Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

Тридцатый выпуск - Сценарист.РУ


Сценарист.ру
       
 
О КОНКУРСЕ СЦЕНАРИЕВ

Главная задача конкурса сценариев - помочь начинающим авторам найти собственные ошибки, довести свой уровень до профессионального, найти единомышленников, а так же предоставить возможность киностудиям, компаниям, кинопродюсерам и режиссёрам найти новых талантливых авторов.

Прямое продвижение сценариев в производство, а так же материальное вознаграждение авторов на данном ресурсе на сегодняшний день не планируется. Несмотря на это, наш опыт показывает, что благодаря именно такому Интернет-ресурсу авторы достаточно часто находят покупателей на свои произведения, а заинтересованные лица - своих авторов. И мы делаем всё возможное, для удобства и быстроты получения необходимой информации друг о друге.



 

   
 
       
 
КИНОВЕДЕНИЕ

ОБ АНТИЛЕНИНСКИХ ОШИБКАХ И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИХ ИЗВРАЩЕНИЯХ В КИНОПОВЕСТИ ДОВЖЕНКО «УКРАИНА В ОГНЕ»
Публикация и вступительная статья Анатолия Латышева

И. В. Сталин

31 января 1945 года Александр Петрович Довженко записал в дневнике: «Сегодня годовщина моей смерти. Тридцать первого января 1944 года я был привезен в Кремль. Там меня разрубили на куски, и окровавленные части моей души разбросали... >>>


 

НОВЫЕ КОРОТКОМЕТРАЖКИ

КВАРТИРАНТКА
Маня Манина
мелодрама
Чтобы решить проблему с жилплощадью, красивая авантюристка стремится заполучить в мужья холостяка с квартирой, но ей мешает соперница, которая раскрывает холостяку план авантюристки. Несмотря на это, холостяк предлагает авантюристке выйти за него замуж >>>

САША
Николай Прохорко
драма
Беспризорник Сергей, промышляющий мелким воровством на рынке, заставляет интернатовца Сашу заниматься тем же. Но, когда встает вопрос: выгода или человеческая жизнь, Саша принимает свое решение. Вознаградит ли судьба его за это? Доработанная версия >>>



 

ИСТОРИИ ДЛЯ КИНО

Александр Рубцов   2.02.2012
Доктор записывал каждое слово, произнесенное мною, и периодически тихо поддакивал в такт моим ответам. Полутемный кабинет располагал к откровению. Психолог не сводил с меня своих загадочных, хитрых глаз. Я немного нервничал, ведь на кону стояло мое рабочее место. Такие психологические тесты всем нашим... >>>


 

   
 
       
 
ОБ АНТИЛЕНИНСКИХ ОШИБКАХ И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИХ ИЗВРАЩЕНИЯХ В КИНОПОВЕСТИ ДОВЖЕНКО «УКРАИНА В ОГНЕ»

Публикация и вступительная статья Анатолия Латышева

И. В. Сталин

31 января 1945 года Александр Петрович Довженко записал в дневнике: «Сегодня годовщина моей смерти. Тридцать первого января 1944 года я был привезен в Кремль. Там меня разрубили на куски, и окровавленные части моей души разбросали на позор и отдали на поругание на всех сборищах. Все, что было злого, недоброго, мстительного, все топтало и поганило меня. Я держался год и пал. Мое сердце не выдержало тяжести неправды и зла. Я родился и жил для добра и любви. Меня убили ненависть и зло великих как раз в момент их малости».

Из других свидетельств режиссера мы знаем, что он был вызван на заседание Политбюро ЦК ВКП(б), где И. В. Сталин предъявил тяжелейшие политические обвинения сценарию «Украина в огне», который Довженко написал в 1943 году. Текст выступления «лучшего друга советских кинематографистов» на этом заседании не был известен. Между тем существует стенограмма, которая впервые публикуется ниже.

У нее есть предыстория, которую я кратко изложу, ибо она имеет существенное значение для понимания взаимоотношений Сталина и Довженко на протяжении ряда лет и судьбы сценария «Украина в огне».

Начиная с середины 30-х годов Сталин не только определял стратегию развития советского кино, но и давал четкие приказы почти по каждому выпускаемому на экран фильму (чаще всего — на стадии сценария). Поражает пример, приводившийся мною ранее на страницах «Искусства кино».

1940 год. Не предгрозовой, как пишут зачастую историки, а самый что ни на есть грозовой. Гитлеровская армия оккупирует Голландию и Бельгию, Данию и Норвегию, занимает Париж. Части Красной Армии вступают в Эстонию и Латвию, Литву и Бессарабию. Только завершилась советско-финская кампания, показавшая слабость вооруженных сил Советского Союза — еще бы, ведь сталинскими палачами истреблен почти весь их командный состав! И вот в 1940 году «вождь прогрессивного человечества» не пишет ни одной строчки, не выступает ни с одной речью или докладом. Во всяком случае, составители 14-го тома Собрания сочинений Сталина не смогли найти ни одного его документа, кроме разгромной речи Сталина о фильме «Закон жизни», опубликованной мною в «Советском экране», и кроме писем вождя руководителю кинематографического ведомства И. Г. Большакову— о сценариях «Александр Суворов», «Георгий Саакадзе». (Они будут опубликованы в «Искусстве кино», как и записка Сталина Большакову о сценарии «Иван Грозный» и письмо Сталина за подписью «Группа товарищей» о романе В. Лациса «К новому берегу», и войдут в мою книгу «Сталин дал приказ...», подготовленную для издательства «Искусство».)

В 20-е годы Сталин относился к Довженко благосклонно. Он положительно оценил «Арсенал» в беседе после просмотра фильма на Пленуме ЦК ВКП(б) в ноябре 1928 года: «Настоящая революционная романтика».

Произошло это в обстановке, о которой Довженко писал в автобиографии: «Результаты появления «Арсенала» были для меня если и не неожиданными, то все же тяжелыми. Фильм был принят и понят и народом и партией, [но] его не приняла писательская общественность... Фильм был обруган в прессе, я был в течение ряда лет бойкотирован, и руководство стало относиться ко мне долгое время с непонятной мне прохладной сдержанностью. Во всяком случае, писательская делегация, ездившая в Москву с протестом и требованием снятия фильма с экрана, руководством порицаема не была...».

Еще большие треволнения Довженко пришлось испытать после выхода на экран в 1930 году «Земли». Критика буквально обрушилась на режиссера-новатора. «Недостатки Довженко кроются в том, что он не овладел еще пролетарским мировоззрением»,— писали о фильме А. Фадеев, В. Киршон и В. Сутырин. В стихотворном фельетоне «Философы» Демьян Бедный назвал «Землю» «контрреволюционной, похабной» картиной.

Однако санкций «свыше» не последовало. Официальные инстанции о «Земле» не высказывались.

В 1932 году вышел «Иван». Вновь обратимся к автобиографии Довженко: «Работать над «Иваном» мне было трудно, потому что тяжесть фельетона Бедного продолжала давить меня со всей силой. Фильм был укорочен, считался полузапретным, я был зачислен в лагерь биологистов, пантеистов, переверзинцев, спинозистов — сомнительных попутчиков, которых можно лишь терпеть. [...] Фильм получился все же сыроватым. Руководство приняло его плохо. «Коммунист» (Таран) поместил нехорошую угрожающую статью, наркомпрос Скрыпник написал статью, обвиняя меня в фашизме, и я сбежал из Харькова в Москву, чтобы больше не жить в украинской обстановке, не быть одиозной фигурой и не мучиться от разных случайностей...»

И здесь, в Москве, начав разработку сценария «Аэроград», Довженко принимает важное решение — обратиться к Сталину с письмом. «Мне было трудно,— писал он два года спустя в статье «Учитель и друг художника». Я подумал: один раз в трудную минуту моей жизни я уже обращался письменно к товарищу Сталину, и он спас мне творческую жизнь и обеспечил дальнейшее творчество, несомненно, он поможет мне и теперь. И я не ошибся. Товарищ Сталин принял меня ровно через двадцать два часа после того, как письмо было опущено в почтовый ящик.

Товарищ Сталин так тепло и хорошо, по-отечески представил меня товарищам Молотову, Ворошилову и Кирову, что мне показалось, будто он уже давно и хорошо меня знает. [...]

Товарищи Сталин, Ворошилов, Молотов и Киров внимательно прослушали сценарий «Аэроград». Товарищ Сталин сделал ряд указаний и разъяснений. Из его замечаний я понял, что его интересует не только содержание сценария, но и профессиональная, производственная сторона дела. Расспрашивая меня о Дальнем Востоке, товарищ Сталин спросил, могу ли я показать на карте место, где я бы построил город, если бы был не режиссером, а строителем». Довженко ответил, что может, и Сталин повел его в кабинет, увешанный картами.

«Я показал место,— продолжал Довженко,— и объяснил, почему я так думаю. Эта конкретная мысль выросла у меня на основе изучения перспектив, как я их себе представлял. Мне до сих пор радостно вспомнить, что Иосиф Виссарионович меня об этом спросил. Я усмотрел в этом его уважение к новой роли советского художника. Я ушел от товарища Сталина с просветленной головой и с его пожеланием успеха и обещанием помощи».

Через несколько месяцев Сталин вновь пригласил Довженко к себе. «Товарищ Сталин,— вспоминал режиссер,— стал очень внимательно расспрашивать о работе над «Аэроградом», о творческом самочувствии, о том, достаточно ли мне помогает Управление воздушными силами для съемки аэропланов. Одним словом, я почувствовал, что любая помощь для окончания фильма мне обеспечена». По свидетельству Довженко, съемки картины благополучно были завершены, и «Иосифу Виссарионовичу понравился фильм «Аэроград». «Только старик партизан говорит у вас слишком сложным языком, речь таежника ведь проще,— сказал он».

Начало 1935 года оказалось для Довженко поистине «звездным часом». С 8 по 13 января в Москве проходило Всесоюзное творческое совещание работников советской кинематографии, посвященное ее 15-летию. Ответственными за организацию и проведение этого совещания были Довженко и Эйзенштейн. В большой речи Довженко подчеркивал: художники СССР создают искусство, которое основывается на «да», на утверждении: «поднимаю, вдохновляю, учу». Совещанием приветствуется «идеологическая диктатура» партии и государства.

10 января в газете «Вечерняя Москва» публикуется статья Довженко «Делать больше». На следующий день в «Правде» — официальное сообщение о награждении деятелей кино в связи с 15-летием советской кинематографии. Довженко награждается орденом Ленина. В этом же номере под рубрикой «Человек советского кино» — творческая биография Довженко, а также его статья «Заря великого будущего».

В статье Александра Петровича в «Известиях» «Мы бесконечно богаты» — призыв: «брать великие темы. Побольше великих тем». На следующий день ее перепечатывает киевская «Пролетарская правда». А в газете «Советское искусство» (№ 4) появляется статья Довженко «Мысли художника».

12 января «Правда» под заголовком «Пусть живет и крепнет наша страна» публикует выступление режиссера на посвященном 15-летию советской кинематографии торжественном заседании, которое состоялось накануне в Большом театре.

