Погранзнак
Брэдд Михаэль

Окончание, начало в выпуске 2536

Это вам кажется, что пограничный наряд идёт или едет просто так, легко накручивая километры и минуты подошвами полусапожек или подкованными копытами лошадей. На самом деле у каждого в составе наряда есть своя задача, нарезанная от общего пирога полученного приказа. Тем более, если рулишь по ту сторону системы - со стороны границы. А до самой линейки ещё пилить и пилить по залитым солнцем горным склонам, поднимаясь ещё выше привычных тысячи шестисот метров над землёй.
Первому пограничнику труднее всего, он должен на ходу оперативно заметить, услышать, оценить и учесть кучу факторов. Вся передняя полусфера его - от земли до неба. Особенно земля, камни, трава, ветки, изменения местности, звуки. Выбор пути: по тропе или сбоку. Если с боку, то слева или справа. Если по тропе, то скорость движения тоже выбирает он. А время ограничено приказом. И уложиться в его временные рамки долг чести старшего наряда. А иначе, боевой расчёт придётся начальнику заставы редактировать «на ходу». Кто-то не выспится, если опоздаешь. Кто-то не туда, куда планировали на службу пойдёт. А оно нам надо?
Второму идти легче. Однако ему надо дистанцию держать. И на поворотах не терять первого из вида. Наблюдать не только за всем происходящим вокруг, но и за составом наряда. На землю поглядывать, страховать впередиидущего. «Облегчаться» на подъёме в стременах, скорость держать. И бдить, бдить, бдить и бдить. Не дома, тут сам сусам и соображать надо быстро.
Третьему - старшему наряда надо всё успеть, углядеть, организовать, время просчитать и главное приказ выполнить, а народ свой пограничный в целости на заставу вернуть. Хоть двуногий, хоть на четырёх ногах бегающий. И в связь не забыть вовремя войти. А то, если просрочишь контрольное время, то можно и всю заставу в заслоне встретить нежданно-негаданно тут же на тропе. Тогда одними словесными гноблениями не отделаешься. Вполне можно и по ряхе отхватить за свою забывчивость. Поэтому Сашко всех тренирует, пока поднимаются до линейки по своей территории и до заставы недалеко. То один сигнал подаст, то другой. Фрол сразу получил вливание за неумение слететь с лошади и на лету вывернуть автомат, падая в изготовку, снимая с предохранителя и загоняя патрон в патронник резким рывком затвора.
- Шо ты дывышся на предохранитель! Його чуять треба. А дывыться треба навкругы! ЭМБэ ты мое бестолковэ! Не глядя на затвор, - рви його, фелшар! - ругал он Фролиссимо, когда в очередной раз щёлкнул прицельной планкой, швыряя весь состав наряда «К бою!» в разные стороны от тропы. Сам Шурик трижды показал, как надо спрыгивать с лошади и выдёргивать за приклад свой автомат-пулемёт из-за спины или с плеча, тут же шваркая планкой и затвором. Фрол извозюкался в пыли, но наконец -то удовлетворил требования старшего своими действиями.
- Сашко! Задовбал! Дома его поучишь, сейчас некогда! Поехали! - возмущался нетерпиливый Шурка, когда в очередной раз отряхивался от пыли и снова влезал на лошадь, осторожно поправляя радиостанцию и антенну.
- Дома пиздно будэ! - резал Сашко безаппеляционно и снова неожиданно щёлкал прицельной планкой.
- Всэ! Дрессировка закинчена! Магазины на место! Фрол! Куды ты його пхаешь? - Фрол, обалдевший и уставший, опьянённый свободой и доверием забыл вначале проверить патрон в патроннике и сначала попытался сунуть магазин в автомат, а затем передёрнуть затвор, проверяя патронник, - Понабыралы дитэй у в армию, а соски забулы дать! Магазын с початку! - руководил присоединением оранжевого рожка с патронами к автомату Фрола Сашко.
Тропа резко пошла вверх. Все замолчали. Лошади всхрапывали, в напряжении толкаясь ногами от камня горной дорожки протоптанной не одним поколением пограничников и их лошадей. Бока ходили ходуном. Подперсье и грудь взмокли и покрылись пеной. Парни изо всех сил помогали своим средствам передвижения, выпрямляясь на затяжном подъёме в стременах и наклоняя корпус тела вперёд. Постройки Заставы превратилась в маленькие почти игрушечные домики сзади за спиной.
В связь Шурик вышел на ходу, по сигналу старшего. Нажал на тангенту вызова, покачиваясь в стременах. Услышал тоновый сигнал в щекофоне и затем ответ с «Сокола -М».
- Залив на приёме! Приём!
- Залив, Я - одиннадцатый: на двадцатом! Приём!
- Одиннадцатый, Я Залив - вас понял! До связи!
- До связи!
Всё. Кому надо уразумели, что наряд на полпути к линейке. Признаков нарушения границы не обнаружено. Продолжаем движение. Конец сеанса связи.

