Гробовые доски

«...служба военного до безобразия проста.
Приказали. Выполнил. Доложил.
И никаких глупых вопросов...»
(Капитан 1 ранга Баженов В.Н. Командир РПК СН «К-44»)

Система, а точнее, училище - это не только место, где из мальчика делают мужчину и офицера, это место, где, образно говоря, этого мальчика жить учат... по Уставу, со всеми вытекающими веселостями и правильностями этого самого Устава. И учить жить начинают именно с того места, где мальчик и живет. Со шконки, то бишь, с коечки, а значит, и с кубрика, и с умывальника, и уж само-собой с гальюна. А любая учеба - это в первую очередь и ее контроль. А контроль - это и есть смотр казармы.
Смотр казармы - это не просто квинтэссенция того, что все нормальные люди называют военным маразмом. Это и есть воплощенный в жизнь маразм. Но чрезвычайно веселый, хотя и изматывающий как морально, так и физически. Вот кто из гражданских может сказать, что больше всего характеризует военнослужащего? Никто. А ответ чрезвычайно прост. Какова тумбочка курсанта, таков и он сам! И если у нерадивого и неаккуратного гардемарина в тумбочке все навалено, как ни попадя, и еще сверху засунуты кеды, на которых лежат слойки из чепка, а поверх всего шестидневные караси, пахнущие смертью, то у примерного, а значит, и аккуратного и передового военнослужащего, в тумбочке все лежит, как в строю. Расческа, платочек, ниточки с иголочками, зубная щетка в футляре и мыло в мыльнице. Про зубную пасту и бритву и говорить не надо. И все разложено по ранжиру, не свалено как попадя, и максимум чего в тумбочке есть лишнего, так пара учебников и письма из дома. И укладки в баталерке выложены в шкафах повз водно, и у каждой бирочка есть с фамилией, и даже толщина каждой уложенной вещи одинакова. И снова как в строю. Внизу брюки и темные фланелевки, выше все светлое, а на самом верху чистый и отглаженный гюйс сияет. А уж о том, что все должно быть натерто, выровнено и надраено, тут и говорить нечего. И вот утром рота уползает на занятия, и начинается эта самая фантасмагория под названием смотр казармы...
3 курс. Весна. После завтрака в казарме остался только я, как старшина роты, дневальные с дежурным по роте и командир. К этому времени мы уже успели рассовать по тумбочкам «аварийные» наглухо запаянные полиэтиленовые пакетики с девственно чистыми шильно-мыльными принадлежностями. Проверили наличие навсегда пришитых к кроватям прикроватных ковриков и ножных полотенец с гигантской буквой «Н». Отбили рантики на заправленных кроватях и выровняли их под нитку, предварительно прощупав все матрасы на предмет запрятанных курсантских трусов. Все укладки были поправлены еще раз, а уж про натертый мастикой центральный проход, бирки на утюгах и вылизанные дучки в гальюне и говорить нечего. Прошлый смотр рота провалила на все 100%, и на этот раз командир лично руководил подготовкой, да так, что даже у меня появилось призрачное предчувствие, что нас пронесет. Смотр, как правило, производило несколько человек, начиная от начальника вещевой службы, заканчивая электриком, и мог даже заглянуть сам адмирал, но по большому счету, окончательно оценивал только один человек. Начальник строевого отдела, капитан 2 ранга Заславский. Как правило, на такой должности в училище серостей никогда не было, но вот Заславский по личной легендарности превзошел всех и всея, носил прозвище «Конь» и внушал почтительный ужас всем без исключения кадетам, независимо от курса. Вот от его окончательной оценки и зависела степень раздирания задницы старшины роты после этого мероприятия.
Заславский появился как всегда внезапно, козырнул дневальному по роте и покатился по всем помещениям своей знаменитой походкой быстро семенящего тюленя. Мы с командиром еле успевали за ним, а кавторанг, семеня по роте, только кидал назад замечания, которые мы с командиром старательно фиксировали в блокноты. На мое удивление, ничего криминального начальник строевого отдела не нашел, и все выданные им замечания носили общий характер, и основанием для «высочайшей порки» служить не могли никак. Видимо это обстоятельство тоже озадачило Заславского, и он, тормознув в коридоре после тщательного, но безрезультатного осмотра дучек в гальюне, ненадолго задумался и рванул в то место, где можно было всегда найти массу таких замечаний, что в военное время годились даже для расстрела. Начальник строевого отдела пошел в сушилку, осматривать калориферы...
