Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

О любви, близости и понимании

  Все выпуски  

О любви, близости и понимании


Чего не хватает нашим мальчикам?

ВОПРОС: "Я ничем не отличаюсь от большинства пишущих здесь 50+. Муж декоративен (в прямом и переносном смысле), старшие дети подрастают и частично самостоятельны (по крайней мере, так считают и очень бы хотелось, чтоб так было уже наконец). Я на радость себе родила сыночка в возрасте ближе к 40. Вот о нем сейчас мой вопрос.

Не самый проблемный пацан учитывая пубертат. Стараюсь поддерживать его, чуток высказывать свое мнение когда хоть в пол уха слушает. Как и все он стремится закрыть за собой дверь, мечтает, чтоб скорее 18 и "съехать уже от вас". Но любит меня, я это точно знаю. Так же как я его всем моим истерзанным сердцем.

И теперь вот самый мой большой страх: я фактически одна его воспитываю. Такая тревожная мать. Я поддерживаю его стремление к самостоятельности, хвалю и даже направляю в туда. Но перед ним маячащий пример отца. Который практически не работает и причин для этого приводит массу. К слову, изгнан в другую комнату, общаемся исключительно по делу. Через раз выполняет прямые поручения от слова "сходи-принеси". По дому текущее не делает ничего. Отговорки всегда найдутся. Починить может если просить настойчиво. Потому что этот вариант сразу видно. Сын понимает все, негодует. Сначала я пыталась поддерживать образ отца-молодца, но устала, скрывать истину перестала.

Вы писали, что не знаете про мальчиков ничего. Но теперь у Вас уже есть опыт в виде новоиспеченного зятя (и, как Вы сказали, что теперь у Вас двое детей). Каков у Вас теперь опыт? Что не хватает нашим мальчикам и что бы мы должны им закладывать учитывая, что пример отца часто отсутствует, а в моем случае вот так вот негативен".

ОТВЕТ 

Про мальчиков я действительно ничего не знаю, просто потому что видела их только в финальной, так сказать, фазе развития, то есть в виде взрослого экземпляра. Стадия куколки, а также стадия имаго от моих глаз были скрыты, слава Богу(зачеркнуто). Мой зять не исключение, он не мальчик, он взрослый молодой мужчина, а то, что я его люблю - так видит Бог, он не первый мужчина, которого я люблю.

У каждого из знакомых мне мужчин был какой-нибудь отец, и я бы не сказала, что между рабочими свойствами отца и таковыми же сына есть какая-то прямая корреляция. То есть она, несомненно, есть, но довольно извилистая. У дерзкого и победительного папаши может вырасти робкий и уклончивый сын, и не обязательно при этом, что папа его гнобил и тиранил. Точно так же у мягкого и уступчивого папы сын может быть чистая зверюга, и опять-таки не факт, что так вышло оттого, что папа не давал ему укорота. Это было бы слишком просто и очевидно, а жизнь выбирает пути хоть и простые, но не такие очевидные.

В целом мальчики такие же люди, как и девочки, и страдать их заставляют те же самые вещи. Каждый ребенок, безотносительно половой принадлежности, очень трудно выживает среди людей, которым он не нравится. У взрослых, в принципе, то же самое, им тоже важно, чтобы их считали хорошими и годными, потому что от этого зависит их чувство собственной ценности. Но для ребенка это все умножается на 32, потому что для детеныша главное условие выживания - это кому-то казаться милым, в идеале - рОдной маме. Это так устроено по закону биологической целесообразности - детенышу нечего предложить миру в обмен на заботу и пропитание, кроме собственной няшности, поэтому няшность у всех детенышей просто зашкаливает, чтоб било наповал, чтоб ни у одной взрослой особи рука не поднялась его обидеть. И то помогает не всегда, заметим в скобках, но все-таки это хоть какой-то шанс. А если детеныш ни у кого не вызывает нежности, особенно у мамы с папой, то такой детеныш обречен - кормить и оберегать то, что не вызывает симпатии, дурных нема, и это означает верную смерть.