Солнце в горах поднимается быстро и рано. Наряд покинул территорию огороженную колючкой около шести часов утра. К восьми часам, мокрые и усталые лошади довезли своих седоков до вершины хребта по которому тянулась линия государственной границы. Теперь надо было пройти вдоль самого того, что и называется линей государственной границы. Через которую, если переступил, то всё, ты в другом мире. Проезжая мимо иранской вышки, вдоль линейки, Назарук замедлил движение. И если Одессит и Фрол изо всех пялились с интересом в сторону иностранного государства, то Рязанов и Сашко внимательно смотрели, изучая и оценивая, на свою территорию напротив иранской вышки. Жандармы пока не пришли. Не барское это дело в такую рань на службу ходить. И Сашко остановил наряд и взялся за бинокль. Смотрел он, снова удивляя Фрола и Спирочкина, на свою территорию. Рязан не менее пристально пожирал пространство слева от себя. Наконец-то Сашко сказав.
- Е! - и передал бинокль спешившемуся Рязанову. Показал направление рукой. Фрол держал трёх лошадей: свою, старшего наряда и Рязановскую Дессу. В указанном направлении ни Шурик, ни Фрол ничего выдающегося не увидали. Склон, камни, арчухи поляна со здоровенной каменюкой посередине, окруженная зеленью кустов и редких деревьев. Достоинство места было в том, что с нашей территории полянку хоть расшибись но видно не было. Зато с жандармской вышки, спрятанная в углублении гор поляночка, просматривалась, как на ладошке под огромным увеличительным стеклом виден муравей, пойманный вами для опытов на уроке биологии в школе. Дизель вышел на связь.
- Залив! Я - одиннадцатый на основном. Начинаю проверку копцов и дополнительных. Приём, - отрапортовал Шурик-дизель в мокрый от пота щекофон. Застава отозвалась звонко и чётко, как будто их и не разделяли эти восемь километров по прямой, умноженных на бесконечных подъёмах и опасных спусках втрое и возведённых в степень жарой и недостатком так нужного любому живому организму кислорода.
- Одиннадцатый! Я - Залив. Вас понял! До связи, - буднично и спокойно отреагировал наушник на принятую информацию.
- Ага,- согласился Рязанов с Сашком,- и радостно улыбнулся, - Поехали? Посмотрим?
- Щас, копцы пройдём до конца и перекур, - ответил Сашко, снова поднимая всех в сёдла.

Остановленные и освобождённые от давления затянутых подпруг кони отдыхали. Пена на крупе и груди быстро высыхала в теплом, нагреваемом солнцем воздухе. Ноги лошадей дрожали от напряжённой и тяжёлой работы. Лёгкие с хрипом перекачивали воздух выхватывая из него драгоценный кислород. А ноги пограничников плохо слушались своих хозяев, которые спешились. Из сидоров за плечами извлекли две жёсткие щётки и начали по очереди растирать ноги, грудь и спину коней. Из зубов лошадей, на время массажа, вытащили трензеля. Лошади тянулись мягкими губами к пахучей горной траве, наслаждаясь отсутствием тяжести на своих спинах. А пограничники работали.
Пока один солдат растирал своего четвероногого друга, привязанного рядом с остальными лошадьми, три пограничника взяли место стоянки в правильный равносторонний треугольник, на вершинах которого и находились. Место с вышки практически не просматривалось, зато замаскированные солдаты отчётливо разглядели, как от иранского посёлка отделилась знакомая пара жандармов к с неизменной корзиной и белой шляпой старшего по иранскому Посту Наблюдения. В предвкушении спектакля Сашко приложил к глазам окуляры единственного в составе наряда средства наблюдения. Двенадцатикратный бинокль подтвердил, что к вышки выдвигаются Сапожник и Швабра. Что Сапожник чем-то сильно раздражён и пинает шатающегося «духа» сзади чаще прежнего своими начищенными ботинками. Молодой старается, как может, чтобы не злить не в меру возбуждённого чем-то своего «деда». Но тому всё не в прок. Всё не так.
- Чё это он? Перепил что-ли вчера? - предположил Серёга Рязанов, наблюдая, как от очередного толчка Швабра чуть не грохнулся вместе с корзиной на жесткую каменную дорожку.
- Ты что, им же нельзя! Мусульмане! - просветил Фрол старшего наряда. Что-то там у них случилось. И пока сапожник( он же Сандалист) не дошёл до своего любимого валуна, он чуть не запинал своего напарника так, как будто срывал на нём свою злость за что-то происшедшее на жандармском посту. Дойдя до ритуального валуна Сандалист видно уже остыл и важно поднял ногу, призывая Швабру переобуть сановные и волосатые ноги в знатные босолапти. Пинать Швабру в босоножках Сандалист перестал. Берёг любимую обувку.
- Ты смотри, босоножки жалеет, а человека не хочет! - прокомментировал происходящее Шурик,- от же ж Буржуй! - наградил старого и злого жандарма ещё одной кличкой одессит.
- Тихо! - цыкнул в сторону Дизеля Сашко и показал Фролу, чтоб он не отходил от лошадей, привязанных в тени разлапистой арчи за скалой, где их с иранской земли увидеть было невозможно.
Пока оба сопредельных «бойца» фланировали к своей вышке, Сашко перераспределил и рассредоточил свои силы. Шурика-дизелиста с рацией оставил ближе к Фролу и лошадям, а сам, прихватив сидоры и Рязана, скрытно двинулся в сторону полянки замеченной им предварительно. Пулемёт Сашко оставил Спирочкину, забрав у того складник АКСа, чтоб длинное тело пулемёта не мешало незаметно двигаться к намеченной цели.

Рекогносцировку провели быстро. Как только жандармы забрались на вышку, то оба наших дедушки скрытно прошли туда, откуда только что вернулись. И затем открыто и не таясь, пошли вдоль линейки к иранскому посту наблюдения по нашей территории, с сарказмом имитируя в движении сопредельную пару. Рязан играл деда. Сашко изображал молодого воина социализма, но с нашими добавками.