Сушилка - это особенное место, смысл которого кроется в самом ее названии. Там должно все сохнуть. В первую очередь, обувь, ну а затем, и выстиранная форма одежды военнослужащих. У нас сушилка представляла собой узкую комнату, одну стену которой занимали огромные батареи, закрытые огромными дверцами. Дверцы эти никогда не закрывались до конца по причине огромного количества обуви, рассованной в батареях. Ну, а где обувь, там, собственно, и ее запах, перемешанный с запахом потных пяток, флотского гуталина, влажной кирзы и хрома. Влажность в сушилках поддерживалась огромным количеством стираных роб и белоснежных фланок, висящих на веревках. А если учесть еще и то, что по традиции в сушилках, за неимением другого места, оборудовался небольшой спортзал с гирями, самодельными штангами и собранными где попало разнокалиберными гантелями, то можно представить, что за вертеп являло из себя это помещение. Заславский проковылял в сушилку, и обозрев ее состояние и тот максимально возможн ый порядок, который мы попытались там навести, сдвинул фуражку на затылок и изрек:
- Вот, товарищ командир... видите?
Командир неуверенно кивнул. Видеть-то он видел, но вот на чем акцентироваться, пока не понял.
- И ты, Белов, иди сюда...
Я протиснулся между офицерами и тоже попытался увидеть что-то из ряда вон выходящее. Такого и на мой недальновидный старшинский взгляд не обнаруживалось.
- Непорядок, командиры... непорядок...
И командир роты, целый капитан 3 ранга, и я, старшина роты, пристыженно молчали, опустив глаза к полу. Обоим было ясно, что Заславский за что-то зацепился взглядом и сейчас роте поставят полный «неуд» со всеми вытекающими последствиями.
- Беспорядок... обувь засунута как попало... смотрите, как загнуты эти хромовые ботинки!!! Они же так испортятся... А это, кстати, предмет вещевого аттестата со своим конкретным сроком службы! И других форменных ботинок вам государство раньше этого срока не даст!
На мой личный взгляд, обувь стояла на батарее так, как всегда, и за предыдущие три года таких замечаний я не слышал.
- Нужны полки... нормальные деревянные полки, чтобы на них ставить туфли, а не пихать их как попало... Все ясно?
Мы синхронно кивнули. А Заславский неожиданно хитро улыбнулся и добавил:
- А так помещение заслуживает очень хорошую, даже отличную оценку. Исправите замечание до завтра, так и поставлю. Задача ясна?
Яснее быть и не могло. С первого курса рота никогда не получала за содержание своего помещения выше удовлетворительной оценки, а тут всего одно замечание, причем вполне устранимое.
Заславский унесся, а командир, шумно выдохнув, сказал просто, но емко:
- Белов... усрись, но полки к завтрашнему дню сделай. Как - меня не интересует, но чтобы были! Учить тебя не буду, ты же сержантом в войсках был...
После ужина я собрал старшин классов и обрисовал задачу, стоящую перед всеми нами. Доски. Нормальные. Обструганные. Можно некрашеные. Штук восемь-десять, метра по два. И сегодня. Пила, гвозди и молоток в роте имелись, да и умелые руки тоже. После бурного обсуждения оказалось, что вариантов выполнения этого, по сути пустячного дела, совсем мало. Да по большому счету всего один. Училище наше, как известно, занимает целую бухту в славном Севастополе, и кроме него и трех десятков жилых домов там больше ничего и нет. Пилорамы в обозримой дали не наблюдалось. Так что оставалось только одно место, где можно было разжиться досками. Мастерские училища, располагавшиеся на его территории, выше учебного корпуса. Там были и механически и деревообрабатывающие цеха, в которых на первом курсе практиковались курсанты. Работали в них гражданские, у которых выпросить что-то было трудно, да и рабочий день их к этому времени давно закончился. А потому, принимая в учет эти обстоятельства, мной был о принято решение выслать диверсионно-поисковую группу трофейщиков, которую я сам и возглавил.
