Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Точка зрения

  Все выпуски  

Прошлое как инструмент самоутверждения Московского Патриархата


Прошлое как инструмент самоутверждения
Московского Патриархата




Вот уже не первый год страну сотрясают ожесточенные "войны памятей". Борьба успела охватить многие важные сферы общественной жизни: школу, высшее образование, политику, массмедиа, киноиндустрию, даже индустрию компьютерных игр. Участь исторического прошлого в этом конфликте незавидна: не получая надежной защиты со стороны ученых, оно периодически попадает в руки государства или общественных институтов, которые стремятся переформулировать его в угоду собственным интересам. Постепенно в это идейное противостояние втягивается и Русская Православная Церковь (РПЦ), предлагающая собственную версию российской истории.

В центре церковной концепции прошлого находится хорошо знакомый всем "образ врага". При этом оборонная стратегия Московского Патриархата живет не только старыми клише. Так, в октябре 2012 года на XVI Всемирном русском народном Соборе (ВРНС) под названием "Рубежи истории – рубежи России", специально посвященном историческим сюжетам, появился новый термин – "гуманитарный суверенитет". Именно он, по мнению участников ВРНС, должен символизировать защищенность России от "мягкой силы", используемой "внешними силами, стремящимися к мировому господству". Соборное слово гласит: "Сегодня под гуманитарным суверенитетом следует понимать совокупность культурных, религиозных, мировоззренческих и социально-психологических факторов, позволяющих народу и государству утверждать свою идентичность… сохранять историческую память, следовать своим идеалам и хранить верность своим ценностям и святыням".

Нельзя сказать, что руководство РПЦ начало интересоваться историей только недавно. Апелляции к прошлому во время публичных мероприятий, дискуссии вокруг прославления святых, предложения вернуть дореволюционные праздники – все это и раньше говорило о наличии у него определенного видения российской истории. Однако к 2012 году работа с прошлым была активизирована: охватившая страну юбилейная лихорадка в связи с 400-летием "преодоления Смуты", 200-летием Отечественной войны 1812 года и 1150-летием российской государственности, призванная пробудить патриотические чувства граждан, стала поводом для укрепления позиций Церкви на историческом фронте.

Конечно, тотальной власти над интерпретацией истории у РПЦ нет. В отличие от государства она не может регулировать работу архивов, создавать исторические общества, использовать прямые рычаги давления на СМИ, вмешиваться в преподавание истории в школе. Тем не менее Церковь имеет регулярный доступ к массмедиа, использует административные ресурсы светской власти, формулирует отношение к прошлому через культ святых. Вспомним и о школьном учебнике Андрея Кураева по курсу "Основы православной культуры", где широко представлена идеологическая позиция РПЦ, будь то "справедливые" (оборонительные) войны или православный патриотизм.

Обращение Церкви к прошлому продиктовано отнюдь не модой на историю. История – лишь инструмент сколачивания единого пространства смыслов и средство самоутверждения. Вся идеология православного мейнстрима строится сегодня вокруг понятия "традиция", которое звучит не только с церковных амвонов, но и политических трибун. Традиция противопоставляется "прозападному" общественному мнению и правовым нормам, устанавливающим отделение Церкви от государства и равенство всех религий перед законом. Чтобы укрепить авторитет традиции и придать ей подобие истины, РПЦ остро нуждается в историческом прошлом и его героях.

Публичная риторика

Доступ к СМИ позволяет Патриарху и его команде широко транслировать свой взгляд на прошлое и задавать особые критерии его правдивости и авторитетности. В публичных выступлениях ораторов РПЦ подчеркивается торжественность мероприятия, по поводу которого произносится речь, и исключаются любые механизмы обратной связи, что придает этим речам безапелляционность и претензию на высказывание истины в последней инстанции. Это видно на примере праздников, парадов, выставок, торжественных служб, молитвенных стояний – любого официоза, поводом для которого служат героические деяния предков. Все события и персонажи должны быть знакомы аудитории. Это могут быть войны, восстания, революции, полководцы, цари, князья – все, что формально связано с государством и его триумфами, а по существу, как правило, с насилием и массовыми жертвами.

