"Любовные странности..."

"Повинную голову мечь не сечёт..."
Всё протесты принимаются, случился повтор. Каюсь.
В качестве компенсации - рассказ на псевдоисторическую тему. Вам понравится.
Ваш Валерий и мои "Любовные странности..."
e_gorov@rambler.ru

http://subscribe.ru/catalog/lit.poetry.love


Валерий Егоров.
                                                      «Сердце императора».

                                                    (Le coeur de Lempereur)


                                                  \Историческая фантазия\

                                                                   «В моём сердце
я ценю тебя больше всей
                                                                            
                                       Вселенной!»
                                                                            
                    Наполеон Бонапарт.

Предисловие.

        Данный рассказ не претендует на историческую достоверность. Историков,
знающих этот материал  намного лучше автора, просьба не судить строго. Это вольная
литературная интерпретация узнанных фактов.


                                                             1

        Вечернее небо прятали тучи, с каждой минутой покрывая собой последние
проблески его быстро темнеющей синевы. Ещё можно было увидеть эти клубящиеся,
причудливые чудовища в свете заходящего багрово-красного солнца. Грохотал гром,
молнии разрезали своими острыми огненными зигзагами полотно небосвода, ветер
проявлялся  лёгкой рябью на абсолютно спокойной, ещё совсем недавно, поверхности
моря. Но вот его лёгкие поглаживания превратились в грубые ласки, и море стало
возбуждаться, как склонная к мазохистским ласкам женщина, всем своим влажным
солёным телом всё больше и больше колыхаясь под воздушными, сильными руками.
Затрепетали листья на деревьях, предчувствуя, что их лёгкий весенний покров будет
скоро сорван этим разгулявшимся грубияном-любовником ветром. Ветви стали покорно
клониться к земле, в ожидании  прохладных объятий. И он, ветер не заставил себя
ждать, и ворвался на остров из далёких океанских просторов, набравшись в неведомых
краях силы и неудовлетворённых желаний: обладать, рвать, брать…

        5 мая 1821 года - день смерти великого человека, оставил вечный след
не только в истории  небольшого острова - острова Святой Елены, этого последнего
пристанища императора Франции Наполеона Бонапарта, лежащего на перекрёстке морских
путей из Англии в Индию, но и в истории земной, истории человеческой, истории
вселенской…
       Но так ли ценило его при жизни это самое человечество, которое он, Наполеон
Бонапарт хотел осчастливить по-своему, только ему ведомому способу? Да, впрочем,
только ли ему одному ведомому? Сколько было за всю историю этой цивилизации,
именуемой человеческой, попыток осчастливить всех, всё?.. Не счесть! Но «насильно
мил не будешь». И эта вот простая формула, в отличие от многих других не требует
сложного доказательства, она есть, просто потому, что она есть. Кнутом невозможно
загнать человечество к счастью, потому, что счастье это вообще понятие субъективное,
для каждого в разное время в разном месте оно своё, оно разное, оно другое. Одному
одно, а другому – другое…
         Suum cuiqve…(И каждому своё…)

        Так уж случилось, что последнее человеческое счастье Наполеону Бонапарту
довелось испытать здесь, на задворках мира, который он так  хотел завоевать.
Испытать здесь на маленьком острове, открытом в 1501 португальцами в день святой
Елены - 21 мая, отчего он  и получил такое  название: остров Святой Елены.

        После ста дней нового правления Наполеона, когда он без единого выстрела
снова вернул себе престол, его стали бояться ешё больше, чем тогда, когда он
владел огромной армией, когда он воевал со всем миром. Его шуткой была в то время
такая: “наверно он уедет в Америку, потому, что только с ней, ему не довелось
воевать”. А планы такие были. Да, “пред кем весь мир лежал в пыли…” Но мир не
может принадлежать кому-то одному. Мир – это внутреннее состояния покоя и понимания.
И этот, и только этот мир может принадлежать кому-то конкретно.
        Мир Наполеона превратился в остров, да и тот ему не принадлежал, скорее
он принадлежал острову, потому что только в пределах его территории он и мог
быть, быть в другом месте ему было заказано. И это бытие определяло его сознание,
сознание узника, сознание поверженного императора, правда, англичане так не называли
его, а называли просто: генерал Наполеон Бонапарт, и это постоянно вызывало его
гнев и следующую за ним долгую депрессию. Нежелание жить, депрессия – были теперь
его постоянными чувствами, заполнявшими существование.  Всё, казалось ему, было
в прошлом, настоящего не было, а значит не было и будущего. И только воспоминания,
диктовка мемуаров секретарю, приносили какое-то облегчение и наполняли, пусть
таким не привычным для него занятием, но всё-таки смыслом, его пребывание среди
просторов Атлантики.