Даже у человеческого детеныша, хоть он и венец эволюции, в голове с рождения прописана эта древняя схема в виде устойчивой связки "Я не нравлюсь маме = я не жилец". "Я не нравлюсь папе" означает тоже прямую угрозу жизни, тут на биологическую модель еще накладывается история цивилизации, которая тоже никакими таблетками не лечится и вмонтирована в подсознание в виде заводской прошивки. Не нравлюсь маме - мама меня бросит, не нравлюсь папе - папа меня вообще убьет на хрен. Поэтому ребенок, которым дома недовольны, растет таким же нервным и дерганым, как если бы ему пришлось годами прятаться от немцев в подвале. Причем недовольство может выражаться в любой форме: если ребенка не держат на цепи и не лупят поленом, а всего лишь никогда лишний раз не взглянут без раздражения - он считывает все тот же мессидж "я не нравлюсь, ergo, смерть моя пришла", у него локатор так настроен.

Если говорить специально о мальчиках, то к этому добавляется гендерная составляющая. Я наблюдала только уже выросших мальчиков, и по моим наблюдениям, у взрослого мальчика есть один главный кошмар, несравнимый с прочими. Есть одна вещь, которая для мужчины означает ад. Это бессилие.

Чувствовать себя бессильным для мужчины настолько невыносимо, что практически все, что он делает в своей жизни, он делает ради того, чтобы этого не чувствовать. 

Предельный случай бессилия - это несвобода вроде плена или каторжного лагеря. Человек там не хозяин своей судьбе настолько, насколько это вообще возможно, и для мужчины, попавшего в такие условия, главная травма состоит именно в этом, а не в тяготах и лишениях. Осознавать себя как человека, который ничего не может, для мужчины несовместимо с жизнью. И он ищет эрзацы, ищет способы это скомпенсировать. Он может притеснять более слабых, потому что в эти минуты он что-то может - например, причинять боль. Он может встраиваться в местный социум и плести интриги - тогда он тоже не пустое место, он умом и хитростью чем-то управляет и что-то от него зависит. Он может забиться под шконку и не отсвечивать, сделаться невидимым - то есть как бы символически перестать быть, потому что это единственное, что он еще может. Или он может перестать быть в прямом смысле, то есть искать смерти по той же причине - это последнее, что ему еще подвластно.

В обычной цивильной жизни происходит ровно то же самое, просто не в таком концентрированном виде.

Мужчина, знающий, что он ничего не может, что от него ничего не зависит, что он ничего не в силах изменить - глушит это чувство ровно теми же способами. Либо он третирует семью, чтобы хоть здесь ощутить себя могучим и властным. Либо он измышляет такую систему ценностей, где его бессилие оборачивается силой - например, вместо заработков интересуется происками мирового правительства рептилоидов. Либо ложится навеки на диван, как в гроб, то есть символически самоубивается. Либо он, например, спивается - это уже демонстративное самоуничтожение, раз все равно все пропало. 

Сын может копировать стратегии отца, наблюдая их с малолетства, или, наоборот, наблюдая с малолетства их неэффективность, выбирать стратегии противоположные. Это, в общем, не так уж важно. Важно, почему он заимствует папины приемы или изобретает свои. А причина тут только одна - та же, что у папы. 

И что-то мне подсказывает, что закладывается это довольно рано. Если мальчик рос, чувствуя свое бессилие против вообще всего на свете - это чувство росло вместе с ним. А вот если у него каким-то чудом этого чувства в детстве не было - его, скорее всего, не будет и потом, при условии, конечно, что его не продадут в рабство.

Вот это, наверное, главная задача - не дать чувству бессилия проникнуть мальчику в душу и пустить там корни. Как конкретно это сделать, я не знаю. Но мне кажется, если правильно поставить задачу - способы уже как-то подтянутся.

Малка Лоренц 


В избранное