Книжные новости в Русском Журнале Книжные новости в Русском Журнале

История лирического героя. Новые стихи Натальи Горбаневской, Георгия Кружкова и Тимура Кибирова.

Последний в этом году стиховой выпуск "Чтива", наверное, стоит начать с коробки елочных игрушек на антресолях - со "Стихов для Елены" Владимира Гандельсмана, с переложенных ватой стеклянных шаров и домиков, с картонного серебра и серпантиновой сети (за ними тем же приемом нарядная горсть морских камушков; и то, и другое - подарок):

есть игрушек насесты-гнезда
в той коробке избушка кругла
а на крышу как синий воздух
снега белая шапка припухло легла

и в окне ее несгораемый золотой
свет орешек грызет на верхней
ветке белка бочоночное лото
ты найдешь в подарок заветный

Это была елка из нью-йоркского "Нового журнала", неклассическая ветвь, со спутанн! ым ритмом и заведомо темным синтаксисом, где свет переходит в орех, орех в белку, белка - в бочку. Следующая елка традиционная, как "Туча мглою...", - из декабрьского "Нового мира":

Положи под елку мне
В валенок с дырою
Командира на коне,
Трубача с трубою.

Станет все мне нипочем,
Поутихнут страхи
С оловянным трубачом,
С конником в папахе.

На этом тему елок закрываем.

"Впечатления из другой области" Юрия Гуголева - в последнем сетевом "Октябре": татары, евреи, таджики, верблюды, маниаки, чебуреки, призрачный Басе-Дербенев, езда в незнаемое, разговоры в тамбуре:

Дались мне поездки в незнаемое!
И я обещаю себе ! в которы й
раз не шастать впотьмах,
не называться евреем,
кушать один перемяч-ишпишмак
смотреть за окно,
а там все чревато делирием,
там все татары со мной заодно
ругаются билят-конторой.
Небеса над Казанью подобны валькириям.
Какими же им еще быть в ноябре, е-мое!

"Октябрьская" подборка Георгия Кружкова называется "Одно и то же долгое "о"". Долгое "о" сродни "кругу", малому миру, "нолику" ("с крестиками смерти играю я в пятнашки"), капле вечности, всему тому, о чем нельзя думать, "чтоб голова не закружилась". Круги по воде следуют за камнем, канувшим в воду, далее (в уме) - sic transit... и все то же долгое "о", за которым не хочется больше "ни славы, ни имени - ничего! ". Круг замыкается.

Другого порядка стихи на "о" в декабрьском номере "НМ": "вензельный" цикл Ольги Ермолаевой "Целующая деревья" - с московской топографией, с навязчивой музыкальной темой, со снами, посвящениями и с лирической героиней, оставляющей вензеля на деревьях и потных стеклах:

Пленительные мерзавцы отдали б за глаз-ватерпас
всех баб, и все причиндалы, все это х..-мое;
не знают, как, милый барин, тоскует по Вам/по Вас
целующая деревья, Вам преданная ОЕ.

Но лучшие стихи декабрьского "НМ" - архивные:

При охлажденье бытия
Печаль и страсть сильны в природе,
И оттого душа твоя
Сегодня миру по погоде.
И вплавь то! лкается народ,
И я ступаю одиноко
От т! есных Ср етенских ворот
До Трубной площади широкой.

Это был Александр Сопровский (публикация Татьяны Полетаевой), в декабре исполняется пятнадцать лет со дня его трагической гибели.

Лучшие стихи последнего "Ариона" - тоже в архивах (здесь: "Анналах"), - извлеченная Петром Гореликом из "самсебяиздата" городская "Лорелея" Николая Глазкова. Вместо манящего русалочьего пения - трамвайная сирена, вместо вампирической девы - дама с биноклем:

Рыбак забрасывает сети
И держит удочку в руке.
Велосипедист на велосипеде,
Как человек на челноке.

Он едет на велосипеде
В порыве яростной п! огони,
Он позабыл про все на свете,
Завидев бабу на балконе.