                                                                 2

        Тот день походил на многие, что были до… С утра не хотелось вставать
с постели, в последнее время его стали всё больше беспокоить непонятные боли
в правом подреберье, особенно по ночам, когда луна пристально глядела холодным
белым глазом в окна его одинокой спальни небольшого дома, расположенного в Лонгвуде
- красивой части острова. Остров находился хотя и возле Африки, но климат его
был довольно здоров. По лесистым склонам текло множество ручьёв с чистой, прозрачной
водой, 150 лет назад, тогда, там было много зелени: густая трава и кустарник,
где водилось несметное количество дичи, на которую Наполеон изредка, чтоб унять
тоску и заполнить пустоту ничегонеделания в душе, охотился, увлекаясь, забываясь
в этих походиках по зарослям за бегающей и летающей дичью. Там, на острове, было
даже одно его любимое место – небольшой родничок, прячущийся среди густых зарослей,
он журчал, несмотря ни что, свою вечную песню, вырываясь из-под земли, вначале
проявляясь в этом мире из глубей небольшой заводи, водяным, пульсирующем сердцем,
потом прозрачно перекатывался укрепляющися телом по гранитным камням и устремлялся
к морю,  следуя, как и всё живое к слиянию малого с большим, большого с вечным…

        Император всё-таки встал в то утро. Он с неудовольствием принял пищу,
выпил вина, угодливо подлитым в его бокал генералом Шарлем-Тристаном де Монтолоном.
Было непонятно, за что он “обожал” Наполеона? Ведь император когда-то отправил
его в отставку за провинности. Многие давали характеристику Монтолону, как ничтожнейшему
из людей, способному на любые подлости ради достижения своих, только ему ведомых
целей. Одной из причин следования за иператором были слухи о том, что он сбежал
от многочисленных долгов, которые оставил во Франции. Монтолон был всегда не
чист на руку. Ему грозило тюремное заключение за присвоение денег, предназначенных
для выплаты солдатам, но… Как всегда находится “спасительная” рука, хозяин которой,
преследуя свои корыстные цели “спасает” таким вот образом, “привязывает” к себе
провинившегося, чем прикрывает его провинности и даже  преступления. И тот, в
благодарность должен отрабатывать за это спасение. Но   кто окружает себя подобными
«благодарными», должен знать, что рядом с ним, не преданный соратник и друг,
а змея, готовая в любой момент ужалить, уничтожить, раздавить, и занять место
«благодетеля». Но свои функции такие вот прощенные, спасённые, довольно часто
успевают выполнить. Вот и здесь на острове, он изображал преданного друга, соратника
в 32 года сознательно бросившего карьеру ради императора. Сам же он выполнял
совсем другие функции –его отравителя, тайного палача, могильщика…

        Монтолон часто вспоминал эпизод из своего детства… А те, детские впечатления
часто вливаются в суть, плоть и кровь повзрослевшего. Так вот, когда однажды,
он, порезвившись в родительском саду, вдруг неожиданно спустился в подвал дома,
и там увидел, как один из слуг с наслаждением топил пойманных в крысоловки крыс.
Крысы, опущенные вместе с клеткой в бочку с водой, отчаянно бились своими лапками
за жизнь, цепляясь розовыми пальчиками с коготками за металлические стенки крысоловки.
Но тщетно, - слуга с улыбкой медленно погружал их всё глубже и глубже… Из животных
вырывались пузырьки воздуха, вместе с которыми их покидала жизнь, за мгновения
которой они так  страстно боролись.
         -  Вот так, молодой господин, должно поступать с крысами, -
сказал тогда тот его первый «учитель», - кто сильнее, тот и прав, тот и господин,
тот и имеет право!
        Маленький Шарль не упал в обморок, не стал жаловаться отцу, но тот урок
усвоил навсегда. И дальше по жизни он двигался именно с этим принципом, принципом
силы, но не силы явной, когда с противником встречаешься с открытым забралом,
лицом к лицу, а его принципом стало достижение победы тайным путём, чтобы только
одному наслаждаться своим превосходством над всеми. Подавать руку, а в душе держать
«камень» на того, кому её подаешь, и тогда, когда он отвернётся, обрушить этот
«камень» ему на голову, когда тот, другой, совсем этого не ждёт. А потом? А потом
снова  и снова поступать так с другими, со всеми. И чем выше по положению тот,
другой, тем приятнее победа над ним.

