Эти слова Мелькиадеса из
романа Маркеса "Сто лет одиночества" всегда пробирали меня до
мурашек. В них есть что-то такое...
Во-первых, чудовищная путаница времен. О своей смерти невозможно сказать в
прошедшем времени. Но есть еще
"во-вторых". Оно заключается в том, что возможно. Только не о физической
смерти, а о близком к тому душевном переживании.
Происходит это, когда реальное "я" человека переживается столь
ничтожным и незначимым, что практически умирает. Это невыносимо чувствовать и
чтобы выжить человек создает раздутый, грандиозный фасадный образ себя.
Это может быть образ сильного, смелого, успешного, заботливого - не в этом
суть. Главное, что этот образ должен быть совершенным, без изъянов. И пустить кого-то вглубь,
за пределы внешней картинки, или даже заглянуть самому - это почти что увидеть
умирание собственной души. Умирание той ее части, которая способна любить, верить,
привязываться. "Почти", потому что она еще жива, но заперта в такой
далекой темнице, что ни у кого, если не приглядываться, не возникает и мысли о
ее существовании. А расти и развиваться она может только в солнечном свете
любви и поддержки. Как любой ребенок.
Как происходит в семейной
системе формирование такого "раздвоения" на скрытую чувствующую и
внешнюю фасадную части. Обратимся к выдержкам из книги Стефани
Дональдсон-Прессмани Роберта М.Прессман "Нарциссическая семья: диагностика
и лечение".
Одна из особенностей таких семей - недоступность родителей в эмоциональном
плане, невозможность поговорить о чувствах.
Одна девушка рассказывала про свою семью:
«С родителями можно было про разбитую коленку поплакать. В семье никогда не
было плотного психологического контакта - обсуждения проблем, прийти к маме за
советом. Сейчас проще. Родители и не отталкивали, но и не хотелось. Казалось,
что они не поймут. С подружкой проще. Мама транслировала «надо быть
независимой», а ведь не пойдешь плакаться, раз независимая уже. Сейчас получше,
потому что независимость, о которой говорилось уже есть.»
Со временем у ребенка может сформироваться вывод, что его чувства имеют
небольшое значение или даже являются вредными. Он начинает отделяться от
чувств, терять контакт с ними. Часто такое отрицание чувств более удобно для
ребенка, поскольку их выражение только ухудшает ситуацию. Вместо понимания,
признания, и утверждения своих потребностей, у малыша развивается
преувеличенное ощущение значимости своего влияния на потребности его родителей.
Это начало, где начинается разделение на незначимую часть (собственные
переживания) и часть грандиозную (где есть ощущение власти и влияния на
происходящее с родителями)
Из природного желания ребенка нравиться родителю (на котором, к слову сказать,
основывается бОльшая часть воспитания), ребенок пытается угодить, угадать, что
надо сделать. Такие родители и между собой тоже часто не говорят о чувствах и
выражают свои желания косвенно "Вот бы кто-нибудь накрыл на стол".
Приобретая крайнюю форму, неспособность к выражению чувств, затруднённое
описание эмоций, слабое различение телесных ощущений и эмоций, перерастают в
“бессловесность чувств”.
Неспособность описать словами свои эмоции ведёт к неумению их распознавать.
Окружающий мир теряет эмоциональную окраску и становится исключительно
событийным. Человек перестаёт понимать сущность событий и явлений, тем самым
лишаясь личного опыта. Он оказывается вне ситуации, поскольку не умеет
адекватно реагировать на те или иные события. И начинает нуждаться в
"списке правил", регулирующих те или иные жизненные ситуации.
Собственный внутренний мир превращается для ребенка (а после и взрослого) в
TerraIncognita. При этом реальные эмоции и переживания никуда не исчезают,
просто они становятся недоступны для сознания, вымещаясь в область
бессознательного. Буквально, не понимая, что происходит внутри него, выросший
человек мыслит догадками, когда мнимое становится реальным, а реальное -
мнимым. Повседневная жизнь проходит под знаком крайней субъективности и
кажущейся внутренней пустоты.