Некоторое время назад, миновав рубеж 50 лет, я решил вспомнить яркие перипетии своей жизни и записать их в виде автобиографических зарисовок. Очень увлекательное и полезное занятие оказалось. Воспоминаний много, события неординарные, читаются легко. Решил выложить несколько начальных глав, если будет интересно - выложу остальные.

С уважением, Александр Смольянинов.

"Я что-нибудь придумаю"
Автобиографическая повесть

Книга первая

Детство. Школа.



Я родился в Новогоднюю ночь 1 января 1959 года в Москве. 
— Шурка, может ты уже успокоишь своего огрызка? Что он орет, как резанный, сутками напролет. Житья от него нет.

— Баба Рая, он же маленький. Он мир познает.

— И что нам теперь, оглохнуть всем, на радость вашей сыночке?

В коммунальной квартире на Соколе всегда было шумно. И страшно, особенно когда родители уходили на работу, а я оставался с соседкой бабой Раей.
— Боже мой, этот гаденыш меня доведет до инфаркта, куда ты свои закорючки суешь? Ты ещё их в розеточку вставь, может, сдохнешь мне на радость. Дай сопли вытру. Бульончик будешь, масечка моя? Дитя совсем сиротой растет, ни отца, ни матери не видит. Дай, баба лобик поцелует.
Мои родители работали на военном заводе, и в 1961 году получили отдельное жилье в Зеленограде. У меня появилась своя комната, кошка, и строгая дисциплина, в которой держала меня мама.
— Что ты опять строишь домики в тарелке? Давай живо доедай кашу и начинай убираться в комнате.
— А когда же гулять, мама? Маленькому мальчику нужно много гулять, — зудил я.
— Маленькому оболтусу нужно много работать. Бери тряпку, будем пыль вытирать.
Все детство мы ходили в походы, ездили в цирк, и устраивали мои дни рождения.
— А можно я Ваську на день рождения позову, он мне танк обещал подарить?
— А что ты ему подаришь?
— Так это мой день рождения.
— Ну, и что? А кто будет гостей благодарить за то, что они к тебе пришли? Опять ты драные штаны надел. Ну, что с тобой поделаешь?
— Папа, а это что такое? 
— Пожарная машина.
— Это мне?!
— Тебе, сынок. Это подарок на твоё семилетие.
— Вот здорово! Теперь все лопнут от зависти.
В отдельной двухкомнатной квартире в Зеленограде мы жили дружно.
Первого сентября я отправился в школу за ручку с мамой и с большим букетом гладиолусов.

(Мама ведет меня первый раз в первый класс)

— Мама, а учиться в школе трудно?
— Если интересно, сынок, то легко. 
В 842 школе было интересно. Особенно, когда по всему Зеленограду прошел слух, что у станции Крюково нашли большое воинское захоронение.
— Слышал, наших солдат нашли? — спрашивал я своего одноклассника Витальку Бахтиозина
— Ага, недалеко от железной дороги. А сколько их?
— Человек сто.
— Да ладно врать, человек тридцать не больше.
— Да я сам видел.
— Чего ты видел? Там же не пускают. Брехло.
В фойе школы разместили 20 гробов с останками советских солдат, защищавших Москву. 
— Ребята, — обратилась к нам наша учительница, — только самые достойные из октябрят получат право стоять в почетном карауле. 
Дома я рассказал о словах учительницы. Мама посадила меня к себе на колени и сказала:
— Сынок, твое имя Александр — это самое главное имя серди всех имен. Ты родился первого января, в самый первый день года, поэтому ты всегда и во всем должен быть первым и примером для остальных.
За неделю я получил две пятерки по математике и пятерку по поведению.
— Мама, погладь мне белую рубашку.
— Зачем, сынок?
— Я завтра буду стоять в карауле. Придете с папой посмотреть?
— Обязательно придем.
В почетном карауле я стоял с Галкой Черкасовой. Она мне нравилась ещё с детского сада. Люди несли цветы, ветераны плакали, а моя мама стояла в сторонке и внимательно на меня смотрела.
— Какой же ты у нас взрослый.
— А вы видели, сколько народу пришло?
— Мы всё видели, сынок.
— А я вам понравился?
— Ты просто чудо, малыш.
Когда папа сделал фотографии, я их показывал в пионерском лагере друзьям, и хвастался:
— Мне армейский ремень с бляхой подарили.
— А автомат у солдата был настоящий?
— Конечно, настоящий. Я его даже в руках держал.
— Ух, ты! А пострелять давали?
— Нет. В следующий раз обещали дать.
— Расскажешь потом?
— Конечно. Дай конфетку.
Мама хорошо рисовала, шила, готовила и вообще всё, что она делала, она делала лучше всех. Мама научила меня готовить яичницу, варить картошку и штопать носки.

(Моя Мама)

— Смольянинов, это ты сам заштопал носок? — спрашивала учительница на уроке труда.
— Да, сам.
— Вот, ребята, учитесь, как нужно выполнять работу.
— Слышь, Санька, а научи и меня, — попросил
Мишка Бартман, мой школьный товарищ. Над ним все смеялись, потому что он всегда жевал свой ремень и на спор выпивал чернила из ручки. А я с ним дружил.
— Мама, я сегодня научил Мишку Бартмана заштопывать носки, и ему поставили пятерку.
— Молодец, сынок, правильно сделал.
А ещё мама научила меня танцевать, и на уроках ритмики я плясал лучше всех. Все девочки класса хотели встать со мной в пару, а я танцевал только с Галкой Черкасовой. 
А потом мама заболела, и я часто бегал в аптеку за кислородными подушками. 
— Папа, а почему мама всё время лежит?
— Ничего, сынок, она скоро поправится и встанет. Возьми рецепт, сбегай в дежурную аптеку ещё за одной подушкой. 
На улице было темно. Я бежал с огромной кислородной подушкой и представлял себя героем партизаном, который во что бы то ни стало, должен был успеть выполнить боевое задание.
Мама сильно болела. 
В конце зимы меня забрали к себе родственники.
— А в цирк будем ходить?
— Конечно, будем.
— А там хорошая школа?
— Замечательная школа.
Я поселился у своих двоюродных братьев на Войковской. 
— Айда на товарняках кататься.
— А это как?
— Там увидишь.
По кольцевой железной дороге поезда шли медленно. Мы запрыгивали на подножки товарных вагонов, и начинали играть в чапаевцев. Старшие ребята прыгали в сугробы с крыши вагонов, а малышня с подножек. 
— А теперь пойдем кататься на плотах.
— А не поздно, вон уже темнеет.
— Чего ты боишься, тебя все равно никто не заругает.
В марте темнеет рано. Сначала мы катались на плотах, а потом залезли на паром.
— Ребята, полундра паром отвязался. Сматываемся отсюда. 
Мои братья были старше меня, и они успели спрыгнуть на пристань.
— Санька, прыгай! Чего стоишь, как баран?
— Я боюсь. Я не допрыгну.
Паром медленно отплывал от берега.
— Прыгай!
Но я не прыгал. Мне было страшно.
— Прыгай, если не трус.
Трусом я не был. Папа не разрешал мне быть трусом.
Я прыгнул и с головой погрузился в воду.
Мы долго и безуспешно пытались высушить на костре мою одежду. Увы, дома всё сразу открылось, и тетя отлупила моих братьев.
— Бестолочи проклятые! Вы что, загубить его хотели. Высечь вас мало, ироды поганые. 
Меня она гладила по голове и почему-то плакала. 
На следующий день мы все поехали на кладбище. Когда я подбежал к папе, он обнял меня и долго не отпускал от себя.
— Наша мама умерла, сынок. Постарайся быть мужчиной. Не раскисай. Если хочешь — поплачь.
Я не заплакал. Мой папа просил меня быть мужчиной. 
После похорон моя двоюродная сестра, утирая слезы, спросила меня:
— Куда ты хочешь сейчас поехать?
— Поехали на ВДНХ кататься на аттракционах и есть горячие бублики, — предложил я.
Мы поехали. Она была старше меня на четыре года, но я решил, что должен её успокоить и развлечь. Я же мужчина! 
«Мама, вот вырасту, можно я буду реченькой быстрой, всех буду поить?
— Можно, сыночек.
— А солнышком можно? Лучиком теплым буду всех греть.
— Можно, сыночек. Будь солнышком красным.
— А можно комариком или цветком?
— Можно, сыночек. Будь, кем ты захочешь. Речкой, лужайкой иль васильком. Солнышком красным, зоренькой ясной. Только прошу — обязательно будь!
— Мама, ты дождик? Вон капли какие. Ой, мне на щечку упала одна…
— Да, мой родимый, и дождичек тоже. Спи, мой малыш, поскорей засыпай».

