Сегодняшний рассказ, наверное, всё же больше о переживаниях одного человека, нежели двух влюблённых: жена главного героя выступает скорее "представителем" окружающей действительности, нежели самостоятельным героем, хотя это и не играет большого значения.
     А тема его, пожалуй, уникальна для Брэдбери, да и вообще в литературе ситуации, подобные той, что здесь описана, встречаются не часто, по крайней мере в таком "чистом" виде. Хотя в _жизни_.... Ну, обо всём по порядку.
     Главный герой переживает жестокую "битву с реальностью". Романтически настроенный, воодушевляемый и воодушевлённый, пылкий и бесстрашный - он натыкается носом на холодную и чёрствую реальность. Хуже того: быт, повседневщина, приземлённость, недалёкость, унылость затягивают его, связывают по рукам и ногам, унижают. Стягивают липкими путами намерения, засасывают в безнадёжность мечты.
     И, вроде бы, должно быть ясно, на чьей стороне должны быть симпатии читателя. Но рассказ Брэдбери, как и всегда, неоднозначен как сама жизнь. Тонкими полунамёками, незаметными штрихами, опосредованно и осторожно нам даётся понять, что образ героя совсем не одномерен и в шкалу "плохой-хороший" не укладывается.
     Из многих нам знакомых "искателей романтики", мечтателей и беглецов начиная от ильфопетровского Лоханкина, заканчивая "Ловцом во ржи" Селинджера сегодняшний герой, пожалуй, самая лиричная и противоречивая фигура. Очередной "знакомый незнакомец" от Брэдбери, наверняка, окажется близким практически всем читателям: настолько тонко и точно описан, схвачен этот образ. Без лишнего комизма но и без слезливой драматичности, без особого надрыва, но и без хирургической отстранённости в одной ситуации выведен целый букет проблем очередного возрастного кризиса, уходящий корнями в нецелостность человеческой природы, по-разному себя проявляющей, но одинаково сильно ранящей любого, хоть сколько-нибудь духовного человека.
     Надеюсь, концовка вас удивит.

     P. S. В конце апреля рассылке, что вы сейчас читаете, исполнилось два года. Однако ж... как время-то летит. Счётчик subscribe.ru показывает около 570 подписчиков. Как по-вашему, это много?

Переводчик: А. Хохрев

     Мысль взрастала три дня и три ночи. Днем голова вынашивала ее, словно зреющую грушу. А ночью он позволял мысли обретать плоть и кровь и висеть в тишине комнаты, освещаемой лишь деревенской луной да деревенскими же звездами. В молчании перед рассветом он рассматривал эту мысль со всех сторон. На четвертое утро протянул руку, уже невидимую, взял мысль в ладонь, поднес ко рту и сжевал всю, без остатка.
     Он вскочил так быстро, как только мог, затем сжег старые письма, упаковал несколько самых необходимых вещей в крохотный чемоданчик и надел вечерний костюм, повязав к нему галстук цвета воронова крыла, словно шел на поминки. Спиной он чувствовал, что в дверях стоит его жена и, словно критик, который в любую минуту может ворваться на сцену и остановить представление, оценивает его маленькую пьеску.
     Протискиваясь мимо, он пробормотал:
     - Извини.
     - Извинить?! - закричала она. - И это все, что ты можешь сказать, ползая тут и что-то замышляя?!
     - Я ничего не замышлял, просто так получилось: три дня назад мне был Голос о смерти.
     - Прекрати болтать, - сказала она. - Это меня бесит.
     Линия горизонта мягко раздвоилась в его глазах.
     - Я почувствовал, как медленно кровь струится в моих венах. Слушая, как скрипят мои кости, можно подумать, что это ходят ходуном стропила на чердаке и осыпается пыль...
     - Тебе всего лишь семьдесят пять, - упрямо буркнула жена. - Ты стоишь на своих двоих, все видишь, слышишь, нормально ешь, спишь, разве нет? Так к чему эта трепотня?
     - Это природа говорит со мной, - сказал старик. - Цивилизация отдалила нас от нашего истинного "я". Возьми, например, островитян-язычников...
     - Не хочу...