Глаз от нее не отрывая,
Остановил на ней свой взгляд.
Автомобили и трамваи
Ему погибелью грозят.

О рыбаке не сожалея,
Трамвай его сбивает с ног,
А на балконе Лорелея
Глядит в бинокль.

В архивах последнего сетевого "Октября" - Арсений Тарковский, зато в сдвоенном - 9-10-м номере красноярских "Дня и ночи" совсем новые стихи Натальи Горбаневской: и здесь подпрыгивающий московский трамвай из прошлого, оттуда же - вальс и припрятанный скелет в шкафу:

Раз-два-три, раз-два-три,
вот вам и вальс,
разные разности
резвой ног! ой.
Около "Сокола"
милый тра! мвай
с мерзлыми стеклами,
с гордой дугой.

Раз-два-три, раз-два-три,
сколько вам лет?
А нам без разницы,
хоть бы и сто.
В шкафчике спрятанный,
пляшет скелет
в чиненном, латанном
летнем пальто.

Еще короткие стихи Натальи Горбаневской - оттуда же, с подзаголовком "Из разговоров с биографом", это постскриптум к прошлому выпуску "Чтива" и к разговорам о non-fiction, о литературных фикциях и литературных фактах, вымыслах и умыслах:

Те, что в стихи не встали,
фактом быть перестали.
А те, что стихам достались,
фактом уже не остались.

То, чего было, - нету,
а чего не было - есть.
Так золотую чеканю монету,
с крыши содравши ржавую жесть.

Между тем главные стихи этого &q! uot;Чтива" (и этого журнального года), безусловно, стихи.doc из 11-го "Знамени", иными словами "Новые стихи" Тимура Кибирова. "Новые стихи" выбраны из книги "Кара-барас" (прежде и в более полной версии она явилась в сетевой "Стенгазете"). "Кара-барас", если кто помнит, боевой клич Мойдодыра. Надо думать, это и есть следующая остановка в продолжающейся во времени "истории лирического героя": отныне умывальников начальник Мойдодыр сменяет поэта-Незнайку и разбившегося во сне Шалтая-Болтая, отныне наш лирический герой - беспощадный чистильщик-разоблачитель с полотенцем вместо бича, - "Нотации" меняют тон (но не адресата):

Ибо что ж менять привычки
в час последней переклички,уходя в ночную тьму!
Посвящаются странички!
снова - вопреки уму,
вопреки вообще всему -
Саше с Ташею, которые
в целевой аудитории
много лет уже сидят,
только слушать не хотят!

Итак "некрасовский скорбный анапест" остался далеко позади, с недавних пор здесь правит бал разбитной раешник ("свободные стихи" "Солнечного города"), теперь ключевое имя - Чуковский, и, кажется, это естественный ход для кибировского стиха, где классические интонации - не цитаты даже, но некие стиховые единицы (собственно, у Чуковского был похожий прием, однажды это назвали "Корнеевой строфой", но мы, как скучные стиховеды, скажем "полиметрия" - так точнее).

У этого стиха есть и другой источник, и об этом тоже часто было говорено: вечный кибировский "спутник" Блок присутствует и здесь, и бумажные розы "Балага! нчика" "торчат" из андерсеновского эпиграфа к стихам про "голого короля":

Розы цветут! Красота, красота!
Скоро узрим мы младенца Христа!

Стихи про "голого короля" называются "Внеклассное чтение", и там две части: в первой выясняется, что гол не один лишь король, вся свита - в чем мать родила, да и сам разоблачитель ничуть не лучше, так ... над кем смеемся?

Кто же, ну кто же укутает нас,
разоблаченных?
Кто же, ну кто же прикроет нас,
голеньких
рыцарей голого короля?