Патриарх Кирилл, озвучивая свою концепцию российской истории на XVI ВРНС, взял за основу три кровавых и тяжелых ее этапа: "преодоление Смуты" (1612), борьбу с Наполеоном (1812) и битву за Сталинград (1942–1943). По словам Патриарха, некогда три культурных потока – греческий, латинский и славянский, – объединенных "единой купелью Христова Крещения", были одной цивилизацией. После Великой схизмы 1054 года и "орденских нашествий" на северо-запад Руси в первой половине XIII века в этой цивилизации выделяются два полюса: православный и католический. С этого момента "Русский мир" обречен на регулярные нападения со стороны Запада, который жаждет не столько наших территорий, сколько духовного и культурного богатства. "То были попытки силой переформатировать духовную и культурную основу народной жизни", – сказал глава РПЦ.

Выстроенная спичрайтерами Патриарха историософская модель стонет под тяжестью идеологических штампов. Однако Церкви важна не историческая конкретика, а идеологическое послание, работающее на актуальную повестку дня. РПЦ важно представить современность как очередной этап "столкновения цивилизаций". Но теперь битва за суверенитет идет не под Бородином или Сталинградом, а на радио, телевидении и в Интернете. Возгласы правящей номенклатуры, что Запад пытается переписать историю России и лишить ее заслуженной победы над нацизмом, только укрепляют создаваемый Церковью миф.

Конфликт цивилизаций – главный двигатель истории в концепции Патриарха. В этом есть что-то очень марксистское. В самом начале "Манифеста Коммунистической партии" (1848) Карла Маркса и Фридриха Энгельса читаем: "История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов". Идея цивилизационных войн близка марксистской историософии, только на смену устаревшим и дискредитировавшим себя "классам" приходит популярный в современных националистических кругах "цивилизационный" подход, представленный Николаем Данилевским, Освальдом Шпенглером и Арнольдом Тойнби. Ссылаться на этих авторов легко и удобно: их всех объединяет критика Запада.

Концепт "Запад" Московский Патриархат использует едва ли не чаще, чем "отечество". В зависимости от ситуации и воображения оратора Западом может быть что угодно: США, НАТО, Евросоюз, Грузия, Польша, Речь Посполитая, Тевтонский орден, папский престол или Ганзейский союз. Вне зависимости от исторического контекста – будь то Смута начала XVII века или Отечественная война 1812 года – русская цивилизация сталкивается всегда с одним и тем же врагом. Этот частый прием модернизации прошлого, по существу, антиисторичен: едва ли современники Александра Невского или Михаила Кутузова знали и понимали "Запад" так, как современный россиянин, знакомый с идеями наших современников Михаила Леонтьева, Владимира Мединского, Александра Проханова и других.

Еще два популярных клише в арсенале Церкви – "Святая Русь" и "историческая Русь". Первое является олицетворением некоего идеального периода российской истории, хотя однозначного ответа, что это за период, у Московского Патриархата нет: "Святая Русь" оказывается то метафорой русского Средневековья, то утопическим идеалом будущего. "Историческая Русь" намекает на геополитическое единство России, Украины и Белоруссии, что очень близко по духу буйно цветущему сегодня неоимперскому реваншизму. Обе "Руси" бедны смыслами, но ораторское мастерство Патриарха и пафосная атмосфера публичных мероприятий добавляют им красок и выразительности. Иного и не требуется там, где правит чарующий блеск ритуала, заслоняющий нравственное чувство.

В публичной риторике Патриарха и его единомышленников можно разглядеть и особый взгляд на прошлое самой Церкви. Сегодня РПЦ открыто заявляет о себе как о самом старом институте, который, невзирая на все трагедии российской истории, смог сохранить целостность и верность традициям. Подобное укоренение в прошлом возможно через замалчивание разрывов в истории как Православной Церкви, так и всей России, приводивших к изменению облика духовенства, приходской жизни, церковной культуры. Поэтому Патриарх и его команда стараются не говорить о проблемах преемственности в Церкви в разные исторические периоды. А ведь здесь неизбежен вопрос: в какой степени, например, восстановленное в 1943 году патриаршество продолжает традиции Православной Греко-Российской Церкви Синодального периода (1721–1917)?