        Вот и теперь, здесь на острове, он исполнял тайную миссию. Потом историки
и медики долго будут искать причины скорой смерти Наполеона на острове. Будут
называться и семейная предрасположенность к раковому заболеванию и тропическая
болезнь, которую он якобы прихватил ещё в молодости во время походов в Сирию
и Египет, и тоска по родине…
        Но… Этой болезнью стал для императора Наполеона его «преданный соратник»
генерал Монтолон. Он как никто близко находился возле него. Всегда являлся по
первому зову, не зависимо от времени дня или ночи, всегда возле, рядом на полусогнутых...
И постепенно, по капле, добавлял мышьяка – этого известного крысиного яда, в
пищу, в  вино, в воду ванн, которые так любил принимать император. У Наполеона
всегда была с собой походная кожаная ванна. Слуги нагревали воду, и Наполеон
с наслаждением погружался в её горячую влагу, там испытывал наслаждение, потел,
испарял яд, который у него накопился, но яд проникал обратно, потому, что «преданный»
Шарль успевал сыпануть заветного порошка из своего перстня с секретом и сюда,
в воду. И так по чуть-чуть, медленно, здоровый организм превращался в разваливающуюся
плоть.

        Всё это было потом, позже, а пока, пока была первая весна ссылки.
Прошла зима, совсем не изнуряющая тропическими, долгими дождями, а мягкая, тёплая,
быстрая. Да впрочем, можно ли её назвать зимой в обычном понимании этого слова?
Вот зима в России, так им и не завоёванной, не покорённой, была зимой!
        Эта страна… Страна вечной зимы и непокорного народа! Народа, казалось,
задавленного нищетой по европейским меркам. Страна без дорог и практически без
городов, а только деревни, поля, леса, из которых неожиданно вылетали гусары,
казаки, и с весёлым гиканьем, размахивая саблями, крошили французскую пехоту,
рубили кавалерию. А партизаны, для которых не было никаких правил ведения войны?
Они вилами, острогами сбрасывали французских драгун, и добивали их уже на земле,
воткнув в их мягкие, белые, европейские тела эти многолапые, острые, стальные
чудовища.
        Казалось, победа была так близка? Взята столица,  он долго ждал ключей
от Москвы, сидя в седле на высоком холме над городом и смотрел на дым разгорающихся
пожаров. Русские сами сожгли её, свою столицу. Непостижимо, глупо, дико, как
считал он, покоритель Европы. Ведь сколько этих столиц мира пало пред ним, сколько
ключей от городов ему с радостью и преданностью, рассчитывая на последующее снисхождение,
ему было вручено?
         У него была цель – сделать единую Европу, единую армию, единую монету,
единый народ. А он бы с инспекциями объезжал покорённые народы, которые бы его
боготворили за оказанную честь и милость – быть их императором! Но нет, не случилось.
Россия нарушила его планы, заморозив и уничтожив такую сильную армию…
        Он был поражён открытием неизвестной страны, после, сказав о России такие
слова: « …в России многочисленное народонаселение, воинственное, храброе, способное
выносить всяческие трудности, преданное своему отечеству. Нельзя без страха подумать
об этой державе, на которую нельзя напасть ни с боков, ни с тыла, но которая
сама может во всякое время наводнить войском Европу… Удивителен исход этой войны.
Мог ли  я вообразить, что она меня погубит? Надо было умереть или быть убитым
в Москве…»
        А потом, всё покатилось как снежный российский ком, увеличиваясь в процессе
движения, и увлекая своим последующими поражениями за собой всё, его императора
Бонапарта, окружающее. Ещё были победы, но они всё больше напоминали поражение.
Это как в агонии, когда кажется вот, больному стало легче, он ясным взором смотрит
на близких, стоящих возле его одра, но нет, это не надолго, это на мгновения,
на минуты… И вскоре  всё, - небытие, переход в другой мир, в неизвестное…
        Теперь только этот участок суши, как переход, переправа, преддверие…
 Остров, на котором он… Он! - Великий Наполеон Бонапарт превращался в «ничто».