Но затем следует вторая часть, и голые рыцари (бедные рыцари) отправляются в поход - в кромешной стужи царство Снежной королевы:

Наш-то король - гол,
а вот их королева - снежная,тьма и стужа кромешная!
Против него -о го-го!
Ни гу-гу...
Вот и лежи на снегу.
Вот и решай,
глупенький Кай.
Вот и иди,
глупая Герда.
Там, впереди -
Царствие смерти.
Там, позади -
розы цветут.
Ну, не цветут...
Ну, отцвели...
Ну так и что ж?
Скоро - узришь.
Если - дойдешь.

Можно и дальше "адаптировать" детские сказки, заменяя доктора Айболита другими не менее известными докторами и подставляя Тарантино на место доброго сказочника:

Добрый доктор Гильотен,
Добрый доктор Геворкян
Прописали нам лекарства
Против этого тиранства
(А от заповедей прочих
Доктор Фрейд успешно лечит!)
Приходите к ним лечиться,
Прирожденные убийцы...

Можно адаптировать стих! и до рекламных инфинитивов-императивов, можно, наконец, культурные сюжеты обратить в компьютерные игрушки: Проще простого - Click - и готово! The Game is over! И в какой-то момент мы получаем то, что искали: адаптированный мир - голую свиту голого короля, где никто давно уже не скрывается:

"Да он и не скрывается!" - все чаще
я повторяю приговскую строчку...

Короче говоря, нам предстоит еще долго следить за сюжетом этой истории - "истории лирического героя", Мойдодыра, доктора Айболита, голого "разоблачителя", "рыцаря бедного", не теряющего надежду. И там есть "Эпилог" - почти счастливый и подходящий к случаю, - про елку, мандарины и чудесное излечение. Но я закончу другой цитатой, пусть длинной:

...Каков же девиз,
каков же рекламный слоган
сей безн! адежной кампании?...
Ты знаешь,
когда ! я служил мнс-ом
во Всесоюзном НИИ искусствознания,
я часто присутствовал
на открытых партийных собраниях,
и на траурных митингах
по случаю смерти генсеков
тоже частенько.
И вот тогда-то, слушая
благородными сединами убеленных
ученых мужей
и утонченных
искусствоведческих дам,
которые так старались и в этом,
навязанном им
унизительном контексте
сказать что-нибудь эдакое,
нетривиальное,
я, в бессильной злобе, повторял про себя
блатную похабную поговорочку -
"Под ножом всякая даст,
да не всякая подмахивать будет!"
И вот теперь мне кажется,
что это относится не только к той,
слава Богу, полузабытой ситуации,
что это вообще универсальная максима
и что ничего благородней и мужественней!
не рождал человеческий гений -
"Под ножом-то всякая даст,
но не всякая - слышишь?- не всякая
подмахивать станет!"
Ибо нам
Не дано
Победить.
Ибо нам
Суждено
Проиграть.
Но подмахивать все же
Грешно!
Западло
Расслабляться
И получать удовольствие!
Даже под ножом,
Даже
Под гнетом власти роковой
И даже
Под страхом оказаться чужим
Веку сему!

При видимой простоте понятия "цитата" не всегда понятно, что мы должны считать за единицу цитатности (в словаре Душенко самая краткая цитата - прутковский императив "Бди!", а самая длинная - пушкинский "Памятник").

Душенко К.В. Цитаты из русской литературы. Справочник: 5200 цитат от "Слова о полку..." до наших дней. - М.: Изд-во Эксмо, 2005. - 704 с.

Константин Васильевич Душенко давно и основательно засел за словари, на совесть и на страх. Это трудяга из трудяг, год от года наращивающий не только широту и тиражность своей продукции, но и академическую тщательность. Хотя уберечься от огрехов, недоделок и упущений в таком многотрудном деле, почти невозможно (тем более энтузиасту-одиночке!).

Предлагаемое издание является продолжением его работы: Душенко К.В. Словарь современных цитат. - М.: Издательство Эксмо, 2005. - 864 с. "Русский журнал" уже касался этого издания.

