Виктор Феллер.

В СМУТУ XXI ВЕКА

ГЕРМАНИЯ СЕГОДНЯ И ЗАВТРА.

ОСНОВНОЙ ВОПРОС ОЧЕРКА:

Кто Германия России: друг, враг или «так»? А Россия Германии?

Современная Германия

Неуверенная Германия

Что такое современная Германия? Понять это нам поможет суховатая, но выверенная и основательная книга германского политолога К. Зонтхаймера.

Современная Германия — это Германия, выросшая на отрицании нацистского прошлого. Это Германия, свою живую историю видящая лишь на два века назад. Это страна, ныне снова сильная и, как никогда, по крайней мере за последние четыре столетия, влиятельная в Европе.

Но это и глубоко задумавшаяся Германия. Задумавшаяся над тем, не «свалилось» ли на нее новое счастье новым самообманом, лишь временной передышкой перед новым испытанием? Может быть, это «растерянная» Германия, сильная, но неуверенная в своих силах и своем будущем:

«Германская экономика, несмотря на свое поразительное развитие по восходящей линии в послевоенное время (за которым последовал относительно постоянный, хотя и меньший и отнюдь не равномерный рост), вовсе не являлась столь самоуверенной и надменной, как это можно было бы предположить на основании рассказов о ее успехах. Она не обладает тем разумным доверием к самой себе, которое, собственно говоря, могло бы у нее возникнуть на основе в общем и целом позитивного развития».

Европейская гармония была одним из наиболее страстных мечтаний немцев во все времена. И представляется неуместным и странным, что в то время, когда Германия воссоединилась, Западная Европа вступила в фазу утверждения единой валюты, а восточноевропейские страны прижались к ней, словно котята к кошке, немцы чувствуют страх и неуверенность.

Может, потому страх и неуверенность, что позади только два века истории, да и то не своей, а прусской? Эта история в первой половине XIX века началась возвышением Пруссии, затем продолжилась созданием прусской империи, затем крахом прусской, созданием и крахом нацистской империи в первой половине XX века. Наконец, во второй половине XXвека наступило пробуждение от тяжкого ночного столетнего кошмара, и выросло тихое могущество ФРГ.

Реально проснувшаяся нация хорошо помнит историю ночного кошмара, а что было до него, помнит только умом, но не сердцем. И только сейчас начинает вспоминать и эмоционально окрашивать то, что было много раньше. Ведь Гете и Шиллер не «мифические» Гомер и Вергилий, и даже не Данте, Рабле и Шекспир. Эти дядьки стояли у твоей кровати, когда ты засыпал. Они жили всего лишь вчера. А позавчера жил Лютер.

Но настоящая историческая память народа — это живая память о «лете». Поэтому для немцев сейчас важно вспомнить лето («макро») своей истории VIII-XV веков. Вспомнить как нации. Ведь тело уже «вспомнило» многое из того, что должен вспомнить мозг.

Посмотрим на возрожденное политическое «тело» ФРГ 90-х годов XX века.

Пожалуй, политическая система Германии сейчас является одной из самых сложных в мире. Многообразие, как германская базовая ценность, наконец, реализовало себя в сильном и дееспособном государстве-обществе, охватившем всю Германию. Этого не удавалось добиться со времен Карла V.

Создавая свою политическую систему, германская элита «молчаливо» опиралась на собственные вековые традиции и «громко» перенимала опыт старейших демократических режимов: английского и американского, а также активно и публично отталкивалась от в целом неудачного опыта вильгельмовского, веймарского и гитлеровского режимов. В современной неуверенной Германии даже очевидные параллели из прошлого (не только недавнего) представляются многим интеллектуалам подозрительными.

Но в чем все же проявились германские вековые традиции?

Корпоративность

Бундесрат, т.е. германский «сенат», формируется не «плебисцитарным», а «назначенческим» способом. Делегатов в эту палату германского парламента не избирают голосованием. Они делегируются земельными правительствами. Причем, в отличие от депутатов бундестага, им вручается так называемый «императивный мандат», согласно которому они не имеют права отклоняться от воли делегировавшей их земельной элиты.

