(в смысле: гуси-лебеди, братцы-кролики… господа удавы…)
НЕ ДАЙ БОГ АМЁБЫ ЧТОБЫ…
ПАМЯТЬ…
В те годы не было морали
Ни в государстве, ни в быту.
Нас голыми руками взяли…
За ахиллесову пяту.
ДЕЛИНКВЕНТ
В Лондоне теперь Вандея. Березовский Б., балдея, совершил переворот… а ещё Аэрофлот… вот…
БУЛЬОН
Исстари, купно и многажды,
грезя о райских кущах,
ели свой хлеб подневольные,
едко ропща натощак…
Допотопный примус царского режима, болезненно ужасаясь окружающей неопределённости, всё-таки горел синим пламенем, которое своим уже коротким языком покорно слизывало остатки оперенья только что убиенной птицы Рябы. Не несла она больше яичек. Ни золотых, ни простых… да и откуда они возьмутся у общипанной переменами курицы? На неё ни один петух без слёз даже глазом не моргнул. Ни свой, ни соседские. Не говоря уж… Они, петухи, теперь в супермаркет ходят, смотреть на уже голых
и готовых… но мёртвеньких. А им, петухам, лишь бы посмотреть на раскрепощённое женское тело. Куда им, старым? Не угнаться им за новыми технологиями с ещё в молодости подрезанными крыльями…
Приговорила несчастную курицу Настя, старая карга восьмидесяти с чем-то там лет, к съедению через бульон за большим обеденным столом уютного палисадника. Огороженный сплошняком палисадник с отдельным выходом на улицу через встроенный гараж имитировал зажиточное подворье успешных граждан строящегося капитализма и параллельно охранял здание и всё, что в нём, от постороннего сглаза.
Приватизированное дочерью Ольгой и сыном Борисом в равных долях и самостроем надстроенное зятем Митей жильё старого, очень старого, образца являло собой подобие каменного двухэтажного флигеля постройки двадцать первого века. При тщательном осмотре в упор, слабенько (очень слабенько) теплился евростандарт и по-барски нахально бросалась в глаза совковая кривизна стен надстроенного хапспособом сооружения.
В нижней половине первозданного вместилища расположилась сама Настя с сыном Борей, второй невесткой не первой свежести Аней и внуком шалопаем тринадцати лет от первого брака второй невестки, а пристройка и надстройка были полностью узаконены на зятя Митю (четыре года районной тяжбы и два заседания областного суда).
Да я его ишо в пелёнках знала! Босяк! Босяк я тебе говорю! И тогда был босяк и сейчас не изменился…
Это про Митяя ровесница Насти, Голдмеерша старшая и ненужная, из соседнего окна обрывки фраз нежадно выбрасывала. Они, Голдмееры, все нежадные были. Они эту свою постройку революционную до основания разрушили, а затем… Они даже кирпич б/у (и не один) Митяю за так отдали, а он неблагодарный после всего того, что они ему сделали, поймал голдмеерского пуделя, обстриг его под мальвининого Артамона и на голой спине последнего коричневой заборной краской коряво вывел: "Голдмеер". А на суде
Митяй так и сказал: "Ваша честь, человеку добро сделал в наше неспокойное время, подписал скотинку, чтобы не похитили движимость соседскую, а он в суд на меня, жидяра!"
Оправдали Митяя. Герой Афганистана, заслуженный офицер в отставке, да к тому же в сильном подпитии был во время акта доброй воли. Оправдали. Но на вид поставили. Разжигание национальной розни поставили и сказали, чтобы больше ни-ни…
А Пукеевы, гады, там на суде в пользу Голдмееров свидетельствовали, хоть и вовсе не их кровей. Дело у них, у Пукеевых своё. У Голдмееров своё. А по субботам они в особнячке голдмееровском чаи гоняют. Типа шабат…
Они, все три: Митяй, Пукеев и Голдмеер в одном классе учились. За одной партой сидели. В смысле сидели вдвоём, а третий в коридоре… Почти по бразильской системе, если можно так выразиться.
Митяй на воротах стоял. На футбольных, естественно. Он боксом занимался. Чего ему за мячиком бегать? И так накатят… Это Пукеев и Голдмеер бегали. Набегали, гады. А Митяй в начале перестройки ещё в Армии работал. Нельзя ему было там, в Армии этой, коммерческой деятельностью заниматься. Ну, а как уволился - поздно. Растащили по амбарам и сусекам, по подворьям-погребам. Всё расстащили. Не досталось Митяю. Да он шибко и не переживал. Попивал манёхо, ну так с кем не бывает? Чего уж там. Живы
будем, не умрём, а умрём, то похоронят за государственный счёт. Военкомат похоронит. Эту льготу пока не отменяли…
Стол был большой. Вместительный был стол. Голдмееры всем своим выводком на одной стороне уместились. Голдмеерша старшая по такому случаю петуха своего недорезанного пожертвовала. Своего и пукеевых. А чего им без толку по супермаркетам шастать? Нехай в Настином бульоне побарахтаются. И мацу испекла Голдмеерша. Блюдо национальное. Пукеевы салатов нарезали. Борис со своей второй изысками французской кухни блеснул (их шалопай лягушек на болоте набил и сморчков на жульен насобирал). Митяй своих
привёл. Они тут рядом жили. Вход с улицы. Сын с невесткой и внуком, дочь на выданье и жена с работы. Ну и выпить, конечно…
Вкусный бульон. Наваристый. И остальное как нашлось на такую ораву. Но Митяй лишку перебрал. В магазине, что за углом, перебрал. Перебрал и всё это на стол выставил, не подумавши. А чего добру пропадать? Откушали. Бульон откушали, мацу откушали, жульен откушали… накушались, одним словом. Все трое. Митяй, Пукеев и Голдмеер. А поскольку добрососедство давно уже порушилось извечным классовым противоречием… Упекли Митяя. За разжигание национальной розни упекли и рукоприкладство в особо
крупных размерах. А в чём его вина? Не он это общество расслаивал… не он бульон с мацой заваривал… он-то, всего-навсего, откушал!