13 января на организационном заседании Центрального бюро секции творческих работников ЦК профсоюза кинематографистов Довженко избирается одним из шестнадцати секретарей бюро. В эти же дни на юбилейном вечере в кинотеатре «Ударник» Довженко в ответ на приветствие курсов переподготовки политкомсостава зачитывает рапорт наркому обороны Ворошилову по поводу создания фильма «Летчики».

А 27 февраля 1935 года на заседании Президиума ЦИК СССР при вручении Калининым ордена Ленина Александру Довженко Сталин бросает реплику: «За ним долг — «украинский Чапаев».

Как известно, за полтора месяца до этого в своем приветствии кинематографистам по случаю 15-летия советского кино Сталин поставил перед ними задачу — создание «новых фильмов, прославляющих, подобно «Чапаеву», величие исторических дел борьбы за власть рабочих и крестьян Советского Союза, мобилизующих на выполнение новых задач и напоминающих как о достижениях, так и о трудностях социалистической стройки»10.

«Товарищ Сталин предложил мне просмотреть новый экземпляр «Чапаева»,— свидетельствовал «по горячим следам» Довженко.— Несомненно, он просматривал свой любимый фильм не в первый раз, но полноценность и теплота его эмоций, восприятия фильма казались неослабленными. Некоторые реплики он произносил вслух, и мне казалось, что он делал это для меня. Он как бы учил меня понимать фильм по-своему, как бы раскрывал передо мною процесс своего восприятия. Из этого просмотра я вынес очень много ценного и дорогого для себя в творческом плане».

О том, как Сталин непосредственно влиял на создание фильма «Щорс», Довженко рассказал в статье «Создадим украинского «Чапаева». По словам Довженко, Сталин отметил при очередной встрече: «Когда я говорил вам в прошлый раз о «Щорсе», я это сказал в плане совета. Я просто думал о том, что вы примерно будете делать на Украине. Но ни мои слова, ни газетные статьи ни к чему вас не обязывают. Вы — человек свободный. Хотите делать «Щорса» — делайте, но если у вас имеются иные планы — делайте другое. Не стесняйтесь. Я вызвал вас для того, чтобы вы это знали». «Среди трудов огромной государственной важности,— писал далее Довженко,— товарищ Сталин нашел время вспомнить о художнике, проверить его душевное состояние, снять с него чувство хотя бы воображаемой несвободы и предоставить ему полную свободу выбора».

Довженко сказал Сталину, что будет ставить именно «Щорса» и, как писали комментаторы в предвоенные годы, «Иосиф Виссарионович развил перед художником целый ряд ценнейших мыслей, которые не могли не превратиться в руководящие идеи будущего фильма».

«С совершенной ясностью,— свидетельствовал Довженко,— он раскрыл мне различие между Щорсом и Чапаевым, разницу в обстановке, в которой сражались оба героя, и, следовательно, особенности творческих задач, стоящих при осуществлении фильма о Щорсе. Фильм о Щорсе, по существу говоря, мне представляется как фильм о восставшем украинском народе, о его победоносной борьбе с украинской контрреволюцией и немецко-польскими оккупантами за свое социальное и национальное вызволение,— говорил товарищ Сталин,— показывая Щорса и его героев-соратников, нужно показать украинский народ, особенности его национального характера, его юмор, его прекрасные песни и танцы».

В «Харьковском рабочем» Довженко рассказал о встрече со Сталиным. В ней приняли участие Калинин и секретари ЦК КП(б) Украины Косиор и Постышев.

«Товарищ Сталин просто, тепло и задушевно говорил со мной про работу над фильмом о Щорсе. Он дал серию ценных и важных указаний... Особо Сталин указал на необходимость использовать в фильме богатый материал народных песен. Он сказал о народных песнях, записанных уже на граммофонные пластинки.

— Вы слушали эти пластинки? — спросил меня Сталин.

— Нет, не слушал, у меня нет патефона.

Через час после того, как я вернулся от Сталина, мне домой принесли патефон...».

Фильм «Щорс» вышел на экраны в 1939 году, в 1941-м режиссер получил за него Сталинскую премию первой степени.

И еще один факт. На следующий день после публикации в газете «Красная звезда» рассказа Довженко «Ночь перед боем», 3 августа 1942 года в редакцию позвонил секретарь ЦК ВКП(б) и сказал: «Передайте Довженко благодарность Сталина за рассказ. Он сказал народу, армии то, что теперь крайне необходимо было сказать».

В 1943 году Довженко завершает документальную ленту «Битва за нашу Советскую Украину». И в течение лета пишет киноповесть «Украина в огне». Запись в дневнике от 28 июля 1943 года: «Читал сценарий Н [иките] С [ерге-евичу] (Хрущеву.— А. Л.) до двух часов ночи в с. Померках. После чтения была довольно долгая и приятная беседа. Н [иките] С [ергеевичу] сценарий «Украина в огне» очень понравился, и он высказал мнение о необходимости напечатания его отдельной книгой. На русском и украинском языках. Пускай читают. Пускай знают, что не так все просто».

И следующая запись от 5 ноября 1943 года: «Позавчера был у Н. (Хрущева.— А. Л.). Он принял меня радушно и приветливо... Он благодарил и поздравлял меня по поводу «Битвы...», очень понравившейся Правительству и Политбюро».

[...] Говорили об «Украине в огне». Я рассказал ему, что ее боятся печатать из-за того, что в ней есть критические места. Как блюстители партийного целомудрия, чистоплюи и перевыполнители заданий боятся, чтобы не взбаламутил я народ своими критическими высказываниями. Он дал мне согласие на то, чтобы напечатать «Украину в огне» всю целиком и немедленно».

Парадокс заключался в том, что Довженко при написании киноповести вполне мог в какой-то мере вдохновляться сталинскими идеями и указаниями, высказанными за восемь лет до этого. «Я имел счастье разговаривать с И. В. Сталиным о разных проблемах советского кино и особенно об украинской кинематографии,— писал он в 1935 году.— Товарищ Сталин указывал мне на необходимость использования в кино такого благодарного материала, как быт украинского народа, его фольклор, его песни, танцы, особенно прекрасный украинский юмор. Богатая событиями история революции и гражданской войны на Украине ждет еще своей разработки в искусстве. Сколько интереснейшего материала для создания большого и значительного произведения на этом материале, сколько героических фигур».

В четвертом томе Собрания сочинений режиссера имеется «Краткая хронологическая канва жизни и творчества А. Довженко».

Год 1943-й завершается мажорным сообщением: «Ноябрь, 6. Занесение Довженко в книгу почета студии «Мосфильм». Награждение орденом Красного Знамени».

Год 1944-й начинается с минорной ноты: «Февраль, 28. Освобождение от должности художественного руководителя Киевской киностудии и назначение режиссером «Мосфильма».

Две следующие друг за другом даты. Как будто между этими датами ничего не произошло.

А на самом деле в эти месяцы — какой сгусток событий! Запись в дневнике Довженко от 26 ноября 1943 года. В этот день режиссер впервые узнал страшную весть — у Сталина вызвала сильный гнев киноповесть «Украина в огне».

«Сегодня я снова в Москве. Привез из Киева старенькую свою мать. Сегодня же узнал от Большакова и тяжкую новость: моя повесть «Украина в огне» не понравилась Сталину, и он запретил ее для печати и для постановки. Что делать, еще не знаю. Тяжко на душе и тоскливо. И не потому тяжко, что пропало впустую больше года работы, и не потому, что возрадуются враги и мелкие чиновники испугаются меня и станут презирать. Мне тяжко от знания, что «Украина в огне» — это правда. Прикрытая и запертая моя правда про народ и его беду.

Значит, никому, выходит, она не нужна, и ничто, видимо, не надобно, кроме панегирика».

Запись в дневнике А. Довженко от 28 ноября 1943 года: «Запрещение «Украины в огне» сильно удручило меня. Хожу мрачный и места себе не нахожу. И все-таки думаю: пусть она запрещена. Бог с ними, она все равно написана. Слово произнесено. Я знаю хорошо, насколько пошатнется хорошее ко мне отношение сверху. Возможно, я еще и поплачусь как-то за это. Но я верю, что, несмотря ни на что, невзирая на гражданскую смерть, «Украина в огне» прочитана и будет на Украине именно из-за этого загублена не одна сотня людей. Я верю в это, и ничто не собьет меня с этой веры.

Я написал рассказ честно, как оно есть и как я вижу жизнь и страдания моего народа. Я знаю: меня будут обвинять в национализме, в христианизме и всепрощенчестве, будут судить за игнорирование классовой борьбы и ревизию в воспитании молодежи, которая сейчас героически сражается на всех грозных исторических фронтах,— но не это лежит в основе произведения, не в этом дело. А речь о сожалении — плохо, что сдали мы Гитлерюге проклятому свою Украину и освобождаем ее людей плохо. Мы, освободители, все до одного давно уже забыли, что мы немного виноваты перед освобожденными, а мы считаем их второсортными, нечистыми, виновными перед нами, дезертиро-окруженно-приспособленцами.

Мы славные воины, но у нас не хватило объективной человеческой доброты к этим людям. В этом рассказе я как-то полусознательно, то есть совершенно органично, заступился за народ свой, несущий тяжкие потери в войне. Кому же, как не мне, сказать слово в защиту, когда такая большая угроза нависла над несчастной моей землей. Украину знает лишь тот, кто был на ней, на ее пожарах сегодня, а не по газетам или салютам отсчитывает ее победы, втыкая бумажные флажки в мертвую географическую карту. Грустно мне».

Александр Петрович как в воду глядел.

Вот что сказал «Великий учитель» 31 января 1944 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б).

Тов. Довженко написал киноповесть под названием «Украина в огне».

В этой киноповести, мягко выражаясь, ревизуется ленинизм, ревизуется политика нашей партии по основным, коренным вопросам. Киноповесть Довженко, содержащая грубейшие ошибки антиленинского характера,— это откровенный выпад против политики партии.

Что это действительно так, в этом может убедиться всякий, кто прочтет повесть Довженко «Украина в огне».

Довженко предпослал своей киноповести небольшое, но весьма показательное предисловие. В этом предисловии имеются такие строки:

«Если в силу остроты моих переживаний, сомнений или заблуждений сердца какие-либо суждения мои окажутся несвоевременными, или слишком горькими, или недостаточно уравновешенными другими суждениями, то это, возможно, так и есть».

Нетрудно видеть, с какой целью написано это предисловие. Как видно, Довженко прекрасно понимает, что в его киноповести с политической точки зрения далеко не все благополучно. Очевидно, что этой никчемной отговоркой он пытается застраховать себя на тот случай, если его ревизионистское, националистическое произведение будет разоблачено.

Прежде всего весьма странно то, что в киноповести Довженко «Украина в огне», которая должна была бы показать полное торжество ленинизма, под знаменем которого Красная Армия успешно освобождает ныне Украину от немецких захватчиков, нет ни одного слона о нашем учителе великом Ленине. И это не случайно.