Рязаныч отпустил, по не хочу, ремень, с трудом согнув почти полностью надраенную в кои веки, как на дембель, бляху. (Что пришлось делать обернув бляху кожей ремня и использую силищу рук Сашки Назарука.) Три тренчика на ремне символизировали высоченный статус нашего «дедугана». На одном болталась на карабине связка ключей. На втором тряслись, сверкая на такой же железяке, хромированные конские трензеля - для понту. На третьем невесомо, но аккуратно висел заплетённый конец верёвки, ярко раскрашенный фломастерами из ленкомнаты во все цвета, которыми рисовали стенную газету и боевые листки наши «заставские журналисты».
Ремень висел на ушитых и приспущенных брюках, поддерживаемых орнаментальными ГэДэРовскими подтяжками с блястящими замками. Китель ХБ был полностью расстегнут, и демонстрировал отпадную, уставную и синюю майку с, оттрафареченными черной тушью со смолкой тут и там, и даже на лямках, и невидимой пока спине, различными сюжетами и надписями из дембельских альбомов не состоявшегося ещё увольнения в запас. Больше всех выделялся на груди портрет Че Гевары выполненный в лучших традициях «теневой» графики.
Стрелки на Хэбэшных брюках, а ля галифе, были добросовестно отглажены и склеяны навечно клеем ПВА изнутри и не менее продвинуто отливали синевой целлофана с блёстками из шоколадной фольги налепленного на них снаружи.Петлицы и весь воротник были обклеяны сверкающим позументом сновогодней ёлки. Внутри, вместо подворотничка алел красный бархат. Погоны на новой пограничной форме Рязаныча резали глаза зелёным ультравесенним цветом только недавно нанесенной зелёнки с эбонитовыми вставками и большими, красными эмалевыми звёздами, выломанными из кокард солдатских фуражек кусачками и плоскогубцами. На левой груди Рязаныча висели продетые под погоном и сплетённые из распущенных верёвок для привязывания лошадей на конюшне, аксельбанты, с блестяще и щедро вплетёнными в них новенькими проводами от «Кристалла-М» из каптёрки связи.
Правую грудь деда погранвойск СССР украшал немыслимый иконостас знаков воинской доблести, собранные со всех нычек и дедов заставы на время под «зуб даю, шо отдам». Достаточно упомянуть, что классности и бегунки были все четыре в ряд от третьей до мастера. Также богато обстояло дело и с остальными "пятёрочниками СА", отличниками погранвойск, воинами-спортсменами и комсомольским значком и старшим пограннаряда. Верх иконостаса венчала парадная офицерская кокарда. Солнцезащитные очки, аккуратно выпиленные и собранные в кучу из полупрозрачного козырька самоделки для ветрового стекла Газ-53 «потерянного» при проезде заставы туркменами на Душак, придавали роже Серёги царскую значимость. На запястьях рук сверкали хранимые дедами на дембель часы с редкими тогда металлическими браслетами, которые ярко отбивали световые лучи, весело поливая все вокруг отраженными от пластин солнечными зайчиками. И привлекая отблесками к себе взгляды любого окружающего народа. А тем б олее недалёких иранских жандармов. Оба рукава кителя Серого были закатаны по локоть. На предплечьях рукавов, с обоих сторон висели четырёхполосные курсантские нашивки и зелёные шевроны погранвойск КГБ СССР украшенные меднонадраенными бляшками и в ручную прошитые золотой и серебряной нитью. Панама на голове Нашего Деда была обкручена мишурой оставшейся после нового года. Поля панамы со вставленной в них проволокой были лихо заломлены вверх, а вместо красной, маленькой, лакированной звезды с серпом и молотом внутри, спереди на панаме, была пришита невидимой леской, вырубленная из солдатской бляхи и отполированная пастогоей на шлифовальном круге почти золотая и сияющая звезда сделанная из дешёвого сплава. Сапоги на ногах Серёги были оснащены самодельными шпорами и мелодично позвякивали при каждом шаге в тишине горного утра. Из за голенища каждого сапога, вокруг его черноты, весело покачивались на крепких нейлоновых нитках помпончики-кисти шести цветов, аккуратно обернутые в раз ноцветную фольгу от шоколадных конфет присланных родственниками ещё к женскому празднику - 8 Марта в посылках. Серёга шёл медленно не только потому, что это подчёркивало его значимость и весомость, а ещё и потому, что Сашко не пожалел резины для подбивки сапог и каблуков, сделанных на манер мелкорослого автора и исполнителя известной итальянской песни "Феличита". Итальянец был мелким и обувь носил на высокой подошве и каблуках, сточенных по самое сколько не жалко. Рязан вынужден был держать баланс на неровностях горного бездорожья на своих платформах сделанных "фром-мэйд а ля итальяно". С его подошвами могли поспорить только не сточенные ковкузнецом копыта наших лошадей. А потому, шел он торжественно и слегка держал на отлёте оба локотка, чтоб чувствовать на контроле центр тяжести тела. В этом ему помогал автомат, навешенный на правое плечо затвором в небо так, что ладонь правой руки Серый вальяжно положил на выдающийся вперёд приклад, а свой бок вписал между магазином и пла стиком пистолетной рукоятки. Вторую руку каптёр держал также на отлёте( Джеку-Воробью такое и не снилось). В ней, в ладони левой руки, были самые настоящие, жаренные семечки подсолнуха, которые каптёр мастерски и великосветски лузал, а потом аристократично сбрасывал кожурки правой рукой, которую отнимал от приклада своего автоматического "весла". Только каптёр мог приныкать для такого случая эдакую экзотическую, в этих местах, роскошь. Фрукты и арбуз жандармов не шли с семками Рязана нив какое сравнение. Запах жаренных ядрышек изводил Назарука, шедшего за Рязаном, вынуждая того непроизвольно сглатывать время от времени.
На заставе отходов не бывает. Это вам не город. Даже мусор идёт в дело. Подсумок с магазинами на этом чуде дембельской мысли находился где-то в районе правой ягодицы между нею и коленным сгибом одноименной ноги ефрейтора и болтался на брезентухе тонкого пояска продетого в проушины брюк. Рязаныч шёл важно и неторопливо, ещё и потому, что Сашко, который шёл за ним, держал в руках лопату для чистки снега над его головой, создавая тень для "начальника". Свежепокрашенная снежная Лопата, слегка изменившая свою форму, после внесённых солдатами усовершенствований из срезанных конских хвостов и той же фольги, вполне могла заменить и опахало, и мухопрогонялку, и зонтик от солнца, который и имитировал, неся лопату над головой Серёги Сашко. Серёга не спешил, шёл медленно. Давал всем окружающим насладиться зрелищем и сравнить: чей дед несёт службу на границе круче. Наш, или иранский? Если судить по состоянию верхней одежды и блестяшек, то дед иранских жандармов проигрывал Серёге напрочь, что подтвердил сравнительно брошенный Шваброй взгляд на своего дедулю и выражение лица после результатов сранительного анализа. Вид «духа», которого изображал здоровенный Сашко, тоже был не в пользу жандармской парочки. Наш Старшой был выше своего жандармского аналога на две головы, в плечах шире вдвое или даже больше. Одежда Сашка была чистой, и даже казалась выглаженной, подворотничок слепил крахмальной белизной снежную шапку Душака. Лицо Сашка выражало готовность исполнить любое желание, а также благость и умиление от лицезрения со спины божественного совершенства Рязаныча, которое и которого он оберегал и лелеял согласно полученной им роли. Сандалист глянул на своего подчинённого стоявшего рядом на вышке, снова перевёл глаза на нашу пару самодеятельных орлов, опять зыркнул на своего визави. Восхищения собой не обнаружил и отвесил своему молодому джигиту солидный подзатыльник, а когда молодой послушник повернулся к нему спиной, пытаясь увернуться от ясновельможн ого гнева, то дед добавил со всего маху свирепый поджопник не пощадив даже свои священные босоножки с загнутыми вверх и смешными кончиками носков. Швабра, от такого пинка, едва не улетел через перила собственной вышки. Шурка Спирочкин уже лежал на кожухе РПК и изо всех сил старался не шуметь, закрыв рот ладонью и трясясь от смеха, на поставленном на сошки Сашкином пулемёте. Фрол изнывал в неведении за скалой, присматривая за лошадьми. Процессия из двух наших «артистов» неотвратимо приближалась к иранской наблюдательной вышке, как цунами к берегам Японии. Только вот опыта, по спасению от неизбежного, в отличии от наших узкоглазых соседей, у иранцев не было.