                                                                3

       Итак, первая весна ссылки на острове Святой Елены. Солнце играло свои
весенние игры лучиками, отражаясь от сине-зелёного моря, ласково гладящего вечные
скалы острова, его широкие песочные пляжи, с подступающими почти к самому берегу
 высокими пальмами. Его «зайчики» бегали вдоль высокой скалы, на вершине которой
стоял он – император не существующей империи – объединённой Европы. Он стоял
в своей любимой позе, заведя левую, со сжатыми в кулак пальцами руку назад, а
правую засунув за камзол, слегка выставив вперёд правую ногу. Взгляд его был
устремлён далеко за горизонт, но казалось, он смотрит не туда, не на пределы
видимого пространства, а взгляд обращён внутрь, в себя, в свой мир, в своё…
       «Странно, - думал Наполеон, - я сражался в шестидесяти битвах, и из них
не научился ничему, чего бы я не знал уже в своей первой битве? Странное вообще
это искусство – война. Странная эта штука – жизнь! Но лучше уж не жить вовсе,
чем не оставить следов своего существования. Уж в этом мне упрекнуть себя нельзя,
следов я оставил предостаточно. Всё рассудит история, всё расставит по своим
местам, как бы не старались всё теперь опорочить и оболгать. Ну что ж, значит,
всё ещё боятся меня, значит, есть ещё во мне силы, если я, поверженный могу внушать
страх. Иначе чем объяснить такую изоляцию здесь на этом краю света? -  Если боятся,
то это тоже один из признаков уважения. Только страхом можно удержать большие
массы от хаоса безвластия. И он умел властвовать». - Удовлетворённый этой мыслью,
император направился к поджидающему его коню, который поддерживал под узцы преданный
слуга-телохранитель Маршан. Конные прогулки бодрили, крепкий организм, закалённый
в походах, требовал тренировки, мышцы хотели движения, сердце желало любви...

                                                                4

          Любовь…
          Родился Бонапарт в утро 15 августа 1769 года. Кто тогда знал, что в
семье Карло Буонопарте и его жены Литиции родился ребёнок, ставший после могущественным
человеком своей эпохи?  Солнце во льве, момент рождения в скорпионе? Агрессия
и властность, нежность и ранимость, благородство… Гремучая смесь огня и пламени,
влаги и холода…
         Он любил женщин, и женщины любили его. Его, маленького, коренастого,
крепкого… Про таких говорят: «пошёл в корень». И это было так, - у него был этот
корень, был стержень: уверенность, беспощадность, сила…
        Но и на старуху проруха…

       Жозефина де Богарне, светская львица, его возлюбленная, которой он писал:
«…любовь лишает меня рассудка, и я его никогда не верну, я поражён в единственное
моё уязвимое место…», не отвечала взаимностью, а заявляла во всеуслышанье: «Как
смешон этот Бонапарт!..» Но, встречаясь с ним, она отдавалась ему со страстью
и кажущейся любовью, а может быть со страхом, на грани страха и любви? Или, может
быть это обычная женская черта – пытаться унижать влюблённого в неё мужчину,
только при этом чувствуя свою силу, своё превосходство, свою власть над влюблённым!?
Влюблённые всегда выглядят глупо в глазах окружающих. Но это глупость любви,
а не глупость настоящая. Она как розовые очки, которые окрашивают мир в другой
цвет, раскрашивая и улучшая и его – мир, и самого любимого человека. Иначе бы
не было развития. Именно соединяясь, в казалось мало соединимое, невозможное,
и существует этот мир. Полный противоречивого, но всё-таки единства. Соединяясь
этими разностями в краткие миги счастливого единения, и познаётся радость всеобщности…

        «…Выступаю в поход. Рассчитываю недель через 8-10 прибыть во Францию.
Прекращай мыться» - писал Наполеон в годы своей любви к Жозефине.
         «Нелюбовь»  - это движущая сила истории. Именно не испытав взаимности
с любимой женщиной, мужчины  стремятся завоевать мир, чтобы бросив его к ногам
холодной возлюбленной, сказать: «возьми его, дорогая, это всё принадлежит тебе!»
Но чаще всего им, этим «сварливым невинностям» не нужен этот мир, не нужен этот
завоеватель мира, им просто нужно его поклонение. Удовлетворение собственного
тщеславия. Как же, «пред кем весь мир лежит в пыли», стоит перед ней со склонённой
головой, готовый на всё ради её к нему благосклонности? А она, та, для которой
всё это сделано, будет потом стонать и плакать от счастья в руках другого, какого-нибудь
просто невежественного проходимца, который будет её унижать и истязать. Но это
ей  только и было нужно – испытать страсть, подчинение, знать хозяина… И… любить
его за это предоставленное ей унижение.
         Взаимная любовь – мгновения, всё остальное  - её ожидание, предчувствие!..

        В сердце Бонапарта барахтались воспоминания… Певица Грассини, госпожа
Браншю, мадмуазель Жорж, госпожа Пермон, госпожа Валевски, о Валевски! Подарила
тогда ему прекрасного малыша, покорно была в тени и только она приезжала к нему
в его первую ссылку на остров Эльба. Ей он был нужен как мужчина, как любимый,
а совсем не как император.
        Но в сердце жила она – красавица Жозефина, хотя так и не став официальной,
а только гражданской женой императора, и у них так и не случилось совместных
детей. Финалом стала его встреча после записки, написанной в порыве гнева на
возлюбленную: « Ах ты, злая гадкая, жестокая тиранка! Маленькое красивое чудовище!
Я тебя больше не люблю, я тебя ненавижу. Ты неуклюжая замарашка… надеюсь скоро
сжать тебя в объятиях и покрыть поцелуями, горячими, как под экватором…»