Не случайно это потому, что Довженко ревизует политику и критикует работу партии по разгрому классовых врагов советского народа. А как известно, эта работа была проведена партией в духе ленинизма, в полном согласии с бессмертным учением Ленина. Герой киноповести Довженко Запорожец говорит партизанам, собирающимся судить его за работу старостой при немцах:

«Попривыкали к классовой борьбе, как пьяницы к самогону! Ой, приведет она нас к погибели! Убивайте, прошу вас. Убивайте, ну! Доставьте радость полковнику Краузу. Соблюдайте чистоту линии!»

«Стараемся перехитрить друг друга, да все железною метлою, да каленым железом, да выкорчевываем все один другого на смех и глум врагам. Лишь бы линия была чиста, хоть и земля пуста! Ну, потешьте немцев, перевыполняйте задачу нашего самогубства!

— Бейте его, гада!

— Помолчи, дурка! ...Я не знаю сегодня классовой борьбы и знать не хочу. Я знаю отечество! Народ гибнет! Я раб немецких рабочих и крестьян! — грозно закричал вдруг Запорожец.— И дочь моя рабыня! Стреляй, классовая чистеха! Ну, чего ж ты стал?»

Итак, Довженко выступает здесь против классовой борьбы, он пытается опорочить политику и всю практическую деятельность партии по ликвидации кулачества как класса. Довженко позволяет себе глумиться над такими священными для каждого коммуниста и подлинно советского человека понятиями, как классовая борьба против эксплуататоров и чистота линии партии.

Довженко невдомек та простая и очевидная для всех советских людей истина, что без ликвидации эксплуататорских классов в нашей стране наш народ, наша армия, наше государство не были бы столь могущественны, боеспособны и едины, каким оказались они в нынешней тяжелой войне против германских империалистов. Довженко не понимает того, что нынешняя Отечественная война есть также война классовая, ибо самые разбойнические и хищнические империалисты напали на нашу социалистическую страну с целью ее покорения, уничтожения советского строя, порабощения и истребления нашего народа. Именно это, а не какое-либо другое обстоятельство привело к тому, что остатки разбитых эксплуататорских классов, враждебных рабочим и крестьянам, в ходе войны оказались в одном лагере с нашим лютым врагом — немецкими захватчиками. Кому-кому, а Довженко должны быть известны факты выступлений петлюровцев и других украинских националистов на стороне немецких захватчиков против украинского и всего советского народа. Эти подлые изменники родины, предатели советского народа не отстают от гитлеровцев, убивая наших детей, женщин, стариков, разоряя наши города и села. Они целиком перешли на сторону немецких злодеев, стали палачами украинского народа и активно борются против советской власти, против нашей Красной Армии. Если бы Довженко задался целью написать правдивое произведение,— он должен был бы в своей киноповести заклеймить этих изменников. Но Довженко, видимо, не в ладах с правдой. Иначе как понять, что Довженко в своей киноповести не разоблачил этих презренных предателей украинского народа? Они отсутствуют в киноповести Довженко, как будто не существуют. У Довженко не хватило духа, не нашлось слов, чтобы пригвоздить их к позорному столбу.

Довженко осмеливается, далее, критиковать политику и практические мероприятия большевистской партии и советского правительства, направленные на подготовку советского народа, Красной Армии и нашего государства к нынешней войне.

В киноповести Довженко колхозник Куприян Хуторной, обращаясь к своим сыновьям-дезертирам, говорит:

«— Царя защищал, не бежал! Кому ты присягал? — обернулся он к Павлу.

— Теперь бога нет! — крикнул один дезертир.

— Брешете, есть! Отечество!

— Так про это же разговор не был. Обучали классам. Опять же все побежали,— оправдывался Павло.

— Не пущу! Я царя защищал, не отступал, а вы свою власть отстоять не можете.

— Броня тонка, тато!»

«Броня тонка» — это выражение повторяется в киноповести Довженко несколько раз. Оно — это выражение — придумано Довженко для того, чтобы сказать: «Советское государство не подготовилось к войне, и советский народ оказался безоружным».

Довженко не понимает той простой и очевидной истины, что немецкие империалисты, поставившие своей целью захватить чужие земли и поработить другие народы,— исподволь, задолго до войны, всесторонне подготовляли свое хозяйство и армию к захватнической войне, перевели всю свою промышленность на военные рельсы за несколько лет до начала войны. Наше социалистическое государство не готовилось и не могло готовиться к захвату чужих земель, к покорению других народов, не готовилось и не могло готовиться к захватнической войне. Надо же уметь видеть эту разницу, и при честном отношении к делу ее нетрудно увидеть.

Однако советское государство вовсе не оказалось безоружным перед неожиданным и вероломным нападением гитлеровской Германии. Это объясняется тем, что и здесь мы следовали заветам Ленина, который предупреждал нашу партию, наш народ, что рано или поздно империалистические государства нападут на нашу социалистическую страну и что поэтому мы должны быть готовы к серьезной войне за сохранение свободы и независимости нашего отечества. И мы к такой оборонительной войне готовились. Понятно, что, готовясь к этой оборонительной войне, мы не могли подготовиться к ней так и в такой мере, как и в какой мере подготовилась к ней гитлеровская Германия, строившая свою армию и промышленность в расчете на завоевание всех европейских, да и не только европейских, государств. Развивая вооруженные силы нашего государства и народное хозяйство, наша партия, советское правительство были настолько дальновидными, что сумели подготовить советское государство, советских людей к тому, чтобы в первый период войны выдержать один на один всю силу ударов военной машины германского империализма, остановить наступление многомиллионной, хорошо вооруженной захватнической армии врага, а затем, мобилизовав силы народа и перестроив хозяйство на военный лад, успешно бить оккупантов и гнать их с нашей земли.

Уроки Отечественной войны, которая идет уже более двух с половиной лет, говорят о том, что из всех народов, не ставящих себе захватнических целей, наша страна, наш народ оказались наиболее подготовленными к войне против германского империализма даже по сравнению с такими мощными государствами, как Англия и Соединенные Штаты Америки. Такова правда. Если бы Довженко ставил своей целью писать правдивое произведение, он должен был бы об этом сказать в своей киноповести. Но Довженко, оказывается, не в ладах с правдой.

Ленин, далее, предупреждал нас, что Советская республика должна быть готова к тому, что на нее нападет блок империалистических государств. Ленин как вождь и учитель партии, как мудрый человек нашего народа и знаток законов развития общества и взаимоотношений государств готовил партию и страну к наиболее худшему и тяжелому варианту будущих отношений нашего государства с другими странами во время войны.

В результате сложившихся исторических обстоятельств и, разумеется, прежде всего в результате правильной политики партии и правительства нам удалось вовремя сорвать намечавшийся военный блок империалистических государств, направленный против СССР, нейтрализовать в нынешней войне Японию, Турцию, Болгарию, а такие государства, как Англия и Соединенные Штаты Америки, оказались не во враждебном нам лагере, как это, могло случиться, а выступают ныне вместе с нами в военном союзе против германского империализма. Известно, что германский империализм — самый разбойничий, коварный, террористический, худший вид империализма. Капиталисты Англии и Соединенных Штатов Америки увидели в разбойничьем грабительском характере германского империализма явную и большую опасность для своих стран. Это обстоятельство правильно учла наша партия и своей умелой внешней политикой обеспечила создание мощного антигитлеровского блока государств. Англия и США стали в один лагерь с нами против немцев. Таким образом, ленинская политика нашей партии и здесь восторжествовала.

Если бы Довженко захотел написать правду, он должен был бы написать и об этом. Но правда, к сожалению, не является особенностью творчества Довженко. Поэтому он предпочитает скрыть эту правду, более того,— он предпочитает критиковать политику нашей партии и нашего правительства.

В своей киноповести Довженко критикует политику партии в области колхозного строительства. Он изображает дело так, будто бы колхозный строй убил в людях человеческое достоинство и чувство национальной гордости, ослабил силу и стойкость советского народа. В киноповести Довженко колхозница Христя, ставшая наложницей итальянского офицера, говорит перед партизанским судом:

«Я знаю, что мне не выйти отсюда живой. Что-то мне здесь,— она прижала руку к сердцу,— говорит, что пришла моя смерть, что совершила я что-то запретное, злое и незаконное, что нет у меня ни этой, что вы говорили, национальной гордости, ни чести, ни достоинства. Так скажите мне хоть перед смертью, почему этого нет у меня? А где же оно, людоньки! Род же наш честный... Почему я выросла негордая, недостойная и негодная. Почему в нашем районе до войны вы измеряли девичью нашу добродетель главным образом на трудодни и на центнеры? Националистка я? Какая?»

Здесь Довженко отрицает ту простую и очевидную истину, что колхозный строй укрепил советское государство как экономически, так и морально-политически, что без колхозов мы не могли бы успешно вести войну. Представьте себе, что у нас в деревне сохранился кулак, а колхозы отсутствуют. Каждому понятно, что хлеб и сельскохозяйственное сырье для промышленности в значительной мере находились бы у кулака. Он диктовал бы нам любые спекулятивные цены на продукты и сырье и оставил бы армию и рабочие центры без хлеба, без продовольствия. Кулак постарался бы задушить народ голодом и ударил бы советскую власть в спину. И если всего этого не случилось, то только потому, что кулаков, к которым, видимо, Довженко испытывает такое сильное тяготение, мы ликвидировали как класс и успешно построили колхозы.

Довженко не понимает и не хочет понять, что только колхозы по-настоящему раскрепостили советскую женщину. Советская женщина почувствовала себя настоящей хозяйкой, свободным, полноправным гражданином социалистического государства только благодаря колхозам. Трудодень, над которым измывается Довженко, позволил женщине стать настоящим человеком. Благодаря трудодню колхозница перестала быть экономически зависимой от семьи, от мужа. Зарабатывая большое количество трудодней, колхозница стала экономически самостоятельным человеком. Это и есть настоящая эмансипация женщины, а не болтовня об эмансипации, которой столь усердно занимались и занимаются буржуазные политики.

Далее, националистическая пелена настолько застлала сознание Довженко, что он перестал видеть ту для всех очевидную огромную воспитательную работу, которую проделала наша партия в народе по развитию его политического самосознания и повышению его культуры. Только человек, рассматривающий с предвзятых, антиленинских позиций великую созидательную, прогрессивную работу нашей партии и нашего государства, может не заметить того огромного роста сплоченности, политической активности, сознания и культурности советского народа, который стал возможным на почве наших общих успехов.