     - Всем известно, что островитяне-язычники точно знают время, когда умрут. Тогда они начинают ходить по деревне, пожимать руки, обниматься с друзьями, раздавать накопленное...
     - А их жены имеют право слова?
     - Они и женам отдают кое-что.
     - Хотелось бы надеяться!
     - А кое-что друзьям...
     - Ну, с этим можно и поспорить!
     - А кое-что друзьям. Затем они садятся в каноэ и медленно плывут к закату. И больше никогда не возвращаются...
     Жена посмотрела на него снизу вверх так, словно он был деревом, а она лесорубом.
     - Дезертирство, - сказала она.
     - Нет, нет, Милдред - просто смерть. Они называют это - "Время уходить".
     - А кто-нибудь когда-нибудь нанимал каноэ и ездил за ними, чтобы проверить, как это дурачье устраивается дальше?
     - Конечно же, нет, - слегка раздраженно проговорил старик. - Это бы только все испортило.
     - Ты хочешь сказать, что они заводят себе жен и друзей на другом острове?
     - Да нет же, нет! Просто, когда соки жизни начинают остывать, человек нуждается в одиночестве и покое.
     - Если ты сможешь доказать, что это дурачье в самом деле откидывается - я заткнусь. - Жена сощурила один глаз. - А кто-нибудь находил их кости на этих дальних островах?
     - Все дело в том, что они просто уплывали навстречу закату, словно животные, - животные ведь понимают, когда настает их Великое Время. И я не хочу ничего больше знать!
     - Что же, зато знаю я, - сказала женщина. - Последняя цитата из этой проклятой статейки в "Нейшнл Джиогрэфик", о свалке слоновьих костей.
     - О кладбище, а не о свалке! - закричал он.
     - Кладбище, свалка - без разницы. Я надеялась, что спалила все эти журнальчики. Ты что, спрятал где-нибудь несколько штук?
     - Послушай меня, Милдред, - сказал он сурово, вновь берясь за свой чемоданчик. - Мои мысли устремлены на север, и что бы ты ни говорила, они не изменятся. Я настроен в унисон с бесконечными тайными струнами простой жизни.
     - Ты настроен в унисон с тем, что последним вычитал в этой паршивой газетенке! - Она наставила на него палец. - Ты считаешь, что у меня склероз?
     Его плечи поникли.
     - Только давай не будем начинать все сначала. Я прошу тебя.
     - Помнишь случай с мамонтами? - спросила она. - Когда тридцать лет назад в русской тундре нашли этих замерзших волосатых слонов? Тогда ты и этот старый осел, Сэм Херц, придумали замечательную штуку: завалить мировой рынок консервированным мамонтовым мясом! Думаешь, можно забыть, как ты говорил тогда: "Представь себе, как члены правления Национального Географического Общества будут платить за то, чтобы в их домах появилось нежное мясо сибирского мамонта, умершего десять тысяч лет назад!" Ты думаешь, время способно излечить подобные раны?
     - Я все это прекрасно помню, - вздохнул он.
     - Ты думаешь, я позабыла, как ты сбежал, чтобы найти в Висконсине "затерянное племя оссюс"? Как ты на собаках добрался до городка Субботний Вечер, нализался, загремел в этот чертов карьер, сломал ногу и провалялся там целых три дня?
     - На память тебе грех жаловаться.
     - Так скажи мне, что это еще за новости о дикарях и о Времени Уходить? А хочешь, я скажу тебе, что это за время? Это - Время Быть Дома! Это время, когда фрукты уже не падают с деревьев прямо тебе в руку - за ними нужно идти в магазин. И, кстати, почему мы ходим в магазин, а? Потому что кое-кто в этом доме - не будем указывать пальцами, кто именно - несколько лет назад разобрал нашу машину на винтики и оставил ржаветь во дворе. В этот четверг можно будет справить десятилетие "починки". Еще одно десятилетие - и от нее останется несколько кучек ржавчины! Выгляни в окно! Это - Время-сгребать-и-сжигать-листья. Это - Время-чистить-печь-и-навешивать-ставни! Это - Время-чинить-крышу - вот что это за время! И если ты думаешь, что сможешь улизнуть от всего этого - не обольщайся!
     Он приложил руку к груди.
     - Мне больно, что ты не можешь поверить в мои ощущения надвигающейся Судьбы!
