ДЖНАНА ЙОГА

Предисловие к «Комментарию...»

Поводом для моего предисловия стало назревшая необходимость высказаться, зафиксировать (прежде всего для себя) некий этап понимания связанный с в общем с той обширной темой, на основе которой и варится вся эта каша с йогой, освобождением, просветлением и прочей пургой. Та практика, что выкристаллизовалась из стихийных бесед с тем же Суратом, другими продвинутыми людьми, чтения книжек и личного опыта (смешно выделять это в отдельный пункт, поскольку все что происходит и есть таковой опыт, но все же с обывательской точки зрения данный феномен рассматривается как собственные размышления и попытки глядеть на мир с разных сторон) дала некие плоды, о которых я и хочу поведать, мои дорогие читатели. Это жедание вызвано все той же сугубо прагматичной целью — самому разобраться в том, что сейчас происходит со мной. Я пока не вышел на тот этап, когда мне ясны механизмы запускающие революционные процессы в сознании слушателей и обучение других является единственным смыслом существования, хотя он (этап) представляется очень вероятной перспективой на этом маршруте.

Итак, в комментариях Сурата была предъявлена возможность на примере БхагаватГиты и комментариев Гегеля сделать объектом философии субъекта, занимающегося ею (перенести внимание от объектов восприятия и моделирования к истокам самого восприятия). Поскольку философией занимается не один человек, то множество объектов ее растет, а поскольку меня интересует реальный субъект, а не объекты (как это было бы в объективной дисциплине — скажем точных науках на данном этапе человеческой эволюции), то я рассматриваю это множество как качество (отражение) присущее данному субъекту, т.е. мне. Поэтому и встречаются так часто у Сурата в скобках «как я понял», «как он понял», что он дает указания делать поправки на личное восприятие того или иного явления. Такой подход к рассмотрению любых вопросов: будь то научные концепции, житейские радости и горести, общественные институты и мораль, эзотерические учения, свои фантазии и переживания, внутренние и внешние конфликты, представления о завершенности, необходимости и свободе — предполагает переход из области знаний о мире в область познания механизмов создающих непротиворечивую и привычную картину мира.

Для чего познавать эти механизмы? — спросите вы, — когда мир и так существует — противоречивый или непротиворечивый, но он есть, дан нам в ощущениях и знаниях. Я не берусь судить о мотивах самопознания. Может здесь есть что-то от привычного многим желания разобраться во всем до конца, чтоб вещи вели себя более предсказуемо и были послушными, чтобы чувствовать себя в большей безопасности чем в том момент когда мы только появились на свет, отделившись от такой надежной материнской утробы и мир представлялся нам грозным и жестоким. Во всяком случае, такая концепция о том, что основой познания живого существа является скрытый страх перед миром и желание (точнее инстинкт) защититься любыми способами — имеет право на существование, право данной мною самим, точнее проявляющееся во мне неизвестным мне пока образом.

Но почему такой вопрос возник у вас, спрошу я. И задам этот вопрос конечно себе, поскольку ваш вопрос возник у меня в голове, а вы были лишь моделью тех будущих слушателей-читателей, их образом. Тут следует сказать, что и «реальные» читатели также являются лишь образом, поскольку я не располагаю ничем кроме знания о мире созданном из множества образов и связей между ними — видимых и невидимых, а о реальном мире (как он понимается большинством) я могу сказать что он находится у меня в голове. Ну вот, опять нас стращают радикальным солипсизмом, — говорит воображаемый мною слушатель и будет неправ. Я предлагаю использовать эту позицию, как точку отсчета для более честного и ясного восприятия действительности, в чем нет ничего страшного для желающих избавиться от своих страхов.

«Очерк Гегеля подразумевает комментарии к индийской философии, тогда как в действительности (слава богу, Гегель достаточно умен, чтобы отразить это в названии очерка) это комментарии к тексту Вильгельма Фон Гумбольдта — то есть даже не к тому, что Фон Гумбольдт думал об индийской философии, а к тому, что он о ней написал, или, еще точнее, что об этом прочитал в его тексте Гегель.» — пишет Сурат. Вот пример въедливой и дотошной точности, которая становится миной замедленного действия заложенной в картину удобного мира, в котором многие из нас привыкли жить. Принцип защиты от жестокостей мира сыграл с его детьми злую шутку. Вместо глубинного понимания, разрешающего все проблемы (в моем понимании) по адаптации и грамотному экологическому взаимодействию с миром, живые существа предпочли оказаться в глубокой … сансаре. Хотя, возможно, это их предпочли, или даже я предпочитаю так думать об этом, а может меня предпочитают; в общем есть такое мнение о положении вещей, оставляющем желать лучшего.