Довженко пишет:

«Привыкшие к типичной безответственности, не ведающие торжественности запрета и призыва, вялые натуры их не поднялись к высотам понимания хода истории, призывающей их к гигантскому бою, к необычайному. И никто не стал им в пример — ни славные прадеды истории их, великие воины, ибо не знали они истории,— ни близкие, родные герои революции, ибо не умели чтить их память в селе. Среди первых ударов судьбы потеряли они присягу свою, так как слово «священная» не говорило им почти ничего. Они были духовно безоружными, наивными и близорукими». Словами врага, немецкого офицера Довженко так оценивает советский народ:

«У этого народа есть ничем и никогда не прикрытая ахиллесова пята. Эти люди абсолютно лишены умения прощать друг другу разногласия даже во Имя интересов общих, высоких. У них нет государственного инстинкта... Ты знаешь, они не изучают историю. Удивительно. Они уже двадцать пять лет живут негативными лозунгами отрицания бога, собственности, семьи, дружбы! У них от слова нация осталось только прилагательное.

У них нет вечных истин. Поэтому среди них так много изменников... Вот ключ к ларцу, где спрятана их гибель. Нам незачем уничтожать их всех. Ты знаешь, если мы с тобой будем умны, они сами уничтожат друг друга». А затем Довженко немало потрудился в своей киноповести, чтобы доказать и подтвердить правильность этой оценки.

Как мог Довженко докатиться до такой чудовищной клеветы на советский народ? Критикуя работу нашей партии и правительства по воспитанию народа, Довженко не останавливается перед извращением истории Украины с целью оклеветать национальную политику советской власти.

В киноповести Довженко украинские крестьяне, запряженные немцами в ярмо, говорят между собой:

«— Да, когда-то в истории, говорят, тоже запрягали нашего брата не раз.

— Кто?

— Богдан Хмельницкий!

— О, большой злодюга был! В музее в Чернигове сабля его висела перед войной. Там надпись большая написана: «Сабля известного палача украинского народа Богдана Хмельницкого, который, Богдан, придушил народную революцию в тысяча шестьсот каком-то там году». Там сабля под стеклом, а двенадцать его портретов в подвале заперты. Никому не показывали. Говорили, что портреты те туман наводят на людей! О!»

Герой киноповести Запорожец говорит:

«Плохие мы были историки? Прощать не умели друг другу? Национальная гордость не блистала в наших книгах классовой борьбы?»

Стоит ли говорить о том, что все это есть наглая издевка над правдой. Для всех очевидно, что именно советская власть и большевистская партия свято хранят исторические традиции и богатое культурное наследство украинского народа и всех народов СССР и высоко подняли их национальное самосознание.

Клевещет Довженко и на наш партийный, советский актив и командные кадры Красной Армии, изображая их карьеристами, шкурниками и тупыми людьми, оторванными от народа.

Довженко пишет о наших кадрах:

«Много среди них было и никчемных людей, лишенных понимания народной трагедии. Недоразвитость обычных человеческих отношений, скука формализма, ведомственное безразличие или просто отсутствие человеческого воображения и тупой эгоизм проносили их мимо раненых на государственных резиновых колесах.

— Товарищи, пожалейте!..— просили раненые.

— Стой, застрелю! — кричал раненый Роман Запорожец.— Стой!

— Ах, что ж оно делается? Скажи мне, почему мы такие поганые? — плакался раненый юноша с перебитой ногой.— Товарищ командир, программа какая! Самая высшая в мире. А мы вот какие, гляньте! Подвезите раненых, растуды вашу мать, нехай! — заплакал.

Пролетали машины, как осенний лист».

О командных кадрах Красной Армии:

« А у нас, тату, генерал пропал! Застрелился, бодай его, сыра-земля не приняла! Растерялись мы.

— Идите к полковнику!

— Не знаем, где он. Черт бы его забрал нехай!

— Идите догоняйте.

— Мосты, тату, взорваны. Плавать не умеем».

О советских работниках:

«Он был большим любителем разных секретных бумаг, секретных дел, секретных инструкций, постановлений, решений. Это возвышало его в глазах граждан города и придавало ему долгие годы особую респектабельность. Он засекретил ими свою провинциальную глупость и глубокое равнодушие к человеку. Он был лишен воображения, как и всякий человек с сонным, вялым сердцем. Он привык к своему посту. Ему ни разу не приходило в голову, что, по сути говоря, единственное, что он засекречивал, это была засекреченная таким образом его собственная глупость».

«У него не было любви к людям. Он любил себя и инструкции».

Довженко говорит, что после освобождения захваченной немцами советской земли у нас «...не будет уже, верно, ни учителей, ни техников, ни агрономов. Вытолчет война. Одни только следователи да судьи и останутся. Да здоровые, как медведи, да напрактикованные вернутся!»

Довженко не видит и не хочет видеть той очевидной и простой истины, что наши партийные, советские и военные кадры — плоть от плоти, кровь от крови советского народа, что они стоят в первых рядах борцов против фашистских захватчиков, самоотверженно, героически борются в рядах Красной Армии и в партизанских отрядах. Довженко и здесь не в ладах с правдой. А правда состоит в том, что советский народ доверяет нашим офицерам и генералам, партийным и советским работникам и любит их, ибо они его лучшие люди. В этом, между прочим, один из важных источников силы и незыблемости нашего советского строя.

Довженко в своей киноповести выступает против военной политики советского правительства, клевещет на наши кадры, критикует основы советского строя и колхозы — он критикует также основные положения ленинской теории.

Довженко пишет:

«Всех же учили, чтоб тихие были да смирные... Все добивались трусости. Не бейся, не возражай! Одно было оружие — писание доносов друг на друга, трясця его матери нехай! Да ни бога тебе, ни черта — все течет, все меняется. Вот и потекли. А судьи впереди».

Откуда Довженко набрался такой смелости и нахальства, а может быть, и того, и другого, чтобы говорить подобные вещи? Довженко должен шапку снимать в знак уважения, когда речь идет о ленинизме, о теории нашей партии, а он, как кулацкий подголосок и откровенный националист, позволяет себе делать выпады против нашего мировоззрения, ревизовать его.

Довженко в своей киноповести клевещет на украинский народ. В самом деле, с давних пор известно, и об этом, между прочим, говорит вся русская и украинская литература, насколько чист, поэтичен и благороден характер украинской девушки. А как изобразил Довженко украинскую девушку?

Украинская девушка Олеся обращается с такими словами к встреченному ею на дороге незнакомому танкисту:

«— Слушай,— сказала Олеся,— переночуй со мной. Уже наступает ночь. Если можно, слышишь?

Она поставила ведро и подошла к нему.

— Я дивчина. Я знаю, придут немцы завтра или послезавтра, замучат меня, надругаются надо мной. Я так боюсь этого. Прошу тебя... пусть будешь ты... Переночуй со мной...»

Где Довженко видел на Украине таких девушек? Разве неясно, что это оголтелая клевета на украинский народ, на украинских женщин.

Нетерпимой и неприемлемой для советских людей является откровенно националистическая идеология, явно выраженная в киноповести Довженко. Так, Довженко пишет:

«Помните, на каких бы фронтах мы сегодня ни бились, куда бы ни послал нас Сталин — на север, на юг, на запад, на все четыре стороны света,— мы бьемся за Украину! Вот она дымится перед нами в пожарах, наша мученица, родная земля!» «Мы бьемся за то, чему нет цены в мире,— за Украину!

— За Украину! — тихо вздохнули бойцы.

— За Украину! — за честный украинский народ! За единственный сорокамиллионный народ, не нашедший себе в столетиях Европы человеческой жизни на своей земле. За народ растерзанный, расщепленный! — Кравчина на мгновенье умолк и словно не сказал дальше, а подумал вслух:

— Скажите, можем ли мы, сыны украинского народа, не презирать Европу за все эти столетия?»

Ясно, насколько несостоятельны и неправильны такого рода взгляды. Если бы Довженко хотел сказать правду, он должен был бы сказать: куда ни пошлет вас Советское правительство — на север, на юг, на запад, на восток — помните, что вы бьетесь и отстаиваете вместе со всеми братскими советскими народами, в содружестве с ними наш Советский Союз, нашу общую Родину, ибо отстоять Союз Советских Социалистических Республик значит отстоять и защитить и Советскую Украину. Украина, как самостоятельное государство, сохранится, Окрепнет и будет расцветать только при наличии Советского Союза в целом.

Довженко не в ладах с правдой, поэтому он все поставил с ног на голову. Однако свет клином не сошелся,— то, чего не понимает Довженко, прекрасно понимают трудящиеся Украины. Украинцы героически бьются с врагом на всех участках нашего большого фронта. Они хорошо борются с врагом, и они понимают, что бороться за Советский Союз означает бороться за их родную Украину. Они понимают то, чего не понял Довженко, а именно: все народы Советского Союза борются за Украину. В ходе этой борьбы те области Украины, которые были захвачены врагом в первый период войны, теперь освобождены. Это оказалось возможным благодаря боевому содружеству русских и украинцев, грузин и белорусов, армян и азербайджанцев, казахов и молдаван, туркмен и узбеков,— всех народов Советского Союза.

Если судить о войне по киноповести Довженко, то в Отечественной войне не участвуют представители всех народов СССР, в ней участвуют только украинцы. Значит, и здесь Довженко опять не в ладах с правдой. Его киноповесть является антисоветской, ярким проявлением национализма, узкой национальной ограниченности.

Киноповесть Довженко «Украина в огне» является платформой узкого, ограниченного украинского национализма, враждебного ленинизму, враждебного политике нашей партии и интересам украинского и всего советского народа.

Довженко пытается со своих националистических позиций критиковать и поучать нашу партию. Но откуда у Довженко такие претензии? Что он имеет за душой, чтобы выступать против политики нашей партии, против ленинизма, против интересов всего советского народа? С ним не согласимся мы, не согласится с ним и украинский народ. Стоило бы только напечатать киноповесть Довженко и дать прочесть народу, чтобы все советские люди отвернулись от него, разделали бы Довженко так, что от него осталось бы одно мокрое место. И это потому, что националистическая идеология Довженко рассчитана на ослабление наших сил, на разоружение советских людей, а ленинизм, то есть идеология большевиков, которую позволяет себе критиковать Довженко, рассчитана на дальнейшее упрочение наших позиций в борьбе с врагом, на нашу победу над злейшим врагом всех народов Советского Союза — немецкими империалистами.

Это был страшный удар. Довженко вынес его с достоинством. Не поспешил признать ошибки, не стал угодливо исправлять сценарий. «Отец народов» не услышал от режиссера ни объяснений, ни извинений, ни мольбу о пощаде.

Вскоре Александр Петрович начал работать над «Повестью пламенных лет», куда включил многие куски из «Украины в огне». А 21 февраля 1944 года записал в дневнике: «Сегодня меня исключили из Всеславянского Комитета. Завтра, очевидно, исключат и из Комитета по Сталинским премиям и снимут с [должности] художественного руководителя (Киевской киностудии.— А. Л.). Таким образом, все успокоения моих друзей оказались тщетными. Оргвыводы начинают действовать, петля вокруг шеи затягивается.

Единственное, что меня успокаивает,— моя чистая совесть. Не буржуазный я и не националист. И ничего, кроме добра, счастья и победы, не желал я и русскому народу, и партии, и Сталину. И братство народов считал и считаю своим идеалом. Любовь же к своему народу и страдание его страданиями не может унизить моих взглядов».