Но Рязаныч не был бы каптёром если бы не уделал Ибрагима( так звали большого жандарма) по всем пунктам его поведения и внешнего вида. Окончательные точки над превосходством советской системы воспитания юных защитников отечества, по отношению к мусульмано-иранской, расставила остановка нашей пары точно на том месте, у того самого валуна и на той полянке, которую приглядели Сашко и Рязаныч от иранского поста наблюдения.
За одессита народ не беспокоился. Эти трое(Рязан, Мазута и Сашко) умудрились загрузиться в один вагон и купе в плацкарте, когда их везли на границу из их военкоматов. Потом они попали на одну и туже учебную заставу на учебном пункте. Мало того ухитрились записаться в одно отделение. А на выпуске из учебного пункта, при распределении на комиссии, они сделали так, что офицеры направили трёх мушкетёров на одну и туже линейную заставу. Таким образом, этим троим можно было и посекретничать, не переживая друг за друга и агентурную заботу о думах и помыслах личного состава комендатуровской контрразведки. Фрол пока действа не наблюдал, но и его молчание было делом наживным и стоило дёшево, было бы крепко и выглядело бы сердито и надёжно: по-любому.


Рязаныч притормозил. Сашко подобострастно замер в любвеобильной позе с лопатой для чистки снега, обвешанной пышными остатками лошадиных хвостов над головой Рязаныча. Приклад автомата Рязана на миг осиротел и кожурки от семочек подсолнуха из правой руки Серёги полетели на горный камень тропы. Мазута снял панаму под арчёй и закрыл себе рот этим нехитрым шумоподавителем. Фрол забеспокоился вместе с тянувшимися к траве лошадьми. Что-то происходило, но пощрение за излишнее любопытство, когда до линейки двести пятьдесят метров - проблематично, а проявление интереса сурово наказывается. Жандарм на вышке рявкнул своему нескладному воину, чтоб тот принёс бинокль. Селим (молодой жандарм) рванулся с такой прытью, что если бы не перила, то он еле бы вписался в поворот на углу вышки, забегая в комнату отдыха Ибрагима, где на столе среди ароматных фруктов, резанного арбуза, кофейника, чашки и кальяна с подносом стоял немецкий оптический прибор. Сапожник, молча и зло, протянул руку назад к окошку и невидимому им бойцу за биноклем. Селим замешкался, и рука Ибрагима хватанула воздух.
- Мля! И тут у духа косяк,- подумал дизель на пулемёте, ожидая пинка или какого другого воспитательного приёма от Ибрагима по отношению к Селиму. А тут Шурка ошибся. Косяк получался не у Селима, а у Ибрагима если смотреть на оплошность с нашей и не нашей стороны. За всё на границе отвечает старший. Потеря лица была настолько очевидной и болезненной, что разгневанный Ибрагим вертанулся на своих босоножках в сторону окна, за которым его верный, но не достаточно шустрый нукер уже тянулся рукой с биноклем в сторону ярости Аллаха написанной крупной, готически-тяжёлой и беспощадной арабской вязью на лице его главнокомандующего. И, хотя Селим читать ещё не умел, но мимику командира прочитал и уразумел так, как будто этот текст знал наизусть и перечитывал его неустанно, денно и нощно.

Рязанов практически уже переиграл и преуспел в подаче развёрнутой картины крутизны несения службы нашим командирско-старослужащим составом, опередив имидж и выдумки Ибрагима, которые делали его лидером «дедовщины» среди остальных жандармов поста, почти по всем статьям. Осталось перебить то впечатление, которое оказывал кальян, фрукты и босоножки старшего жандарма, чтоб окончательно, и с неоспоримым преимуществом покинуть место происшествия, и убыть на заставу, дабы отдохнуть от трудов праведных по борьбе за совершенство и высокий уровень «дембелизма» в рядах защитников царственной династии Пехлеви. И тут Рязаныч пошёл на прекрасно разработанный и подготовленный им и Сашком экспромт. Вот только исполнять его приходилось изрядно импровизируя по ходу «пьесы» и втягивая, без инстркутажа и репетиции в представление и Мазуту, и Фрола. Но Дизель справился с своей задачей превосходно, а от Фрола много то и не требовалось: привязать покрепче лошадей и, ко гда надо, то заменить Шурку под арчёй, возле пулемёта и рации.

