Здравствуйте!
Я вот на досуге тщетно силился вспомнить: когда ж у нас в стране последний раз было всё так спокойно? И, мне кажется, я близок к выводу, что ещё никогда... Кругом тишь да гладь...
Парламент и Президент в эйфории от взаимной любви и понимания... Олигархов запугали. Они, бедные, помалкивают и, от безысходности, скоро купят всю Англию вместе с королевой... Телевидение перестало быть раздражителем и действует в последнее время как снотворное...
Прошли дежурные президентские выборы, в исходе которых сомневались разве что в некоторых психиатрических клиниках (хотя пишу эти строки ещё до выборов, уверен, что переписывать их не придётся)... Президент от подобной скуки разогнал Правительство - ему тоже не-ве-се-ло... Да и премьер должен быть умным, а не красивым - здесь вам не Голливуд... Аппарат сокращать надо - спору нет. Вот теперь , к примеру, можно убрать должность правительственного парикмахера, новому премьеру он совершенно ни к чему...
Невесело... От такой жизни можно или свихнуться или гиподинамию заработать... Ни тебе врагов капитализма, ни революций, ни переворотов. Активности никакой. Эх, назад бы на пять-десять лет... Путчи, Чечня, дефолт, пьяный Ельцин - жили ведь! Интересно было новости слушать! А сейчас что? Смотрел недавно "Время"... Главной темой дня было падение Плющенко на чемпионате Европы по фигурному катанию! Мрак! Оно нам это надо? Вот ежели б падение режима, тогда б нас заинтересовали, а это...
Мы становимся всё больше похожи на Америку... Это у них там возможно двухгодичное обсуждение и порицание Президента за минутную слабость (заметьте, после терактов 11 сентября всё утихло гораздо быстрее), но мы то РОССИЯНЕ, и у нас измена жене не приравнивается к измене Родине! И мы-то, по сравнению с американцами, ещё живые люди, а не полузапрограммированные существа...
А теперь прошу считать всё вышепрочитанное несерьёзным отвлечением...
А если серьёзно, то всё-таки рад я, что живу в Стране, в которой можно не только свободно мыслить, но и говорить... Я могу любить Страну и я люблю её не без оснований... И при всех недостатках нашей власти, её псевдодемократии и, зачастую, лицемерии, я благодарен ей за то, что в моей Стране преобладает атмосфера (сложившаяся исторически), способствующая творческому созиданию. И я не уверен в том, что будь наша жизнь безпроблемной эта атмосфера продолжала бы существовать...

Вот так...

Всем удачи и творческих успехов!
С уважением, Демиург.
P.S. Предыдущие выпуски рассылки можно найти на сайте "Мир 260" в разделе "Рассылка 260".

Автобус

Наша жизнь похожа на автобус. Войдя, не всегда удается выйти на своей остановке.

