Новости культуры в Русском Журнале / Театр

Итак, после долгого январского сна в первой половине февраля московская театральная жизнь зашевелилась: посыпались премьеры, поехали гастролеры, и застоявшиеся в конюшнях критики потянулись в театры. Впрочем, глядя с унынием на сцену, пессимисты все чаще приходили к выводу, что лучше вечный сон, чем такое пробуждение. А оптимисты, коли уж пришли в театр, старались находить приятность в частностях: эффектных костюмах, красивых актрисах или, в крайнем случае, в буфете.

Уж и не упомню, с чего все началось. Кажется с гастролей японской труппы "Рюдзанжи" в Театральном центре на Страстном. Японцы уверяли, что привезли осовремененную версию театра кабуки - "неокабуки", - в которой и показывали классическую пьесу Намбоку Цуруя "Безумная любовь самурая", полную страсти, крови и коварства. Рассказывать сюжет со множеством ответвлений и перипетий про обманутого гейшей и ее мужем самурая можно долго, но слушатель все равно запутается. Так что не буду грузить вас лишними деталями. А сам спектакль представлял собой удивительное действо, похожее на перестроечную самодеятельность, где между эпизодами одетая в черное массовка ходила под современную музыку гуськом и делала многозначительные танцевальные жесты. Вторая забавность состояла в том, что главные мужские роли в спектакле исполняли дамы. Нам объясняли, что это можно трактовать и как новость (обычно в кабуки играют только мужчины), и как возвращение к далеким временам возникновения кабуки, когда в нем играли исключительно женщины. Ни новизной, ни аутентичной архаикой происходившее на сцене не казалось, но все представление дышало узнаваемым жаром ниспровергательства, который так памятен нам по перестроечным студиям, когда даже драмкружок при ЖЭКе мнил себя авангардистским. Впрочем, размахивающие мечами японские самураихи были красивы и куда меньше напоминали мужчин, чем актеры из классического кабуки - женщин. Забыть не могу, как главный герой, отрубив обманувшей его (ее) гейше голову, печально ставит перед собой муляж на окровавленной шее и поправляет на нем волосы заботливо, как ученица парикмахерского училища на учебном манекене.

Надо сказать, немногочисленные критики, решившиеся написать об этом спектакле, не были слишком суровы. Роман Должанский в "Коммерсанте" похвалил актеров за то, что они "явно открыты, неленивы и настроены на работу. Они дружелюбны, не дают публике заскучать, радостно вставляют в текст всякие "спасьибо" и "харашо"... И все это - за свой счет". А Анна Гордеева во "Времени новостей" и вовсе сочла, что в иных сценах "вам явится Япония без подражаний и новомодных глупостей. Такая, какой она нечасто позволяет себя увидеть".

Следующей полугастролью была премьера в Школе современной пьесы. Сюда пригласили французского режиссера Франка Бертье (для нас самая значительная деталь его профессиональной биографии - работа ассистентом Роберта Уилсона на двух операх). Бертье поставил две маленькие пьесы - "Хранитель тишины" и "Неожиданное" - Фабриса Мелькио, которого нам представили как "французского Гришковца". При ближайшем рассмотрении оказалось, что никаким Гришковцом там не пахнет, а есть два вторичных уныло-сентиментальных сюжета, надрывных и изрядно пересахаренных. Бертье обошелся несколькими стерильными и незамысловатыми среднеевропейскими постановочными приемами: например, поместил актеров первой пьесы в белую комнату-коробочку без окон и дверей и с помощью черных двигающихся ширм создавал видимость варио-экрана: то разделял героев в двух узких комнатках, то сжимал их в одной, то оставлял от них одни ноги, а то показывал только головы. В первой пьесе речь шла о слепой девочке-подростке и ее пар ализованном дедушке (актеры: Анатолий Басин и Ольга Гусилетова). Он - бывший звукорежиссер, который прокручивает для внучки кассеты с записью фрагментов своей жизни (привет "Последней ленте Крэппа"). Между старым и малой, понятное дело, происходят то ссоры, то примирения, дед мучается, стыдясь попросить девочку подать ему из-под кровати утку, а к концу он, судя по всему, умирает.