На дело вышли после 24.00, когда уже прибыли все увольняемые, и все дежурные по факультетам расселись по дежуркам заполнять журналы. После непродолжительного совещания я принял решение взять только четверых. Из расчета по четыре доски каждому, на полки хватало с избытком, да и нести было гораздо удобнее. Поход я решил возглавить лично, чтобы в случае задержания группы дежурно-вахтенной службой училища принять первый удар на себя. Нарядились в старые робы, без боевых номеров и гюйсов, вооружились фонарями, двумя молотками и топором, и около половины первого вышли из казармы.
До мастерских добрались минут за пятнадцать без происшествий. Шли обходной дорогой, мимо лаборатории ДВС и вокруг камбуза и складов. Но, прибыв на место, нашу спецгруппу постигло обескураживающее разочарование. Около деревообрабатывающих мастерских не было даже щепок, не говоря уже о каких-либо досках. Вообще создалось впечатление, что гражданские сотрудники либо трудились в полном соответствии с кодексом строителя коммунизма, и даже щепок не оставляли, либо они просто ничего не делали, и тех же самых щепок просто не производили по определению. После тщательного, поквадратного осмотра двора мастерской с фонариками, наощупь и по периметру, группа пришла в уныние. Наш партизанский рейд по тылам училища оказался неудачным, и завтрашний день грозил обернуться новой «торжественной поркой» как со стороны Заславского, так и со стороны командира роты.
- Борисыч, а давай я тут вокруг пошарахаюсь, может, чего и найду.
Валера Гвоздев, мой друг, человек неугомонный, юркий и верткий, сдаваться сразу не хотел, а потому, когда мы обреченно расселись на крыльце мастерской перекурить перед обратной дорогой, проявил нездоровую для военнослужащего инициативу, и засунув в рот сигарету, рванул куда-то за угол мастерской.
- Может, сходить к овощехранилищу... там доски из-под ящиков овощных всегда валяются...
- Да они все засраные, этими помидорами гнилыми... лучше по дачам прошвырнуться...
Пока мы грустно делились неосуществимыми проектами, потягивая зажатые в кулаках сигареты, Валера явно время не терял, и неожиданно нарисовавшись из темноты, как заправский следопыт, почему-то шепотом сообщил:
- Мужики, там, на торце, окошко на чердак этой богадельни. Без рамы и стекол. Может, вы меня подсадите... посмотрю... может, есть чего.
Вариантов было немного, и мы, затушив окурки, двинулись за Гвоздевым.
Окошко на чердак располагалось не так уж и высоко, метрах в трех от земли. Мы подсадили Валеру, и он, подтянувшись, скрылся в темном проеме. Пару минут оттуда доносился шорох, а потом в свете наших фонарей появилась голова Гвоздева.
- Мужики... бл... тут гроб стоит... новенький... еще даже материей не обитый...
Мы офонарели. Что-что, а вот возможность производства в нашем высшем военно-морском учебном заведении гробов никто предполагать просто не мог. Теперь подсаживали уже меня. В отличие от спортивного и сотканного из мышц и сухожилий Гвоздя, я уже тогда обладал небольшим пивным животиком, и преодолел путь на чердак не в пример Валерке тяжело и с придыханием. Но то, что я увидел там, стоило того. На засыпанном опилками полу чердака, на импровизированной подставке из нескольких кирпичей и правда стол гроб. Довольно большой и рассчитанный на человека с ростом явно выше среднего. Отсутствие на чердаке чего-либо другого, стропила, косые своды крыши и мерцающий свет от наших фонарей, вообще создавали на чердаке атмосферу какого-то готического вурдалачьего романа, отчего нам с Валеркой даже стало немного не по себе.
- Борисыч... давай решать... побыстрее... неуютно тут как-то... бл...
Я обошел гроб. Был он сколочен из великолепных струганых досок, ошкурен и обработан на совесть, и, судя по запаху свежего дерева, был изваян совсем недавно. И по всем показателям этот гроб как сырье для полок подходил нам как нельзя лучше. Я посмотрел на Гвоздя. Тот пожал плечами, и угадав мои мысли, сказал:
- А что... на плечи и в роту... по быренькому так...