     - Это мне больно оттого, что "Нейшнл Джиогрэфик" попадает в руки старых, выживших из ума людей! Я же прекрасно вижу, как ты читаешь эти газетки, а затем впадаешь в маразм и видишь прекрасные сны, которые мне потом приходится выметать вместе с мусором. Нужно было бы издателям "Джиогрэфик" и "Попьюлар Мекэникс" показать недоделанные шлюпки, вертолеты и одноместные планеры, что валяются у нас на чердаке, в гараже и в подвале. И чтобы они не только посмотрели на это, но и развезли всю эту рухлядь по своим домам!
     - Можешь болтать, - сказал он. - Я стою рядом с тобой, как белый камень, тонущий в водах Забвения. Ради всего святого, женщина, может быть, ты разрешишь мне уйти, чтобы спокойно умереть?!
     - У меня будет достаточно времени для Забвения, когда я обнаружу тебя замерзшим насмерть на поленнице.
     - Господи ты Боже мой! - вскричал он. - Неужели мысль о собственной бренности кажется тебе обыденной и тщеславной?
     - Ты жуешь эту мысль, словно табак.
     - Хватит! Все накопленное мною добро выставлено на заднем крыльце. Отдай людям из Армии Спасения.
     - И "Нейшнл Джиогрэфик"?
     - Да! Черт бы их побрал, и "Джиогрэфик". А теперь - отойди!
     - Если ты собираешься умереть, тогда тебе не понадобится битком набитый чемодан!
     - Руки прочь, женщина! Смерть все-таки займет какое-то время. Неужто мне отказываться от последних удобств? Это должна была быть нежная сцена прощания. Вместо нее я получил взаимные упреки, сарказм, сомнения, и тра-ля-ля-ля-ля.
     - Ну ладно, - сказала она. - Иди проведи ночку в лесу.
     - Почему же обязательно в лесу?
     - А куда еще человек из Иллинойса может пойти помирать?
     - Н-ну, - на мгновение он задумался. - Есть еще шоссе.
     - Ты предпочитаешь, чтобы тебя задавили?
     - Нет, нет! - Он крепко зажмурил глаза, затем снова открыл их. - Пустые проселочные дороги, ведущие в никуда, через ночные леса, пустыню, к далеким озерам...
     - А что, разве тебе не хочется нанять где-нибудь каноэ и грести, грести?.. А помнишь, как ты однажды свалился в воду и чуть было не утонул у пожарного причала?
     - А кто хоть слово сказал о каноэ?
     - Да ты же, ты! Твои дикари - или забыл? - уплывают таким образом в великую неизвестность.
     - Так то в южных морях! Здесь же человеку необходимо самому передвигать ноги, чтобы вернуться к истокам и встретить свой естественный конец. Я могу пройти северным берегом озера Мичиган, среди дюн, волн, ветра.
     - Уилли, Уилли, - прошептала она мягко, покачивая головой. - Ох ты, Уилли, Уилли мой, что же мне делать с тобой?
     Он понизил голос:
     - Дать мне самому распорядиться своей головой.
     - Да, - сказала она тихо. - Да.
     На глазах ее выступили слезы.
     - Ну, будет, будет, - прошептал он.
     - Ох, Уилли... - Она долго-долго смотрела на мужа. - Можешь ли ты, положа руку на сердце, сказать, что это твоя смерть пришла?
     Он увидел свое маленькое четкое отражение в ее зрачке и смущенно отвернулся.
     - Всю ночь я думал о вселенском потоке, его отливах и приливах, которые приносят человека в этот мир и уносят его обратно. А теперь утро - и прощай.
     - Прощай? - Она смотрела на него так, словно слышала это слово впервые.
     Его голос был нетверд.
     - Конечно, если ты так настаиваешь, Милдред...
     - Нет! - Она взяла себя в руки, вытерла слезы и высморкалась. - Ты чувствуешь то, что чувствуешь. С этим я бороться не могу!
     - Ты уверена?
     - Это ведь ты уверен, Уилли, - сказала она. - Ну а теперь - иди. Возьми теплую куртку - ночи сейчас действительно холодные...
     - Но... - сказал он.