(Мама)

Папа женился через два года. Мы стали жить дружно, но меня больше никто не ругал, и не наказывал. С десяти лет я стал привыкать к самостоятельной жизни. 
А в четвертый класс я пошел в новую школу. Мы переехали в другой микрорайон.
— Здорово! Меня зовут Коля Щеглов. Мой папа директор нашей школы. А тебя как зовут?
— Саша.
— Пойдем ко мне в гости, я покажу тебе лётные шлемы. Раньше мой папа был военным лётчиком. 
— А он нас не заругает?
— Нет, он добрый.
Мы надевали на голову лётные шлемы и представляли себя то полярными лётчиками, то космонавтами. Коля был хорошим другом. Однажды мы с ним чуть не отравились.
— Ну, принес? — спросил меня Колька, сидя на подоконнике школьного актового зала.
— Ага. Вот смотри, — ответил я, и протянул коробку медовых акварельных красок.
— С какой начнем?
— Давай с желтой. Наверное, в неё больше всего мёда кладут.
Мы стали облизывать желтую краску.
— Чего-то она не сладкая, — сказал я. — Давай красную попробуем.
Потом мы попробовали зеленую, потом синюю, а потом и все остальные.
— Где это видано, чтобы советские пионеры краски ели, — кричала школьная медсестра в наши побледневшие лица. — Вы что, из голодного края сбежали? Зачем вы это делали?
— Мы думали они сладкие.
— Кто сладкие?
— Краски. На них же написано «Медовые».
— Вы что больные? Марья Ивановна, приготовьте побольше кипяченой воды и клизму. Сейчас мы этих супчиков промывать будем.
После процедур мы с Колькой лежали на медицинских кушетках. 
— Сань, слышь, а как ты думаешь, яблочный уксус из настоящего яблочного сока делают?
— Не знаю, давай попробуем.
Когда мы перешли в шестой класс, к нам в школу пришел новый учитель Александр Иванович Гавриков. Он преподавал историю и хорошо рисовал карикатуры. Пришел Александр Иванович в морской куртке, в морском галстуке и со значком, на котором было написано «Сплочение».
— А что это у вас за значок? — спросил я его в конце урока.
— Это значок интернационального клуба «Сплочение», а синяя морская куртка и галстук — это форма интерклубовцев. Так что, кто захочет вступить в интерклуб, получит такую же форму и значок.
— А где можно записаться?
— Как тебя зовут?
— Саша Смольянинов.
— Останься после урока, я всё объясню.
Раньше я уже посещал кружки, где выдавали специальную форму. Первый из таких кружков был «Юный друг лесничего». Мы ходили по лесу и убирали мусор. У меня была форменная фуражка и ремень с дубовыми листьями. В кружке «Юный друг пожарной дружины», мы изучали устройства огнетушителя ОП5, ходили по домам и проверяли укомплектованность пожарных щитов. Один раз мы даже были на пожаре, стояли в оцеплении. 
— Мальчики, а почему там так много народу?
— Там пожар, бабушка.
— А вы что здесь делаете?
— А мы в оцеплении стоим. Видите у нас фуражки, а вот и удостоверения.
Когда я первый раз пришел в школу в морской курточке, на меня все стали оборачиваться. 
— Смотри, развоображался. Подумаешь, Буратино нашелся. Мы тоже запишемся, и у нас такие же курточки будут. Но они не записались.
— Я научу вас дружить со сверстниками из других стран, — говорил нам Александр Иванович. — Вы будете вести активную переписку. Мы будем ездить в другие города. Вы будете политически образованы и идеологически подкованы.

(Интерклубовцы)

— А какой у нас план на эту неделю?
— В понедельник мы идем по классам рассказывать про вьетнамских пионеров-героев. А со среды организовываем сбор подписей за освобождение Луиса Корвалана и Анжелы Девис.
— А сколько надо подписей, — спросил мой одноклассник Сережка Ромодов.
— Чем больше, тем лучше.
Целых три часа мы с Серегой ходили по домам нашего района и просили жителей поставить свою подпись.
— Здравствуйте!
— Вам кого?
— Мы интерклубовцы из 805-ой школы.
— И чего?
— Вы хотите, чтобы освободили Луиса Корвалана?
— Кого?
— Луиса Корвалана.
— А это кто?
— Это чилийский патриот.
— А я-то здесь причем? Маш, ты видала, шляются тут всякие поскребыши по домам, и подписи им, видите ли, подавайте. А ну-ка брысь отсюда, шантрапа, пока шею не намылил.
Не выходя из Серегиной кухни, к восьми часам вечера мы уже закончили «собирать подписи» в пятом четырнадцатиэтажном доме. Когда мы сдали тетради с подписями, нас как самых активных членов интернационального движения наградили поездкой в Московский Дворец пионеров на Ленинских горах на встречу с сестрой Анжелы Девис. 

(Дворец пионеров на Ленинских горах)

Серега фотографировал, а я пел для неё под гитару песню про чилийского патриота Виктора Хара, потому что песни про Анжелы Девис у меня не было. Через пару дней песню о Викторе Хара в моем исполнении мы слушали всей семьей по радио.
— Молодец, сынок. Хорошую вы песню с Сергеем написали. Не зря мы тебя в музыкалку отдали.
К этому времени я уже учился в музыкальной школе по классу баяна.
В седьмом классе я вступил в комсомол, а в восьмом за заслуги перед интернациональным движением города Москвы и активную комсомольскую деятельность меня решили отправить в молодежный лагерь на Кубу.
— В каком году на Кубе была революция, — допытывался у меня проверяющий из МГК ВЛКСМ. 
— В 1959 – м.
— Кто возглавлял революционное движение?
— Фидель Кастро и Че Гевара.
— Какой цвет галстука у кубинских пионеров?
— Одна половина синяя, другая белая.
Пройдя собеседование, я начал собирать медицинские документы.
— Сынок, у нас проблема. Тебя могут не выпустить за границу.
— Почему, папа?
— У тебя врожденный порок сердца.
— Но ты же говорил, что это все ерунда?
С раннего детства я занимался спортом. Ходил в бассейн, катался на лыжах, играл в футбол. В двенадцать лет мне не выдали очередную медицинскую справку.
— У вашего сына посторонние шумы в сердце. 
— И что?
— Ему категорически запрещено заниматься спортом, и вообще какие-либо физические нагрузки ему противопоказаны.
— А вы в этом уверенны? — спрашивал врачей папа.
— Абсолютно. Мы кладем его в больницу.
Четыре обследования показали, что у меня врожденный порок сердца.
— Папа, я теперь инвалид?
— Не верь им, сынок. Ты самый здоровый человек. Самый сильный и самый хороший. 
— А как же физкультура?
— Не беспокойся. Я договорюсь.
И папа договорился. 

(Мой Папа)