       Проскакав довольно много в это утро, Бонапарт остановился возле родничка,
того места, где он попросит потом, чтобы его похоронили. Сойдя с коня, он подошёл
к воде, Маршан быстро подбежал к императору, взял простую глиняную кружку, которая
всегда висела на ветке ивы возле родника, набрал в неё чистой воды из маленького
углубления, образованного розово-коричневым гранитом. Из его глубины пульсировало…
       Наполеон присел на большой камень рядом, гранит скал уже успел разогреться
под весенним солнцем и совсем не холодил сидевшего на нем императора.
      - Sed tranzit gloria mundi…(Так проходит мирская слава…) - тихо произнёс
Бонапарт. Маршан не расслышав, переспросил – Что, мессир? – Да так ничего, Луи,
всё проходит, ничто не вечно. Зачем всё?
      - Это жизнь, мессир, она нам дана, и от нас зависит, как мы ей распорядимся,
но в пределах
предначертанной нам судьбы. Судьба, она наш ограничитель и проводник одновременно.
И должно следовать предназначенным тебе путём. Вы были всегда верны себе, значит,
вы не нарушили предначертанное.
      - Но скольким я принёс страданий и бед, Моршан? Скольким изломал ИХ судьбы,
сколько,
благодаря мне не родится детей, скольким, получается я, именно я закрыл судьбу?!
      - Всё так мессир, но так было, значит им суждено.
      - А как же теперь мне жить, для чего, ведь всё в прошлом, и ничего уже
исправить нельзя,
ничего…
      - Но вы, мессир, можете рассказать другим, рассказать миру, что вами двигало,
как это было всё. Потому, что уже сейчас всё извращается, все ваши, именно ваши
заслуги присваивают себе те, кто сейчас у власти. А вас клянут за то, что применяют
они, ваше… Вами сделанное, вами придуманное, вами достигнутое.
      -  Да, Маршан, да, мой верный друг, право подобно чести: это остров, чьи
скалы круто
обрываются прямо в море. Туда не проникнешь, если ты – вовне!..

         Их беседа прервалась. Бонапарт снова поднёс к губам наполненную водой
кружку, жажда его беспокоила, беспокоила сухость и лёгкий металлический привкус
на языке, который в последнее время всё больше и больше заменял его вкусовые
ощущения. Не чувствовалось вкуса многих блюд, хотя аппетит и был, но не появлялось
чувство удовольствия от их разнообразия, приготовленного его верным поваром.
Он стал полнеть, этому способствовала и апатия, взявшая его в свои вялые, но
всё более и более крепчающие объятия. И эта сухость… Бонапарт начал подозревать,
что его хотят отравить, но не знал кто. На многие попытки его свиты заставить
его активизировать свой образ жизни Наполеон отвечал с раздражением: «Оставьте
меня в покое! Меня хотят отравить, пускай морят. Лишь бы всё кончилось!..»

         К роднику подходила девочка, впрочем, нет уже не девочка, а молодая
девушка. Она была высокой и стройной. Лёгкие коричневые ботинки, зашнурованные
до самых колен,  выглядывали из-под тёмно-зелёного платья крепкого сукна, при
быстром шаге обнажая её красивые икры, обтянутые тонкой кожей ботинок.  В молодости
всегда хочется бежать, невозможно усидеть, кажется у таких вот молодых, шило
где-то в одном месте и оно не даёт им спокойно находиться ни минуты. А всё время
требует перемены этого места в пространстве. Молодость бежит, а время их ползёт.
Чем старше, тем время всё быстрее и быстрее начинает двигаться. Наполеону уже
было 47 – время расцвета мужских сил. Когда разум уже знает, а тело еще умеет,
 - но не было: зачем. И тут эта девушка появилась, как маленький спасательный
круг среди его тонущего  желания жить и чувствовать.
        Почувствовав непонятное волнение в груди, Наполеон пригласил присоединиться
к ним девушку а верный Моршан, быстро наполнил кружку водой и предложил её ей,
но потом отошёл за спину своего господина, тем позволив им смотреть друг на друга
без стоящего между ними посредника.
- Как тебя зовут, милое дитя? - Обратился к ней император по-английски –
Бетси, Бетси Балькомб, сир. – И девушка присела, в милом реверансе склонив свою
красивую головку с золотистыми волосами, переливающимися под играющими «зайчиками»
майского солнца.
- Ты знаешь французский? - Не очень хорошо, сир, но кое-что умею.
- А хочешь, я тебя буду учить французскому и другим наукам, если пожелаешь, и
если
позволят тебе твои родители? – С радостью! - Вдруг резко подняла она  свои длинные,
загнутые вверх чёрные ресницы, и округлила брови от искреннего удивления от предложенного.
На Бонапарта смотрели зелёные с лёгкой  прозрачной голубизной большие, миндалевидные
глаза. В них не было страха, не было бездумного чинопочитания или преклонения
перед ним, бывшим хозяином огромных владений, а была искренность, заинтересованность,
простота… Естество! Так им любимая естественность женщины, её естественный запах
и вид.