Преемственность для РПЦ – это возможность создать романтический образ седой древности, который дает ей непререкаемый авторитет и моральное право громче всех защищать устои русской цивилизации. Официальная риторика представляет Церковь в облике монолитного сообщества, сумевшего сохранить свое постоянство и традиционность перед лицом войн, революций и гонений. Свежий пример можно извлечь из речи Патриарха Кирилла на Минском Замчище в ходе празднования 1025-летия Крещения Руси в июле с.г.: "Чего стоило только ХХ столетие... Но ведь мы как народ и как Церковь прошли через эти испытания, и не существует никакого другого института, кроме Православной Церкви, который, пройдя через все эти испытания, сохранил бы свое единство и свою духовную силу". Разумеется, РПЦ не хочет видеть себя сегодня институтом, реставрированным Сталиным, от которого вождь ждал укрепления народного патриотизма в годы войны. Важно скрыть и разрыв между Церковью в горниле послереволюционных репрессий и обликом нового Московского Патриархата образца 1943 года, ведь именно этот зияющий разлом длиной в целое поколение делает невозможным возвращение современного православия к его досоветскому опыту, разрушая красивую идею церковного континуитета.

Апологетика войны в образах святых

Прославление святых – действенное средство изобретения прошлого. Святость – это особый статус, который ограничивает вероятность альтернативного взгляда на жизненный путь подвижника и выяснение причин его канонизации. Святые почитаются не только верующими. Их образы дают Церкви возможность рассказать не просто героическую, но и священную историю, увековечив ее в ликах благоверных, праведников, мучеников и других.

Сегодня в России приоритет отдается воинам, полководцам и правителям. В 2008 году стараниями Кирилла – тогда еще митрополита – в народной памяти был воскрешен полузабытый образ Александра Невского. На конкурсе "Имя России" его сделали главным защитником Руси от "опасности с Запада", испугавшись, что по результатам народного голосования первое место отойдет Сталину. Возвращение к советским прототипам – в частности, пропагандистскому фильму Сергея Эйзенштейна "Александр Невский", где главную роль сыграл любимый всеми актер Николай Черкасов, – никого не смутило. Невский для многих стал национальным героем, олицетворением русской воинской славы: в его честь строятся новые храмы и выпускается пиво, о нем снимают фильмы и поют песни, а в Пскове и Новгороде его имя раскручивают местные власти для привлечения туристов. На фоне этой показной пышности едва ли кто-нибудь слышит голоса профессиональных историков, полные скепсиса по отношению к князю, который привел Русь под ордынское ярмо и чьи победы над рыцарями не были ключевыми в политической истории страны.

Обстоятельно разобраться с образом Александра Невского очень трудно. Он почитался на Руси начиная с XIII века, и с тех пор вокруг этого имени образовалось много мифов. Как показал историк Фритьоф Беньямин Шенк в своей книге "Александр Невский в русской культурной памяти", образ князя эксплуатировали и в царской России, и в СССР, и продолжают это делать поныне. Не стоит забывать, что имперские почести святому князю воздал еще Петр I для освящения своей новой, Северной столицы – Санкт-Петербурга, примером чему является Александро-Невская лавра.

Куда больше вопросов вызывает новый православный святой – адмирал Федор Ушаков, местное почитание которого установлено в Мордовии в 2001 году. Формально Ушаков причислен к лику праведников за безукоризненное следование заветам христианского вероисповедания после отставки в 1807 году. Фактически же РПЦ прикладывает все усилия, чтобы в народной памяти Ушакова чтили как флотоводца и героя русско-турецких войн, то есть за воинские подвиги, сопряженные с убийством людей, а потому несовместимые с евангельскими идеалами. Присутствие на церемонии 2001 года старших офицеров и начальников штабов, установленная иконография, где святой изображен в усеянном орденами мундире и со шпагой в руке, "назначение" Ушакова покровителем Военно-морского флота – все это говорит о том, что РПЦ хочет видеть в нем не праведника, а лишь еще одно доказательство русской воинской славы, сознательно прибегая к подмене смыслов. Странное понятие "праведный воин" или "воин-праведник", не имеющее никакого отношения к канону, можно уже встретить на многих сайтах. По существу, Ушаков стал очередным святым, чье имя используется в целях пропаганды военно-патриотического воспитания и романтизации образа Вооруженных сил. Этот крест достался и другим святым, объявленным покровителями разных видов и родов войск: равноапостольному князю Владимиру (Внутренние войска МВД), великомученице Варваре (Ракетные войска стратегического назначения), преподобному Серафиму Саровскому (русские ядерщики) и так далее.