По сути, это первая серьезная попытка дать свод русских литературных цитат - от средневековья до XX века включительно. Около 500 авторов, больше 5 тыс! яч цитат. Точные ссылки, простой и удобный поисковый аппарат. Кроме цитат из литературных произведений в книгу включены: наиболее известные высказывания писателей (в том числе и устные); цитаты из известных работ критиков и литературоведов, сросшихся, так сказать, с литературой и из ракушек на днище превратившихся в часть обшивки литературного корабля; некоторые выражения и термины из истории русской литературы; известные высказывания государственных деятелей о родной литературе; цитаты из стихотворных русских переводов XVIII-XIX вв., ставших равноправной частью русской поэзии; цитаты из романсов и песен литературного происхождения XVIII-XIX вв.

При видимой простоте понятия "цитата", что мы должны считать за единицу цитатности (в словаре Душенко самая краткая цитата - прутковский императив "Бди!", а самая длинная - пушкинский "Памятник")?

Самым большим и неизбежным недостатком работы является необговоренность самих критериев отбора ! материала и принципов издания. Сколько раз должно быть повторе! но то ил и иное авторское высказывание, чтобы безоговорочно и солидно войти в словарь цитат? Чтобы стать несомненным образчиком кусковой классики? Каков необходимый индекс цитирования? По способу литературного бытия - будут одни результаты, по способу масс-медийного существования - существенно другие. Литературный текст, подвергшийся телеэкранизации, даст фору десятку классических текстов, которых не постигла такая судьба. И так далее.

Конечно, Душенко далеко до другого столпа и громовержца современного словарного дела - А.Плуцера-Сарно, который тащит в свой лексикон русского мата любой случай употребления (для него и одного раза матюкания хватает), а некоторые примеры, похоже, и сам выдумывает. Душенко же пытается отследить частотность и безусловную повторяемость (элемента) исходного текста в последующей цитатной жизни. Но на основе чего? Какого круга источников?

К сожалению, основную часть словаря составляют цитаты из XX век! а, и даже более того - из советского времени. В итоге перед нами - словарь советской литературной цитаты, хоть границы книги и раздвинуты - от "Слова о полку..." до перестройки. Все, что до XIX века, - представлено весьма скромно.

Хоть это и каторжно тяжело, Душенко пытается установить авторство цитат. Например, известное одностишие: "Мы рождены, чтобы Кафку сделать былью". Авторство этой фразы, приписываемой Вагричу Бахчаняну, подверг сомнению К.Ваншенкин в мемуарном очерке "В мое время": "Это при мне придумал с ходу Арсений Тарковский в Переделкине в 70-е годы". Вопрос наш, а не Душенко: а может, сам язык подсказал - и Бахчаняну, и Тарковскому?

Объективность объективностью, но поэт Кушнер, конечно, будет обижен, что из него одна цитата, а из какого-нибудь Коржавина - целых семь! Каждый остается чем-то недоволен, не найдя, к примеру, любимых слов из Розанова - при явном переборе словесных самокруток из Пушкина или Лермонтова.

Как бы то ни было, это великолепный справочник, и то, чего не хватает сейчас, уверены, непрокатно восполнится в последующем издании.

P. S. Пока писалась эта рецензия, в Москве прошла презентация следующей книги автора: Душенко К.В. Цитаты из русской истории от призвания варягов до наших дней. - М.: Изд-во Эксмо, 2005. - 624 с.

P. P. S. Жаль, что в "Цитатах из русской литературы" не в! стретишь такого:

"Знешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: "Как Пушкин стихи пишет - перед ним стоит штоф славнейшей настойки - он хлоп стакан, другой, третий - и уж начнет писать! - Это слава". (Пушкин).

"Мне не нужно лошадиного сожаления" (Л. Толстой).

"С одной стороны - сахаровар, а с другой - Аполлон Бельведерский..." (Достоевский).

"...У нас на Руси угрюмого от заспанного не отличишь" (Тургенев).

"Союз Недремлющих Лоботрясов" (Салтыков-Щедрин)

"Mesdames, красоточки мои, чокнитесь с аспидом и василиском, который красоте вашей изумляется!" (Чехов).

"Бог бродягу не старит" (Бунин).