Я продолжал заниматься спортом. А в семнадцать лет, на обследовании в военкомате, мне сказали, что я абсолютно здоров и могу смело отправляться в армию. Врачи ошиблись. У меня был обычный возрастной функциональный шум в сердце.
А справку для выезда за границу папа просто подделал. И в середине июня в нашем доме раздался звонок.
— Здравствуйте, Александр.
— Здравствуйте.
— Вам необходимо завтра приехать в МГК ВЛКСМ на инструктаж. Через десять дней вы выезжаете в Болгарию.
— А как же Куба?
— Вас что, не утраивает Болгария?
— Что вы, конечно утраивает!
Инструктаж проходил в течение десяти дней всё в том же Дворце пионеров на Ленинских горах. Нас, троих москвичей и двенадцать ребят из Армении, обучали правилам поведения советских школьников за границей. Читали политинформации, обучали играм, и учили делать стенную газету. В довершении привили основы первой медицинской помощи.
В июле 1974 года с Киевского вокзала Москвы мы уехали в Болгарию. Двое суток глазели в окно, и опустошали запасы разносчиков питьевой воды.
— Это что, кока-кола?!! Ух, ты!
— А сколько стоит? Тебе купить?
— А жвачки-то сколько!!!!
— И мне жвачки и кока-колы.
— Хочу всё!!!
Лагерь располагался в поселке Кранево, в 30 километрах от города Варна, на берегу Черного моря. Целыми сутками мы проводили на море, играли и общались со сверстниками из других стран. Меня выбрали председателем нашей делегации и однажды оправили в Варну на международную конференцию «Дети в борьбе за мир».
— Советские пионеры всегда находятся в авангарде интернационального движения. Под руководством коммунистической партии, плечом к плечу со старшими братьями комсомольцами мы строим светлое коммунистическое завтра, в котором не будет рабства и унижения, не будет бедных и богатых, не будет несправедливости. Люди забудут, что такое война. Будет дружба между народами и мир во всем мире.
Я говорил пятнадцать минут и без бумажки, потому что свято верил тому, что говорю.
— Ты не знаешь, чего это все смеялись на моем выступлении? — спросил я своего переводчика после конференции.
— Ты от волнения руками теребил штанины и засучил их до колена.
А ещё в лагере прошел чемпионат по футболу. Мы его называли малый чемпионат мира. 
— Ух ты, какая классная форма. И герб, и СССР вот здесь на груди написано, и на рукаве. А у тебя какой номер?
— Девятый. А ты играть умеешь?
— Еще как умею. Я за Зеленоград на чемпионате Москвы играл.
— Ладно врать-то.
У нас была сильная команда. Наши армяне здорово играли, и мы дошли до финала, где сыграли с французами. Финальная встреча закончилась с ничейным счетом. Предстояло бить пенальти. Ребята били очень хорошо. Обидно, что наш решающий удар был мимо ворот. Не забил пенальти я. 
— Мазила!
— Я же говорил, что он играть не умеет!
— Только приди вечером в корпус. Мы тебе устроим.
Но всё обошлось, и в конце августа мы благополучно вернулись в Москву.
А в сентябре Александр Иванович предложил мне серьёзно задуматься о своем будущем. 
— Ты ещё не решил, в какой институт будешь поступать?
— Так ведь ещё рано.
— Совсем не рано. Будем тебя готовить в МГИМО. Что у тебя по английскому?
— Пятерка.
— Теперь начнешь изучать ещё и испанский язык. Я договорился, будешь ездить во Дворец пионеров, там проходят занятия для школьников.
Язык мне давался легко, и ездил я на занятия с удовольствием. Этому очень радовался мой папа. Ему нравилась моя интернациональная деятельность.
Но к середине девятого класса интерклубовская жизнь стала угасать. Происходили изменения в личной жизни Александра Ивановича. Ему стало не до нас. 
— Мы сегодня собираемся?
— Нет, Гавриков не может.
— А когда в следующий раз?
— Неизвестно.
— А где все?
— Кто где.
Былой активности уже не было. Старшие из школы ушли, а младшие эстафету не подхватили. 
Весной я закончил музыкальную школу, но по-прежнему продолжал вести активную спортивную школьную жизнь. 
— Саня, сегодня мы играем в баскетбол с 609 школой. Надо надавать им по ушам.
— Я не могу, бегу кросс за Зеленоград на первенстве Москвы.
Учеба давалась легко, и девятый класс я закончил на «отлично». 
А летом мы отправились в трудовой лагерь в Молдавию. Нас было пятьдесят школьников, две учительницы и физрук. Мы работали на прополке томатов. 
— Ну и жарища, принесите кто-нибудь воды.
— А сколько нам ещё грядок нужно прополоть?
— Какая же тупая работа. Саня, остановись, ты же не на соревновании. И так больше всех прополол. 
— Да он больной какой-то. А сегодня деревенские придут?
— Тс-с. Обещали. Только никому.
Мы жили в колхозных бараках прямо в поле. Через два дня после нашего приезда к нам по вечерам стали приходить местные ребята. Они приносили черешню и домашнее вино. Мы выпивали понемногу, чтобы учителя не заметили. Но как-то раз местные ребята пришли с утра. Мы были в поле. К вечеру двое из наших еле стояли на ногах. 
— Ну, и чего мы с ними делать будем?
— Саня, давай их здесь оставим, прямо на грядках
— Как здесь? На ночь, что ли? Нет, так не пойдет. Давайте незаметно их в наш барак отнесем.
ЧП раскрылось ближе к вечеру. Кто-то заложил. 
Когда учителя увидели, что большинство учеников пьяны, они набросились на меня.
— Как ты мог так поступить! Тебя всегда в пример ставили. Тебя выбрали комсоргом!
— За границу его посылали, а он наплевал на всех. Я всегда говорила, что эти их интерклубовские посиделки до добра не доведут.
Физрук стал категорически настаивать, чтобы меня отправили назад в Москву.
— Игорь Петрович, — говорили ребята, — Ну, простите нас. Больше такое не повторится.
— Да вы-то здесь причем, вот где корень зла, — кричал физрук и указывал в мою сторону. — Вот где рассадник аморальности. Мы его на Доску почета как лучшего ученика школы, а он нам всем в душу наплевал. Где твоя комсомольская совесть, Смольянинов, где твое патриотическое сознание? Таким как ты не место в комсомоле! Опозорил школу на всю Молдавию.
В Москве на Киевском вокзале меня встречал папа.
— Как же так, сын? Почему выгнали тебя, а не тех, кто упился?
— Не знаю, папа. Я просил у учителей прощения, а мне не поверили.
— Словам верят редко, сынок, верят поступкам.
Директор школы Роза Иосифовна посчитала это событие недоразумением и не стала устраивать разбирательств. Моя фотография на стенде «Ими гордится школа» по-прежнему осталась висеть на своем месте. А через год наш физрук Игорь Петрович иммигрировал в США. 
Моя учеба в школе подходила к концу. В начале десятого класса я познакомился с Ларисой Гавриловной Колчановой, руководителем детской театральной студии.
— Парень, ты любишь театр? — спросила меня маленькая женщина в коридоре музыкальной школы
— Не знаю.
— То есть, как это не знаю? Ну-ка, пойдем.
Она взяла меня за руку и повела в какой-то класс.
— Прочитай мне свое любимое стихотворение.
— А у меня нет любимых.
— Как нет? Ужас какой-то. Маяковского проходили?
— Да.
— Читай «Стихи о советском паспорте»
— А зачем?
— Что значит, зачем? Читай, говорю.
И я прочитал.
На первой же репетиции, Лариса Гавриловна, представила меня всем студийцам.
— Друзья мои, это Саша Смольянинов. Он очень талантливый юноша, но он ещё об этом не знает. Давайте поможем ему раскрыться.
Помогали дружно. Всем коллективом. 
— Сегодня после репетиции остаемся?
— А как же! Мы уже и сладостей накупили. Саша, ты с нами? — спрашивала меня симпатичная девчонка.
— Конечно, а что будем делать?
— Будем петь, разговаривать о театре, рассказывать интересные истории.
— Здорово!
— Меня Люда зовут, мы с тобой в одной пьесе заняты. Целоваться на сцене будем.
— Как целоваться? — смутился я. — По-настоящему?
— Конечно нет, понарошку. Я тебя научу.
— Научи-научи его, вот прямо сейчас и начинай, — смеялись вокруг ребята.
В спектакле «Овеянные легендами», я репетировал все героические роли. Какого-то комсомольца в Триполье, Павку Корчагина, Олега Кошевого. Я пел под гитару революционные песни и целовался с Людой на сцене.
— Лариса Гавриловна, а он опять по-настоящему целуется, — ябедничала Люда.
— Ай, отстаньте, сами разбирайтесь. Санечка, не надо так таращить глаза на монологе Кошевого, а то складывается ощущение, что ты сейчас обкакаешься от натуги. А на гитаре ты хорошо играешь. Ты где-то учился?
— Да, учился, и ещё в школьном ансамбле играю. 
— Когда ты все успеваешь?
Премьера прошла очень успешно. Мне так понравились аплодисменты, что захотелось играть ещё и ещё. Мы стали выступать по школам, и предприятиям. Даже ездили в какой-то колхоз. 
А в школу я приходил редко. Когда учителя узнали, что я хожу в театральную студию, то предложили мне и в школе организовать какое-нибудь представление. Так появился спектакль «Снежная королева», который мы поставили к Новому году. 
— А кто же будет играть Снежную Королеву?
— Есть одна девочка, Оля Бухаран. Она из девятого класса. Очень красивая.
— Ладно, пусть играет. Тогда Сказочника сыграю я сам. 
После премьеры спектакля «Снежная Королева» Оля Бухаран пригласила меня на свой день рождения. Ей тогда исполнилось 16 лет. Ровно через двадцать лет я снова попал к Оле Бухаран на день рождения. Но об этом позже.

(Оля Бухаран - позже Смольянинова)

В феврале 1976 года, Лариса Гавриловна предложила мне поучаствовать в Московском конкурсе чтецов. На что я с удовольствием согласился. 
— А что мне прочитать, Лариса Гавриловна?
— Давай монолог Олега Кошевого. У тебя он здорово получается. Даже мурашки по коже бегут.
“Страшны не вы, страшно то, что вас породило! И я жалею только о том, что не смогу больше бороться в рядах своего народа и всего человечества...”. 
Я стал победителем конкурса чтецов среди школьников города Москвы. 
После гала концерта, папа крепко обнял меня:
— Знаешь, сынок, а у тебя хорошо получается.
Мне это было очень важно услышать. Папа не одобрял моё увлечение театром. 

Учеба в школе заканчивалась. Все готовились к выпускным экзаменам, а я репетировал вступительную программу для театрального ВУЗа. 
Учителя знали, куда я собираюсь поступать.
— Саша, ты химию сам сдашь, или тебе помочь? — спрашивала меня учитель по химии.
— Химию сдам сам. А вот все остальное…
Учителя мне помогли. Они в меня верили. 

После выпускного вечера я возвращался домой вместе со своим одноклассником Костей Огурцовым.
— Саня, ты уже решил, куда будешь поступать?
— Конечно. В театральный.
— А я пока не решил. Слушай, посмотри на меня, как ты думаешь, во мне есть актерский талант?
— Не знаю.
— Вот и я пока не знаю. Счастливый ты, Сашка. Удачи тебе! Пока.
Костя пять лет поступал в театральный институт.
И поступил!

Институт

Я стоял на проходной киностудии имени Горького, и битый час по телефону объяснял тетке в отделе кадров, кто я такой. 
— Не Смульников, а Смольянинов. Да, поступал в театральный. Да, не взяли. Да, хочу помощником осветителя. Хорошо, я подожду.
Я стал ждать, когда мне вынесут пропуск.
— Привет!
Передо мной стоял мужчина в кепке. 
— Здравствуйте.
— Я слышал, ты в театральный поступал.
— Поступал.
— Не взяли?
— Нет.
— А почему?
— Понятия не имею.
— А в ГИТИС пробовал?
— Нет.
— Езжай туда. Там сегодня последний день прослушивания. Тебя точно возьмут. Они, такого как ты ищут.
— А вы откуда знаете?
— Знаю.


(ГИТИС 80-х)

На прослушивание я записался в последнюю десятку. Когда очередь дошла до меня, я уже порядком устал, и очень хотел есть. Как читал — не помню, но после прозы меня стали крутить направо и налево, просили целовать какую-то девицу, широко улыбаться, громко смеяться и изображать свинью. 
Когда мы вышли, ко мне подбежал кто-то из приемной комиссии.
— Молодец. Тебя на третий.
— Что на третий?
— Тебя сразу на третий тур пропустили. 
— И чего?
— И ничего. Иди домой, отдыхай. На конкурсе увидимся.
Третий тур проходил через несколько дней. В актовом зале ГИТИСа собралось много народу. Приемная комиссия, человек двадцать, и просто любопытствующие.
— Волнуешься? — спросил меня мальчишка лет четырнадцати.
— Немного. А у тебя кто поступает?
— Я сам поступаю.
— Ты чего, экстерном школу закончил?
— Нет, я травести.
— Кто?
— Меня зовут Димка Филимонов, можно просто Филя. 
— А я Саша Смольянинов.
Меня экзаменовали очень долго. Я читал стихи и передовицу газеты «Правда». Пел под гитару, кричал какую-то ахинею, и плакал над песней «Голубой вагон». Я объяснялся в любви декану актерского факультета Елене Николаевне Козыревой, а плохослышащий старичок из приемной комиссии попросили меня призвать его на субботник. После третьей попытки я готов был его убить.
— Не слышу, — кричал он. — Слова! Громче произносите слова. Я ничего не слышу!
Этим глухим старичком оказался наш художественный руководитель курса Семен Хананович Гушанский. 
В коридоре меня ждал Филя.
— Ну, всё, тебя приняли.
— С чего ты взял?
— Они давно искали такого как ты.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю.
— Все всё знают, только я ничего не знаю.
В день, когда зачитывали фамилии поступивших, шел дождь. В фойе было шумно, кто-то радовался, кто-то плакал. Из-за дождя я немного опоздал, и свою фамилию в списке принятых не услышал. 
— Поздравляю! — сказал Филя.
— С чем? 
— С поступлением.
— С каким поступлением? Мою фамилию не зачитали.
— Ты что больной? 
Филя стал кричать, чтобы огласили список ещё раз. Моя фамилия прозвучала первой. Так я поступил в Государственный институт театрального искусства имени Луначарского.
Папа очень обрадовался. Он пригласил меня в ресторан.
— Молодец, сынок, я в тебя всегда верил. Ты даже не представляешь, сколько в тебе ещё талантов.
Лариса Гавриловна подарила мне сборник стихов Маяковского. 
А директор школы Роза Иосифовна пригласила меня к себе домой, и мы выпили с ней бутылочку сухого вина. 
— Саша, ты помнишь, что читала первоклассница на последнем звонке? 
— Нет.
— Она читала про тебя стихи, которые заканчивались такими словами: «Гордость наша — Смольянинов Саша». Я тобой очень горжусь.
В Зеленограде я был первым, кто поступил в театральный институт. 
Перед учебой я решил хорошенько отдохнуть. С моим одноклассником Сашкой Сорокиным мы отправились в Киев к Алле Попович. Она когда-то училась в нашем классе. Нас очень хорошо приняли. Её мама кормила варениками, и приговаривала:
— Ешьте детки, ешьте, всё равно выбрасывать.
Алла с утра до вечера показывала нам Киев, и обзывала москалями. Перед отъездом мы стояли на Крещатике в очереди за киевским тортом, и думали о будущем. Алла мечтала стать стюардессой, выйти замуж и народить кучу детей. Я мечтал стать знаменитым артистом. Саша Сорокин стал таксистом и в 38 лет умер от алкоголизма.
А первого сентября я отправился в институт. Димка Филимонов пришел с кинокамерой и снимал наш первый день пребывания в институте. 