В Германии, несмотря на теоретическое господство понятия о разделении властей, сложилась корпоративная политическая система, в которой общество и государство теснейшим образом переплетены между собой.

Это фактическое воспроизводство одной из самых характерных черт средневековых рейхстагов, на которых имперских субъектов представляли «делегации» князей, духовных и светских, рыцарей, а потом и горожан — представителей местной земельной элиты.

Проявление вековых традиций в том также, что полномочия президента Германской Республики очень напоминают, правда, урезанные в силовых составляющих, полномочия средневекового германского императора. Его основная задача, как, между прочим, и у германского императора, быть стабилизатором политической системы в кризисные периоды. Серьезных политических кризисов в истории ФРГ еще не было, хотя, может быть, не было благодаря сдерживающей силе президентской власти. Ведь серьезные предкризисные ситуации уже случались.

Если соединить власть президента и конституционного суда, имеющего право разрешать споры между палатами парламента и субъектами федерации, выносить свой вердикт относительно конституционности любых законов и норм, то получаем теоретическую власть германского императора Средних веков. Правда, необходимо добавить сюда еще и канцлерскую прерогативу главнокомандующего национальной армией во время войны.

В Германии, несмотря на теоретическое господство понятия о разделении властей, сложилась корпоративная политическаясистема, в которой общество и государство теснейшим образом переплетены между собой. Партийная деятельность щедро финансируется из бюджета. Местные политические элиты напрямую контролируют бундесрат. Предпринимательские союзы обладают огромной политической властью, а партии бюрократированы:

«Со второй половины 80-х годов федеральный министр экономики посредством так называемой «концертированной акции» пытается в своем духе воздействовать на партнеров тарифных соглашений. В этом «концерте» представители важнейших государственных, хозяйственных и социальных интересов должны так «сыграться» друг с другом, чтобы, насколько это возможно, взаимно согласовать свое политико-экономическое поведение, не связывая себя, однако, твердыми соглашениями. Эта акция несколько лет подряд откладывается, но все снова обсуждается».

В германской политической системе тесно переплетены между собой законодательная и исполнительная власти, ведь имеющий огромную власть канцлер избирается не «плебисцитом», т. е. прямыми народными выборами, а бундестагом. В случае, если в бундестаге меняются местами оппозиционная и правящая коалиции, то и канцлер переизбирается. Тем самым, здесь практически маловероятна ситуация межпартийного противостояния исполнительной и законодательной властей. Она возможна, правда, лишь как противостояние двух палат: бундестага и бундесрата.

Но бундесрат, рожденный исполнительной земельной властью, ориентирован не на «высокую политику», а на качество законов, на их исполняемость. Поэтому все противоречия между палатами до сих пор улаживались согласительной комиссией палат.

Такая «корпоративность», «слепленность», системная согласованность германской политической элиты – это непосредственное воплощение ценностных основ нации. Именно корпоративностью германской политической системы больше всего недовольны американцы. Здесь они видят опасность для демократии, основанной на «сдержках и противовесах» (более точно — «сдержках и колебаниях»):

«Государственные органы, политические партии и союзы интересов вступили в нынешней системе в симбиоз, который в современной политологии рассматривается как корпоративизм. При этом различают авторитарный корпоративизм, существовавший в руководимых государством, тоталитарным по своей тенденции, общественных организациях (сословия при фашизме, массовые организации при коммунизме). Кроме того, существует корпоративизм либеральный, при котором на основе принципиальной автономии союзов происходит взаимопроникновение государства и союзов. В нем участвуют также и политические партии. Можно не считаться с тем, достаточно ли удачно избрано понятие корпоративизм. Оно означает своего рода переплетение крупных организаций, партий и государственных органов, из взаимодействия которых, как правило, рождаются экономические и социально-политические решения современного государства».

И, действительно, корпоративная система способна генерировать «трансцендентную» политическую волю, которая может разрушить все формальные сдержки представительной демократии и вновь вернуть страну к архетипу «народного государства», уродливыми детьми которого, как мы знаем, были нацистский и коммунистический режимы.