"Вена - есть, оттуда стулья, а Кишинев, может, только в географии" (Максим Горький).

"Как "матерый волк", он [Салтыков-Щедрин] наелся крови и сытый отвалился в могилу" (Розанов).

&quo! t;Ритм, который девять месяцев носит слово" (Пастернак).

&q uot;Каждый человек сейчас колодец, в который нельзя плевать. - А как хочется!" (Цветаева)

"Ходить в баню - терять время для самообразования" (Дон-Аминадо)

"И были у него товарищи: Христос да кошка" (Есенин)

"Живу как цыганский романс: днем валяюсь, ночью ласкаю ухо" (Маяковский).

"Мы все - ариманики, люциферики..." (Андрей Белый).

"Россия заселена подсолнухами. Это самый большой, самый мордастый и самый глупый цветок" (Набоков).

"Тынянов говорил, что Николай I был карьерист" (Л. Гинзбург).

"Первым моим детским впечатлением был... крупный план" (С. Эйзенштейн).

"А нам ходить с цинковыми мордами" (Ильф).

"Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы был грустен и растерян" (Вен. Ерофеев).

"Снесла курочка яичко, да не простое, а золотое. Что ли от золотого петушка?&quo! t; (М.Безродный).

Вентцель А.Д. И.Ильф, Е.Петров. "Двенадцать стульев", "Золотой теленок". Комментарии к комментариям, комментарии, примечания к комментариям, примечания к комментариям к комментариям и комментарии к примечаниям / Предисл. Ю. Щеглова - М.: Новое литературное обозрение, 2005. - 384 с., ил.

Ильф и Петров. Мало в русской литературе писателей, чьи произведения были бы до такой степени растасканы на цитаты. Книга Александра Вентцеля об их знаменитой дилогии вышла летом, разрекламирована по высшему разряду, поставлена на полку словарей и справочников, до сих пор числится в новинках и продается с завидной легкостью.

Если уж определять ее жанр, то это, скорее, мемуар, отлично придуманный и весело написанный. Книжное б! людо подано на стол под дымящимся и поныне бендеровским соусом! . Для те х немногих, кто еще не знает, краткая справка об авторе. Александр Дмитриевич Вентцель - профессор математики, а также гуманитарий, лингвист-полиглот и сын И.Грековой (Елены Сергеевны Вентцель), известной писательницы, которая тоже была профессором и автором трудов по математике. Ныне "мемуарист-комментатор" живет и преподает в ураганном Новом Орлеане.

В основу своего жизнеописательного сюжета Вентцель положил комментарии Ю.К.Щеглова к дилогии И.Ильфа и Е.Петрова. В 1990-1991 годах "Спутник читателя" Щеглова был выпущен двухтомником в серии Wiener Slawistisher Almanach (Sonderband 26/1-2), а в 1995-м приложен московским издательством "Панорама" к текстам "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка". Дилогия в аттестации не нуждается, труд Щеглова - замечателен, а книга Вентцеля - достойное художественное продолжение дела всех трех предыдущих авторов.

Главное достоинство хорошей познавательной книги - она втягивает в ! свои щедрые недра, привлекает к соучастию. Но как видно, не всегда и не всех. Редактора издания, А.Ранчина, по-видимому, эта деятельность не задела. Но на благо хорошего дела не жаль потрудиться, хотя бы для того, чтоб в меру сил улучшить его в дальнейшем. Потому вкратце и очень выборочно включимся в подкручивание Цейса комментирования.

Вентцель пишет: "Разница между рылями и скрипкой - в том, что в рылях вместо смычка используется колесико <...>. Если вам непременно хочется увидеть лиру <...>, вы можете пойти в Госфильмофонд посмотреть советский фильм "Дума про казака Голоту" (к сожалению, вы не услышите подлинного звука украинской лиры, потому что фильм немой)" (с. 299). Категорически не так: фильм Игоря Савченко по сценарию Аркадия Гайдара (повесть "РВС") снят в 1937 году, и он очень даже говорящий (в эпизодической роли! - замечательная Фаина Раневская). С 2003 года существует на к! ассетах в видеозаписи (далеко ходить не надо).