В наши дни, читая дневники Александра Довженко, поражаешься: как мог человек такого масштаба (как, впрочем, и многие другие, пострадавшие в годы культа Сталина — например, Генеральный конструктор Сергей Павлович Королев) так искренне почитать палача и тирана, так горевать по поводу его смерти.

Психологию возгорания любви к «вождю-тирану» в условиях тоталитарного режима ярко изобразил Джордж Оруэлл («1984»). Александру Довженко, как, вероятно, и Михаилу Булгакову, в те годы всесильный вождь казался единственным человеком, который мог стать защитой от своры бесталанных начальствующих временщиков и проходимцев. Прозрение пришло к Довженко уже после смерти Сталина. В 1955 году Довженко мрачно признается своему вгиковскому ученику: «Я эти сапоги лизал».

2 февраля 1954 года, ознакомившись с обвинительным заключением суда над еще недавно всесильным главой карательной системы, Александр Довженко записал в дневнике относительно Сталина и Берия: «Правая рука великого на протяжении почти двух десятков лет была рукой мелкого мерзавца, садиста и хама. Вот трагедия! Вот что заводится за высокими непроветриваемыми стенами. Тысячи агентов-дармоедов, расставленных на улицах и везде, где надо и не надо, в течение двадцати лет охраняли предателя Родины, партии... Что это? Кому же теперь клясться в верности? Уже голова седа. И в сердце не утихает боль. Болит мое сердце, болит. Треть столетия клянусь... кому? Будьте вы прокляты, предатели, жестокие авантюристы»

«Искусство кино», 1990 год, № 4



 

КВАРТИРАНТКА

Маня Манина
мелодрама
Чтобы решить проблему с жилплощадью, красивая авантюристка стремится заполучить в мужья холостяка с квартирой, но ей мешает соперница, которая раскрывает холостяку план авантюристки. Несмотря на это, холостяк предлагает авантюристке выйти за него замуж

НАТ. УЛИЦА У МНОГОЭТАЖНОГО ДОМА – УТРО

На дороге, на деревьях лежит снег. Многоэтажный дом. Недалеко от него автобусная остановка.

ИНТ. КВАРТИРА ЗИНАИДЫ – КУХНЯ – УТРО

ЗИНАИДА, полноватая женщина лет 30, в домашнем халате, завтракает, не обращая внимания на крики, звон посуды, шум, доносящиеся из верхней квартиры. Слышен звонок в дверь.

ИНТ. КВАРТИРА ЗИНАИДЫ – ПРИХОЖАЯ – УТРО

Зинаида открывает дверь. Входит АННА (28), красивая женщина, в свитере и брюках, с пачкой сигарет в руке.

АННА
Я тут покурю у тебя.

Анна быстро идет на кухню. Зинаида идет следом.

ЗИНАИДА
Только не дыми сильно.

ИНТ. КВАРТИРА ЗИНАИДЫ – КУХНЯ – УТРО

Анна открывает форточку. Зинаида входит, садится за стол.

АННА
Я в форточку.

Анна курит, выдыхая дым в форточку. Зинаида пьет чай.

ЗИНАИДА
Бросать собиралась…

АННА
Тут не то, что курить, вешаться хочется.

ЗИНАИДА
Достала она тебя… Слушай, Ань, я тебе прямо удивляюсь. Психолог, а с родной теткой справиться не можешь.

АННА
Ей не психолог нужен, а психиатр.

ЗИНАИДА
Тоже идея. Своди к психиатру. Лучше, если к интересному и холостому. Познакомишься, замуж выйдешь. Все-таки, счастливая семейная жизнь…

АННА
Ой, Зин, не смеши. Целыми днями только на таких счастливчиков и любуюсь.

ЗИНАИДА
К тебе кто приходит-то? Те, у кого проблемы. А многие живут в любви и согласии и к психологам не ходят. Вот ты про них и не знаешь.

АННА
Не верю я ни в какую любовь.

Зинаида отставляет чашку в сторону, говорит мечтательно.

ЗИНАИДА
Это ты зря. Ох, Ань, любовь – это… Вот я, например. Как Витю увидела, сердце прямо так и забилось.

АННА
Кого?

ЗИНАИДА
Программист наш новый. Как вошел к нам в отдел – все вокруг словно сиянием озарилось.

Анна усмехается.

ЗИНАИДА
(продолжая)
Симпатичный, вежливый, отзывчивый.

АННА
Мужчина не может состоять из одних достоинств. Какой-то недостаток должен быть.

ЗИНАИДА
У него – нет!

АННА
Может, живет в какой-нибудь дыре с кучей ненормальных родственников.

ЗИНАИДА
Ага, «в дыре». Знаешь пятиэтажку рядом с ЦУМом? Там еще ювелирный.

АННА
Не хотела бы я жить над ювелирным. Если затопишь, то никаких денег не хватит…

ЗИНАИДА
Он не прямо над ювелирным. Четвертый этаж, вид из окна – красотища! Один, между прочим, живет, в трехкомнатной.

АННА
Да ты что?! То есть… Ты что, уже была у него?

ЗИНАИДА
А как же, побывала. Коллеги все-таки. Нашла повод заглянуть.

АННА
Фотка у тебя есть его? Может, покажешь?

Зинаида, стоя рядом с Анной, с гордостью показывает фотографии на сотовом.

АННА
Да, ничего так.

ЗИНАИДА
А ты что это вдруг заинтересовалась? Ты, Анька, смотри у меня. Он мой, поняла?

Анна пожимает плечами.

АННА
Нужен он мне.

ЗИНАИДА
Не вздумай его отбивать. Я вот на недельку к сестре в деревню уезжаю, а как приеду – займусь им вплотную. Приберу мужика к рукам.

АННА
Можно подумать, это так просто.

Зинаида кладет сотовый на стол, садится, берет чашку.

ЗИНАИДА
Было бы желание. Никуда не денется.

Анна задумчиво смотрит на Зинаиду.

НАТ. УЛИЦА У ЮВЕЛИРНОГО МАГАЗИНА – ВЕЧЕР

Пятиэтажный дом, светится вывеска «Ювелирный магазин». Анна в большой темной куртке, капюшон которой почти полностью закрывает ее лицо, заворачивает за угол дома.

продолжение сценария



 

САША

Николай Прохорко
драма
Беспризорник Сергей, промышляющий мелким воровством на рынке, заставляет интернатовца Сашу заниматься тем же. Но, когда встает вопрос: выгода или человеческая жизнь, Саша принимает свое решение. Вознаградит ли судьба его за это? Доработанная версия

НАТ. ГОРОДСКОЙ РЫНОК. У ВХОДА – УТРО

У входа на рынок, возле металлических ворот, стоят несколько ТОРГОВЦЕВ и продают результаты своего труда. Среди них мы видим ИВАНА(40)-высокого, худощавого мужчину, одетого в короткую куртку и опирающегося на палку-костыль. Перед Иваном стоит ведро со свежей ставридой, а рядом сидит черная собака ЛАБРАДОР.

За воротами прячутся САША(14) и СЕРГЕЙ(16). Оба одеты в одинаковые по цвету куртки. Они наблюдают за торговцами у входа на рынок.

Пацаны видят, как ЖЕНЩИНА(40) покупает ставриду у Ивана. Иван, чтобы быстрее обслужить покупателя, торопливо прячет кошелек в задний карман джинсов. Видны часы на руке Ивана.

СЕРГЕЙ
Ты позырь, Санек, какого лоха нам судьба посылает.

САША
Ты че, Серый, он же инвалид!

Иван, освободившейся рукой, помогает уложить пакет со ставридой в сумку женщине.

СЕРГЕЙ
А ты его не жалей, может, он этой ногой своего сына пинал, как тебя физрук в интернате! Но нам это в масть: он нас точно не догонит.

САША
А его собака?

СЕРГЕЙ
Не дрейфь, Санек, я тебя прикрою.

САША
У инвалида я красть не буду!

СЕРГЕЙ
Ты че, брат, я тебе неделю жрачку и ночлег, по-дружбански, давал, конечно, но теперь и ты мне помоги. Отрабатывать надо!

Саша смущенно смотрит на Сергея.

САША
Я не могу…

СЕРГЕЙ
У этих торгашей незаконная торговля за пределами рынка, за таких менты еще спасибо скажут.

Подходит ЖЕНЩИНА(50) к Ивану и разглядывает ставриду в ведре.
Сергей наблюдает за Иваном, затем смотрит на Сашу.

СЕРГЕЙ
Будешь делать то, что я скажу! Или ты струсил?

Саша мотает головой.

СЕРГЕЙ
Тогда слушай сюда.

Иван безменом взвешивает пакет с рыбой. Женщина отсчитывает деньги. К ним подбегает Саша, хватает ведро с рыбой и убегает.

ИВАН
Стой, стой, подлец!

Лабрадор с лаем бросается за Сашей. Женщина прячет свои деньги и с удивлением следит за убегающим Сашей. В этот момент Сергей подкрадывается сзади Ивана и вытаскивает у него кошелек из заднего кармана джинсов, после чего быстро скрывается за ворота.

Иван, прихрамывая, опираясь на костыль, устремляется за Сашей.

ИВАН
Держите вора!

НАТ. ГОРОДСКАЯ УЛИЦА - УТРО

Саша бежит по улице, прижав ведро с рыбой к груди. Лабрадор догоняет Сашу и сбивает его с ног. Саша падает, ставрида из ведра рассыпается по асфальту. Лабрадор лает на Сашу.

Видно приближающегося Ивана.

Саша быстро поднимается и бежит, но поскальзывается на ставриде и снова падает. Лабрадор лает на Сашу, который прикрывается от него рукой.

ИВАН
(кричит)
Чак, ко мне! Ко мне! Отойди от него!

Лабрадор отступает от Саши и бежит к Ивану. Саша вскакивает на ноги и убегает.

НАТ. МОРСКОЙ ПЛЯЖ – ВЕЧЕР

Пустынный галечный пляж. Саша и Сергей идут по пляжу и ругаются.

САША
Где ты был? Ты обещал меня прикрыть!

СЕРГЕЙ
Не гундось, главное - все целы!

САША
Я больше с тобой дел не хочу иметь!
Давай мне мою долю!

Сергей останавливается и придерживает за плечо Сашу.

СЕРГЕЙ
Какая доля? Чем ты, малолетка, рисковал? Вот если бы меня на кармане взяли, то точно в колонию упекли бы!

САША
А меня собака могла покусать! Сколько было в кошельке?

СЕРГЕЙ
Я тебя приютил, а тебе денег стало жалко?

Саша отталкивает Сергея и идет от него.

САША
Я свой долг отработал? В расчете!

Сергей догоняет Сашу и бьет его ногой по бедру. Саша отскакивает в сторону.

СЕРГЕЙ
Вали в свой интернат! Там тебя лучше накормят!

Саша наклоняется и берет крупную гальку в руку, замахивается на Сергея. Слезы на глазах Саши. Сергей сплевывает в сторону.

СЕРГЕЙ
Еще пожалеешь!