Я вернулся к окошку и спросил у оставшихся внизу:
- Мужики, никто некрологов в училище не видел в последние дни?
Ребята переглянулись.
- Не-а, Борисыч... я сегодня через центральный вход два раза ходил. Не было там ничего.
- А я сменялся с «Борта».... На КПП тоже ничего не было.
Некрологи в училище вывешивали в фойе парадного входа и на КПП, и хочешь не хочешь, но они в течение дня на глаза курсантам попадали.
- Так, мужики... гроб берем. Несем в роту, там и разберем, здесь стрёмно ломать... услышать могут.
Когда гроб спустили вниз, и мы попримерились к нему то так, то эдак, оказалось, что гроб легче всего нести, как в траурной процессии, водрузив его на плечи с накрытой крышкой. Обвязав его какой-то найденной в кустах веревкой, чтобы крышка не спадала, мы синхронно подняли этот похоронный атрибут и двинулись старой дорогой обратно в роту.
На подходе к складу нашу процессию остановил неясный шум, доносившийся со стороны находившегося там у ворот часового. Аккуратно сняв гроб с плеч, мы отослали Гвоздя в разведку. Минут через пять он вернулся, озабоченно сообщив, что там дежурный по училищу проверяет караул, и судя по всему, надолго. Дежурным по училищу в этот день заступил капитан 1 ранга Коломаренко, мужчина довольно немолодой, и в силу этого предпенсионного возраста сильно раздражительный. Был он начальником кафедры турбин, умом обладал изрядным, но под старость обрел немного склочный характер, который выражался в том, что уж очень ему нравилось учить курсантов жить и служить правильно. А значит, и часового сейчас наставляли, как правильно обходить тесный дворик склада, учили по-настоящему носить автомат и десятый раз отрабатывали с разводящим процедуру смены часового с поста с самым правильным эмоциональным и патриотическим настроем. А отсюда следовало, что мимо склада нашей похоронной процессии хода нет. - Мужики, а может, напрямик? Через плац. А что? Коломаренко с караулом еще минут пятнадцать проколбасится, старший помощник дежурного сейчас спит. Дежурные по факультетам у себя в рубках ко сну готовятся. Быстренько промчимся через плац и по трапу вниз... в принципе, можем проскочить.
Алёхин Толик парнем был взвешенным, и попадаться ни на чем не любил, а оттого его слова я принял к сведению и призадумался. Торчать с гробом на месте было как-то неудобно. Мог случайно забрести первокурсник из состава дежурного взвода, охраняющий так называемый гидролоток, и узрев в ночи четырех неизвестных с гробом, дать волю своей неокрепшей психике. Тот же Коломаренко после наведенного шороха на складе мог элементарно направится сюда в надежде перепугать того же первокурсника до нервного поноса и выпадения волос на затылке. Да мало ли чего... А тут и правда можно было совершить наглый, практически «суворовский переход через Альпы». Я еще почесал затылок и отдал команду:
- Гроб на плечи! Вперед!
И мы, презрев всю безопасность нашего рейда, рванули напрямик по склону, к правой патерне. Проходя ее, мы уже взяли ногу, чтобы разнобой не замедлял движение, и уже синхронно, шагая походным строевым шагом, вышли на плац. Наверное, это было красивое, завораживающее и одновременно страшноватое зрелище. Огромный училищный плац ночью освещался скупо, и теперь на него падал лишь лунный свет и подсветка парадного входа в учебный корпус. И вот по нему быстро и практически беззвучно плыл гроб, лежащий на плечах четырех абсолютно темных фигур. В какой-то момент мы немного задели самую освещенную часть плаца, но вновь быстро нырнули в темноту деревьев. По трапу мы уже практически бежали, и, миновав самое узкое место в подземном переходе, вздохнули уже спокойнее, и через несколько минут влетели в свою казарму, как мне казалось, не замеченные никем.