Вторая пьеса оказалась моноспектаклем о женщине (Анна Каменкова), которая никак не может примириться со смертью своего черного любовника. Действие превращается в монолог, адресованный покойнику (тут уже привет "Человеческому голосу"), испорченный постоянным обращением: "мой сладкий, мой тигр!". Потом сюжет внезапно совершает кульбит: героиня едет, чтобы забыться, с фотоаппаратом по горячим точкам планеты (в Афганистан, Руанду, Косово, Чечню). Актриса пару минут выкрикивает что-то обличительное про ужасы войны, в то время как на экран вокруг нее проецируются соответствующие кадры, а потом так же внезапно возвращается домой к ожиданию новой любви. Как написал Олег Зинцов в "Ведомостях", "со слащавостью текста Мелькио может соперничать разве что его банальность".

Следующая премьера тоже была в "Школе современной пьесы", соответственно, по новой драматургии. Только на этот раз уже отечественной. Пьесу молодого питерского писателя Данилы Привалова поставил известный московский драматург Михаил Угаров, в последнее время все больше работающий как постановщик современных пьес. Жанр спектакля почему-то обозначили как триллер, хотя эта история, нехитрая, как школьный анекдот, больше всего похожа на фарс. Начинается сюжет с появления трех братков-бизнесменов, трех идиотов, похожих на двоечников-переростков. Потом появились, чтобы их пострелять, нанятые конкурентами три таких же дебила-киллера. Потом три таких же милиционера. И кончается это, само собой, тремя могильщиками, которые хоронят всех предыдущих. Играют все четыре тройки, разумеется, одни и те же актеры, милые и молодые Олег Долин, Степан Рожнов и Алексей Гнилицкий, меняющие милицейские кители на галстуки бизне сменов или вязаные шапочки киллеров. Угаров, давно работающий с молодыми на всяких экспериментальных площадках вроде Театра.doc и Центра драматургии и режиссуры, умеет счищать с актеров штампы и делать их свежими и непосредственными. Тут у него снова все получилось, и пьеса, которая, скажем честно, стоит недорого, смотрится довольно забавно. Да еще между эпизодами по воле Угарова три красотки (Екатерина Директоренко, Татьяна Циренина, Марианна Дырзу) произносят по очереди странные, диковатые монологи, сюжеты которых я рассказать не возьмусь. Тексты эти, как говорят, режиссер с актрисами сочинял на ходу, в режиме документального театра. И получившиеся полубезумные, косноязычные речи с воспоминаниями, признаниями и черт-те чем еще теперь торчат среди наивной и искусственной пьесы Привалова какими-то живыми сорняками. Впрочем, даже они не смогли утешить критику, раздосадованную слабой пьесой, апеллирующей одновременно к Гришковцу и к Тарантино.

В рифму к рассказу о постановке Угарова стоит вспомнить еще об одном спектакле, премьеру которого, правда, сыграли на месяц раньше. "Скользящую Люче" молодого литовского драматурга Лауры-Синтии Черняускайте на сцене Центра драматургии и режиссуры поставил один из его лучших актеров - Владимир Скворцов. Сентиментальная, наивная и очень девичья пьеса Черняускайте о мечтах, вечной любви, изменах и прочем, что кружится у юной особы в голове, да еще полная таких глубокомысленных умозаключений о смысле жизни и любви, на которые способны только совсем молоденькие девушки, пленила чувствительного актера. Чем, сказать не берусь. Может, некоторой своей необязательностью, легкостью и немотивированностью ходов и рассуждений, которые естественны для дев и милы тем, кто устал от жесткости классических пьес. Короче говоря, Скворцов поставил пьесу с хорошими молодыми актерами из компании Центра драматургии и режиссуры , двое из которых считаются тут премьерами: Владимир Панков играет героя, мужа Люче, а Ольга Лапшина - его мать. Критики, которые писали о спектакле, останавливались в недоумении, не вполне понимая, как следует к нему отнестись. С одной стороны, как признался Роман Должанский, "испытываешь сильнейшее deja vu: кажется, что видел уже много раз эту историю про современные семьи в современном городе, находящиеся на грани нервного срыва и разрыва", с другой - "дебют Владимира Скворцова как постановщика даже удачнее, чем режиссерские опусы иных актеров", а по словам Марины Давыдовой, "актерские постановки часто оказываются не хуже некоторых собственно режиссерских. В случае с Владимиром Скворцовым так, пожалуй, и лучше". Да и на актеров, как все замечают, "смотреть одно удовольствие".