        И снова появился смысл в виде этой красивой, искренней и всё-таки непонятной,
для него, покорителя мира, как и все прочие до неё, представительницы женского
пола, в виде её - английской девушки Бетси. Долгие вечера они проводили вместе
возле горящего в его доме-тюрьме камина. Он рассказывал ей о походах, учил основам
географии и картографии, Бонапарт словно заново возвращался в те времена, когда
в передвижном командном пункте, устроенном всегда одинаково, то есть довольно
аскетично и просто, он планировал сражения. А то, что было спланировано, то и
осуществлялось и осуществлялось успешно. И только Россия, Россия вспоминалась
ему с горечью и оставшимся ощущением непонятности. Потом уже другим будет сказано
про Россию: «умом Россию не понять…». И ему это не удалось. Не удалось…
        Не удалось всё-таки многое. Но это сейчас его стало немного меньше волновать.
Потому что появился смысл, интерес. Он сам не мог обозначить это ощущение, назвать
его словом. Но часто, то, что обозначено, исчезает. И он перестал это искать.
Перестал искать смысл зачем, почему? Он, всю жизнь старавшийся жить рационально,
наконец, начинал понимать, что жизнь это не стандарт, норма и правило. Всё бывает
совсем не так, как должно быть, жизнь - это зигзаг, а не прямая линия, которой
он старался придерживаться все предшествующие годы. И этот зигзаг –  она, Бетси.
Пусть весь мир против, пусть он изгой, пусть он не смог сделать того, что хотел
– создать своебразные «штаты Европы». Пусть… Время придёт и это случится. Человечество
объединится одной идеей, но не насильственно, как он хотел, а добровольно, поняв,
что границы, которые он хотел расширить до мирового уровня, не нужно расширять,
их просто нужно ликвидировать! Не будет границ, не будет насильственного объединения
и не будет войн, не будет злобы, а будет только любовь, понимание, объединение
на основе именно понимания, любви, а не ненависти и злобы. Да, и помогла понять
ему это та девчушка, преданно слушающая его рассказы, быстро освоив, благодаря
своему природному уму французский язык. Она потом, уже много лет спустя после
смерти Бонапарта, на вопросы, где она так научилась говорить по-французски, всегда
будет говорить, кто был  у неё учителем – Наполеон Бонапарт, её Бони.

       Она полюбила его. Для девушек всегда первая любовь - какой-то кумир, звезда,
личность. А тут была эта личность, он, император Наполеон Бонапарт. Пусть нет
его империи, - но он рядом, он с ней, он был, казалось ей, - только её. Принадлежал
только ей. А что ещё нужно девичьему сердцу?
       Всё могло случиться иначе, могла быть продуктивной их любовь. Его истосковавшееся
по взаимности сердце, казалось, забилось с новыми силами, которые придавала ему
она, красавица Бетси, своей любовью. Но яд, тайно подсыпаемый в пищу, делал своё
дело. Наполеону становилось всё хуже и хуже. Монтолон, это ничтожество, травил
его как крысу, в тайне наслаждаясь своей безграничной над ним властью. Он растягивал
удовольствие от ощущения превосходства над бывшим императором. Император, от
слова которого зависело быть или не быть целым континентам, теперь раздувался
от яда, как те, утопляемые в бочке с водой крысы в его далёком детстве. И от
него зависело, казнить ли Бонапарта или миловать?..


                                                                    5

      Ощущение власти. Этот сладкий наркотик звука медных труб, литавров! Кто
может устоять от соблазна превосходства над массами, над сильными, над лучшими,
чем ты?  Но он, лучший, не может тебе противостоять, у него другие правила ведения
игры, потому что он привык жить по законам чести, правды, совести… Пусть в чём-то
искренне заблуждаясь, но следуя себе, не изменяя себе. А к власти пробираются,
чаще всего, не должные быть там. Не те. Поэтому и всё «НЕ ТАК», как могло бы
быть. Или это следы первородного греха, который прячется в каждом из нас в нашем
генотипе, в наших клетках? Не отсюда ли эта наша вечная  склонность к поиску
вождей, перекладывание на кого-то своих проблем и вопросов, которые ты должен
решать сам, а не хочется? Зачем? - Проще, когда выполняешь приказ вышестоящего,
который пробрался на это место, и значит: мудрый, знающий, умеющий… Но часто
те кто выше, всё не те, и их приказы – всё не то…   Как сказал Гейне: «Слуги,
не имеющие господина, не становятся от этого свободными людьми – лакейство у
них в крови…»

       Бонапарт погибал. Медленно, но верно. Он уже передвигался с трудом, верхом
давно уже не ездил, а только в коляске.  Бетси, прознав про её чувства к Наполеону,
решили отослать на материк.