(Дмитрий Филимонов )

Он снимал и первый день второго курса, и третьего, и даже четвертого. А потом он смонтировал фильм. Жалко, что этот фильм так никто и не видел. Фильм сгорел. Вмести с Филькиным домом. Но это было потом.
На курсе нас было 15 человек. Двое блатных, шестеро москвичей, остальные приезжие. Мы были счастливые и готовые постичь любые премудрости актерского мастерства. Предметов было много, но больше всего мне нравились танец, вокал, и сценическое движение. 
— Посмотрите на себя, вы же похожи на закорючки. Кто так спину держит? Почему колени согнуты? Голову держите прямо. Бестолочи! Посмотрите на Смольянинова. Вот молодец.
— Выскочка.
— Подлиза.
— В любимчики выбивается.
Танцевать я любил, и делал это лучше всех в группе. 
— Эдда Петровна, а я вот это движение правильно делаю?
— Правильно, Сашенька. А теперь батман тондю. Умничка!
Каждый вторник и четверг в восемь тридцать утра из подвала ГИТИСа раздавались жалкие песнопения. 
— «Прекрасна осень и зима и лето», — хрипел я песню Рината Ибрагимова на занятиях по вокалу. 
— Александр, радостнее, живее. Что вы как сонная тетеря? С вашим голосом можно в консерваторию поступать, а вы мямлите что-то невразумительное, даже слушать противно. 
— Я не выспался.
— А кого же это волнует, милочка моя? Хотите стать артистом, должны петь в любом состоянии и в любое время суток. Пробуем ещё разок. Давайте весело, задорно…
Веселость во мне просыпалась только к окончанию занятий.
В двухкомнатной квартире, на Большой Грузинской, жила Анастасия Всеволодна Вербицкая. Наш педагог по сценическому движению.
— Мальчики, ну я вам скажу, вы молодцы. Может, кому-нибудь чайку?
— Мне.
— И мне.
— И мне.
— А у нас с собой коньячок есть, Анастасия Всеволодна.
— Ребятки, только никому ни слова. А на гитаре кто-нибудь играет?
— Все.
— Отлично. В сценическом движении, ребята, главное быть внимательным к окружающим. Чтобы случайно не покалечить.
— За внимание!
— За окружающих!
— «Виноградную косточку в теплую землю зарою….», — запевали все.
На занятиях по актерскому мастерству было не так интересно, как я ожидал.
— Ребята, а давайте мы с вами поставим сказочку.
— Какую сказочку, Лариса Васильевна? 
— Например, «Два Клена». Очень хорошая сказочка. Вам понравится.
Больше всех эта идея понравилась Димке Филимонову. Так понравилась, что и после окончания института он ещё лет двадцать играл Козла в спектакле ТЮЗа «Два клена». 
— Представьте, что капля дождя, холодная капля, стекает по вашей щеке, потом по шее и руке. Чувствуете?
— Я чувствую, Евгений Петрович.
— А я нет.
— А я сначала чувствовал, а потом нет.
— А можно я выйду в туалет?
— И я.
Евгений Петрович считал себя новатором в педагогике и отрабатывал на нас какие-то свои психотехники. Он был пластичен и похож на таракана.
Пожилой педагог из МХАТа частенько засыпал на наших занятиях, и мы вместе с ним.
А руководитель курса Юрий Ефимович приходил редко. Он был занят в ТЮЗе, главным режиссером которого и являлся. 

Когда приходил, старался многое сказать, но мы понимали его с трудом, так как он проглатывал окончания слов, и не договаривал предложения до конца.
— Я посмотрел сегодняшнюю репетицию и … Вот ты, как тебя?
— Я?
— Я понимаю, что вы только… но …где тогда суть…Ты чего встал?
— Вы же спросили у меня имя.
— Какое к черту имя. Непонятно… Или вот она.
— Я?
— Да причем здесь ты… Глубины нет. Нет сквозного действия…
После его ухода мы старались понять, что он хотел сказать. Долго старались - как раз до следующего его появления.
В буфете Третьяковки мы покупали лимонад, булочки с изюмом и, стоя перед картиной Иванова «Явление Христа народу», слушали педагога по истории изобразительного искусства.
— Двадцать мучительных лет художник не мог закончить это величественное полотно. Одну из фигур купающихся, ближайшую к Христу, Иванов рисовал со своего друга Николая Гоголя. Хватит чавкать за моей спиной, вы же в храме искусств. И перестаньте жрать на моих занятиях! Это же кощунство.
Историю изобразительного искусства все сдали на отлично.
Раз в неделю мы занимались физкультурой в парке Сокольники.
— А почему остальные не финишируют? Всего-то три километра на лыжах пробежать, а времени уже прошло больше двух часов.
— Наверное, они заблудились.
— Как же заблудились. Опять возле ларька зависли. Почему от вас пивом несет?
— Это вчерашнее… Юрий Иванович, отпустите меня на репетицию в театр.
— Идите, Смольянинов. А вы их точно не видели? Кто же ГТО-то будет сдавать? — ворчал физрук, надевал лыжи, и убегал на поиски «заблудившихся» студентов.
В Зеленограде я ночевал редко. Не успевал на последний автобус, и поэтому все московские вокзалы стали для меня вторым домом. Больше всего мне нравился Казанский. Пробовал спать на Речном вокзале, но в коробке из под телевизора было очень тесно и жестко. Иногда ездил к Димке Филимонову. У него был собственный дом в Подмосковье.
— Ты буржуй, Филя, и тебя мы будем уплотнять своим присутствием.
— А я разве против?
В саду у него росли прекрасные цветы, Мама кормила нас пельменями, а сестра Татьяна очень любила слушать, как я пою.
Выучив новую песню, я спешил к Филимоновым на торжество по случаю чьего-то Дня рождения.
— Смольянинов, какой же ты молодец, что приехал. За Саньку!
— Не части Филя.
— Саня, какие же ты замечательные цветы подарил нашей Таньке. Они очень похожи на наши.
— Конечно, похожи. Они же из вашего огорода. Только ты никому, слышишь, Филя? Это тайна. Ты что, уже уснул? «Виноградную косточку в теплую землю зарою…»
В начале второго курса нас отправили на картошку. Старшим поехал Петр Иванович педагог по гражданской обороне. Бывший полковник с контузией на всю голову. На уборку картофеля выходили редко. Все время лил дождь. Мы сутками сидели в бараке, пели под гитару и варили глинтвейн. Однажды, в комнату влетел Петр Иванович и завопил:
— Коммунисты, комсомольцы, за мной! Страна ждет ваших трудовых побед! 
Сначала мы все опешили, а потом оделись и пошли на поля собирать для страны подмосковный картофель. 
Со второго курса нас стали занимать в действующем репертуаре московского ТЮЗа. Мы были задействованы в массовке, и за это нам платили 3 рубля 70 копеек. Десять спектаклей — вот и вторая стипендия. 
— Филя, поехали сегодня в Ленинград?
— Поехали, только надо деньги в театре получить. Может, Олега Мельничука с собой возьмем?
— Давай. 
Олег был нашим однокурсником и хорошим другом.
В Ленинград мы ездили часто. Каждый месяц. 
— Саня, пристройся к той группе негров, вон у Матисса стоят, а я тебя сфотографирую. Только ты руку протяни, как будто объясняешь им что-то.
— Вон видишь скульптура мальчика, вытаскивающего занозу. Давай, помогай ему вытаскивать. Внимание снимаю! 

