…Порой кажется, что перед читателем некое варево из Набокова с Борхесом. Это обстоятельство не умаляет достоинств автора. Каждый писатель – варево из других «ингредиентов». Требуется только добавить в этот компот щепотку личного. У Азарова эта щепотка – в его юношестве. Дело вовсе не в наивности и инфантильности, их, кажись, нет, дело в мироощущении, свежести восприятия, устоявшей – пока устаивающей – против и набоковской постмодернистской перезрелости, и борхесовской отягощенности эрудицией. Тут два варианта – или это возрастное, и тогда со временем придется искать новую щепотку, или Азаров юноша по характеру. Вересаев писал, что каждый писатель всю жизнь находится в одном психологическом возрасте – ребенок, юноша, старик и т. д. Возможно, к Азарову приложима данная терминология…

…Теперь, что касается, собственно, текста. Начало не впечатлило. Более того, оно явно проигрывает по технике остальным частям сказки. Как будто автору не хватает словарного запаса вначале. Запинка на запинке. Натянутости и абсолютно лишние слова, вставленные лишь для рифмы. Зачин у сказки не проработан. И, положа руку на сердце, можно было бы и с рифмой поаккуратнее местами обходиться: уж больно небрежно и неказисто некоторые из них выглядят (сады-красоты, росло-добро, меня-зазря, сынок-острог, врага-велика, чёрт-клюёт и т.д.) Можно, конечно, отмахнуться и сказать, что стилистика народной сказки не подразумевает точной рифмы в принципе. Но стоит ли? Раз уж автор почувствовал в себе силы для написания такого произведения, то над рифмами поработать сам Бог велел. Ведь это единственное авторское «Я»…

...Димедролыч и Гриша сами были такие, поэтому очень обидно, что они всё забыли. Я назвал это предательством, но можно взглянуть по-другому. Димедролычевы иероглифы после работы это тоска по художеству, по всему, вместившемуся в рисунок после работы. Гришино воплощенье это реализованная Соловецкая островная мечта по жизни в мире, высокое ремесло за большие деньги, художественная работа за немыслимые деньги, перфоменсы, тусовки, люди, разговоры.

Я как раз про это. Мы недавно были на одном представленье (авторы и редактор) и ушли, потому что стало очень тоскливо. Чувство как у Димедролыча, они все нищие, только у меня, они все сумасшедшие, одинокие и не то что не держащие удар, а просто не подозревающие о существовании удара с его искушением корыстью и шаганием новой власти по старым головам. Я думал, таких уже нет, тем более в Москве, после 90-х, но это как гоголевские байбаки, которые непонятно откуда повылезали на бал, когда Чичиков, то ли очередной проходимец, вор в законе, то ли будущий положительный герой, шороху наделал, короче, непонятно, то ли его надо выяснить, то ли он сам кого хочешь выяснит, как подростки смотрят, запрезирать или зауважать вдруг. Видно жизнь сама себя всё время возобновляет, как гомункула из реторты, наивного и не боящегося смерти, только потом забоящегося, когда увидит, что кругом все боятся. Я говорю так брезгливо, потому что сам такой же и даже ещё хуже...

...Тьфу, дьявольщина, забыл! – он хлопнул себя ладонью по лбу, расплескивая пенящееся в кружке пиво. – Ах, черт! О, вспомнил! Этот… Клей! Ну, ясное дело, на солнышке все это на НЕМ высохло да и приклеилось. ЭТОТ орет, дергается, а оторвать от себя ничего не может. Ха-ха! Крепкий клей попался, да еще и жгучий наверное. Уж вы бы видели как ЭТОТ корчился!

Человек захохотал. Затем отхлебнул из кружки и с довольным выражением лица продолжил.

– А потом ему в зад вставили кол. Вставлял сам Кривой Радин, а уж он-то в этом деле толк знает.

Слушатели одобрительно закивали, подтверждая, что Кривой Радин ни за что не упустит случая попрактиковаться в своем любимом деле – насаживании на кол.

– Да… – рассказчик рыгнул. – Так ОН до самого вечера и корчился на колу, как пришпиленный жук. Уж потом-то издох конечно. Но Кривой поставил новый рекорд. Так долго протянуть… Да… До самого вечера шевелился, а уж потом-то затих.

Он снова отхлебнул из кружки и его кучерявая нечесаная борода и усы покрылись пивной пеной.

Шум в кабаке перекрыл чей-то громкий возглас.

– За нашего любимого президента – Ротвика Четвертого!

Все, кто сидел, вскочили и послышались пьяные крики.

– За Ротвика! За президента! За Свободу!

Толпа возбужденно и радостно загудела, заиграла музыка, пьянь пустилась в пляс...