Далее всё было даже не интересно. Рязан томно расселся на валуне. Сашко замер с палкой над ним. Затем из-за арчухи вынырнул Маз и услужливо, и споро, переобул Рязаныча в солдатские тапочки. Ибрагим не отрывал глаз от бинокля. В оптику он даже рассмотрел обёрнутые той же фольгой и перехлёстнутые ремешки обычных армейских тапок, которые показались ему в этот момент золотыми. Но больше всего его поразила красная нитрокраска из запасов старшины заставы, которая на таком расстоянии вполне достоверно заменила лак педикюра на ногтях обеих босых конечностей нашего каптёра.

Потом, последовала неслышная команда и в руках у Серёги оказалась трубка вырезанная связистами зимой из ближайшей алычи возле нашего гаража. Курить зимой на заваленной снегом заставе было нечего и народ стал вытаскивать бычки со всех щелей, куда их только можно было запихнуть в другие времена года. Окурки аккуратно распаковывались, табак сушился, и наиболее нетерпеливые крутили козьи ножки из газетной бумаги по примеру наших прадедов в отечественную войну. Однако курить и вязать «козу» это ещё уметь надо. А связёров не зря инженерами на заставах кличут. Вот они и придумали. Выломали ветку, очистили, прожгли дырки. Облагородили. А для красоты прилепили пластиковый загубник от настоящей кубинской сигары, зашкурили, проморили и покрыли лаком. От жандармского НП трубка казалась волшебной, светящейся изнутри и смачно выпускала дымок созданный из смеси табака сигарет «Прима» и сухого, обычного чая в перемешку с горным. Чтоб у жандарма ни осталось никаких сомнени й в том, что служба в ПВ КГБ СССР - не чета его восточным утехам, то по сценарию к вышке вытащили Дессу.

Вот нормальные лошади ахалтекинской породы высокие, стройные гордые и, как правило, окрас у них равномерный. Но Десса, «дочь» Десмона и Санты, была окрашена в цвет самых знаменитых диких американских лошадей - мустангов, которых приручали индейцы и никогда не огорчали их сёдлами. То есть огромные белые пятна, разбросанные в рэндомальном порядке и абсолютно не симметричные на основном и рыжеватом окрасе тела кобылы завораживали и гипнотизировали любого. Нрав у Дессы был такой, что сначала надо было с ней побеседовать издалёка, а потом уже когда она вас опознает, как своего, то подходить к ней ближе с седлом, попоной и оголовьем. Рязаныча она за хозяина признавала. Но к седлу Десса была приучена. Каптёр таскал своему транспортному средству всё, что попадалось под руку. От остатков хлеба, до не съеденного доппайка ночных нарядов, в виде сваренной в бачке каши. Но даже своенравная Десса опешила увидав своего хозяина, когда её вывел из под арчи Маз и подвёл к «велик ому деду всех застав и народов». Она даже остановилась, дернув Дизеля за руку в которой он держал повод. Если бы лошади могли открывать рот в удивлении и поднимать брови, то именно это и сделала бы Десса рассмотрев своего наездника в этаком наряде. Она хрюкнула, фыркнула и заржала ухохатываясь и поднимая голову вверх, отвернув от крепких передних зубов мягкие, бархатистые губы вверх и вниз в экстазе от полученного удовольствия. Такой клоунады ряженного Серёги она даже не ожидала увидеть тут, на линейке. Всхрапывая от полученных положительных эмоций Десса, тряся головой на длинной и мощной шее, пошла за шикнувшим на неё Дизелем и встала около, сидящего на валуне, как на троне, пахана-Рязана. Кобыла повернула голову к нему и выпучила свои глаза, откровенно изумляясь происшедшим с хозяином изменениям. Хвост лошади весело гонял не существующих в воздухе слепней, радуясь свежим переменам в рутинном несении службы на границе.

Рязан встал, поднялся на камешек рядом с Дессой. Медленно не прыгнул, а именно сел или даже опустился в седло при помощи Сашка, который матюкнулся тихонько, закидывая организм каптёра руками вверх. Затем, процессия величественно удалилась с поляны под прикрытие арчи и скалы, якобы сваливая на заставу. Впереди шёл Маз и вёл за собой, недовольную, и видом Серёги на её спине, и его весом - Дессу. Сашко шёл сзади и чуть сбоку, попрежнему защищая султана-Рязана лопатой для чистки снега от лучей туркменского солнышка, которое не на шутку распалилось к обеду.
Но главное, главное - сапоги Рязаныча, снятые с него вместе с новенькими портянками, остались стоять на третьем валуне, высыхая и прогреваясь на солнышке, посвёркивая шестерёнками шпор, вытянутых из старой раздаточной коробки. Портянки лежали тут же, рядом с сапогами, придавленные к камню заботливым Сашком двумя кусками щебня, шоб не улетели от ветра. Кавалькада «артистов» удалилась по тропе в заросли арчи и нагромождения скал, а сапоги сиротливо остались стоять на полянке, в двухстах пятидесяти метрах от линии государственной границы.

Селим, кажется, вообще перестал дышать. Ибрагим на вышке замер, выжидая и переваривая увиденное в кипятке эмоций. У этого доходяги, пацана с автоматом, недомерка - в услужении оказалось ДВА солдата! Два! И каких солдата! И ещё и лошадь! С лошадью Ибрагим ничего сделать не смог бы, даже если бы очень захотел. В посёлке кроме ишаков и двух старых кляч, никакой другой тягловой силы не водилось. А против статной, горделивой и породистой Дессы, которая, как бы выпорхнула из кадров с экрана голливудских фильмов, вообще никак не попрёшь. Кальян, который отсутствовал у русских пограничников, служил слабым утешением зависти Ибрагима и его мыслям, тем более, что трубка заставских связистов, наполняла пространство гор английским, солидным «джентельменством» и опрокидывала восточную вычурность кальяна своей простотой и изяществом, сбрасывая его со своего пьедестала напрочь. А тут ещё и сапоги, как у офицера , который проверял их пост неделю назад. Да куда там, у него шпор не бы ло. А тут... Образ вождя всех правоверных, на высоком арабском скакуне, в черных советских сапожках со шпорами из старых шестерёнок раздатки, начал клевать, в измождённый жаром дня и увиденным представлением, мозг жандарма, разжигая его земные амбиции, нахально оставленной на виду, и в пределах досягаемости, парой бывших подменочных сапог из нашей вещевой кладовки.