Как бы там ни было, мы имеем дело с восприятием, как вещью более реальной, чем то, что мы привыкли называть реальностью. Логика, которой я пользуюсь при данном построении образа реальности, уже включена в этот образ как часть мира предназначенная для связи между собой моделей и частей мира, и поэтому система представлений о реальности держится сама на себе. Если логика построения представлений ошибочна, то и моя реальность летит ко всем чертям, так же как и ваша в предыдущих абзацах. Таким образом, следует признать, что любые представления о реальности, любое ментальное отражение реальности имеет с этой реальностью мало общего, точнее говоря, если постулировать что существующий мир — находится в пределах моих представлений о нем (а иначе и нет смысла говорить о нем; кстати смысл — тоже проблемка еще та), а реальность опирается на субъективное положение (непротиворечивость логики ее описывающей и создающей модель оной), то реальность находится за пределами существования, если вообще находится. Поэтому предлагаю называть реальностью сами факты осознаний чего-либо но не содержание этих осознаний.

В эзотерических кругах часто говорится о необходимости учителя, который смог бы донести подобное понимание до ученика. Так как хороших учителей сейчас не часто встретишь, то народ обучается стихийно, по книжкам, из общения с себе подобными, набирается критической массы знаний и ждет что оно перерастет в новое качество. А Учителя говорят, что спонтанное обучение практически невозможно, что это подобно качению негладкого шарика (с буграми и впадинами) по неровной поверхности к нужной лунке, ударяемого случайным образом со всех сторон разными битами. Но Учитель (тот, кто знает, как в нужный момент направить этот шарик, каким импульсом) может быть и внутренним. «Внешний учитель — птица редкая, а внутренний — редчайшая из редких», говаривал мастер дзен Клейн. Кому-то может посчастливится понять, что внешний учитель всегда находится внутри него самого, в данном случае меня. Т.е. то, чему он учит — это моя работа, мое понимание (если конечно процесс обучения успешный), что понимание этого факта — уже есть открытие внутреннего учителя.

Внимательное рассмотрение природы этих фактов, их удивительное возникновение само по себе может стать в свою очередь предметом наблюдения и удивительных открытий не нуждающихся в обозначениях и находящихся вне умозрительных разделений на реальное и иллюзорное. В таких наблюдательных состояниях проявляется весь блеск и нищета мира, в котором мы привыкли себя видеть, и нас самих. Сила создающая мир, открывается как на ладони и вдруг становится понятно, что вся эта реальность-иллюзия может исчезнуть в мгновение ока, как игра теней и света на куске ткани, как волны на поверхности воды , обнажается основа … Дальше и слов не нужно, сами все увидите. Так Брахман соединяется с Атманом. Аминь.

Комментарий к комментариям

Комментарии всегда есть результат неудовлетворения текстом. Из этого можно вычислить, что я неудовлетворен комментариями Гегеля (как я их понял) точно так же, как Гегель был неудовлетворен Бхагаватгитой (как он ее понял). Эти скобки выглядят забавно, если учесть, что большинство из нас, русскоязычных читателей, ознакомились с БГ в редакции незабвенного Прабхупады, который в свое время озаглавил этот текст достаточно лихо — «Бхагаватгита как она есть».

Прежде всего, я не спорю с Гегелем — у меня нет такой возможности, равно как и повода. Гегель — выдающийся философ, ценность мыслей которого я признаю безоговорочно, что справедливо и к нижеприведенному тексту его комментариев. Какого же рода конфликт мысли побуждает меня писать настоящее предисловие (есть версия, что любое предисловие это всегда предостережение — не дай бог, не правильно поймут!)? Я хочу завести разговор на казалось бы старую уже киплинговскую тему — «запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись» — т.е. подчеркнуть существенное (основное) различие между философиями запада и востока. Нужно заметить, что это никоим образом не касается так называемых особенностей западного и восточного мышления — даже если они и существуют, то никакого отношения к философии это не имеет. Феномен национальной ментальности так же соотносится с философским мышлением, как биология с психологией.