       Они прощались.
       Верный его друг и слуга Маршан привёз Наполеона к их первому месту встречи
– роднику. Он всё так же бился чистым прозрачным пульсом водяной струи из глубины
гранита, наполняя своей прозрачной влагой обложенный камнями небольшой водоём.
        Наполеон тяжело спустился с коляски, поддерживаемый под руку Маршаном,
дошёл до родника, опустился на гранит… Его любимый мундир уже потёрся от времени,
а нового не присылали, губернатор Гудсон Лоу, тупой и ограниченный служака, выполнял
все приказы вышестоящего начальства, а было приказано: ограничить Наполеона в
любых контактах с посторонними. И это неукоснительно выполнялось. Бонапарта продолжали
бояться, его, уже разбитого ядом и болезнью, всё равно боялись. Боялись, что
под его именем, под его флагом, могут собраться противники Англии, противники
правления Бурбонов во Франции. И лишить их власти. Но Бонапарту это уже не было
нужно. Он мог бежать, мог неоднократно. Ему постоянно умудрялись пересылать,
несмотря на сильную охрану, разнообразные планы побега. То в нефритовых шахматах
с тайником в их фигурах, завезённых китайцами, то в кинжале, то в шпаге, то в
зашифрованных письмах. Строилась даже подводная лодка – «Наутилус», для возможного
побега с острова… Но Наполеон не видел смысла: зачем? Былой славы не вернуть,
а от себя не убежать. Именно осознание порочности своего жизненного пути и удерживало
его от повторного, триумфального шествия на мир. Может быть и понимание того,
что его травят, травят как крысу, добавляло смирения в его душе. Он стал понимать,
что болезнь, страдания, ею причиняемые, это как пропуск в другой мир, мир где,
возможно всё не так как здесь, где силы направляются на созидание, на понимание,
а не на разрушение. И он безропотно согласился с уготованной ему судьбой.

        Но Бетси, Бетси ещё удерживала его тоненькой ниточкой в этом мире. Удерживала
непонятной для него любовью к нему. Бескорыстной, искренней, может быть слишком
наивной, но для него последней и возможно единственной в его жизни: НАСТОЯЩЕЙ!

         И вот... Осень. Но в этом благодатном краю тропиков, она была полна
красок. Созрели плоды киви, авокадо, бананы жёлто выделялись из глубин широких
стеблей, виноградники жителей острова прогнулись от зрелых кистей, яркими пятнами
краснели маленькие ягоды барбариса, цветки олеандров розово выделялись среди
зелени кустов, ивы тихо шелестели над вытекающей из родника водой… Природа не
знала тлена, в отличие от него, Бонапарта.

         Бетси тихо подошла к задумавшемуся Наполеону, нежно притронулась к его
плечу, он вздрогнул, очнувшись от своих дум, взял её руку в свои, прикоснулся
к ним губами… Он ощутил запах, несмотря на притупившиеся от болезни все его чувства,
ощутил её запах молодости, запах молодой девушки…  Он защекотал ноздри, автоматически
откручивая его время назад, туда, когда Бонапарт мог быстро воспламениться от
одного этого ощущения - запаха женщины. И этот запах молодости совершил маленькое
чудо: он встал, обнял Бетси, прикоснулся к её губам своими губами… Она не отстранилась,
ответила на его поцелуй, отдаваясь своим рефлексам. Бонапарт, вдруг неожиданно
легко поднял её стройное тело, перенёс на мягкую траву, где они и отдались своему
чувству. Верный Маршан уже давно ушёл отсюда, оставив их одних, чтобы не мешать
этой встрече. Он понимал, что это в последний раз, он знал, чувствовал, что его
господин медленно умирает, и как мог, старался облегчить его страдания.
        Бетси любила в первый раз, Бонапарт в последний, и это придавало их телам
неведомую силу и опыт. Силу – ослабленному ядом и болезнью императору, опыт –
молодому, сильному, нежному телу Бетси…
        Чудеса случаются в этом мире. Не всегда по воле провидения, а иногда
волею населяющих этот мир существ, только нужно очень хотеть этого, не видеть
препятствий и следовать этой выбранной дорогой. А может быть сердце родника,
душа этого водоёма добавила силы императору? Кто знает!?