Преодоление советского прошлого

Отношение РПЦ к советскому строю составляет основной клубок противоречий в ее исторической концепции. С одной стороны, церковное руководство в лице Патриарха Кирилла и протоиерея Всеволода Чаплина неоднократно высказывалось за нравственное осмысление истории СССР, с другой – эти высказывания пока остаются декларациями о намерениях, за которыми тут же следуют шаблонные фразы вроде такой: "Нужно взвешивать все "за" и все "против", всю правду и всю неправду, все достижения и все преступления". Миф "объективной" оценки сталинского и шире советского режима питается людским страхом перед признанием многомиллионных убийств и бесчеловечности советской системы. В результате на одной чаше весов оказываются десятки миллионов искалеченных жизней, а на другой – технические достижения государства, что разом лишает подобное сравнение нравственного основания.

Разумеется, подобный миф был рожден не Церковью. РПЦ лишь подхватывает этот стереотип, чтобы не оказаться в числе маргинальных противников реабилитации советского строя. Популярная за пределами церковного мейнстрима сталинская иконография и одиозные заявления священников на радиостанции "Радонеж" делают позиции РПЦ еще более зыбкими, хотя и не являются выражением ее официальной позиции. Эта же двойственность видна на примере Собора святых новомучеников и исповедников Церкви Русской: число подвижников уже приближается к двум тысячам, но никакой роли в нравственном осмыслении катастрофы ХХ века эти святые не играют, а их имена и судьбы остаются по большей части неизвестными. Единственным случаем безоговорочного осуждения советского государства стало подписание "Совместного послания народам России и Польши", состоявшееся во время визита Патриарха Кирилла в Польшу в 2012 году.

В остальном Церковь с готовностью осуждает террор только тогда, когда речь заходит о преследованиях духовенства, реквизиции церковной собственности и осквернении предметов православного культа. Образ жертвы – самый комфортный облик для РПЦ, так как он помогает защититься от общественной критики. Например, в деле группы Pussy Riot Московский Патриархат попытался изобразить себя жертвой новой волны гонений, приравняв посаженных в тюрьму девушек к взрывавшим храмы и расстреливавшим духовенство большевикам. Сотрудничество же Церкви с органами госбезопасности, равно как и диссидентское движение во второй половине ХХ века, представленное Глебом Якуниным, Николаем Эшлиманом, Борисом Талантовым, Дмитрием Дудко, Виктором Капитанчуком, Павлом Адельгеймом и другими, по-прежнему остается "зоной умолчания".

В своих идеологических изысканиях государство и Церковь дружно шагают в одном строю. "Священная" и героическая история РПЦ прекрасно вписывается в разрабатываемый сегодня Российским историческим обществом "историко-культурный стандарт" и становится органичной частью продолжающегося в стране юбилейного обострения. Историческая концепция РПЦ по сути антиисторична, так как покоится не на конкретике, научных изысканиях и нравственных принципах, а на ораторском мастерстве церковных лидеров и праздничной патетике. Многое, что может показаться в этой патетике логичным и взвешенным, рушится даже при неглубоком анализе. Простые вопросы безжалостно вскрывают непоследовательности, обнажая идейную нищету церковных лидеров. Иного и не может быть: нынешней Церкви в России неоткуда брать новые идеи.

Автор - Олег Морозов, "НГ-РЕЛИГИИ", 18 сентября 2013 г.

Олег Владимирович Морозов – аспирант факультета истории НИУ ВШЭ, Институт гуманитарных историко-теоретических исследований имени А.В. Полетаева. Статья написана на основе доклада, прочитанного в Московском центре Карнеги 27 июня 2013 года в рамках программы «Религия, общество, безопасность».


В избранное