Дежурным по роте в тот день стоял старшина 2 статьи Дубровинский Сашка, в простонародье Дубрик. Парень безобразно умный до такой степени, что будучи старшиной класса, за пару занятий рассчитывал всем своим курсовики по ядерным реакторам только для того, чтобы его потом не драли за успеваемость всего класса. Как и все талантливые люди, Дубрик имел свои заскоки, причем часто веселые чуть ли не до паралича, а иногда и жутко принципиальные и вредные, за что позднее и вылетел из училища. Сейчас Дубрик, дождавшийся своих законных двух часов ночи, собирался спать и дефилировал по спящей казарме, опоясанный одним полотенцем, но нацепив еще ради хохмы повязку «РЦЫ» на голую руку, пилотку и штык-нож на ремне. Наше появление с гробом вызывало у него неописуемый восторг, впрочем, как и у дневального. И Дубрик, не долго думая, скинул с него крышку и улегся в гроб, скрестив руки на груди и закрыв глаза. При этом Дубрик умудрился потерять полотенце, и мы дружно заржали при виде ле жащего в настоящем гробу голого дежурного по роте, но тем не менее, при всех атрибутах дежурно-вахтенной службы. Так бы мы наверное и ржали еще минут пять, но только наше веселье прервал скрип двери. На пороге стоял дежурный по факультету, капитан 2 ранга Расщепков, и было заметно, что фуражка на его голове как-то самостоятельно начала поднимается вверх. Вообще лицо у него было просто неописуемым. Глаза открылись на максимально возможную ширину, и в них мелькала смесь всех возможных человеческих эмоций, начиная от неудержимого смеха, заканчивая затаенным испугом. К тому же мы не успели занести гроб куда подальше от входа, и дежурный по факультету имел возможность в подробностях лицезреть немалое мужское достоинство Дубрика, отчасти прикрытое завалившимся на него штык-ножом. Сам же Дубрик за нашим хохотом не расслышал звука открывавшейся двери, и, лежа в гробу с закрытыми глазами, уже в воцарившейся тишине, продолжил начатый спектакль.
- Борисыч... прошу похоронить меня на пляже в парке Победы с почетным караулом из начальников всех кафедр с палашами наголо и троекратным салютом со всех кораблей Черноморского флота. Также прошу на мои похороны пригласить всех лаборанток с кафедры физики и электричества, особенно мясистую Танюшу из лаборатории ТОЭ...
В этот момент Расщепков вышел из состояния транса и вспомнил, что он офицер с двадцатью календарями за плечами.
- Я тебе, Дубровинский, сейчас твою мясистую часть оторву без наркоза!!! Дежурный говноголовый, бля... встать!!!
Дубрик открыл глаза, и сообразив, что он в не самом одетом виде лежит ногами к рычащему дежурному по факультету, тем не менее, презрев условности и отдав дань всем воинским уставам, сразу вскочил, и будучи все же в головном уборе, приложил руку к пилотке и бодро отрапортовался:
- Товарищ капитан 2 ранга, личный состав 131 роты спит. Готовлюсь к ночному отдыху. Дежурный по роте старшина 2 статьи Дубровинский.
Чуть ли не булькающему от возмущения Расщепкову не осталось ничего, кроме как принять доклад, и тоже, скорее автоматически, приложить руку к козырьку.
- Вольно, Дуб... блин... ровинский... ёб... Хобот прикрой, чудовище прибрежное...
После этого он уже более спокойно повел глазами, и заметив в нашей кучке меня, коротко приказал:
- Белов, быстро в старшинскую. Всем, кто здесь есть, ждать на месте. Не пытайтесь заползти в кубрик, я всех запомнил... и этот... ящик убрать с глаз долой с центрального прохода...