(Я в Эрмитаже)
— Филя, ложись на пол, изображай спящего мальчика. Эх, черт, пленка кончилась!
— Хулиганье! Вы как себя в Эрмитаже ведете?! Ну-ка, давайте ваши студенческие!
— Тетенька, что вы, мы же роль репетируем. Нам завтра на кинопробы с Басилашвили идти.
После второго курса блатных отчислили. Одного за профнепригодность, другого за аморальное поведение. Нас осталось тринадцать. 
Мама нашего старосты часто выезжала за рубеж, поэтому Дима был модно одет, и приносил нам жвачку. Мы ему были благодарны, и за это помогали сторговывать в ГУМе джинсы и импортные сигареты. Продавал он, а мы стояли на стрёме. Дима после окончания института стал священнослужителем. 
Каждый месяц студентов московских вузов отправляли встречать генеральных секретарей братских стран. Мы стояли вдоль Комсомольского проспекта, размахивали флажками, пили портвейн и кричали «Ура». Дважды в год ходили в студенческих колоннах по Красной площади. Весной и осенью. Я даже видел Брежнева на трибуне. 
Иногда бывал в общежитии. Заходил в гости к нашим ребятам. А наших девчонок в общежитии опекал один студент с Туркменского курса. Он был огромных размеров, и звали его Александр Джума. Как-то я зашел к ним в комнату, и увидел его сидящим на маленьком табурете, который под ним через минуту сломался. Я рассмеялся. Джума посмотрел на меня, и молча вышел из комнаты. Он дождался меня в коридоре.
- Ты кто? — спросил он меня. 
— Как кто? Человек.
— Нет. Ты говно! А я кто?
— А ты туркмен, — ответил я, и получил оглушительный удар в ухо. Я потом долго ещё плохо слышал. Но с тех пор над упавшими людьми никогда не смеялся. 
В середине третьего курса нас стало ещё меньше. Одна наша девочка вышла замуж за Джуму и отчалила в Туркмению на родину мужа. А меня стали вводить на небольшие роли в спектаклях ТЮЗа. И ещё я репетировал у Александра Демидова в театральной студии при журнале «Театр». Мы ставили «Ромео и Джульетта» Шекспира. После премьерного показа в ЦДРИ нас забрали в милицию. Они посчитали, что мы своим спектаклем разрушили моральные устои советских граждан. 
— А чего там такого было?
— Да, ну. Ерунда какая-то. Ну, показала героиня грудь, и что? Бред какой-то.
С начала четвертого курса мы стали репетировать дипломные спектакли. Их было два. В одном из них меня назначили на главную роль. Время летело быстро, репетиции, спектакли, опять репетиции. Ближе к выпускным экзаменам все уже знали, что троих оставят в московском ТЮЗе. Я был в тройке. 
Остальным предстояло устраиваться самостоятельно. Уезжать из Москвы никому не хотелось. Некоторые ребята стали готовить программы для показов в театры. Олег Мельничук попросил меня помочь в показе в Ленинграде. Это была необычная история. О ней я расскажу подробней.
Олег был добродушным парнем. Учеба его мало интересовала, в основном его увлекала около - студенческая жизнь. Пьянки, гулянки, девочки и т.д. Когда учеба подошла к концу, в Москве его не пригласили ни в один театр. Мы с Олегом были друзьями, поэтому он и обратился ко мне:
— Поможешь? Подыграешь в отрывке?
— Конечно. А что показывать будем?
— Чего-нибудь придумаем.
Поиски подходящего материала были мучительными. Олег не знал, на чем ему остановиться. Найдя более-менее подходящий материал, он показывал его мне и спрашивал:
— Ну, как?
Я честно ему отвечал:
— Здорово!
Он подозрительно смотрел на меня, а я добродушно улыбался в ответ. Тогда он не выдерживал и начинал критиковать всех и вся, не забывая естественно и меня, и мой талант, и театр, который по недомыслию пригласил меня под свою крышу.
Когда Олег успокаивался, мы шли в пивную, восстанавливать творческий потенциал и попусту растраченное настроение.
Нашим любимым заведением была «Яма». Пивняк в Столешниковом переулке. Пропустив по паре кружек, мы начинали обсуждать предстоящую поездку. Даже не сам показ, а слова, которые будут высказаны руководством театра в адрес Олега. Его фантазиями можно было заслушаться. Соседи по столику, прислушиваясь к нам, спрашивали меня:
— А кто это?
— Ты чего, не узнаешь?
— Пока нет…
— Это Олег Мельничук! 
— А… ну, тогда за это надо выпить!!!
Дальше шло братание. Как правило, окончание таких вечеров было размыто. По крайней мере, для меня. 
А Олег молодец, на следующий же день, завидев меня, напоминал о репетиции. Я не помню, как долго длился наш «застольный период», только однажды Олег скал:
— Все, Саня, завтра у нас с тобой показ в Ленинграде.
— Как показ? Ведь мы еще отрывок не выбрали.
— Ерунда, я обо всем договорился. Специально ради нас в театре соберут художественный совет. А насчет отрывка не волнуйся. Есть одна потрясающая пьеса, мне ее принесут к поезду.
— То есть как к поезду? А когда же репетировать?
— Как когда? В поезде. Или ты спать собираешься? Ты же обещал мне помочь!
— А у меня текста много? 
— Ерунда. Пара фраз. Вся текстовая нагрузка на мне. 
Поздно ночью, приехав на Ленинградский вокзал, я увидел Олега с большой спортивной сумкой.
— Костюмы? — спросил я.
— Нет. Горючее, — ответил он, и потряс сумкой. 
Из сумки раздался бутылочный перезвон.
— Будем отмечать нашу победу.
— А пьесу тебе принесли?
— А как же! Потрясающий материал. Вот она. А это наш отрывок.
Первое, что я увидел, это то, что пьеса была в стихах, и второе — что текстовая нагрузка распределялась на обоих персонажей поровну.
— А ты ничего не перепутал, Олег? Здесь же стихи?
— Ну и что? Что мы за ночь не одолеем эту ерунду. Ты же вон, какой талантливый, тебя даже в Москве оставили… Я не боюсь, а он, видите ли, испугался. Тоже мне гений нашелся.
— Ладно, хорошо, давай попробуем, — произнес я, и мы отправились по перрону к поезду «Москва — Ленинград».
В вагоне, напротив нас сидели мужчина и женщина. Они ели жареную курицу и запивали Жигулевским пивом. Мы же, бубня себе под нос, силились запомнить стихотворные строки. Процесс запоминания проходил трудно. Нас все время отвлекали запах жареной курицы и проводница, постоянно предлагающая чай. Первым не выдержал Олег:
— Саня, так дело не пойдет. Надо стимулировать процесс запоминания текста. Его надо подогреть.
Произнеся эту фразу, он полез в сумку. Мои нерешительные возражения услышаны не были, и мы приступили к стимулированию. 
Выпив за знакомство с попутчиками напротив, Олег стал читать стихи. Он любил Есенина: 
«Шаганэ ты моя, Шаганэ! 
Потому, что я с севера, что ли, 
Я готов рассказать тебе поле, 
Про волнистую рожь при луне. 
Шаганэ ты моя, Шаганэ.»
Олег был в ударе. Проводница, стоявшая возле нашего купе, влюбленными глазами смотрела на «великого артиста». Опустошенная сумка Олега тут же сменилась новыми запасами каких-то соседей. Заиграла гитара, я запел про «Стаканчики граненые…». Спать никому не хотелось. Мы пили и пели всю ночь.
До театра не доехали. Дорога в Ленинград скорректировала наши планы. В Москву возвращались на следующий день. Я с ощущением дикого перепоя. Олег с чувством творческого неудовлетворения. 
— Ничего, Саня, вернемся в Москву. Отрепетируем отрывок, и тогда мы им покажем. Не переживай ты так. Вон совсем бледный. 
Несколько дней я был плотно занят на репетициях в театре, и с Олегом не встречался. Он появился неожиданно. 
— Возьми. До завтра прочти. Я там закладку оставил, — сказал он, протягивая сборник пьес.
Я прочитал. Отрывок был хороший, и мы его быстро отрепетировали. Роль Олега получилась яркой и выигрышной.
Второй раз на показ в Ленинград мы выезжали в воскресенье. Олег несколько раз предупредил меня, чтобы я ни грамма спиртного не употреблял. Впрочем, я и не собирался. До Ленинграда доехали без приключений. Ровно без четверти двенадцать мы были у служебного входа. Возле театра было безлюдно. Я посмотрел на Олега. 
— Сейчас все узнаю, — сказал он.
Олег отсутствовал не долго. 
— Ты почему не сказал мне, что сегодня понедельник? — спросил он меня.
— Как понедельник? 
— А вот так понедельник. Ты забыл, что в театрах в понедельник выходной день?
Я молчал.
— Показ завтра в 12 часов, — сказал Олег.
— И что мы будем делать целые сутки?
— Не бойся, Саня. Есть идея.
— Какая идея, Олег? — поинтересовался я.
— Мы едем в общагу Института культуры. У меня там учится пара подруг. 
Иногда у меня складывалось впечатление, что всюду, куда мы не заходили с Олегом, у него находилась пара знакомых подруг. Как ни странно, но подруги оказались в общежитии. И еще половина общежития, видимо, не собиралась учиться. Нас встретили как самых дорогих гостей. Олег не скупился на хвалебные эпитеты в мой адрес.