Сергей разворачивается и уходит.

продолжение сценария



 

ИСТОРИИ ДЛЯ КИНО

Александр Рубцов   2.02.2012
Доктор записывал каждое слово, произнесенное мною, и периодически тихо поддакивал в такт моим ответам. Полутемный кабинет располагал к откровению. Психолог не сводил с меня своих загадочных, хитрых глаз. Я немного нервничал, ведь на кону стояло мое рабочее место. Такие психологические тесты всем нашим сотрудникам, государство организовывало раз в год. Я и сам не знал, почему. Просто, так надо, говорил шеф.

-Скажите, Константин, - продолжил допрос психолог. - А как у вас со сном?

-Нормально. Сплю, как убитый.

-Кошмары не мучают?

-Бывает... Редко, конечно, но все-таки.

-Что снится?

-Я редко запоминаю сны. Всегда по-разному...

-А поконкретнее?

-Вот недавно снилось, что мы на войне в какой-то исламской стране. Короче, ерунда всякая. А какое это имеет отношение к моей работе?

-А почему вы так волнуетесь?

-Я не волнуюсь. Просто вопросы странные.

-Вы работаете на очень важном государственном объекте. Ваша уравновешенность играет огромную роль.

Работал я простым инженером на Алюминиевом заводе, и для меня эти ежегодные тесты оставались загадкой. Я бы смог еще понять, если бы дело касалось высоких должностей - моего начальства и всех остальных 'пиджаков', но причем тут я, и какая им разница, как я сплю по ночам?

-Вы, главное, не волнуйтесь... Просто отвечайте на вопросы. Что-нибудь еще? Скажите, ваши кошмары как-то связаны с реальными страхами?

-Скорее - нет, чем да. Иногда снится, что в тюрьме сижу. Меня допрашивают, избивают, но я им ничего не говорю.

-А почему? За что вас посадили?

-Я не знаю... Это просто сны. По-моему, они вас больше интересуют, чем меня.

-Как ваше физическое здоровье?

-Нормально. Насморк, только. Но сами видите, какая погода. Что тут удивляться?

-Недомогания? Головные боли?

-Нет.

-Подумайте.

-Ничего необычного... Иногда голова болит. Но это со всеми бывает...

Доктор мучил меня вопросами еще минут пятнадцать и вскоре отпустил, заверив, что все в порядке. Я с облегчением покинул кабинет.

Улица встретила меня, пахнув прохладным осенним ветерком в лицо. Моросил мелкий дождик. Распинывая первые опавшие листья под ногами, я добрался до машины. Напоследок я обернулся и увидел физиономию психолога, наблюдавшего за мной из окна. Я глупо улыбнулся и помахал ему рукой ради приличия. Доктор помахал мне в ответ и исчез с поля зрения. Сев в машину, я включил мобильник. Новых звонков за это время не было, и я спокойно направился домой.

Как и всегда в это время суток город был переполнен. Сотни машин заполонили улицы. Я втиснулся в плотный поток, предвкушая предстоящий отдых дома на диване перед ящиком. День сегодня выдался довольно трудный. Набегавшись по работе, я должен был посетить психолога. Глаза слипались от усталости - хоть спички вставляй. Я включил магнитофон погромче и дал газу.

Жил я на окраине города со своей женой Юлей и двумя детишками Ванькой и Витей. Старшему сыну было восемь лет, младшему - четыре. С Юлькой мы познакомились еще в детдоме. У нас была большая любовь. Сейчас уже совсем не то, конечно, но привязанность осталась. Юлька довольно часто уезжала по командировкам. В эти моменты я чувствовал, насколько она дорога мне. Скучал; нет-нет бухал. На других представительниц противоположного пола совсем не тянуло, так что я могу с гордостью сказать, что я примерный муж и семьянин. Хотя, нет. Было один раз, лет восемь назад. Я тогда случайно встретился со своей старой знакомой. Мы какое-то время дружили, когда нас послали группой из приюта в санаторий. Но это, я думаю, не в счет. Ничего серьезного, по-крайней мере с моей стороны, у нас не было. Так, переспал с ней разок. Вместе с женой мы получаем хорошие деньги, которых с избытком хватает нам, чтобы мы не бедствовали; чтобы Ваня учился в элитной платной школе; чтобы мы ездили на дорогих машинах; и даже еще оставалось. Короче, жизнь удалась, как бы я не сетовал на судьбу за то, что она меня так потрепала в детстве.

То что я не попаду домой вовремя, я понял, когда увидел в зеркале заднего вида черную 'Мазду'. Машина неслась на меня и, кажется, не собиралась сбавлять скорость. Я надавил на клаксон, но водитель не услышал меня (так я сначала подумал).

Удар был не очень сильным, но я все равно обнял руль. Я включил аварийку и медленно сдал вправо, стараясь запомнить номерные знаки 'Мазды' на тот случай, если водитель решит уехать. Но он покорно поехал за мной. Я натянул ручник у самой обочины и вышел наружу.

Я осмотрел бампер 'Мазды' и свой, но видимых повреждений не обнаружил. Кажется, ему повезло сегодня. Боковое тонированное стекло 'Мазды' опустилось, и я обомлел: передо мной сидел Ромка, мой бывший друг из сиротского приюта. Я широко улыбнулся и хотел уже крикнуть что-нибудь 'умное' насчет того места, где он купил свои права. Ромка моей радости не разделял. С серьезным лицом он приставил указательный палец к губам. В голову мне пришла дурацкая мысль, что авария не была случайной. Я запнулся на полуслове. Ромка вытянул руку. В ней был небольшой желтый листок, исписанный от руки. Я осторожно взял бумажку и прочитал:

'Ничего не говори. Езжай за мной. Это очень важно. За нами могут следить... Прослушка. Никому не звони.'

Я кивнул и поплелся к своей машине. Что с ним случилось? Какая прослушка? Какая слежка? Куда он хочет меня втянуть?

Я неуверенно поплелся к машине. Ромка выехал вперед, и я поехал за ним. Знал я его с пяти лет. Мать Ромки умерла, когда ему было семь, и его отчим сдал его в приют. Мы подружились, практически сразу после знакомства. Он никогда не давал повода в себе сомневаться. Мы с ним вместе несколько килограмм соли съели и были не разлей вода. У нас был еще один друг - Витька. Он умер несколько лет назад. А точнее повесился. В честь него мы с Юлькой назвали младшенького.

Чтоже случилось с Ромкой сейчас? Неужели он вляпался в какую-нибудь историю? И зачем он втягивает меня?

Мы проехали мимо ЦУМа и свернули в сторону Речного вокзала. В более-менее безлюдном месте Ромка остановил машину и вышел наружу. Я тоже покинул салон и раздвинул руки, требуя объяснений. У Ромки в руках была какая-то дубина, он подошел ко мне, и я разглядел металлоискатель. Такими пользуются в аэропортах. Он поводил вокруг меня им. Металлоискатель запищал лишь возле ремня. Ромка облегченно вздохнул, убедившись, что я чист, и знаком позвал меня за собой.

-Может, теперь скажешь, что случилось? - возмущенно спросил я.

-Здорово, - Ромка, как ни в чем не бывало, протянул руку.

- Что случилось? - повторил я вопрос.

- Костя... - глаза моего друга были бешенными или испуганными. - Просто выслушай меня и скажи, что я сумасшедший.

-Ты - реальный псих, - подтвердил я.

-Витька... Костя, помнишь санаторий в 98-ом?

-И что? - санаторий был. Десять человек из нашего приюта провели в санатории восемь месяцев. Я уже с трудом помнил, зачем нас туда повезли. Нам было по семнадцать лет. Там мы прошли несколько медкомиссий и... Черт возьми! Я поймал себя на мысли, что не помню, что там творилось. Личная жизнь была в норме, а это было единственное, что меня интересовало на тот момент. Странно... Ромка задал мне вопрос, которого я опасался:

-Ты помнишь, что мы там делали?

-Смутно. А что?

-Теперь вспоминай. Помнишь день рождения Витьки? Тех трех телок, к которым мы гоняли по ночам?

-Ну, что с этого? Мы тогда с тобой и Витькой пару флаконов раздобыли и набухались, как свиньи.

-А теперь вспоминай лучше... Мы втроем накануне, перед днюхой через забор полезли к девкам нашим... Как их звали?... Не важно!

-Ира, Лена и... - имя третьей я тоже забыл.

-Ну, и... Помнишь, что случилось?

До меня начало доходить: Витька тогда с забора упал и руку сломал. Был открытый перелом. Его на скорой увезли, и мы отмечали день рождения без него.

-И что? - спросил я.

-Было два дня рождения. Один - когда с Витькой бухали, другой - без него.

-И что? - я не сразу понял, к чему ведет Ромка.

-Мы там были восемь месяцев.

-Подожди... - мой мозг не воспринимал этой информации. Я начал вспоминать, как именно все происходило. А ведь, правда! Было два дня рождения! В глазах моих потемнело. Не может быть! Как я не старался придумать разумное, логическое объяснение, но его не было. Мы приехали в санаторий в мае 98-го и покинули прямо перед новым годом. У Витьки день рождения в июне. А это значит, что из моей памяти вычеркнут, как минимум, год жизни.

-У меня полный дом жучков, Костя, - тихо сказал Ромка.

-Этого не может быть...

-С нами что-то делали весь этот год. Иначе, зачем нам промывать мозги?

-Но как?

-Я понятия не имею. Но это так. Ты проходишь тесты у психолога?

-Да.

-Он тоже с ними, сто пудов. Мне говорят, что вся фирма их проходит, но я-то знаю, что - нет.

-Как ты догадался?

-Я сам не понял. Просто вспоминал. Когда въехал, что почем, чуть сознание не потерял. Меня понесло, я нашел несколько жучков в квартире, в машине...

-А может, они и Витьку... - я был напуган. Не нужно читать детективов, чтобы понимать, что если мы ничего не напутали и нам промыли мозги, то мы имеем дело с серьезными ребятами.

-Может... Скорее всего.

-Что ты задумал?

-Я не знаю, Костя. Надо валить, пока нас не прикончили.

-У меня семья. Ромка... - я махнул рукой. - Зачем ты мне это рассказал?

-Чтобы ты глупостей не наделал, когда сам бы все понял. В любом случае, они допустили одну ошибку. Пусть крохотную, но она есть. И мы поняли. У меня проблемы, Костя. Мне нужна твоя помощь...

-Ты когда узнал? - я все еще летал в облаках и не воспринял вопрос о проблемах Ромки.

-Неделю назад. Тебя еле нашел. И еще... Я не помню, как звать остальных. Тех, кто с нами был.

Я напряг серое вещество, но ничего не вспомнил. Ни имена тех, кто с нами был, ни хотя бы имена докторов, даже их лица были размытыми, как во сне. Я достал из кармана пачку Парламента, угостил Ромку, закурил сам. В голове была какая-то каша. Мозг никак не мог смириться с новостями и требовал объяснений происходящего. Руки слегка дрожали.

