Один мой московский приятель, только что поженившись, приехал с женой и свидетельницей в Ленинград. Свидетель чего-то там занедужил в Москве. Приехали они, остановились в гостинице “Выборгская”, ну и мы с ними там надуделись вечером так, что я у них ночевать остался.
Утром просыпаемся, как-то не очень всё по кайфу.
— Ну чего,— мой приятель говорит,— пойдём за пивом.
Неприятности в тот день начались с того, что я прошёл в вестибюле гостиницы через витринное стекло. Оно офигенных размеров было, и ничего на нём не написано; ну, и я, заболтавшись, как-то насквозь и прошёл. Треску там, шуму, крику! Девяносто рублей заплатили. Так вот, с утра пораньше.
Ладно, пошли мы искать пиво. А тогда время такое было — не очень-то сразу и найдёшь. По магазинам таскались, по ларькам — полдня, наверное, ходили. В конце концов какой-то мужик нам сказал, что вон там, дескать, есть баня; в бане должно быть.
Заходим в эту баню, проходим в парилку, мужики там, типа, в простынях сидят, а мы, прямо в шубах, к банщику: давай, мол, пива. По рублю, говорит (это раза в три заломтил). Мой знакомый денег не считает — свадьба, всё-таки. Купили мы такую большую авоську этого пива, понесли.
А тогда погода была — оттепель, но подмёрзло. Ледок тонкий, скользко, в общем. И я с этой авоськой, конечно же, навернулся прямо перед гостиницей. Нечего делать, вернулись ещё раз, матерясь, в парилку к банщику, купили снова полную авоську по рублю. На этот раз донесли.
Посидели, выпили пива. Уже вечер, а вечером им уезжать — ничего, стало быть, в Ленинграде они и не увидели. Два дня просидели в гостинице, в первый день нажрались, а весь следующий похмелялись.
Они говорят:
— Ладно, темно уже, всё равно теперь ловить больше нечего. Поехали на вокзал, там в ресторанчике посидим, а потом мы домой поедем.
— Знаете,— говорю,— вы пока езжайте в ресторан, а я всё-таки дома появлюсь. Сутки уже, как ушёл. А потом к вам подъеду.
Дома получил сразу по ушам, но всё же договорился — сейчас, мол, съезжу провожу, и сразу домой. Но я, видимо, долго проездил. Когда до ресторана добрался, смотрю — они там все уже в хламину сидят. Меня увидели, оживились. Подзывают официанта, заказывают ещё сто грамм водочки. Приносит тот графинчик, и говорит:
— Десять двадцать.
Ребята расплачиваются, а я уже протрезвел немного, поскольку домой съездил. Думаю, какая-то немерянная совсем сумма.
— Не,— говорю,— ребята. Давайте уже спросим, сколько у них тут водка стоит.
Подхожу к другому официанту, спрашиваю:
— Сколько у вас водка стоит?
Он, подумав, говорит этак загадочно:
— Дорого.
— Ну, сколько?
Он ещё подумал, говорит:
— Восемь двадцать!
— Ага,— говорю.— Всё-таки не десять двадцать.
У того прямо челюсть отвисла. То есть он тоже, понятно, называл какую-то не самую правильную цену. Мы к метрдотелю, пообещали нам разобраться.
Через некоторое время подходит официант.
— Вот,— говорит,— извините, ребята, заказов много, перепутал, заказ с вашего стола, счёт с другого стола, вам как вернуть: деньгами или водкой?
Моим молодожёнам уже море по колено, они кричат: “Водкой, водкой!” И приносит он нам две бутылки водки. Это на сколько же он их обсчитал?!! А закуски уже никакой, выпили мы эти две бутылки, я вообще офигел.
На выходе из ресторана только один инцидент случился: швейцар меня одел, шубу там, шапку; а рубль чаевых я спьяну сунул какому-то левому мужику, который мимо проходил. Швейцар скандал устроил, но я это уже туманно помню.
Подходим к вагону, вещи несём. Тут жених и говорит:
— А давайте нас по-ленинградски проводим!
— Как это?
— Сейчас купим бутылку шампанского, выпьем её здесь на перроне, и об колёса поезда разобьём!
— Отличная идея!— воодушевляюсь.
Он убежал за бутылкой в ресторан, а я чувствую — пить уже совсем не могу. Я говорю, ладно, вы тут пока пейте, а я вещи в купе отнесу, то-сё. Сел я в купе не столик, спиной к окну, со свидетельницей болтаем о чём-то. Вдруг слышу радостный крик:
— До-сви-дань-я, Ле-нин-град!
Стекло зазвенело, и мне горлышком бутылки прямо в спину хрясь! — больно, зараза! Оборачиваюсь — стекла вообще нет, всё купе усыпано мелкой стеклянной крошкой, а в проёме окна — морда жениха.
Выбегаю из вагона, и тут как раз платформа кончилась. И я со всего размаху — грудью об ступеньки. Лежу, от боли корчусь, и вижу: поезд уезжает, занавесочка развевается, а над ней три рыла сияющих, и руками мне машут. Как они там доехали с разбитым окном — зима была — уж не знаю. Но начало медового месяца удалось.