— И вы представляете, после роли Олега Кошевого, Саню пригласили в МГК ВЛКСМ, и сам первый секретарь вручил ему памятную награду. Сань, покажи!
Я стал лазить по карманам в поисках того, чего в принципе не существовало.
— Ну, что дома оставил? Ладно, в следующий раз покажешь. Девчонки, пожрать-то у вас найдется?
Подруги, в комнате которых мы находились, были студентками библиотечного факультета. Еда нашлась. Нашлись и новые библиотекарши. На вопрос:
«А что вы делаете в Ленинграде?» - Олег ответил, что нас пригласил на Ленфильм один очень известный кинорежиссер. На кинопробы. Правда, имя режиссера он отказался назвать, боялся сглазить.
— А вы Александр, тоже на главную роль пробуетесь?
— Конечно. На какую ещё! — ответил за меня Олег.
Стол был накрыт. Чаек, бутерброды, немного картошки и что-то из сладкого.
— Слушайте, а сколько же мы с вами не виделись? — спросил Олег своих библиотекарш
— Ой, а действительно, сколько? 
— Тысячу лет! За такую встречу да чаем, как-то не по-людски. Надо бы чего-нибудь посущественнее, — произнес Олег.
Тут же на столе появилась бутылка самогона. 
— Олег, — спросил я через стол, — А как же кинопробы?
Всё вокруг замерло. Глаза находящихся в комнате были направлены на Олега. 
— Перед ответственными кинопробами не грех и расслабиться. 
Сказано. Сделано.
С каждой выпитой рюмкой библиотекарши становили раскрепощенней. Их интересы поражали своими просторами. Начав с наших творческих планов, они наперебой пересказывали своё видение той или иной театральной постановки. Читали наизусть монологи:
— «Я Чайка», — неслось по комнате.
— «Орлы и куропатки, и вы рогатые олени…».
Через комнату библиотекарш прошла половина общежития. Все хотели пообщаться со столичными знаменитостями. Мы обменивались адресами и пили на брудершафт. Я нещадно терзал кем-то принесенную гитару, выдавливая последнюю слезу из старинного романса.
«То не ветер ветку клонит», — кручинился я. 
А Олега рядом уже не было. Он исчез из моего поля зрения. А потом исчезли и библиотекарши. В конечном итоге за столом я остался один. 
На следующий день, едва открыв глаза, стал озираться по сторонам.
«Где я?» — скрипело у меня в голове. 
Чистенькая комната, с четырьмя кроватями, на одной из которых лежал я. Больше в комнате никого не было. И тут я вспомнил, что у нас сегодня показ в театре!!!
Быстро оделся. А в дверях уже стояла одна из вчерашних обитательниц этого помещения.
— Привет, Саша! — сказала она.
— Привет, — проскрипел я. — А где Олег?
— Так они с Людкой вчера в Москву уехали.
— Как в Москву?!!
— Да, вот так. Повез ее на какую-то свою премьеру.
— Какую премьеру?!!!
Я был в шоке. 
И подумалось мне тогда, что не судьба, Олегу работать в Ленинградском театре. А раз не судьба, стало быть, и пробовать больше незачем.
Но я ошибся, судьба распорядилась иначе, и предоставила нам еще одну попытку завоевания Невских просторов.
Несколько дней после возращения из Ленинграда Олег со мной не разговаривал. Складывалось впечатление, что это не он меня бросил и умотал с библиотекаршей в Москву, а я подставил его с этим показом. 
Я переживал за него. Несколько раз пытался с ним заговорить на отстраненные темы. Бесполезно. В конце концов, я не выдержал и спросил у него:
— Олег, когда мы в Ленинград поедем? Наверное, уже показываться пора?
— Уж теперь и не знаю, стоит ли? — хмуро произнес Олег.
— Конечно, стоит Олег. Ты же такой талантливый. Будь моя воля, я под тебя бы специально пьесы сочинял.
— Хорошо, Саня, давай попробуем еще разок. Только давай сразу договоримся: до показа ни-ни, чтобы не случилось.
— Олег, да я только «за». Конечно же, сначала дело, а потом всё остальное.
Дружба была восстановлена.
Я не знаю, каким образом и с кем Олег договаривался о показах, но театры все были очень солидные. Последним вариантом, где он смог договориться, был Ленинградский театр Комедии. Олег волновался. Я его таким редко видел. Он был собран на репетициях. Придирался к каждой моей реплике 
На Ленинградский вокзал мы приехали часа за три до отхода поезда. Олег хотел побродить по ночной Москве. Вдохновиться. Он был романтиком.
— Ты есть хочешь?
— Хочу, — честно признался я. — Только, наверное, уже все закрыто?
— Не всё. Я знаю одно местечко, где можно поесть.
— Где?
— На Казанском вокзале. В ресторане. Он допоздна работает. Идем.
Я не стал его спрашивать, хватит ли нам денег. Если Олег говорил «Идем», значит, денег точно хватит.
Огромный зал ресторана был набит битком. На входной двери висела табличка «Мест нет», но нас такие надписи никогда не останавливали. Мы доставали свои студенческие билеты Театрального вуза, и начинали петь «песни» про съемки, про народного артиста Басилашвили, про неустойку, про собственную исключительность. Как правило, это срабатывало безотказно. Нам предоставили столик и принесли меню. Мы решили не шиковать. Взяли салат «Оливье», куриный бульон с яйцом и цыпленка «табака». Для запивочки заказали минералки. Нам принесли заказ, и только мы приступили к его поеданию, как над нами навис здоровенный детина с длинными волосами, в свитере и рваных джинсах.
— Ребята, привет! Вы чего, не узнаете меня? Я Миха. Бутафор. Сань, ну вы чего, совсем с дуба рухнули?
— А Миха! — воскликнул Олег. — Ты чего не помнишь его? Он в вашем гребанном театре работал. Мы еще в его каптерке с портвешком зависали.
Я его вспомнил. Действительно, он когда-то работал бутафором. Его еще Плюшкиным звали, потому что в его каптерке всегда можно было поживиться выпивкой и закуской.
— Ребята, вы доедать это не будете? — и он кивнул на наши не тронутые тарелки с едой. — А то пипл хавать хочет.
— Кто? — поинтересовался Олег.
— Пипл. Вон у мойки сидят. 
Мы оглянулись. У мойки за столом, где обычно складывается грязная посуда, сидела группа таких же, как Миха, ребят обеих полов. Все они были хипозного вида. У одного из них была гитара. 
— Да, конечно, бери, — засуетился Олег.
Забрав моего цыпленка и «Оливье», Олег все это свалил в свою тарелку.
— Держи. Привет пиплу.
Взяв наши дары, Миха побрел в сторону мойки. Мы же стали хлебать куриный бульон.
— Людям помогать надо! — сказал Олег.
Чего тут возразишь. Конечно, надо.
— Ребята, это вам.
В руках у Михи были две бутылки «Солнцедара».
— Пипл благодарит вас, — сказал он и поставил оба огнетушителя на стол.
Я перестал дышать, с опаской поглядывая на Олега.
Олег посмотрел в сторону мойки, потом на Миху, взял обе бутылки, и сказав мне «пошли», уверенно направился к пиплу. За ним поплелся Миха. Я отправился следом. Хиппозные парни и девчонки, расположившиеся возле мойки, с аппетитом уплетали наших цыплят. Гитарист бренчал что-то из Битлов. 
— Здорово, ребята, — приветствовал публику Олег.
— Хай, — кто-то промямлил в ответ.
— Это Саня, а меня зовут Олег.
— Майкл
— Джули
— Дэн 
Они поочередно представлялись, переделывая свои имена на английский манер.
— Ну, что за дружбу народов? — предложил Олег, откупоривая первый огнетушитель. 
На меня он даже не посмотрел. Олег был уже в гуще предстоящих событий. После второго стакана нам объяснили, что это место — их постоянная база, так как у кого-то здесь работает тетка, и она их подкармливает.
После второго огнетушителя, сдобренного изрядным количеством водки, мы стали дружно разучивать «Let it Be». Потом я запел какую-то лабуду под гитару, а Олег стал учить хиппозную козявку в женском обличии бальным танцам. Сколько длилось это безумство, сказать затрудняюсь, так как совершенно неожиданно, для меня наступила полная темнота.
Сознание вернулось ко мне неожиданным образом.
Под моросящим дождем, ночью я карабкался с железнодорожного полотна на какую-то платформу. С трудом поднявшись на ноги, я попытался сориентироваться. Пустая платформа и только вдалеке под фонарем виднелась чья-то фигура. Бредя к ней, я тщетно пытался восстановить ход событий. Голова раскалывалась пополам. Стучащие виски выбивали только одно слово «Ленинград». Дойдя до фигуры, я поинтересовался:
— А что, уважаемый, до Ленинграда, сколько километров осталось?
Фигура задумалась.
— Думаю километров шестьсот. 
— А я где?
— На Сходне. 
— А как я здесь оказался?
— Не знаю, — ответила фигура.