Вышеупомянутое различие отмечалось неоднократно, тем не менее, делалось это примерно в таком контексте, что вот, мол, мы думаем одной извилиной, а они — другой, да здравствует разнообразие! Это породило целый миф о западе и востоке, мыльный пузырь которого следует проткнуть прежде, чем он превратится в стеклянный, а затем — в железный. Нужно сказать, что все твердые орешки заблуждений были когда-то такими мыльными пузырями, но пришло время, когда «уже не мы их имеем в виду, а они нас», поэтому я, скорее всего, опоздал.

Дело в том, что философия не бывает западной или восточной (такова точка зрения восточной философии, разумеется). С этим многие согласятся, но только потому, что из этого, по их мнению, следует, что есть только одна философия, которая иногда представляется то западной, то восточной, хотя в действительности это всеохватывающее и многогранное отражение единой истины. Именно эту точку зрения я и собираюсь безжалостно замочить. Если разделение философии на западную и восточную ошибочно, оно все же ближе к истине, чем иллюзия философского единства, ибо оно хотя бы частично намекает на субъект философии, тогда как «тотальная философия», по всей видимости, вообще не нуждается в человеке. Тем не менее, когда у философа болит зуб, его совсем не волнует вопрос, куда при этом девается вся философия?

Быть может, тут виной всему Платон со своим «миром идей» или не менее злополучный идеализм Гегеля, но, скорее всего, их неверное понимание. Действительно, такой феномен, как «тотальная философия» или «живая философия» существует — она является тотальной и живой в той же мере, в которой тотальным и живым является сам человек (то есть вы и я), но понимание этого — слишком высокое событие для нашей повседневности, тогда как обычно оно, а точнее — его формулировки, используется как нечто само собой разумеющееся, что свидетельствует не столько о понимании, сколько о его малой глубине, если не сказать — полном отсутствии. Как сказал Евгений Клюев, в каком-то смысле все слова являются синонимами, однако из этого не следует, что их следует употреблять, отталкиваясь от этого, следует признать, неоспоримого факта. Аналогично высказался и Андрей Виноградов: «недвойственность это недвойственность, но жизнь — она тоже как бы имеет место быть». Иными словами, никогда не следует забывать о контексте, в котором что-то утверждается, ибо без контекста утверждения теряют свое значение и, соответственно, силу.

В том контексте, в котором имеет сейчас смысл говорить о философии, она не существует вне человека. К слову сказать, человек — это контекст философии. Более того, человек не в состоянии дать жизнь философии самостоятельно. Философия — это невидимое звено между вопросом и ответом, ибо реально ее нет ни в первом, ни во втором. Тем более абсурдны любые высказывания о философии как о чем-то объективном. Очерк Гегеля подразумевает комментарии к индийской философии, тогда как в действительности (слава богу, Гегель достаточно умен, чтобы отразить это в названии очерка) это комментарии к тексту Вильгельма Фон Гумбольдта — то есть даже не к тому, что Фон Гумбольдт думал об индийской философии, а к тому, что он о ней написал, или, еще точнее, что об этом прочитал в его тексте Гегель. Следовательно, Гегель дает комментарий самому себе точно так же, как это делаю сейчас я.

Следует ли говорить, что не только Фон Гумбольдт имел достаточно относительное представление об индийской философии, но и что сам Кришна — не авторитет в этом вопросе? Потому что здесь не может быть никаких авторитетов. То, что говорит Кришна, это философия Кришны — не более и не менее. Когда Гегель понимает это, он ударяется в другую крайность, полагая, что философия Кришны ограничена Кришной, и не допуская при этом, что у Кришны был свой контекст, в котором он говорил то, что говорил. Любой текст лишь наполовину состоит из собственно текста, тогда как вторую его половину составляет не то, что было сказано, а то, что при этом подразумевалось. Однако это — фоновый контекст, тогда как основным контекстом являются вопрошающий и дающий ответ. Эти два ума представляют собой достаточно жесткие границы философии, и если вы — не один из них, следовательно, у вас нет никакого права делать утверждения о том, что происходит в этих границах. О философии Бхагаватгиты мог судить только Арджуна, ибо это — ответ на его вопрос, т.е. Бхагаватгита принадлежит Арджуне, только он слышит, что говорит ему Кришна. Все, кто читает книгу, ведут диалог сами с собой — не более. Следовательно, очерк Гегеля — не есть изложение индийской философии сквозь призму ума выдающегося философа, это изложение самого Гегеля сквозь призму Бхагаватгиты. Это изложение несомненно заслуживает внимания самого пристального, и мой комментарий противостоит не столько ему, сколько тому, на чем оно построено. Никогда не следует забывать, что любой осмысленный текст, помимо всего прочего, это еще и политический дискурс. То есть он, помимо того, что вам следует из него вынести, содержит в себе также и то, что вам намереваются впихнуть в качестве бесплатного довеска. Печальная ирония ситуации в том, что политический дискурс — не есть проявление сознательной воли автора, это то что он сам озвучивает, а не говорит. Когда речь идет о философах, это то, что остается за пределами философии, т.е. их собственных мыслей.