-Рома... - я решил, что еще не поздно включить заднюю, сделать вид, что ничего не произошло. - Нужно повременить маленько... Мы ничего не знаем. Нам нужно больше информации. Не подаем виду, а сами попытаемся что-нибудь выяснить.

Ромка опустил взгляд. По глазам его было видно, что мое предложение никак не 'прокатит'.

-Мне кажется, что меня могли вычислить, - тихо сказал он.

-Что? - я был в шоке от подобных новостей. - За тобой следят? Ты что наделал?

-Нет... Не следят. Я проверил. Я вытащил всех жучков с одежды. Тачка тоже непаленая. Костя, извини, но ты - единственный, к кому я могу обратиться за помощью.

-Но ведь, если все это правда, то они следят за мной! - я перешел на крик. Тупоголовость моего детского друга вывела меня из себя. - Ты хоть немного понимаешь, как это работает? Нас ведь вычислить - как два пальца... Вали отсюда! - я был груб. Может, чересчур груб, но дома меня ждали дети и жена. Роскоши воевать с неизвестным врагом, я не мог себе позволить. Я развернулся и двинул к своей машине.

-Костя... Братан... - на глаза Ромки навернулись слезы.

-Рома, - я обернулся. - Прошу, не ищи меня больше. Я должен защищать семью. Они - все для меня. Ляжь на дно.

-Куда?

Я достал из кармана кошелек, вынул несколько купюр и протянул другу.

-Это все. Возьми, засядь где-нибудь на какое-то время. Я попробую, что-нибудь наковырять... Но безопасно.

-Они убьют меня, Костя...

-Не убьют.

Ромка так и остался там стоять. Я проехал мимо, стараясь не смотреть в его глаза.

***

Прошла неделя после моей встречи с Ромкой. Был уже поздний вечер. Мы с Юлей крепко поссорились, она пошла в комнату, я же засел за компьютером. На статью наткнулся совершенно случайно. 'Частный предприниматель Роман Куфтарев был застрелен в собственной квартире', - гласил заголовок. Я не поверил своим глазам. Открыв ссылку, я прочитал статью. В ней описывалось, что дела Ромки в последнее время шли очень неплохо. Было несколько хороших контрактов. Милиция зашла в тупик с этим делом: они уверены, что работал профессионал. Киллер не оставил следов. Дрожащими руками я выключил компьютер.

Надо сказать, что всю неделю я провел как на иголках. У меня из головы не выходил разговор с Ромкой. Я искал повсюду жучки и нашел их везде, кроме спальни и туалета (хоть на этом спасибо!).

Нужно срочно поговорить с Юлей. Я зашел в комнату. Жена уже спала. Я легонько толкнул ее.

-Чего тебе? - грубо спросила она.

-Ромку убили...

-Какого Ромку?

-Нашего... Из детдома.

-Как убили?

-Застрелили.

-О, Боже...

Я не знал, стоит ли что-либо предпринимать. Разделять судьбу своих бывших друзей мне не хотелось. Я решился:

-Я говорил с ним неделю назад...

Юлька оживилась.

-Как говорил? О чем?

-Он знал, что его убьют... Ты помнишь, когда нас забирали в санаторий? Еще в приюте?

-И что?

Я рассказал ей все. Юля слушала меня внимательно, а в конце сделала вывод:

-Вы - два придурка. Вас забирали на полтора года туда.

-На восемь месяцев, Юля... Мы были там в 98-ом. В декабре обратно приехали.

-Нет... Вас не было полтора года. Ты о чем вообще говоришь? Я была все это время в приюте, - Юля встала с кровати и подошла ко мне. - Мне очень жаль Ромку, но вы что-то перемудрили.

-Юля, у нас по всему дому жучки понатыканы. Собирайся. Мы сваливаем отсюда.

-Куда? Ты что, совсем дурак? А дети? Ты что придумал?

Я не стал ее слушать и рванул в детскую. Определенного плана у меня не было, но были некие сбережения, спрятанные в ячейке на железнодорожном, о которых не знала даже жена. Я собирал их на подарок на наше десятилетие. Вообще, я думал купить жене новую машину. На первое время их должно хватить.

Дети спали. Я тихонько толкнул Ваньку и приказал ему собраться самому и помочь брату. Новость об отъезде сын воспринял спокойно.

-Костя... - услышал я голос жены за спиной. - Успокойся и сядь на место.

Я обернулся и обомлел. В вытянутой руке Юли сверкал пистолет. В глазах ее горел недобрый огонек. Ваня был тоже шокирован поведением мамы. Он стоял, как вкопанный и не мог понять, что происходит.

-Сейчас придет человек, - со странным спокойствием сказала она. - Он сделает тебе укол и все встанет на свои места.

Вот ведь сучка! Она заодно с ними.

-Не пугай детей, - сказал я. - Давай выйдем.

-Хорошая идея... Не дергайся.

Дергаться я и не собирался. Пистолет подействовал на меня, как ведро холодной воды. Я осторожно вышел в коридор и прошел под надзором жены в зал.

-Ты всегда знала?... Что вы с нами делали?

-Если будешь хорошо себя вести, то останешься жить, Костя.

-Вы и Витьке так сказали? И Ромке?

-Ты о себе подумай. Они нас не послушали. Ты ведь не такой дурак? Или я ошибаюсь?

-Вы снова промоете мне мозги?

У Юли зазвонил телефон. Не спуская с меня глаз, она сняла трубку:

-Да... Нет... Давайте быстрее... Нет... Ему Куфтарев сказал... Жду. Сколько вам еще ехать?

Юля немного отвлеклась, пока клала сотовый в карман. Этого времени мне хватило. Я подпрыгнул к ней, левой рукой я отвел дуло в сторону, а правой сбил жену с ног. Отобрать ствол труда не составило. Я резко навел пушку на нее и отошел назад. Юля хватала губами воздух, но вдохнуть не могла. Похоже, сильно я ее...

-Когда они приедут?

Жена начала кашлять. Воздух со свистом наполнил ее легкие.

-Дурак! Они убьют тебя!

-Сколько у меня времени?

-Пять минут, не больше...

-Ваня, собирайтесь! - крикнул я.

-Оставь детей. Они им ничего не сделают!

-Заткнись! О чем ты вообще думала? Что они с нами делали?

-Я не знаю... Я просто должна за тобой смотреть.

-Что им от нас нужно?

-Костя, я прошу тебя, оставь детей... Не тяни их за собой...

Через минуту оба сына вышли на улицу. Витька, увидев эту сцену, сразу расплакался. Мне стало не по себе. Что я делаю? Ведь никакой угрозы мне не было до этого момента. Зачем я вообще начал это? Сидел бы себе не жужжал, делал бы вид, что все по старому. Куда меня понесло? Но было уже поздно. Отдавать детей в лапы этих сволочей я не собирался.

-Пойдемте... - тихо сказал я.

Оба сына со страхом подошли ко мне. Витя не успокаивался и зарыдал в полный голос.

-Придурок! Оставь детей здесь, если самому жить не охота, - прошипела напоследок Юля.

Мы вышли в подъезд. Делать подарок своим новым знакомым я не собирался. Я потянул детей наверх. Жили мы на третьем этаже в девятиэтажном здании. Мы довольно быстро добрались до последнего пролета и свернули в угол к мусоропроводу. Я велел Ване молчать, а Вите прикрыл рот ладонью, чем еще больше напугал...

Через несколько минут я услышал шаги снизу. Я молился, чтобы они не додумались подняться наверх, но в душе понимал, что это должно произойти. Вскоре я услышал озабоченный голос жены. То, о чем они говорили, я не разобрал, но там было, как минимум двое мужчин. Они разговаривали минуты три, потом наступила тишина.

Я плотно прижал ладонь к губам Вити, но этого было мало. Сын изредка постанывал. Моя ладонь стала полностью мокрой. Ваня же наоборот вел себя, как настоящий мужчина и, казалось, полностью понимал меня.

Мои опасения подтвердилась: как минимум один человек поднимался наверх. Я прикрыл рот Вите еще сильнее, от чего тот заревел еще громче. Вот ведь придурок, подумал с досадой я. Какого хрена я потащил детей с собой? Я уже очень сильно пожалел о своей расторопности. Шаги слышались с каждой секундой все отчетливей и это очень сильно пугало Витю. Он попытался вырваться и укусить меня.

К этому времени незнакомец был уже на восьмом этаже. Сомнений не было - он искал нас. Он не спеша осматривал площадки на каждом этаже. Я осторожно выглянул: это был мужчина тридцати лет спортивной формы, одетый в черные джинсы и куртку. В вытянутых руках он держал пистолет.

Я напрягся, как дикое животное, вышедшее на охоту, готовясь к прыжку. Я осторожно поставил сына на пол, придерживая его рот ладонью. Для нежностей не было времени. Когда незнакомец приблизился на опасное расстояние, я грубо оттолкнул сына в сторону и бросился на него.

Я никогда не был в особо спортивной форме, хотя со стороны может показаться, что я слегка подкачан, но то, что произошло дальше, даже на меня произвело неизгладимое впечатление. Все произошло на уровне рефлексов. Подбежав к противнику, я отвел руку с пистолетом в сторону и ударил ею об стену. Оружие с грохотом упало на бетон. Я подпрыгнул и изо всех сил впечатал колено в солнечное сплетение незнакомца. Не ожидавший такого сопротивления, тот слегка согнулся, и второй удар коленом вбил его кадык глубоко внутрь.

Я не знаю, убил ли я его или нет, я не сильно о нем беспокоился, но сознание он точно потерял. Этого мне было достаточно. Я поднял револьвер с пола и раскрыл барабан: внутри были патроны с резиновыми пулями. Витя начал орать на весь подъезд. Я снова закрыл ему рот, взял на руки и побежал вниз. Ваня не отставал от меня. Витин крик, скорее всего уже привлек внимание жены, а значит они в курсе. Я искренне надеялся, что слух не подвел меня, и врагов было только двое, что снизу меня не ожидает машина с хлопцами.

На четвертом этаже нас встретила Юля.

-Костя... - завыла она. - Ты не знаешь этих людей! Они убьют тебя!

Я выставил руку с пистолетом вперед:

-Уйди, Юля.

-Костя, я прошу тебя!

-Уйди, я сказал! - я сорвался на крик и для убедительности оттолкнул жену в бок.

-Оставь детей в покое! - крикнула она, но я не слушал ее.

Буквально пролетев три пролета вниз, я услышал скрип двери от подъезда. Внутрь вошел второй тип в такой же одежде, как и тот, что был сверху. Я не стал с ним разговаривать, а просто выстрелил. Резиновая пуля с диким грохотом отбросила мужчину на пол. Для верности я пальнул еще раз в голень почти в упор: бегать он еще долго не сможет. Я перепрыгнул через корчащегося незнакомца и выбежал на улицу.

Возле подъезда было спокойно. По-крайней мере, я ни кого не увидел. На своей машине ехать я опасался: они, скорее всего, смогут ее легко отследить.

