные события в истории с благой целью улучшения человеческого бытия. Но изменение причины вызывает изменения всех следствий - меняется событие в истории, и меняется вся история после этого события. Для человека, находящегося внутри этого мироздания и движущегося вдоль оси времени, не меняется ничего - для него существует все та же единственная ось времени, и лишь для Вечных, живущих вне временного потока, ясна суть происходящего: не истинная многовариантность времени, впрочем, а лишь потенциальная многовариантность – ведь ось времени одна и для Вечных, только события, нанизанные на эту ось, изменяются в зависимости от изменений в той или иной точке на оси!
     Качественный скачок, однако, произошел: в 1956 году был опубликован небольшой рассказ Джона Уиндема «Хроноклазм». Писатель задал простой вопрос: если существует (в фантастике, разумеется) возможность перемещения по оси времени не только в будущее, но и в прошлое, то кто запрещает персонажу отправиться на сотню лет назад и убить собственную бабушку прежде, чем она встретит на жизненном пути своего будущего супруга - дедушку нашего персонажа? И что произойдет, если бабушку убить?
     Собственно, не обязательно быть таким кровожадным - достаточно уговорить девицу не ходить на тот бал, где, как внуку уже известно, случайно произошла достопамятная встреча. У девицы определенно была свобода выбора - идти на бал или не идти. Она решила - пойти. Могла и остаться дома.
     Если бы девушка не пришла на бал, встреча не произошла бы, не родился бы отец (или мать) нашего героя, и сам герой не мог бы появиться на свет.
     Но ведь он появился! Он существует, он отправляется в прошлое, убивает бабушку...
     Получается, что в поставленной писателем задаче существуют события, не имеющие причины?
     Фантастика этот парадокс разрешила - возникли идеи о том, что, если изменить что-либо в прошлом, то линия времени расщепляется, история начинает идти по иному, альтернативному пути, но и прежний путь, прежняя Вселенная продолжает существовать, поскольку она уже есть, ее «мировая линия» не может исчезнуть.
     С «Садом расходящихся тропок» Борхеса и «Хроноклазмом» Уиндэма в фантастику (и в литературу в целом) пришла новая парадигма, в бесконечное число раз увеличившая физическую Вселенную. Да, человек обладает свободой воли. Он может совершить любой выбор. В результате ось времени расщепляется, в будущее протягиваются две независимые временные линии. Событие может быть изменено вновь, и линия расщепится еще раз. Иными словами, время оказывается не осью, не лучом, но разветвленным деревом, причем число ветвей не только может быть сколь угодно большим (и следовательно, сколь угодно большим может быть число мирозданий!), но и число это бесконечно увеличивается, ибо свобода воли позволяет человеку влиять на события, создавая все новые и новые варианты будущего.
    

Окончание здесь:
http://www.ukamina.com/books/miry.html