     Она принесла его куртку, поцеловала в щеку и отошла раньше, чем он успел заключить ее в медвежьи объятия. Так он и стоял: глядя на кресло у камина и двигая челюстями. Она распахнула дверь.
     - Ты взял с собой поесть?
     - Мне не нужно... - начал было он. - Я взял бутерброд с ветчиной и несколько пикулей. Один, точнее. Вот и все, я подумал, что хватит...
     Он спустился с крыльца и направился по тропе к лесу. Потом обернулся, словно собираясь что-то сказать, но передумал, махнул рукой и зашагал дальше.
     - Уилл! - крикнула женщина ему вслед. - Смотри, не переусердствуй! Чтобы твой уход не слишком затянулся. Как устанешь - присядь! Как проголодаешься - поешь! И...
     Но в этом месте ей пришлось прерваться, она отвернулась и вытащила платок.
     Через мгновение вновь взглянула на тропу - та выглядела так, словно последние десять тысяч лет по ней никто не ходил. Тропа была пустынна, женщина вошла в дом и захлопнула за собой дверь.


     Вечер, девять часов, девять пятнадцать, высыпали звезды, луна кругла, земляничным светом горят сквозь занавески огни в доме, дымоход вытягивает из горящих поленьев длинные фонтаны искр, тепло. Вверх по трубе поднимаются звуки гремящих кастрюль, сковородок, ножей-вилок, огня, мурлыкающего в очаге, словно огромный оранжевый котище. В кухне, на безбрежной металлической плите, через конфорки которой прорываются язычки пламени, кипят кастрюли, сковороды жарят, наполняя воздух ароматами и паром. Время от времени старая женщина отворачивается от плиты, и тогда по глазам ее и широко раскрытому рту видно, что она прислушивается к тому, что происходит за пределами этого дома, вдалеке от огня.
     Девять тридцать. Где-то далеко, но достаточно громка, неуклюже затопали.
     Старая женщина выпрямилась и положила ложку на стол.
     А снаружи, где одна лишь луна, протопали - топ-топ - тяжело и тупо. Так продолжалось три-четыре минуты, и за это время она не шелохнулась, только сжала кулаки и крепче стиснула зубы. А потом бросилась к столу, к плите, засуетилась и принялась наливать, поднимать, тащить, ставить...
     Она закончила кухонную возню как раз когда звуки снова пришли из темной дали, раскинувшейся за окнами. По тропе прогрохотали медленные шаги, и тяжелые ботинки замесили снег на парадном крыльце.
     Она подошла к двери и стала ждать стука.
     Но не услышала.
     Она ждала.
     Там шевелилось что-то большое. Кто-то переминался с ноги на ногу и неловко сопел.
     В конце концов она вздохнула и резко, обращаясь к дверям, спросила:
     - Уилл, это ты, что ли?
     Ответа нет. Молчание.
     И тогда она широко распахнула дверь.
     На пороге стоял старик, держа в руках охапку дров. Из-за поленьев выплыл его голос:
     - Увидел, что из трубы дым идет, подумал, дрова, наверное, понадобятся...
     Она посторонилась. Он вошел и, не глядя в ее сторону, аккуратно положил полешки у очага.
     Она глянула за порог, взяла чемоданчик и внесла в дом. Потом закрыла дверь.
     Он сидел за обеденным столом.
     Она помешала стоящий на плите суп.
     - Ростбиф в духовке? - спросил он тихо.
     Она открыла дверцу. Запах выплыл и окутал его. Он сидел, закрыв глаза, и принюхивался.
     - А это еще что такое? Жжешь что-нибудь? - спросил он через минуту.
     Она выждала какое-то время и произнесла, не поворачиваясь:
     - "Нейшнл Джиогрэфик".
     Он медленно кивнул, не произнеся ни слова.
     Потом еда оказалась на столе - ароматная, пышущая жаром, и внезапно, после того как старуха опустилась на стул, наступило мгновение полной тишины. Она покачала головой. Посмотрела на него. И еще раз покачала головой.
     - Ты не хочешь попросить благословения? - спросила она.
     - Лучше ты начни.
     Они сидели в теплой комнате у яркого огня, склонив головы и закрыв глаза. Она улыбнулась:
     - Возблагодарим Господа...