И, удивляясь, удивляла смешная детская наивность. Где возмужалость? Где терпимость к жестокости и злобе дня? Давая, тратя и даря, торжествовала справедливость… в лесу… с гитарой… у огня.
Пока Петька с Мишкой разжигали костёр, Анка, Света и Иннины (оба два) чистили выловленную в Богом забытом лесном озере экологически чистую (но, увы, нечищеную) рыбу. Вскоре запах ухи, перемежаясь с вечерним туманом, бережно окутал чистую гладь синего озера, собирающегося отойти ко сну…
И было хорошо. Воспоминания минувших дней бесцеремонно выталкивали всю копоть, накопившуюся в связи с прожитием не таких уж и лёгких лет, по-хозяйски ("Живём мы тут!") раздвигая дремучую чащу девственного клочка пока ещё государственной природы, и как сказочные гуси-лебеди уносились в повседневную суету вечернего города детства…
Пёк пироги уволенный сапожник, а сапоги тачал пирожник. Отрывались у прохожих каблуки… пригорали кучно пироги. Государством правила кухарка, у портного отрывалась латка. Лишь одна торговая палатка жила сладко…
В городе было спокойно. Цитрусовые победили баклажанных в беспощадной схватке за власть, но сами цитрусы в описываемой климатической зоне не прижились. Народ продолжал кушать баклажаны и другую снедь, выращенную неполитизированными полеводами на приусадебных участках, ходил на работу к тем, у кого была, и тихо роптал… а какой народ не ропщет? На то он и народ… какой-то озабоченный… дерзок, прост на внешний вид. В нём индивид, специально притороченный в очередь, которая
стоит. К месту жительства приаттаченный… по месту и околпаченный.
Котёл, в котором мы живём и варимся всей нацией, в историю войдёт (потом) бессмысленной абстракцией. Передовой рабочий класс и интеллигенция, рванув в отрыв от "тёмных масс", дали индульгенцию. Отпущение грехов тем, кто избавил от "оков", вернув "капиталистов" к власти (коммунистов в ипостаси)…
Ассенизатору вопрос можно задать: "Кроме дерьма, что в жизни своей видел?" Не для того, конечно, чтоб обидеть, а "подчеркнуть и показать!" Но кто дерьма столько наделал, когда страну повёл на "дело"? И в этом дело, а не в шляпе. Вопросы, безусловно, папе… римскому.
Утопия идей ломала судьбы, в борьбе за современный рай. Власть предержащих сменяли толстосумы, а рай, обещанный, напоминал сарай. Или двор, проходной…
И люди возвращались в детство. В забытые, но всё же времена. И рубцевался шрам на сердце, и душу согревали имена. И это круче яблок, молодильных…
Национальная идея - жить. Зажиточно и в удовольствие. Чтоб люди завсегда людьми… чтоб по-людски издерживали свойства. Под это дело закон переписать. Основной Закон, единый. Чтобы неловко было красть. Чтобы не нужен был товар ввозимый. Чиновников не надо и господ. Чтоб люди жили на простом доверии. А если кто-нибудь, когда-нибудь соврёт… для этого, наверно, всепрощение…
Кто они такие, взрослые? Те же дети, но лишённые детства по выслуге лет. Дети, создающие себе проблемы и их не преодолевающие. А нельзя ли упростить? Веками наслоенная государственность заводит в тупик своими продажными министерствами и ведомствами, властными и безвластными структурами, общественно-политическими движениями, которые тоже кушать хотят, индустриями различных услуг "Быстро, дёшево и сердито"… Да мало ли их, голодных? Система легального отъёма денег, созданная самими
же людьми, их потомками и предками, переросла самоё себя. В ней семьи из людей теряя, спешит орда, чтобы украсть кусок жирней от каравая, который "КОШЕЛЁК" иль "ВЛАСТЬ"…
Вот вернуть бы всех в детство. Из самых-самых назначить родительский комитет и пусть управляет благами, дарованными Всевышним. Остальных - в песочницы! Вычистить (от окурков, собачьих и кошачьих фе… фекалий) продезинфицировать, и радуйтесь детки жизни дарованной. И в космонавтов поиграть можно, и в папу-маму, и в Чапаева… и даже в Петьку с Анкой можно… только, прошу вас, осторожно!
Вдох глубиною в сорок лет и сразу в одночасье выдох. Струится мыслью старый дед, нажитому даруя выход. А босоногие девчонки, одна другой милей и краше из-под коротенькой юбчонки дразнилки шлют: "Дерзай, папаша!"
Они в песочнице играли… лепили сказки… города. Давно ревматиками стали, но тянет… Правда, не всегда. К земельке чаще старость клонит, мол, дедушка, а не пора ль? Но, поднимая тонны боли, всё хорохорятся: "Едва ль!"
Где те, которые им рады, сердца которых бились в такт? Где поощрения, награды? Когда объявят третий акт? Уже состариться успели все "против", "воздержался", "за". Мелькают месяцы… недели… Знать, отказали тормоза! И снова понедельник… осень… суббота… ёлка… холода… активно наступает проседь… пассивны пассии… Беда!!!
Бабушка в ступе, хоть не в соку уже, а в супе, сама от дел не отойдёт. И дед от бабки не отступит. Такой вот жизни натюрморт: скрипит подпругой старый дед, лукаво бабушке мигая… Наедине иль тет-а-тет, но с ними молодость… седая.