Математик Вентцель может и упустить кое-что из виду, когда пишет: "В крайне пародийном варианте мы находим этот прием <голос за сценой> в драме К. Пруткова "Любовь и Силин"" (с. 149). Редактор (или корректор) должен ведать, что такого автора нет, а есть только Козьма Прутков (он и в энциклопедиях потому стоит на букву "К").

На странице 199 совместными усилиями компьютера (вероятно) и редактора усердно переврано немецкое название повести А. Шамиссо, нужно: "Peter Schlemihl's wundersame Geschichte".

Скорее по ведомству редактора должен проходить поиск Вентцелем имени: "У меня мелькали в голове имена вроде Геликонида, которые могли бы быть прообразом Голконды Евсеевны; но у меня не было святцев. Я пошел в библиотеку и заглянул в книгу <...>. Геликониды я там не нашел - ее, по всей вероятности, и нет; но я выписал достаточно ! много имен, чтобы вы поняли, что я имею в виду..." (с. 271). Далее идет длинный список из вычурных женских имен, которого могло бы и не быть, если бы автору напомнили о жене Владимира Яхонтова, создателя эстрадного театра одного актера (1927-1935). Она была режиссером и художником его моноспектаклей и звали ее Лиля - Еликонида Ефимовна Попова (ей посвящены последние стихи Мандельштама).

Также можно было бы сократить полуторастраничные рассуждения Вентцеля (их цитировать не будем) на тему стихотворения В. Ходасевича "Автомобиль" (1921): "Он черным лаком отливает, / Сияя гранями стекла, / Он в сумрак ночи простирает / Два белых ангельских крыла" (с. 227-228). Суть дела в том, что Ходасевич просто-напросто описывает крылатую "Серебряную леди", фигура которой с 1911 года и по сей день украшает радиатор "роллс-ройса".

Много внимания Вентцель уделяет и бормотанию ничейной бабушки в "Вороньей! слободке". Тут предлагаются познания об извозчиках, авто! мобилист ах и, наконец, об очках авиаторов. ""Долетался, желтоглазый", - бормотала бабушка, имени-фамилии которой никто не знал". Вообще-то она подает свою реплику о летчике Севрюгове после слов дворника: "Человек ходить должен, а не летать". А значит, кухонные жители хорошо знакомы с классикой пролетарской литературы. Сокол - птица желтоглазая.

Теперь можно плавно перейти к достославному Васисуалию Лоханкину (а это уже не по ведомству редактора). До сих пор почему-то ни один комментатор не отметил гимназическую шутку Ильфа и Петрова. Васисуалий столь яростно твердит ругательство, вошедшее в народный обиход: "Ты публичная девка!.. Волчица ты... Тебя я презираю... Волчица старая и мерзкая притом!" Откуда эта волчица? В переносном смысле "lupa" (лат. "волчица") означает "публичную женщину". Гимназия упразднилась, ее юмор остался.

И последнее, совсем уж простецкое предположение, но в его сторону почему-то ! тоже никто не глядит при кругосветном подборе прототипов героя-интеллигента, чья роль столь "значительна" в русской революции. Героя зовут Василий (Васисуалий), его жену - Варвара. У него "фараонская бородка". Раздумывает он над "мелочишкой", мерцающей церковным золотом, он гиперсексуален, погружен "в туманные соображения о страданиях плоти и значении души как источника прекрасного". Почти "погибает" от голода. Против него объединяются все члены некоего сообщества. Одна из его провинностей - в забывчивости, связанной с местом именуемым "Уединенное". Конечно, образ Васисуалия далек от мягкого травестирования, но не забудем и то, что один из авторов "Золотого теленка" - еврей.

На этом розановском сюжете следует поставить точку. Плодитесь, читайте первоисточники и комментарии к ним - занятие продуктивное и нешуточное.