Но, с другой стороны, народная воля германской нации обусловлена не ценностями самодержавия и централизма, а ценностями многообразия и партикуляризма. Только в болезненном состоянии длительного раскола и слабости нация родила сначала вильгельмовский «нацизм», а потом и «настоящий» — гитлеровский.

Правда, К. Зонтхаймер считает нынешнюю политическую систему не воплощением партикуляристских ценностей германской нации, а облагороженной либеральными оккупантами и, соответственно, улучшенной системой веймарской республики:

«Политическая теория плюрализма внесла свой положительный вклад в то, что демократия в Германии понимается не как эманация руссоистской общей воли, а более сообразно — как происходящее по признанным правилам соревнование конкретных социальных интересов. Благодаря этому традиционная немецкая теория государства как блюстителя объективного общего интереса и воплощения нравственной идеи (Гегель) утратила свое политическое значение».

К. Зонтхаймер уверен и в исконном миролюбии немцев:

«Политическое сознание немцев и их политическое поведение в современную эпоху определяются, таким образом, многими историческими факторами, зачастую порожденными противоположными тенденциями. Однако образ бряцающих саблей, бахвалящихся немцев, образ Германии реакционныхпрусских юнкеров, воинствующих милитаристов и подобострастно вытянувших руки по швам верноподданных возник только в начале XX столетия. Именно он прежде всего определил отношение западных демократий к немцам. Такая Германия, запечатленная в карикатурах либеральной прессы, никогда не была всей Германией, а тем более не является ею сегодня».

Опасность дальнейшей корпоративизации герман-ского государства в сторону тоталитаризма является мнимой.

Но чувство вины и ощущение неуверенности все еще довлеют над немецкими интеллектуалами, которые продолжают доказывать всему миру, что «они сейчас другие»:

«Национал-социализм с его империалистической и преступной политикой, с его доведенной до гигантизма технократической романтикой, с бесчеловечным расовым учением и хорошо смазанным механизмом тоталитарного государства вновь распространил по всему миру негативный образ немца и сформировал его как стереотип. Сегодня, когда немцы по праву считают, что они другие, когда они, наконец, серьезно воспринимают демократию, им трудно понять, что их «имидж» за рубежом все еще определяется отрицательным опытом, приобретенным человечеством в период 1914-1945 годов».

В современной германской общественной системе оригинально и адекватно проявился не только партикуляризм, но и экклесиальность (от «экклесиа» – народное собрание).

Например, «важнейшая причина функционирования профсоюзной системы в духе регулирующего конфликты социального партнерства — членский охват наемных работников не по профессиям, а по предприятиям. Слесарь бумажной фабрики входит не в профсоюз металлистов, а в профсоюз работников бумажной и керамической промышленности. Таким образом удается избежать столь частых в других западных странах парализующих сепаратных стачек мелких групп».

Почему членство не по профессиям, а по предприятиям является реализацией именно экклесиальности? Потому, что «предприятие» и его коллектив локальны и конкретны, так же как и «народное собрание», в то время как «профессии» объединены преимущественно интересами, пусть идеологизированными интересами, а не личными отношениями и личным участием.

Опасность дальнейшей корпоративизации германского государства в сторону тоталитаризма является мнимой. Как эточасто бывает, политики и политические системы борются с собственными страхами, тогда как рядом вырастают реальные опасности, еще не распознанные и «невинные».

Нынешняя система германских «сдержек и колебаний» направлена на предотвращение возвращения нацизма в любых формах. Также она направлена против неустойчивых состояний, воспользовавшись которыми нацизм может прийти к власти. Это борьба против теней прошлого, потому что немецкая нация уже вполне излечилась от нацизма. Причем наступает очередной ее критический период (2005-2053) — это «третья четверть большой осени» или «зимы осени», когда, как уже не раз бывало, взрыв партикуляризма фатально ослабляет германский национальный организм.

Для немцев любая зима большого сезона является испытанием. Испытанием рознью, расколом, междоусобицей.