Скучно ехать в автобусе вечером. В салоне ярко горит свет, и бегущие мимо улицы едва угадываются за темными стеклами. Слабенькие фонари у дороги добавляют в чашку черного вечернего кофе немного молока. Но и в их свете мало что можно увидеть. Мелькнут едва различимые размытые фигуры и тут же исчезнут, как будто их и не было. Только по ярким огням машин: стремительно набегающим - белым, и медленно удаляющимся - красным - можно угадать напряженную жизнь вечернего города. Ехать вечером в автобусе скучно.
Серебряный мальчик под тихое журчание серебряной капли наушника серебряным ботинком уминает серебряный снег. Низко опустив голову, он уткнулся подбородком в воротник серебряной курточки.
Он лжет. Серые глаза внимательно скользят по лицам. Нога не всегда попадает в такт.
Мужик в жирно лоснящейся дубленке слишком пьян, чтобы заметить это. Крепко вцепившись в воротник своего спутника, он нелепо поводит свободной рукой и пытается пуститься в присядку на негнущихся, пружинящих ногах. Мальчик ему очень нравится, и он не обращает внимания на своего друга, беспокойно поглядывающего на часы.
- Может, останешься? Поздно уже. Да и набрался ты. Заснешь. Не доедешь.
Дядька сильнее дергает плечом, освобождаясь от назойливой опеки, заявляет громко:
- Я доем! - и, пытаясь уступить дорогу даме с сумками, невольно заваливается на спину. Товарищ едва успевает поддержать его.
Едва ли дама замечает потуги пьяного. Выдвинувшись на пол корпуса вперед, она замирает: устремленный вдаль взгляд и крепко сжатые ручки сумок.
Пораженный какой-то новой мыслью, пьяный уже не пытается пуститься в пляс. Он стоит, покачиваясь, и пристально смотрит себе под ноги. Впрочем, может быть, он просто старается удержать равновесие.
Его товарищ, тоскуя, уже не вскидывает руку с часами. Как и дама, он весь устремлен вперед, к темной дороге. И минут через пять автобус приходит - ярко освещенный изнутри, с окнами, занавешенными изморозью. У обочины он мягко врезается в сугроб, придавливает снег шинами и, кажется, весь скрипит. Так, как скрипит только свежевыпавший снег, да новенькие кожаные ботинки.
Мальчик сразу же проходит вперед по салону и останавливается у выхода. Автобус еще стоит, а мальчик уже смотрит вперед, на мчащуюся в занимающемся снежном вихре дорогу. Он слушает вьюгу и не слышит музыки, льющейся из наушника.
Дама и ее сумки занимают четыре глядящих друг на друга сиденья. Пока пьяный дядька осторожно взбирается по ступенькам, его друг стучится к водителю. Пьяный не замечает этого. Он так сосредоточен на процессе посадки, что не замечает даже спящего на соседнем сидении молодого человека.
Чистое, без намека на храп дыхание и рот с капризно отвисшей нижней губой рождают образ мамы, стоящей на балконе в комнатных тапочках и тоненькой ветровке.
Скопившаяся в уголке рта слюна капает на куртку, прямо на эмблему с надписью "Школа милиции". Курсант спит крепко. Вздыхает - спокойно, глубоко, - сглатывает во сне.
Из открытых дверей пьяного окликает его товарищ. Громко, чтобы быть услышанным:
- Вась! Я заплатил. На Международной выйдешь, понял? Водитель скажет по радио - ты выйдешь. Понял?
- Поял… - нехотя отвечает Вася.
- Ну, смотри… - напутствует товарищ и внезапно грустнеет, мнется, ищет что-то по карманам и, не найдя, уходит.
Автобус трогается с бодрым взрыкиванием отдохнувшего мотора, снег бьет из-под пробуксовывающих колес. В последнюю секунду на ступеньку легко вспрыгивает девушка и одним движением, продолжающим траекторию полета, пересекая салон, сдергивает с головы синюю шляпку, встряхивает золотистыми локонами, поводит рукой в перчатке, убирая с лица упавшие пряди и, улыбаясь весело и непринужденно, раскрытой ладошкой хлопает курсанта прямо под подбородок…
Автобус замирает. Вася, только теперь обнаруживший на соседнем сидении молодого человека, тупо глядит на надпись "школа милиции". Курсант мычит что-то невнятное, трясет головой и, наконец, просыпается. Его недоуменный взгляд упирается в девушку. А та уже без умолку трещит:
- Домой? Зачем на автобус сел, тяпа? Тебе всего две остановки ехать? Если бы не я - заснул бы и прозевал. Вот бы мама твоя переживала!
Молодой человек оборачивается к заиндевевшему стеклу, долго смотрит на узорную вязь, но, попытавшись очистить хоть маленькое окошко, отдергивает ладонь - холодно.
- Почему две? - беспомощный, обращается он к девушке.
- От рынка - две - уверенно отвечает она и, начиная догадываться, прикрывает ладошкой улыбку.
- От рынка?... - потерянно обернувшись к окну, повторяет за ней парень, и она, не в силах больше сдерживаться, звонко хохочет.
Дама снисходительно улыбается нарисованным ртом. Ухмылка пьяного гуляет по лицу - он смотрит на девушку. Как она смеется. Она нравится ему. Он тихонько трогает синюю ленточку на ее синей шляпке.
- Тя-апа! - протяжно говорит девушка, проводя рукой по колючему "ежику" курсанта. - Смотри, я сейчас выхожу, ты - на следующей. Не проспи. Слышишь?
Курсант не слышит. Он смотрит в окно. Взгляд запутывается в переплетении ломаных линий. Автобус сбавляет ход, подъезжая к остановке, и, роясь одной рукой в миниатюрном кошелечке, другой девушка в последний раз теребит курсанта:
- Слышишь? - и спешит к выходу, не дожидаясь ответа.
Открываются двери, девушка кидает мелочь в окошко водителя, спрашивает у мальчика:
- Ты выходишь?
Взгляд мальчика устремлен вперед.
- Пропусти, пожалуйста, - повторяет девушка.
Мальчик слушает вьюгу. Мальчик не слышит девушку.
Она дотрагивается до его плеча и спрашивает раздраженно:
- Ты что? Глухой?
Мальчик оборачивается. Он не смотрит в глаза девушки, он смотрит на ее губы и тонким, срывающимся голосом кричит:
- Да! Глухой я! Глухой!
И по тому, как он произносит слова, становится понятно - он говорит правду. Из наушников слышится шум помех.
Почти толкая, мальчик отбрасывает руку девушки, успевает выскочить в закрывающиеся двери.
Автобус плавно трогается с места.
- Стойте! - девушка стучит кулачком по стеклу, но автобус уже набрал ход. Чуть не плача она хлопает ладонью о поручни.
На следующей остановке, когда за спиной девушки с мягким вздохом закрываются двери, курсант с мягким вздохом упирается головой в холодное стекло. Морозные стрелки бегут воспаленного лба. Очертив темный круг, теснятся, боясь подойти ближе.
Пьяный зачарованно смотрит туда, где совсем недавно тонкая рука в черной замшевой перчатке сжимала синюю шляпку. Он улыбается.
Дама начинает рыться в сумках, перекладывать из одной в другую апельсины, курицу, зелень, бульонные кубики, рис.
Автобус идет своим маршрутом, честно открывая двери на каждой остановке.
Пассажиров нет долго.
Пьяный уже начинает придремывать, когда в автобус заходит мужчина лет тридцати. Остановившись, он оглядывается, безразлично скользит глазами мимо сонного Васи, мимо спящего молодого человека и заинтересованно останавливается на даме и ее сумках.
Маргарин, сыр, подсолнечное масло кочуют из одного баула в другой. Каждым новым продуктам сумка обещает неисчерпаемые глубины. Мужчина, пройдя по салону, садится напротив дамы. Строгий взгляд из-под набрякших, густо усыпанных тенями век не смущает его. Дама поджимает губы и возвращается к прерванной работе. Но руки ее замедляют движение по мере того, как мужчина расстегивает куртку, достает из-за пазухи модную дамскую сумочку, и вовсе замирают, когда он извлекает оттуда деньги, паспорт, какие-то потертые пропуска, надорванные чеки, смятые билетики, тюбик губной помады и носовой платок. Медленно, деловито он начинает сортировать добычу. Искоса он поглядывает на даму - из-под набрякших век смотрят темные от ужаса глаза, под нарисованным ртом дрожат тонкие бледные губы. Руки забывают о продуктах. Они неловко шарят по коленям, тыкаются друг в друга как слепые кутята и, наконец, поднимаются к горлу, будто намереваясь задушить бросившую их хозяйку.
А мужчина прячет за пазуху документы, рассовывает по карманам деньги, подмигивает женщине и, заплатив за проезд, выходит из автобуса. Еще какое-то время женщина смотрит на выпотрошенную сумочку, на блестящий тюбик губной помады, на билетики, от сквозняка улетающие в проход. И лишь когда в открывшихся дверях автобуса появляется яркая неоновая вывеска "Аптека", действия женщины обретают смысл. Без разбора кидая в сумку продукты, она кричит причитающим бабьим голосом:
- Погодите, водитель! Ой, погодите, выхожу!
Женщина, промчавшаяся к выходу, будит Васю окончательно. Когда на следующей остановке из динамиков под потолком раздается: "Международная!" - Вася сразу встает. Крепко вцепляется в поручни, пробирается к выходу. Осторожно, как человек, ставший на коньки, спускается по ступенькам, с трудом разжимает закоченевшие на холодном железе пальцы и, словно фигурист, вышедший на лед под аплодисменты восторженных трибун, запрокидывает голову, раскидывает в стороны руки. Слетает с головы шапка, метель, дергая за полу распахнувшейся дубленки, проскальзывает в салон. Медленно начинают закрываться двери, медленно начинают крутиться колеса, Вася медленно начинает опрокидываться на спину…
В жутком предчувствии я кидаюсь к окну, кричу: "Погодите, водитель!", стучу кулаком по стеклу, чуть не плача бью раскрытой ладонью по поручням, пытаюсь очистить хоть маленькое окошко, но отдергиваю пальцы - холодно.
Когда колесо, наезжая на что-то приподнимает весь автобус, волосы дыбом встают у меня на затылке, и, когда под собственной тяжестью автобус срывается и ухает вниз, во мне тоже что-то срывается и ухает вниз. Медленно. Долго.
Мы с водителем одновременно выскакиваем из остановившегося автобуса. Я стою ближе, но черное расползающееся на белом снегу пятно заставляет меня отступить назад. Эта черная дыра затягивает в себя метель. Снег идет реже. Все меньше снежинок падает на кровь.
- Не ходи к нему, - водитель возникает где-то на периферии зрения. Сознания. - Голова - как арбуз. Хрен ему теперь поможешь. - Дальше невнятно, тоскливо, матерно,- …как арбуз…
В руках у него сонно моргает стоп-сигнал.
- Денег дать? На тачку.
- Нет. Спасибо. - Большие красные руки, фланелевая рубашка под безрукавкой, иней на усах. - Спасибо. Мне одну остановку.
- Ну, иди, - отпускает он. И я иду.