- Ну как, клюёт? - спросил Сашка Серёга, лихорадочно переодеваясь в свою форму и обуваясь в сапоги, и невидимый жандармами за скалой.
- А то! Аж слюни текуть з рота! - ответил Сашко, преувеличивая и очень осторожно просматривая сквозь заросли веток состояние дел на полянке и напротив неё.
- Шурик, станция и пулемёт! Ты - старший! Прикроешь, если - что! Фрол - лошади! Серый, - пошёл на левый, быстро, пока они боятся! - резко, но шипящим щёпотом отдал команды Сашко. А сам осторожно и скрытно двинул, сдирая материю с коленок на брюках и локтях вправо. Исчезнувшие из русской и чистой речи Назарука украинизмы и акцент, тон и рубящая краткость команд мгновенно убедили Фрола и Одессита, в том, что сейчас будет или пан - или пропал. А Рязанов уже хрипел, огибая бегом поляну по большому кругу слева и заходя во фланг жандармской вышке и её обитателям. А Сапоги призывно манили к себе и жарились на обеденном солнышке под иранской наблюдательным постом, но на нашей территории.

Ждали примерно час. Рязаныч первым понял свою ошибку и также бегом, огибая сопку, за которой спряталась полянка с сапогами, помчался назад. Времени на ловлю жандарма почти не осталось. А ведь ещё надо было вернуться на заставу. Под арчёй он с удивлением увидел всех вместе Сашка, Шурика и Фрола.
- Шо, прыбиг? - утвердительно спросил Сашко взявшись затягивать ремень подпруги у своего коня, - Тодди пойыхалы, бо вжэ нэма часу, а щэ до дому трэба добигты, - сказал он, имея ввиду заставу, запыхавшемуся Серёге. - Маз - пиды забэры чоботы та тряпчыны, нёхай помиркуе трохы отой мусульманьський дид нэдороблэнный! - послал он Шурку за сапогами к валуну на полянку, что ж добру-то пропадать на жаре. Маз, медленной походкой вывалился из зарослей, театрально покрутил головой, якобы в поисках утраченного, но своего. Обнаружил «забытые» сапоги с портянками. Взял в охапку и деловито поспешил снова туда, откуда он и появился на глаза обалдевших от событий жандармов.
- Маз - пэрший! Фрол - другый! Рязан - останний! - снова по-украински начал рулить нарядом Сашко, возвращая всех из будоражащего предзахватного состояния драки к рутине выполнения приказа.
Оставшись с Рязаном вдвоём Сашко услышал.
- Бля, дураки! Надо было две рации взять и сапоги старшины хромовые утащить! - Рязан говорил верно, переживая неудачу, но не всё он заметил.
- Ничого, у другый раз! Я знаю, шо треба робыть!- очень серьёзно сказал Сашко так, что Серёга понял - Назарук придумал, как их, жандармов, стопроцентно выманить к сапогам так, чтоб забыли про осторожность и кинулись за наживкой сломя голову и нисмотря ни на что.
- Дома расскажешь! - коротко закончил разговор Серёга и Сашка занял своё место старшего в походном боевом порядке своего маленького пограничного каравана.

До заставы неслись то рысью, то галопом. Благо вниз, а не вверх. И надо успеть. Маз пару раз включился и попросил добавить времени. Начальник дал полчаса на жару, усталость и от себя лично. Следующий раз выпал только через неделю. Но вся эта неделя делилась для заговорщиков на два времени - одно явное, а второе скрытое - для подготовки к успеху на линейке.
Взяли две рации. Отработали завлекуху. Затем посадили на лошадей пустые мешки набитые травой и отправили «наряд» вместе с Фролом и лошадями в поводу вниз по тропе к заставе. Ибрагим, выявив уход пограничников с линейки, ни о чём не догадался. И он послал за «забытыми» сапогами Селима. Послушник старого воина рванул через нашу границу как был, в полной экипировке, но без оружия и амуниции старшего, которые остались на вышке в «комнате отдыха» Ибрагима сложенные у стены. Селим, оказавшись за линией госграницы своего государства, повёл себя непредсказуемо даже для засевших на флангах и в тылу пограничников. Прихапав сапоги он подошёл к тропе ведущей вверх к линии границы и вышки и скрылся с глаз своего начальника у подошвы подъёма. Сел . Рассудил, что Ибрагим сюда не полезет на советскую территорию-то. Спокойно вытащил сигарету и начал заслуженный перекур в безопасности. Укурив сигарету молодой воин ислама обратил внимание на уволоченные им сапоги и решил хоть тут в них покрасоваться назло своему деду и в собственное удовольствие. Он расшнуровал ботинки. Так и не смог совладать с оставленными пограничниками портянками, кои также не забыл прихватить. И, в конце концов, Селим таки надел Рязановскую наживку прямо на босу ногу.
Сапоги, до этого слежавшиеся в каптёрке, приятно скрипели и резиново мычали при каждом шаге вдоль основания подъёма к дому. Кисти шести помпончиков игриво болтались, мягко хлопая по голенищам. Шпоры позвякивали, перезваниваясь шестерёнками. Ибрагим был где-то далеко, в другой вселенной. Селим потерял чувство меры и бдительность и потянулся за второй сигаретой. Он ухватил кайф от миража кусочка свободы подаренного ему проделками наших погранцов и вконец расслабился, закуривая вторую сигарету.
Наши парни, наблюдая похождения Селима, даже на минутку задумались о том, кто ж его научил курить-то, если в Коране это прописано, как грех. Заморачиваться проблемами мусульманства было некогда. К тому же табачок в сигаретках Селима был не простой и парня повело и начало распирать от собственной храбрости, обутости и свободности. Он продолжил своё хождение слева направо перед границей, меняя походку и представляя себя не иначе, как падишахом.