        Только ветер разносил по буквам произнесённые Бетси слова: “O, mon empereur?
Mon empereur aime… (Мой император, мой любимый император…)” И они своими каплями
пополняли воды родника, превращаясь в его духовное составляющее…

       Сколько прошло времени? Трудно сказать. Время оно понятие субъективное
и относительное. Всегда течёт для всех по-разному. Вот, только что было сейчас,
а вот это уже стало после, а то - ушло в прошлое, оставив о себе память…

       Наполеон встал, посмотрел на далёкие скалы, на синеющий между ними океан,
и сказал со спокойной горечью: «Скоро вы отправитесь в Англию, оставив меня в
одиночестве умирать на этой убогой скале…» Потом, немного помолчав, добавил:
«Скоро вам скажут, что император Наполеон мёртв».
        Бетси заплакала… Подошла к роднику, опустила в него ладони, потом брызнула
себе на лицо, взяла глиняную кружку, наполнила водой и подала Бонапарту. – Спасибо
моя прелесть, что бы вы, Бетси, хотели получить от меня на память? – Бетси недолго
думая, попросила прядь его волос. Наполеон подошёл к коляске, вынул из ножен
маленький кинжал, срезал несколько длинных прядей, и подал девушке. Она, опять
как когда-то склонилась пред ним в глубоком реверансе. – Спасибо, мой император,
- совершенно искренне поблагодарила она Бонапарта за подарок.
- Всё, что могу, растроганно сказал император, - я бы с удовольствием отдал за
вас жизнь
сейчас, но это и так скоро произойдёт, простите меня за всё, и… спасибо, милая
Бетси. Они простились, Бетси с заполнявшими её глаза слезами, побежала прочь,
её ждал корабль, который отправлялся в Англию. Она спрятала драгоценный подарок
на своей милой груди, которую ещё совсем недавно целовал великий Бонапарт. Теперь
его волосы нежно щекотали её розовые соски, а значит, была его частица рядом,
и она будет у неё всегда там прятаться в золотом медальоне в виде сердца, как
талисман, как память о её первой любви. Сердце императора, облачённое в золотую
оправу, будет подниматься в такт биения её сердца, а значит, он будет жить в
памяти её и памяти потомков.

        Le coeur de lempereur…
        Сердце императора будет биться…

                                                                    6

       Из дневника капитана корабля «Рюрик» Отто Евстафьевича Коцебу: «26 марта
1826 года мы подошли к острову Святая Елена и стали на якорь у городка Сент-Джеймс
(Джеймстаун). Губернатор острова бригадир А. Уоккер оказал исключительно тёплый
приём, и в виде исключения разрешил посетить знаменитый Лонгвуд – место последнего
жительства и смерти Наполеона Бонапарта. Мы слезли с лошадей, и пошли по дороге,
ведущей к могиле Наполнона. Навстречу вышел охраняющий её старый инвалид, чья
одинокая хижина стояла неподалёку. Он подвёл нас к плоскому, без всяких украшений
камню. Над камнем склонили ветви пять плакучих ив. Под простым камнем лежит тот,
кто потряс всю Европу и кончил свою жизнь пленником… На камне нет надписи. Каждый
может сочинить её в соответствии со своими убеждениями. Но беспристрастную эпитафию
смогут составить лишь потомки, а не мы, современники…»
                                                             …

        5 мая 1821 года… Буря всё набирала силу. К вечеру деревья, слабо держащиеся
за почву были повалены или вырваны с корнем, океан вздыбился в бешеном водовороте,
и со всё возрастающей свирепостью бросался на скалы, пытаясь вырвать из их гранитного
основания большие куски, и это ему удавалось. Ветер забирался в большие трещины,
набрав перед этим в свои толстые щёки солёной влаги из океана и, выпуская сильные
струи,  разрушал то, что было его слабее. Буря была словно вестник, знамение
смерти великого человека…
         И это случилось. На границе дня и вечера, в восемнадцать часов остановилось
сердце императора…  Последние слова, которые он смог произнести, были: «Франция…Армия…Авангард…»
         Преданный Маршан принёс старую шинель, накрыл тело любимого императора,
и тихо встал пред его смертным одром на колени…
                                                            …

         Совсем близко от камня над могилой императора, до того времени, (то
есть до 1840 года), пока его прах не перенесли на родину – в так им любимую Францию,
всё так же, как и при его жизни журчит родник. Место, любимое Наполеоном, любимое
Бетси… Всё также из недр его каменного дна бьётся струя чистой влаги, словно
живое сердце покинувшего этот мир императора…
        Le coeur de Lempereur!

(С) В.В.Егоров.
     2001 г.