Мы рванули к арке. Нужно поскорее 'потеряться': соседи наверняка вызвали милицию. Встречаться со слугами закона мне тоже не очень хотелось.

Я успешно миновал пределы двора и нырнул в соседний. Уже через минуту я услышал вой сирен. Витя начал успокаиваться, правда от плача он начал икать, тихо подвывая и тряся губками. В центре соседнего двора располагался детский сад. Я перекинул детей через полутораметровый бетонный забор и залез сам. Мы присели на низкой пестрой лавке. Я прижал Витю к себе, пытаясь успокоить.

В действительности я не знал, что теперь делать. Для начала хотелось бы выяснить, с кем я имею дело и какие у них возможности. Я вспомнил, как уделал мужика на площадке возле мусоропровода. Мне стало немного не по себе. В голову лезли кадры из фильмов о шпионах: стирание памяти и прочая ерунда. В голове не укладывалось все происходящее. Мозг требовал логических объяснений. Если я - какой-то шпион и мне стерли память, то значит все вокруг - фарс, ложь, фальш. Но ведь Ванька с Витькой - настоящие. Я помню их рождение; я помню свою свадьбу (Ромка там тоже был); я помню абсолютно все о себе, за исключением года в санатории. Дети - сто процентов мои. Ванька с каждым днем все больше смахивает на меня, а Витя - маленькая копия старшего брата.

Во-первых, нужно спрятать детей. Бегать по городу с двумя сыновьями равносильно самоубийству. Тем более мои враги ищут мужчину с детьми. Во-вторых, нужно попасть на вокзал и забрать деньги. В заначке у меня лежала тысяча евро, этого должно хватить хотя бы на некоторое время. И самое трудное - выехать из города. У меня нет ни документов, ни даже понятия, куда бежать.

Я начал перебирать в голове знакомых, кому я смог бы доверить детей на ночь. Ничего подходящего в голову не приходило. Хотя, может быть, Ирка! Ирка - как раз та самая знакомая, с которой я единственный раз изменил жене. Она, вроде, тогда чего-то серьезного ожидала. У нее был свой частный дом на окраине города. Но ведь столько лет прошло уже. Я поймал себя на мысли, что не уверен сколько именно. Если так промыли мозги, то вполне вероятно, что стерт из памяти не один год. Плевать! Она не должна мне отказать. Ведь это только на одну ночь.

***

Как ни странно, до дома Ирки мы добрались спокойно. Я поймал такси и через полчаса мы были уже на месте. Я расплатился мятыми купюрами (благо, у меня в кармане нашлось несколько купюр) и мы покинули салон автомобиля. Витя к этому времени успокоился и уснул у меня на руках. У Вани заплетались ноги от усталости, но он ни разу не пожаловался. Я не знаю, боялся ли он спросить меня или нет, но он не расспрашивал меня ни о чем. Я был очень благодарен ему за это. Я успокаивал ребенка тем, что скоро мы будем на месте, хотя не был в этом уверен сам.

Через минуту мы были у нужного дома. Оглядываясь по сторонам, я закинул оба пистолета в кусты. Я поднял голову к небу и попросил Бога, чтобы дверь мне открыла Ира.

Во дворе бегала не большая дворняжка. При нашем появлении она принялась что есть мочи лаять. Я открыл деревянную дверь в палисадник перед домом, зашел внутрь и постучал в окно. Мысленно посчитав до двадцати, постучал еще раз. Вскоре свет в дворике загорелся, и я услышал женский голос:

-Кто там?

-Ирина!

Шарканье тапочек по земле. Дверь открылась, и я увидел Ирину в домашнем халате. Она всматривалась в мое лицо некоторое время и неуверенно спросила:

-Костя?

-Привет, - я глупо улыбнулся.

-Что случилось? Ты что тут делаешь?

-Ира... Мне очень нужна твоя помощь, - я вдруг вспомнил наш недавний разговор с Ромкой, его просьбу и мой отказ.

-Ты на часы смотрел?

-Извини меня. Мне больше не к кому пойти...

-Что у тебя?

-Мне бы детей оставить... Только на одну ночь.

-А что дома?

-Нельзя домой, Ира... Это - незаконно. Если ты откажешь - я пойму. Честно.

-На одну ночь?

-Да... Клянусь...

Ира открыла калитку и знаком пригласила нас во двор. У меня камень с души упал. Слава Богу, есть еще хорошие люди на земле! Собака не была столь гостеприимной, как хозяйка. Она так и норовилась цапнуть меня за ногу. Мы вошли в дом.

-Ты одна живешь? - спросил я.

-С сыном.

-А муж?

-Нету мужа, - было видно, что Ире не хочется говорить на эту тему.

Мы положили детей на большой диван в зале. Я еще раз поблагодарил ее за гостеприимство и, пообещав забрать детей утром, удалился. На всякий случай достал из кустов травматический пистолет.

Поймать тачку здесь было немного трудней, чем в самом городе. Я простоял на дороге минут пятнадцать, прежде чем возле меня остановилась зеленая 'Мазда'. Я назвал адрес, и мы поехали. Водитель, к счастью, оказался не очень разговорчивым и почти всю дорогу мы проехали молча. Я попросил его остановиться недалеко от вокзала и, расплатившись, вышел.

Я не исключал возможности, что моим врагам известно о моей заначке, поэтому старался быть крайне осторожным. Вокзал даже поздней ночью жил своей жизнью. Повсюду бродили люди. Там в углу собрались несколько уличных проституток; рядом с ними прошел отряд ППС из трех человек; в малоосвещенном месте, недалеко от главного входа собралась толпа молодых людей гревшихся холодной ночью водкой; возле автобусов стояли толпы приезжих и встречающих. Я зашел в огромный зал ожидания и двинулся в сторону ячеек.

Надо было прийти сюда днем, подумал я. Больше народу и больше возможностей остаться незамеченным, если вдруг за мной следят. Оглядываясь по сторонам, я подошел к стене с ячейками. Комбинация из четырех цифр - пинкод от моей сим-карты (знал бы, придумал бы что-нибудь посерьезней). Дверца открылась. Я достал из сейфа конверт с деньгами и сунул во внутренний карман куртки. Закрыл ячейку и пошел к выходу.

Если бы мои мозги варили хотя бы немного получше, то я бы догадался, что им известно о деньгах в ячейке, что они не станут меня брать сразу, а проследят за мной. Об этом я узнаю позже, когда приеду до Ирки. Они ждали меня на вокзале. Наблюдали за мной, когда я забирал деньги и поехали за мной, когда я сел в такси.

Я поблагодарил таксиста, сунул ему несколько купюр и попрощался. Холодный ветер заставил меня съежиться. Я застегнул ветровку и поднял воротник. От постоянной слякоти у меня промокли ноги. Я ускорил шаг.

Машина со скрежетом остановилась прямо передо мной. Я даже понять ничего не успел. Сзади подскочил какой-то мужик и огрел меня по почкам. Я упал. Из машины вышел еще один тип. Мне заломили руки назад, надели наручники и, не церемонясь, затолкали в салон.

-Ну, что? Добегался? - я получил еще раз по челюсти с локтя.

Мой рот наполнился кровью. Я понял, что это - конец и жалобно взмолился:

-Мужики, пожалуйста, не трогайте детей и Иру. Она ничего не знает, клянусь.

-Надо было раньше думать, сука... Мы из-за тебя всю ночь бегаем по всему городу.

-Не трогайте их... Или я клянусь, что убью вас! - крикнул я.

-Убьешь еще... Сначала с боссом поговоришь.

Очередной удар выбил из меня сознание...

***

Очнулся в небольшом, хорошо освещенном лампами дневного света помещении, привязанный по рукам и ногам к креслу, похожему на те, которые стоят у дантистов. Даже на шее и был ошейник, чтобы я не дергался. Ко мне спиной у стола с компьютером стоял мужчина. В руках его был шприц. Он повернулся ко мне, и я узнал психолога, у которого был вчера после работы.

Я узнал это помещение. Я не раз был здесь уже. Тогда в 98-ом мы посещали этот кабинет, как минимум раз в неделю.

-Очнулся? - психолог улыбнулся.

-Что с детьми?

-Они в порядке. С женой твоей.

-А Ира?

-Не бойся. С ней тоже все нормально. Я задам тебе несколько вопросов. Тебе лучше быть честным со мной. Обещаю, что если все будет хорошо, то поедешь домой и будешь дальше спокойно жить.

-Так же, как и Рома? Как и Витя?

-Успокойся... Я уже не раз проделывал эту процедуру. Ты думаешь, что у тебя первый раз такой загон?... В этом году ты уже третий раз сбегаешь... Где-то мы допустили ошибку. Я предполагаю, примерно, в чем она заключается, но исправить не могу. Это на уровне подсознания. Через какое-то время вы все равно догадываетесь. Короче, работы - непочатый край...

-Зачем вам это нужно?

-Ты служишь великой цели, мой друг... Да, ты, наверное, и сам уже догадался?

-Солдаты?

-Ага... Только солдаты без эмоций, без совести, без страха... Почему вы убили Ромку с Витькой? Могли бы просто стереть им память.

Доктор натянул жгут вокруг моей руки. Содержимое шприца медленно перекочевало в мои вены. Было немного больно.

-Могли бы... Вот только это очень дорогая процедура. Если сбои происходят слишком часто, то у нас не остается выбора. И потом... - доктор улыбнулся. - Это ты его убил.

-Что? - я не верил своим ушам. Что эти скоты с нами сделали?

-Да, мой друг. Это ты его... Позапрошлой ночью.

В глазах моих начало мутнеть. Я уже плохо слышал его. Из последних сил я пытался удержать в себе сознание, но тело не слушало меня. Уши заложило, глаза начали слипаться. Улыбаясь, доктор продолжать говорить, пока я полностью не потерял сознание...

***

-Скажите, Константин, - продолжил допрос психолог. - А как у вас со сном?

-Нормально. Сплю, как убитый.

-Кошмары не мучают?

-Бывает... Редко, конечно, но все-таки.

-Что снится?

-Я редко запоминаю сны. Всегда по-разному...

-А поконкретнее?

-У меня друг недавно умер. Ромка... Его застрелили. Мне снилось, что это я его...

-Скажите, ваши кошмары как-то связаны с реальными страхами?

-Нет, конечно... Мне вот недавно даже снились вы... Типа мы с вами в каком-то кабинете сидим. Я пытался сбежать от вас и еще каких-то головорезов... Потом вы мне укол сделали... - я глупо улыбнулся.

-Ясно... А почему вы так волнуетесь, Константин?

-Просто я не понимаю, к чему все эти тесты?

-Вы работаете на важном государственном объекте. Нам нужно, чтобы вы были адекватным.

Работал я на Алюминиевом заводе и для меня эти тесты оставались загадками. Психолог 'допрашивал' еще около получаса и вскоре мы распрощались. Я вышел на улицу, предвкушая отдых дома на диване перед ящиком. Дома меня ждут Юля, Витя и Ваня...

архив историй для кино



 

   
 

© 2006-2012 screenwriter.ru


В избранное