Кстати, пора, наконец, отвлечься от разговоров о пьесах и вспомнить об актерах.. Одно из самых милых воспоминаний среди премьер начала января - постановка Евгением Каменьковичем на гитисовском курсе у Сергея Женовача спектакля "Мариенбад" по Шолом-Алейхему. Ставя роман в письмах, Каменькович дает представлению подзаголовок: "Не роман, а путаница в 37 письмах, 12 любовных записках и 47 телеграммах", и эта самая путаница получается у него невероятно обаятельной. Шолом-Алейхем написал историю из жизни богатых варшавских евреев в начале ХХ века: все они отправили жен в Мариенбад и теперь пишут друг другу письма. А в Мариенбаде, как и положено на курорте, - сплетни, измены, интриги и прочее, превращенное режиссером в смешную неразбериху с все убыстряющимся темпом. Веселое дуракаваляние студентов, разыгрывающих все эти провинциальные страсти варшавской улицы Налевки через письма, телеграммы и записк и, к счастью, лишено специального еврейского колорита. И, значит, нет обычных спекуляций о несчастной судьбе еврейского народа. По сцене носится весь курс, включая студентов-режиссеров, все живые, симпатичные и очень разные, мальчишки играют барышень на выданье, и все веселятся ужасно. В общем, легкое удовольствие и хорошее настроение вам на этом спектакле обеспечено.

Ну и, наконец, Театр Театрович. В начале февраля нам этот род искусства демонстрировал театр на Малой Бронной. Боевой ученик Марка Захарова Роман Самгин, делавший уже однажды этому театру инъекцию веселья в виде спектакля "Славянские безумства", теперь поставил мелодраму Скриба "Адриенна Лекуврер". Надо сказать, совсем недавно о том же произведении вспомнил и Сергей Голомазов, перед самым Новым годом выстрелив антрепризным спектаклем с Ольгой Дроздовой и Дмитрием Певцовым в главных ролях. Но в антрепризе было все классически: оформление на копейку, зато страсть в клочки. Поклонницы восторгались и обливались слезами от жалости к печальной судьбе героини. Зато в театре на Малой Бронной - все парадоксально. С прибауточками, трюками и клоунадой. Впрочем, не буду заступаться за Скриба - шутки, так шутки. На оформление денег не пожалели: сцену красиво завесили веревками и мешочками. Главной метафорой постан овки, видимо, было театральное закулисье: персонажи усиленно манерничали, а некоторые даже являлись на сцену верхом на огромной люстре, которая на веревке поднималась из ямы.

Но, конечно, главным трюком постановки Самгина было приглашение на заглавную роль из Ленкома Олеси Железняк, славной своими гротескными, почти клоунскими ролями. Возвышенную красотку Адриенну Железняк изображает как восторженную и томную премьершу детсадовского утренника. Она смешно, в нос, тянет слова и декламирует, раскидывая руки заученным жестом. Под стать ей придумали и ее возлюбленного Мориса Саксонского. Похожий на некрупного боксера Александр Голубков изображает дубоватого дикаря, так и ждешь, когда он скажет: "я солдат, я не знаю слов любви". В общем, налицо картинка "принцесса и солдат" из детского спектакля. Ну, что можно сказать: критика поперхнулась. И все обратили внимание, что спектакль, начинающийся с мандельштамовской фразы "Я не увижу знаменитой Федры", прочитанной детским картавым голосом, заканчивается поклонами, на которые вместо Адриенны выезжает стоящий вертикально гробик. В таком виде он похож на дачный сортир и кланяется, кланяется вместе с прочими актерами. Очень символично.