Мое сознание стало выдавать первую порцию справочной информации: Сходня, 20 километров от Москвы по Ленинградскому направлению. Через две остановки Крюково. Там расположен город Зеленоград, где живут мои родители.

— А куда-нибудь поезда еще ходят?
— Ну да, сейчас последняя электричка до Крюково пойдет.
Это последнее, что я тогда услышал, потом опять затемнение.
Проснулся от зудящего междугородного телефонного звонка. С трудом оторвав голову от подушки, я схватил телефонную трубку.
— Кто?
— Ты дома? — Это был Олег.
— Дома? А ты где?
— Я в Ленинграде…
В трубке раздались короткие гудки.
Олега так и не приняли ни в один из Ленинградских театров.
Учеба в институте подходила к концу. Мы сдавали госэкзамены. Настроение у всех было разное. У меня прекрасное. Я был загружен работой в театре, пробовался в кино, репетировал концертную программу для выступления в Парке культуры имени Горького. На последний наш дипломный спектакль «Ночь после выпуска» Тендрякова собралось много народу. Я играл выпускника школы, которого предали друзья, желая его гибели. 


(Спектакль "Ночь после выпуска" - Лена Волкова, я, Володя Сирота и Наташа Горегляд)

Мне нравился этот спектакль. Я играл очень вдохновенно.
После спектакля был запланирован банкет. Мы заранее накрыли столы, а когда отзвучали последние аплодисменты, собрались за кулисами. Там были все наши педагоги. 
— Ребята, какие же вы молодцы, что смогли достойно окончить учебу. У вас впереди большая творческая жизнь. Вас ждут интересные спектакли и роли. Мы вас очень любим, и счастливы, что вы были нашими учениками. 
Они со слезами на глазах поздравляли нас. Говорили, как им будет нас не хватать. Было много речей, и много тостов. Играла музыка, все целовались друг с другом, вспоминали студенческие дни, настроение было замечательным.
На следующее утро я проснулся в общежитии в комнате наших девчонок. Посмотрев на часы, стал собираться на репетицию в театр. 
— А ты куда собираешься? — спросила меня Наташа Горегляд.
— Как куда? На репетицию в театр.
— А ты уверен, что тебе туда нужно теперь идти?
— Что значит «нужно теперь идти»?
— Ты что, ничего не помнишь? — спросила другая однокурсница Лена Волкова
— А что я должен помнить?
— Ты помнишь, что вчера произошло на банкете?
— Ничего не произошло, мы хорошо погуляли, попрощались с педагогами.
— Саша, я думаю тебе больше не надо ходить в театр. Садись, — сказала Наташа 
Я сел на кровать, и девочки рассказали мне о том, что произошло на банкете, и чего я совершенно не помнил.
Банкет был в самом разгаре.
— Слушай, Смольянинов, почему тебя, а не меня?
— Что не меня?
Почему тебя, а не меня взяли в театр? Ты что самый лучший?
— Это не я решал.
— Не он решал! Да, ты подлиза и карьерист, комсомольский прихвостень. Вот ты кто!
— Ребята, успокойтесь.
— Мы все горбатились, учились, а взяли этого слащавого. С кем ты переспал, чмо?
Я схватил Володьку за грудки и стал валить его на пол.
— Ты на себя посмотри. У тебя только бабы на уме были. Учиться надо было. На занятия ходить.
Между нами завязалась потасовка. Нас бросились разнимать. И на мою беду меня стал оттаскивать наш худрук Юрий Ефимович. Я был на таком взводе, что не соображал, кто есть кто. Схватив нашего руководителя за кожаную куртку, я так сильно её дернул, что она разорвалась по швам. Но мне этого показалось мало:
— Ты четыре года измывался над нашими девчонками, приставал к ним с грязными намеками, ты старый развратник. Над тобой уже весь театр потешается. Что это за главный режиссер, который не может связать двух слов. Лимита чертова.
Меня старались успокоить, но я продолжал выкрикивать оскорбления. С большим трудом меня вывели из учебного театра, посадили в такси, и привезли в общежитие, где я и уснул.
Так закончилась моя ночь после выпуска.
На проходной Московского ТЮЗа мне передали, что больше в моих услугах не нуждаются, и что мое присутствие в театре не желательно.
До получения диплома оставалось десять дней. 


 

Мурманск

В конце июня 1980 года я пришел в ректорат ГИТИСа за распределением на будущее место работы. Выбор периферийных театров был огромен. От Хабаровска до Калининграда всем нужны были молодые актеры. Когда секретарь узнала, что в армии я ещё не служил, посоветовала подписать распределение в Мурманск, в театр Краснознаменного Северного флота. 
— В театре отслужишь, — сказала она.
— Хорошо, — решил я, и подписал распределение.

Через две недели мне позвонил главный режиссер театра Северного флота. Он предложил встретиться, так как был проездом в Москве. Я приехал к нему в гостиницу. 
— Исай Борисович Шойхет, — представился пожилой мужчина, крупных размеров и наполовину парализованный. — А вас зовут Александр?
— Да, — подтвердил я и протиснулся в номер.
— Вот и замечательно, Саша! Вы даже не представляете, как я рад нашему знакомству!
За час общения с Исай Борисовичем я узнал о героическом прошлом театра Северного флота, о суровости Заполярного края и о своих перспективах в труппе театра, где самому молодому актеру было 35 лет. На прощание Исай Борисович пожелал мне не падать духом, философски добавив:
— И еще не известно, Саша, что для вас лучше Москва или Мурманск.
В конце июля, в день окончания Московских олимпийских игр, папа провожал меня с Ленинградского вокзала в Мурманск. 
— Знаешь, сынок, падают многие — поднимаются единицы. Учись подниматься, сын!
Поезд тронулся, а я ещё долго смотрел на удаляющуюся фигуру своего отца. Жизнь продолжалась с новой страницы.
На перроне в Мурманске меня уже ждали. 
— Привет, Александр, меня зовут Сергей, я довезу тебя до театра. Это все твои вещи?
— Да, — сказал я, подхватывая спортивную сумку.
Мы ехали по городу с разноцветными домами, и он мне нравился. Проезжая центральную площадь, я увидел театр. 
— Какое у вас красивое здание.
— Это не наш театр. Это городской. Наш дальше.
Город заканчивался. Я стал оглядываться по сторонам.
— А мы что, куда-то должны заехать?
— Нет, мы едем в театр.
Впереди показался Кольский залив, а по сторонам двухэтажные постройки напоминающие бараки. 


(Мурманск 70-х)

— Ну, вот мы и приехали, — сказал Сергей, остановив машину перед обшарпанной стеной с небольшим крыльцом. 
— С той стороны Дом офицеров, а с этой наш театр Северного флота. Видишь вывеску? Ладно, вылезай. Пойдем знакомиться. 
На крыльце стоял невысокий мужик с аккордеоном. 
— Вася Аристархов, — сказал он, протягивая мне руку. — Бард!
В единственном окне, которое было на этой стене, замелькали чьи-то лица. 
— Хотите я вам песню про Чингисхана спою?
Не дождавшись от меня ответа, Вася запел: «Чи-Чи-Чингисхан Вновь над землею ….»
— Вася, отстань от него, видишь, человек только с поезда!
Мы вошли в здание. В небольшом помещении с надписью на стене «Курилка» стояло человек десять. Они, молча, смотрели на меня.
— Вот, привез. Смотрите, какой симпатяга, — отчитался Сергей.
— Здравствуйте, — тихо сказал я.
Тишина…
Первым ожила маленькая женщина, похожая на мышь.
— А мы вас уже давно поджидаем. Я заведующая труппой Валентина Николаевна Лозовская. А это мой муж, заслуженный артист Игорь Москалевский.
Мужчина, едва достающий мне до плеча, обнял меня.
— Молодец, — сказал он, — Молодец, что приехал.
— А это народный артист Найчук Алексей Федорович, — проговорила зав.труппой.
— Стало быть, из Москвы к нам пожаловал, — пробасил народный артист. — Ну и как она, Москва-Матушка? 
— Стоит, — ответил я. 
И тут все заговорили одновременно.
— Мы его комсоргом сделаем.
— Надо будет его завтра же ввести на роль Зайки-зазнайки. 
— Не повезло парню.
— На гитаре играешь?
— Надо бы обмыть приезд.
На крыльце бард Вася Аристархов пел про Чингисхана, а я стоял в курилке и изо всех сил старался радоваться своему приезду в Театр Северного флота.
— А жить он будет у меня за стенкой, — раздался мощный голос, перекрывший все остальные. На лестнице стояла молодая женщина в красной водолазке, с огромной грудью и с прической, как у Анжелы Дэвис. 
— Лидия Николаевна, я его забираю к себе в общежитие.
— Познакомьтесь. Саша, это Наташа Косматова, наша молодая актриса.
Начальник театра, капитан второго ранга Борис Николаевич Тимошенко рассказал мне о сложном политическом моменте и о том, что Театр Северного флота находится на передовой идеологического фронта. Мне выдали комплект постельного белья, столовые принадлежности и пьесу «Почему море соленое». 
— Вам очень повезло, Саша, Вы начинаете свою профессиональную карьеру с главной роли, — напутствовала меня заведующая труппой.
- А Коля Обабков у Вас работает? Это мой институтский товарищ.
- Конечно. Но сейчас он на гастролях.
Вечером в сопровождении Наташи Косматовой меня отвезли в общежитие. Лежа на армейской кровати в пяти метровой комнате, я долго не мог уснуть. Думал о Москве, городе, в котором родился и вырос. Думал о папе и своих институтских друзьях Витальке Потапове и Игоре Волкове, с которыми на велосипедах исколесил всё Золотое кольцо России.


(Велопробег по Золотому кольцу России)

— Пить будешь? — неожиданно раздалось над моей головой, — Нехорошо как-то получается. Надо бы проставиться, а то ролей не будет. Меня зовут Юра Горбатов, я твой сосед справа. Ну, что молчишь? С приездом тебя, Саня!
Лег спать я только под утро. Уснул быстро.
Премьера спектакля «Почему море соленое» состоялась через три недели в армейском клубе 
строительного батальона. 