Ибрагим же, на вышке, сильно начал переживать за успех предпринятой им авантюры по экспроприации брошенного советскими пограничниками военного имущества. Особенно после того, как Селим пугливо оглядываясь на чужой территории, на глазах у него забрал сапоги с валуна, чуть не забыв портянки. Затем вернулся назад приисламизировал и их, и надолго скрылся за подъёмом внизу. Согласно кодексу молодого солдата иранской жандармской стражи Селим должен был бегом, радостно поскуливая и виляя глазками мчаться к вышке не жалея ног и дыхалки и с огромным удовольствием положить у ног Ибрагима, мусульманизированные таким образом, русско-советские сапоги. Затем получить от своего «деда» дружескую пиндюлину , за то что медленно бежал( как жеж без недостатков). И теперь полностью осчастливленный дух обязан продолжить обслуживание старичка по обычному графику. А тут такой казус - нема Селима. Не идёт. Вот незадача. И Ибрагим начинает нервничать, метаться по вышке. Прикладывать к глазам бинокль, выискивая ловушки, капканы и препоны, в которые мог попасть его Селим по пути назад, к светочу, совершенству и гениальности своего наставника. Никаких признаков чего-то того, что могло удержать молодого воина от исполнения его духовского долга дед не замечает. Русские ушли. Воон, они маячат в конном порядке, на тропе, в километрах трёх-четырёх на пути к заставе.

То, что кавалеристов трое Ибрагима не смущает. Он ведь не видел, как пришёл наряд на границу. А Фролыча ему никто увидеть не дал. Таким образом, против двух жандармов, оказались не выявленными в секрете трое наших дедушек: Маз, он же Камаз, он же Дизель, он же Одесса-мама, он же Мазута, он же Соляра, и он же Шурик по фамилии Спирочкин; Рязан, который Серёга, каптёр и «супердед»; и Сашко Назарук он же старший наряда, и хохол ещё той. Армада. Толпа. Тьма. Против двух слабовооружённых, как мозгами, так и знаниями жандармов, находилось три могучих пограничных интеллекта с образованием десять классов и не ниже 4,8 среднего балла в аттестате. Плюс две радиостанции на флангах засады, два автомата и пулемёт, как групповое оружие. Шансов выскочить из расставленных силков, у сопредельных пограничников, учитывая опыт прошлой неудачи наших при рекогносцировке, не было никаких.

Вот только брать молодого бойца было невыгодно. Он уже и так практически был в руках наших солдат. Стоило только замкнуть линейку между вышкой и Селимом Рязанову с Сашком с обоих флангов и Шурик с тыла: всё - кирдык нарушителю священных и неприкосновенных рубежей нашей Родины.

Но молодой дух, согласитесь, это не то. Это, как вместо вкусной, сладкой и тающей во рту шоколадки, вдруг, получить кислую, жёсткую и дешёвую карамельку. И пацаны тормознули с захватом, справедливо полагая, что Селим сам сейчас выманит Ибрагима с вышки своим непотребно наплевательским отношением к мечтам и чаяниям собственного дедугана. Ох, как им не терпелось прихватить Селима! Ведь вот он жандарм, пусть так себе - солдат молодой, но в форме, с оружием, на нашей территории. Но Сашко и Рязаныч просчитали обоих своих противников ещё дальше, и им позарез нужен был именно Ибрагим, пусть без оружия, в босоножках и в своей легкомысленной шляпе, но лицо он обязан был бы сохранить. А гордость врага это вещь в горах очень серьёзная,полезная и основательная. Особенно, если нам она необходима и нужна, как вода в раскалённой пустыне. Так на хрена ж нам синица в руке, когда журавль в нетерпении сучит босоножками, щёлкает клювом и готов прыгнуть вниз за добычей и восстановлением справедли вости над наглым поведением той же самой синицы? И Сашко показал Шурику - ждать, а Серёге нажал трижды коротко тангенту - не рыпаться, наблюдать, быть в готовности - расшифровал сигнал Рязаныч, и ближе выдвинулся к беспечному Селиму, предвосхищая захват из своего укрытия, и отсекая путь к отступлению в Иран. Сашко тоже двинул ближе и левее со своего правого фланга. Дело было за Ибрагимом.


Да кто ж такое издевательство над восточной личностью вытерпит? Личный, выдрессированный и привычный, как руки, Раб - пропал заграницей. Сапоги, можно сказать, двинулись вместе с пропажей прямо в руки и, вдруг, исчезли под бугром на советской территории, так на этот бугор и не поднявшись. Мало того, что практически брошенный товар до сих пор не попал, абсолютно бесплатно, на волосатые ноги Ибрагима, так он ещё и должен переживать за то, что Селим, наверное, сел под куст и справляет там свои естественные надобности, в покое, уюте, и тени. При этом, совершенно игнорируя потребности самого Ибрагима в удовлетворении чувства обладания вещью, раздразненным за какие-то два часа до гигантских размеров необходимого. Мозг Ибрагима, затуманенный жаждой жадной частнособственнической ксенофобией клептоманства, добросовестно зашорил и нейтрализовал осторожность, бдительность и осмотрительность жандарма. Ловко и безопасно для себя, утащить то хорошее, что плохо лежит у соседа и покрасоватьс я перед теми своими, кто это не смог или не успел сделать. Вот она вершина себя родного. Буржуй он и есть буржуй.