В старшинской Расщепков, швырнув фуражку на стол, усевшись и закурив, поведал следующую историю. Оказалось, что старшим помощником дежурного по училищу сегодня заступил такой же как и Коломаренко флотский раритет, капитан 1 ранга Перминов. Страдая от возрастной бессонницы, он вместо того, чтобы чмокать губами на диванчике в дежурке, вышел на улицу перекурить. И надо же ему было это сделать именно в тот момент, когда нам пришлось на пару мгновений выскочить на свет, пересекая плац. Надо сказать, что увиденное впечатлило его до глубины души, а потому, опасаясь обвинений в старческом бреде и галлюцинациях, он обзвонил всех дежурных по факультету, тактично попросив незамедлительно осмотреть ротные помещения на предмет недавнего вноса в одно из них большого продолговатого ящика, при этом старательно и суеверно обходя слово гроб. И лишь только Расщепкову, прослужившему под его началом еще на действующем флоте лет десять, он доверительно сообщил, что видел четырех неизвестных, проно сивших через плац самый настоящий гроб. Расщепков, на тот момент уже распластавшийся на шконке, мысленно чертыхнулся, и хотя абсолютно не поверил Перминову, как офицер исполнительный, привел себя в порядок и отправился осматривать казармы. И надо же ему было практически сразу обнаружить этот самый гроб, да еще с таким пикантным содержимым.
После своего рассказа дежурный как-то успокоился и даже нервно развеселился.
- Буду потом рассказывать... ха.... не видел еще такого... голый дежурный в гробу. Белов, а зачем вам гроб-то?
Теперь уже рассказал я. Расщепков, выслушав, ошалело покачал головой.
- Мама родная... из-за каких-то досок... Они что... организованно это сделать не могут... всем...
Я пожал плечами.
- Наверное, не могут.
Расщепков почесал небогатую на волосы голову, и, видимо приняв какое-то решение, хлопнул ладонью по столу.
- Так, Белов, мне стакан чая сообразишь?
Я, естественно, кивнул.
- Тогда так. Пока я пью чай, этот... ритуальный ящик должен испариться. Выносите, разбирайте, что угодно, но когда я допью и выйду осмотреть помещения, чтобы даже его следов не было. Дежурного по роте снимать не буду. Рассмешил. И чтобы все, кто тут был, про это забыли. Навсегда! Ясно? А Перминову скажу, что ему померещилось... А то как доложишь... сам потом не обрадуешься... затаскают, да еще и дурака из тебя сделают...
Я молча кивнул.
- Тогда наливай чай... и от пряничка не откажусь...
Надо ли говорить, что уже через пять минут гроб был разобран, и все доски были запрятаны по разным углам казармы. Коридор быстренько подмели, и когда дежурный покидал нас, все блестело и никаким образом не напоминало о творившемся тут десять минут назад безобразии. Дневальный выглядел как глянцевый военнослужащий на агитплакате, а Дубрик, которому уже давно полагалось спать, стоя навытяжку, с огромной преданностью в глазах, и не опуская руку, вздетую к бескозырке, терпеливо дожидался, когда Расщепков покинет помещение. Дежурный по факультету, узрев эту картину всемерной преданности воинской службе, насмешливо хмыкнул, и открывая дверь, все же не удержался, и наклонившись к Дубрику негромко сказал:
- А ты, Дубровинский, свою мошонку больше в гроб заживо не клади. Примета плохая, знаешь... Отсохнет! Ха...
Утром, после того как вся рота отправилась на занятия, Дубрик с дневальными оперативно и с большим энтузиазмом превратили гробовые доски в довольно аккуратные полки в сушилке, а я, забежав перед обедом в роту и осмотрев работу, смог с нескрываемым удовольствием доложить на построении о устранении замечаний самому «Коню», гарцевавшему вдоль строя училища в поисках одной, только ему ведомой жертвы. Тот принял к сведению, и, надо отдать должное, уже через час залетел в нашу роту, где его с самого утра ждал настроившийся на нужную волну Дубрик. В итоге, в первый и последний раз за пять лет, наша рота получила отличную оценку за содержания казарменного помещения. Как я ни опасался, но гроб никто не искал. То ли рабочие просто занимались халтурой, и опасаясь репрессий, умолчали о пропаже, то ли кто-то, собравшийся отдать богу душу, срочно передумал, но ничего о пропавшем гробе я не слышал, а сами мы, естественно, благоразумно помалкивали.
И только на пятом курсе, на каком-то групповом занятии на кафедре ВМиС, уже как год ушедший в запас, но оставшийся работать на родной кафедре лаборантом капитан 1 ранга Перминов, помогая нам что-то заполнять, неожиданно рассказал, что первым звоночком, который заставил его крепко задуматься о пенсии, была одна ночь пару лет назад, когда ему померещилась траурная процессия с гробом посреди плаца...