В частности, я имею в виду гегелевскую критику того, что он понимает под йогой, отказывая ей при этом в праве быть восточным вариантом мистицизма. Разумеется, проблема не в том, что подразумевал Гегель под йогой, а в том, что аналогичной точки зрения придерживаются все — и не только на западе, но и на востоке. Это миф, что, будучи продуктом востока, йога на востоке правильно понимается и даже правильно практикуется. Истина в том, что на востоке йогу понимают еще меньше, чем у нас, потому что не бывает пророков в своем отечестве. А понимание принадлежит только пророкам. То, на чем обосновывает свои выводы Гегель, равнозначно тому, как студенты делают выводы о том, кто такой Гегель, на основе лекций университестких профессоров (нет человека, который бы смыслил в философии меньше, чем преподаватель философии).

Прокомментируем отдельные пункты. Прежде всего моя критика касается распространенного (то есть Гегель даже не виноват) понимания практики йоги как технологии уничтожения сознания. Это равнозначно еще более распространенному пониманию Буддизма как пути в Нирвану (что одно и то же). Действительно, практика так называемого «самадхи» (тотальной вовлеченности сознания в объект, транса) обладает известной двойственностью — она бывает как отрицательной, так и положительной. Результатом первой является бессознательность, тогда как результатом второй — обострение сознания. Технология йоги включает в себя и то, и другое, однако способность входить в транс имеет исключительно прикладное значение — ее используют в трансформационных практиках, а также для увеличения мобильности сознания (это действительно не мистицизм, но его диалектическая противоположность — оккультизм). Интерпретация йоги как искусства транса появилась благодаря неверному пониманию тезиса Патанджали о том, что «йога — это устранение возмущений ментального поля» — и общепринято понимать это как устранение самого ментального поля (сознания).

Думается, что подобные недоразумения происходят от непонимания фундаментального вопроса — что такое мышление? Западная традиция знает только одну разновидность мышления — так называемый внутренний диалог. Изредко интуиция рассматривается в качестве высшей способности разума, но на это мало кто обращает внимание, ибо мало кто переживает интуицию как опыт. Мышление принято связывать с понятием знания, тогда как интуицию признают в качестве понимания, из чего следует, что мышление есть ничто иное, как защита от понимания. Гегель, похоже, не проводит четкой границы между знанием и пониманием, обозначая их как единый процесс мышления. Тем не менее, поскольку Гегель рассматривал мышление, скорее, как познавательную функцию, а не как разновидность психического расстройства, уместнее пользоваться термином «умозрение», так как он раскрывает суть процесса и обладает достаточной семантической вместительностью. В конце концов, мышление — это не что иное, как ограниченное виденье, равно как и виденье — не что иное, как раскрепощенное мышление.

Если рассматривать так называемое духовное развитие человека как развитие умозрения, можно обнаружить, что различие между теми или иными духовными науками и искусствами определяется лишь различными уровнями умозрения, которые им присущи. Следовательно, иерархия уровней умозрения позволяет увидеть и иерархию духовных ремесел.

По всей видимости, Гегель рассматривает философию как мистицизм, т.е. мастерство прозрения в истину. На самом деле, мистицизм представляет собой лишь часть философии — точно так же, как философия представляет собой лишь часть йоги. Поэтому неудивительно, что, столкнувшись с йогой (и не лицом к лицу, а наоборот), он не признал в ней мистицизма. Совершенно непостижимым образом западная традиция рассекла йогу надвое, оставив мистицизм теологам и философам, а оккультизм — монахам и алхимикам. Восточная традиция немыслима в таком виде, ибо не ясно, зачем нужна истина слабому и сила идиоту?

В чем же причина того, что западная традиция не может понять восточную, и почему последняя (казалось бы) не прилагает никаких усилий для того, чтобы стать понятнее? Мне видится, что главная причина в фундаменте восточной традиции, который есть передача, и в отсутствии этого фундамента у традиции западной. Оба эти подхода (с передачей и без) имеют свои достоинства и свои недостатки.