И Ибрагим не вытерпел. Пошёл. Но с опаской пошёл, осматриваясь к линии границы. Дойдя до копца ему открылся вид, рассекающего советскую территорию, в Его сапогах, да ещё и курящего чирик Селима! И не хотел же переходить линейку, и оружие хотел взять с вышки и поостеречься...
Вопль боли раненного самолюбия и растоптанного Селимом, личного величия огласил окрестности вокруг нашего капканчика. Ибрагим несся с горки к подножию и своей попранной дедуганности, как разъярённый лев(это он так думал), но более похожий на небритого, непонятно как одетого, обезъяна в тапочках. Селиму от этого легче не стало. От неожиданности явления «аллаха-Ибрагима» пожелавшего наказать грех присвоения чужого добра и использования в личных целях, Селим подпрыгнул с места вверх. Эм-16, с отпущенным ремнём, висящая за спиной, чуть запоздало, как положено по гравитации и плохой притянутости к организму, рванулась за своим носителем вверх. В это время Селим уже покинул верхнюю точку своего своего полёта. Причём, сапоги, без портянок, не удержались на худых ногах молодого жандарма и покинули его ноги, устремившись к земле ещё в начале траектории. Эм-шестнадцать же напротив, поимев импульс движения вверх, позже самого Селима, винтовка продолжила движение к небесам посл е того, как сам инициатор пошёл на снижение из своей точки наивысшего «апогея». Вид несущегося в ярости Ибрагима был так страшен, а Селим настолько боялся его кары, что непроизвольно сжался весь, собравшись в этакое подобие гусеницы, падающей с ветки. Ремень винтовки выскочил из-за головы, Селим удалился вниз от ремня, винтовка упала под босые ноги приземляющегося «духа». Спирочкин открыл рот, поднял брови расталдычил глаза и сказал: «Ох!Ух, ты!» Что в переводе означало: «Ну, ни буя себе! Цирк!» Селим решил не искушать судьбу поджопником в который будет вложена инерция мчащегося на него и нажравшегося с утра Ибрагима. Легкий и проворный Селим решил. Впервые за всю службу пойти против своего деда, путём быстрого и скорого перемещёния от него. Ибрагим, ещё более освирепевший от того, что молодой посмел подумать сам и побежать поперёк и подальше от его бухающей тапочками воли, зарычал в ярости... Но тут обнаружил впереди заветные сапоги, которые даже не успели запылиться. Селим же, пользуясь моментом, стреканул в обход, без тяжёлой винтовки и на противоходе так, что пыль вылетала жменьками вверх из под босых пяток рвущегося к вышке жандарма. Ибрагима даже брать не пришлось. Он элементарно запнулся носиками загнутых босоножек при попытке затормозить и пронесся сдирая кожу и кувыркаясь мимо вожделенных сапожек и оставленной Селимом винтовки. Всё - таки трудно повязать молодым парням, хоть и обученным, здорового мужика. Барахтались дотех пор пока не добежал до кучи малой Дизель и не внёс свою в лепту в окручивание и обездвиживание Ибрагима. Жандарм рвался, плевался, пытался укусить, но концы верёвок были затянуты на совесть. Глаза крепко завязаны, порванной на полосы и свернутой портянкой. Сапоги тут же испарились, как их и не было. Фрол уже пилил с лошадьми назад. Рязан докладывал на заставу о лихом задержании буднично , серо и даже лениво. Как будто нарушители границы там стадами бегают. Селим благополучно до мчал до вышки. Понял, что труба дело и решил, что надо делать в самых лучших традициях привитых ему так навсегда любимым дедом- Ибрагимом. Он провел ревизию имущества и одел вместо своих оставленных за линейкой - ботинки дедушки. Прихватил его же винтарь, благо амуниция и оружие были, как две копии, одинаковы. Посмотрел, что там внизу с его командиром происходит и доложилна пост. Что Ибрагим обкурился и поперся на советскую территорию зачем-то, ему не сказал зачем, пригрозил. И там, его Ибрагима, отловили и повязали проклятые советские пограничники. Хотели и его прихватить, но он, Селим-Великий, отбился и сохранил вышку в пределах государства Иран. "Пули свистели над головой",- примерно так бы переводился крик души при докладе на жандармский пост. Селиму приказали ждать указаний и начали согласовывать с вышестоящими руководителями: «Что делать-то?». Затем, Селим сел на стул Ибрагима. Закинул ноги на столик и смачно зачавкал арбузом, думая после закусить дынькой и з апить оставшимся кофеёчком. Кальян он оставил на последок, предварительно свободно расстегнувшись и закатав рукава. Ему можно было расслабиться. Ибрагима раньше чем через три месяца не отдадут. А Его, Селима, теперь никто и пальцем не тронет, защитник священной земли, отбивший Родину и её имуществоот неверных у себя самого.А Он герой защитивший отступлением своё Отечество и вышку. А Ибрагим жертва. Бывает. Мы ему памятник красивый потом поставим. Версия Селима конгениально и монументально срослась с тем, что рассказали наши орлы.

Наши, наоборот приготовились слажено лепить горбатого особому отделу. Идём, бдим, проверяем и тут откуда ни возьмись вылетает под ноги жандарм с оружием, без ботинков, в тапочках и расстёгнутый от локтей к коленям и по плечи на голове. А на башке у него вообще куча мала, вместо панамы... Обкурился наверно. Совсем окуели "досы", мало им рубить дрова, косить сено и баранов пасти на нашей территории - они ещё и курить к нам ходят! Скоро нужник построят втихаря... шоб у себя не гадить. Ну, мы как положено: Обложили, повязали, притащили. И всё, как учили. Отличники погранвойск. Но в отпуск разрешили, скрипя сердце и строевую часть, отпуститть только одного из состава наряда. И так половину ЛС с застав в Афган забрали. Кто ж границу охранять будет?
За Ибрагима не переживали, сильно. Он молчал обиженный в усмерть. В результате в отпуск поехал Сашко. Рязанычу надо было отчёты в службу тыла делать за год. Дизель отказался даже слушать, он же, как бы только помогал, а Фрол, ну что Фрол, у него вся служба впереди. Сашко приехал из отпуска довольный и заорал от шлагбаума встречающим его на крыльце пограничникам.
- Всэ хлопци! - заинтриговал он и объяснил, - Женюся! - Назарук ещё не дошёл до крыльца, а неуслышанный рассказ Сашка об отпуске стал обрастать могучим нетерпением и слухами среди сослуживцев...

А погранзнак так и стоит возле иранского НП, с гербом Советского Союза, побитым топорами досов из посёлка. Железобетонно стоит. До последнего, как мы, ни смотря ни на что. Ведь никто кроме нас.