Передача — это контакт двух умов, говорящего и воспринимающего. Главное достоинство передачи в том, что она не бессмысленно дублирует внешнюю форму учения, но дает каждому то, что ему требуется в контексте ситуации. Главный недостаток передачи в том, что не каждый, кому было дано, в состоянии передавать дальше. Для того, чтобы учение восточной традиции не умирало, необходимо, чтобы из всех случаев передачи хотя бы один был полным, т.е. чтобы произошла передача не только необходимой информации, но и передача самого механизма передачи.

Объективная философия, на первый взгляд, совершенно не зависит от передачи. Достаточно лишь сделать запись того, как проявляется учение в том или ином человеке (философе), чтобы положить еще один кирпич в стену западной традиции. Вполне возможно, что кто-то когда-нибудь наткнется на этот камешек и… произойдет передача. Беда в том, что, помимо этой гипотетической передачи, в западной традиции гарантируется еще тысяча случаев ложного понимания. Восточная традиция не дает права давать авторитетные комментарии к учению, если комментатор не получил передачу (посвящение) непосредственно от учителя. Забавно, что краеугольным камнем западной традиции является именно передача, но этот камень «отвергнули строители», в результате чего знакомство с философией в этой традиции возможно исключительно посредством книг. Тот же Гегель был учеником другого «зубра» - Иммануила Канта, однако никому и в голову не придет, что философия Канта - это Гегель. Все почему-то думают, что это «Критика чистого разума».

«Бхагавадгита» — это, в первую очередь, хроника одной передачи (один мой знакомый высказался еще радикальнее, заявив, что это даршан и ничего более), а потом уже философский текст. Свод священных текстов, венцом которых является БГ, носит характерное имя — Веданта, что означает «конец знания» — не правда ли, здесь различие между западной и восточной традициями как нельзя более заметно? Одно это само по себе уже означает совершенно иной язык, иную структуру текста, поэтому претензии Гегеля к стилистике БГ, по меньшей мере, странны.

Следует отметить также иронию Гегеля по поводу «обещаний блаженства», которые встречаются в каждом абзаце БГ — она, на самом деле, имеет большое значение. Восточная традиция рассматривает блаженство в качестве одного из трех аспектов континуума, который традиционно считается целью любой духовной практики, в том числе — и философии, и представляет собой неразрывное единство истины (бытия), сознания и блаженства. Западная традиция зачастую ограничивается решением вопросов бытия и сознания, а то, что это делается исключительно ради собственного удовольствия, считается либо постыдным, либо недостойным упоминания. Однако это специфическое удовольствие редко выходит за сугубо эстетические рамки, тогда как ананда, блаженство, есть качество сознания философа, неотъемлимое свойство его бытия, следовательно, пути западной и восточной традиций далеко не всегда совпадают, как это может показаться на первый взгляд. Действительно, все, о чем говорит восточная традиция, упоминается и в западной, а все о чем говорит западная, упоминается в восточной — тем не менее, философское содержание это, скорее, качественное понятие, нежели количественное. Все концепции те же и в первом, и во втором случаях, но акценты расставлены так, что при первом сравнении нельзя найти никаких общих черт.

Западная традиция — на первый взгляд — весьма благосклонна к своему носителю, ибо не требует от него ничего, кроме формулировки. Восточная традиция, прежде всего, требует реализации этой формулировки, ибо на востоке философия вовсе не рассматривается как безвредное занятие, этакая невинная забава — нет, это мощное политическое оружие, которое тем опаснее, чем менее чисты руки, в которых оно находится.

Из этого вытекает и следующее различие — различие в причинах философского дискурса. Западный философ, использующая философию в качестве средства достижения, производит свои тексты все больше в рамках полемики, тогда как фосточный философ предпочитает не ввязываться в спор, если его об этом никто не спрашивает, и все его тексты — это ответы на вопросы учеников, то есть их цель — не установить истину, а прояснить ее для вопрошающего. Следовательно, западная традиция представляет собой восхождение к истине, а восточная — ее великодушное нисхождение. Западная философия существует в рамках искусства, а восточная — в рамках этики и морали. Доказательством этому служит и предлагаемая вашему вниманию работа Гегеля — полемика западного философа с ответами, который восточный философ давал своему ученику. Учитывая это, не следует автоматически умалять ее значение — текст расчитан не на просветленных, а, прежде всего, на учеников, из чего следует, что цели автора и читателей — полностью совпадают.