Так как своей сцены у театра Северного флота не было, все спектакли мы играли на выезде. Театр обслуживал воинские гарнизоны Кольского полуострова. В грузовике декорации, в автобусе актеры. Утром выезд, ночью возвращение. И так несколько раз в неделю. 
Зал был набит до отказа. Солдаты сидели даже в проходах. Я волновался. Спектакль игрался при полной тишине в зале. Такого я даже в Москве не встречал. После первого отделения аплодисментов не было, а за кулисами ко мне подошел офицер.
— Прекрасно играете. Вы новенький?
— Да, — сказал я. Мне было приятно услышать первый комплимент на мурманской земле.
— У меня к вам маленькая просьба, — продолжил военный, — Вы не могли бы говорить со сцены немного тише.
— Почему?
— Солдаты проснуться.
После окончания спектакля зал неиствовал от аплодисментов. Актеры благодарили публику за чуткость и внимание.
— С премьерой вас, Александр Смольянинов!
Через месяц мы уже репетировали новую пьесу. Ставили спектакль про Ленина. Пьеса называлась «Семья». Я репетировал роль старшего брата, а роль Владимира Ульянова репетировал Саша Агафонов, ему уже было лет сорок. Во время репетиций я, двадцатиоднолетний юноша, трепал за щеку сорокалетнего мужика, приговаривая: «Ты ещё совсем мальчишка, Володька.»
И никого это не смущало. Кроме меня, и то не долго. Говорят, что у Саши было портретное сходство с Владимиром Ильичом. Хотя я, как ни присматривался, этого не находил. Его молодили, меня старили, а когда ещё тихо говоришь со сцены, вроде как проходило нормально. Саша был интеллектуал и любил выпить. Однажды я зашел в гости к Мишке Могилевскому, его соседу по коммунальной квартире, и, проходя мимо комнаты Саши, услышал, как он с кем-то спорит. 
— Что за ерунду вы несете? Какой временами дождь, когда на улице мороз ниже 20 градусов. Как можно так беспардонно врать, голубушка, — возмущался Саша.
— С кем это он там ругается, — поинтересовался я.
— Да не обращай внимания. Это он телевизор убалтывает. Вон глянь в замочную скважину.
Саша действительно разговаривал с телевизором. Такого я ещё не видел.
Зимой в Мурманске полярная ночь. Сутками темень. Когда не было репетиций или спектаклей, актеры слонялись из дома в дом, выискивая повод чтобы культурно напиться. Если повод не находился всё равно напивались - заняться было нечем. 
Больше других в спектаклях был занят бард Вася Аристархов. В свои шестьдесят он мастерски владел аккордеоном. Играл всё от «Прощания славянки» до похоронного марша. Исай Борисович Шойхет любил, когда в спектаклях звучала живая музыка. Поэтому Вася играл в каждом спектакле. А однажды его забыли на выезде. Тогда гастролировали на Новой Земле, это острова в Баренцевом море. После прощального банкета спешно погрузились на пограничный катер, и ушли в Мурманск. А пропажу Васи обнаружили только на следующий день, когда он не явился на репетицию. Туда же принесли телефонограмму «Не волнуйтесь, я на Новой Земле, прибуду с первым катером. Вася». Целую неделю спектакли шли без музыкального сопровождения Васи Аристархова. Исай Борисович был очень расстроен. А зав.труппой Лозовскую лишили премии. 
Пока Васи не было Исай Борисовича увези в больницу. А потом перевезли в Ленинград, где он и помер. Жалко конечно. Душевный был человек.
Пятым моим спектаклем была постановка «Эй ты, здравствуй!», где я играл 16-летнего школьника. Пьеса была на двоих, и её нещадно катали по всем гарнизонам. На пятидесятом спектакле на меня обрушилась декорация. Пьяный монтировщик, заснув на сцене, облокотился на ширму и вместе с ней рухнул мне на голову. Зал помирал со смеху, а в это время второй монтировщик, не менее трезвый, за ногу утаскивал первого со сцены, крича мне:
— Саня, ты давай играй, сейчас мы все оформим в лучшем виде.
«Эй ты, здравствуй!» мы сыграли более ста раз. 
Новый главный режиссер завел своих любимчиков в театре, и часть актеров осталась без работы. Они возмущались, начинали бузить. Частенько собирались у нас в общаге и писали кому-то письма. А в начале лета мой общежитский сосед справа Юрка Горбатов повесился. Прямо в ванной. Говорили от пьянства, а я думаю от безделья. 
Летом в Мурманске полярный день. Сутками напролет светло, и трудно уснуть. Наташа Косматова, соседка слева, всё время меня спрашивала про Москву. Она там была несколько раз и даже была знакома с Александром Ширвиндтом. Я ей рассказывал про московский ТЮЗ, про Димку Филимонова, про свой дебош после выпускного спектакля. Она меня называла идиотом, и мы с ней стали друзьями. Потом она подарила мне кожаный пиджак, и мы поженились. Наташе очень нравилась Москва.
Седьмым моим спектаклем, в котором я играл главную роль, был «Отпуск по ранению». Спектакль давался сложно.
— Саша, дай я тебе покажу, как надо произносить этот монолог, — говорил заслуженный артист Садиков. После таких показов, я долго отирал с лица его слюни. Он всегда играл эмоционально и одинаково. 
— Этому в Москве не учат! Это североморский опыт, — заключал он и убегал за кулисы. После перекура он репетировал ещё эмоциональнее. Говорил быстро, громко и непонятно. Заслуженный артист Садиков был парторгом и тоже любил выпить. 
А спектакль получился хороший. Нам даже выписали премию от политуправления Северного флота. Обо мне написали статью в газете и подарили грамоту. Зав.труппой Лозовская ходила за мной по пятам и говорила по секрету, что если всё так и дальше пойдет, то к тридцать годам меня выдвинут на заслуженного артиста. По моим подсчетам оставалось ждать семь лет. 
— А когда меня заберут в армию?
— Саша, куда вы спешите?
Мне дали очередную отсрочку от воинской службы. Ждать семь лет в Заполярье не входило в мои планы, да и Наташа уверяла, что в Москве будет гораздо лучше. Колька Обабков, которому тоже дали отсрочку, через каких-то знакомых договорился устроить нас в ансамбль песни и пляски Ленинградского военного округа.
9 ноября 1981 года мы отыграли прощальный спектакль перед генералитетом Северного флота. На банкете после представления какой-то контр-адмирал со слезами на глазах предложил выпить за прекрасного артиста и будущего воина Александра Смольянинова. Меня поздравляли, целовали, предлагали всевозможную помощь. Мне было грустно расставаться с театром. Люди там работали хорошие, искренние. 
Рано утром 10 ноября мы с Колькой Обабковым отправились в Ленинград. В Армию.

Армия

— Дяденьки, а вы к кому? — спросил нас солдат на КПП.
— Мы в ансамбль Ленинградского военного округа. Вот у нас и документы имеются.
Солдат долго вертел наши бумаги. Потом кому-то позвонил. 
— А может, вам в школу прапорщиков? 
— Нет. Мы в хоре должны петь.
— Товарищ лейтенант, вот эти двое… — сказал он подошедшему офицеру. — Они говорят, что в ансамбле должны петь, а в документах наша часть написана. 
— Ну, раз написано, значит у нас и петь будут. Этого ушастого в пятую роту, а красавчика ко мне. Мне как раз солисты нужны. 
В сопровождении двух прапорщиков Кольку уводили в направлении пятой роты. Он ещё долго оглядывался на меня. А я никак не мог понять, где у нас неувязочка вышла.
— Пойдем костюмы получать, артист!
Меня помыли, постригли и выдали обмундирование на два размера больше. Я стоял перед зеркалом и с ужасом смотрел на свое отражение.
— Ну, что, клоун, пора на арену, — сказал лейтенант, и мы отправились на плац.
— Это теперь твое отделение. Встать в строй!
— Хорошо.
— Не хорошо, а «есть»!
— Есть, встать в строй.
— Молодец. А теперь всем слушать сюда. Вот этот клоун, боец Смольянинов, он будет вашим командиром отделения. Потому, что он по-русски говорит лучше вас всех вместе взятых. Познакомьтесь поближе. Перекур. 
Я оглянулся на свое отделение. 
— У тебя курить есть?
— Есть.
— Я Серега Танана, из Белоруссии.
— Саша Смольянинов из Москвы.
— А чего это он тебя клоуном назвал?
— Я артистом работал.
— В цирке?
— Почему в цирке?
— Ну, клоун же…
— Нет, я работал в театре, а это кто, — спросил я, указывая на остальных солдат нашего отделения.
— Это стадо баранов, которое спустилось с гор. По-русски не бельмеса не понимают. 
— Перекур окончен. Становись в строй. Равняйсь! Смирно! Шагом марш! Левой, левой, раз, два, три!
Два часа строевой подготовки, потом кросс пять километров, потом политзанятия и снова кросс.
— Боец, почему вы не отдали мне честь, и почему вы курите при мне? Из какой роты? Кто командир? Как фамилия?
Маленького роста ефрейтор задавал мне вопросы с пулеметной скоростью.
— Службу забыл? Давно сортиры не драил? Встать! Смирно! Двадцать отжиманий. Выполнять!
— Отвали, слушай. Без тебя тошно.
— Что?!!!
Я сидел на корточках в сортире, и зубной щеткой чистил очко. Группа старослужащих солдат стояла на входе и внимательно следила за мной.
— Тащи фотоаппарат, снимемся на память. А вдруг народным артистом станет? Память-то какая останется!
После отбоя я лежал на койке и смотрел на круглое, желтое лицо своего сослуживца Эшонкулова Нармурода Бабакуловича.
— А в горах хорошо, Эшонкулов?
— Что?
— Люди в горах есть?
— Что?
— Счастливый ты, Нармурод Бабакулович.
— Пошел к черту!
После принятия присяги мы с Колей окончательно поняли, что не видать нам ансамбля Ленинградского военного округа, как своих ушей. Из нас стали делать младших авиационных специалистов. Каждый день вдалбливали устройство вертолетов и двигателей. И учили всё это эксплуатировать.
— Рядовой Смольянинов, бери свое отделение и марш на аэродром. Промоете подшипники, набьете смазку и установите на прежне место. Задание понятно? Выполнять.
На Финском заливе зимой сыро и холодно. А на аэродроме вообще труба. Замерзающие «дети гор» с ужасом смотрели на мои тщетные усилия голыми руками промыть подшипник в керосине.
— Я промою, кто будет набивать смазку? Бекназаров? Ты что глухой?
— Пошел на фиг.
— Саня, я набью смазку, а потом по одному удавлю этих глухонемых чучел. 
Белорус Серега Танана был под два метра ростом и горные люди его боялись.
— Рядовой Смольянинов, быстро к командиру батальона.
Нашего комбата мы видели редко. Особенно трезвым. В его кабинете всегда стоял устойчивый запах перегара с чесноком.
— Смольянинов, какой институт закончил?
— Театральный.
— Отлично. Будешь социалистические обязательства писать.
— Я не художник, товарищ майор.
— А мне насрать, художник ты или нет. Окончил институт — будь добр писать обязательства. Чтобы завтра к обеду они весели в казарме.
Всю ночь и всё утро я корячился с этими обязательствами. Когда повесил — всем понравилось. Мне даже выразили благодарность.
— Служу Советскому Союзу, — отчеканил я.
А через день Серега Танана, подвел меня к плакату и спросил:
— Саня, я чего-то не догоняю, это что за слово?
В последнем предложении социалистических обязательств «Вызываем на социалистическое соревнование пятую учебную роту» в слове «учебную», я пропустил две буквы «ч» и «н» и получилось «пятую уебую роту».
— Я это не буду переписывать.
— Конечно не надо. Кто это заметит. Пойдем что-то покажу.
Мы подошли к учебному классу. 
— Прочитай лозунг над классом.
На огромном красном полотнище белыми буквами было написано «МатеРИлы XXV съезда КПСС в жизнь!»
— Ничего себе!
— Говорят три года висит.
А в феврале комбат позвал меня к себе домой.
— Смольянинов, ты какой институт закончил?
— Театральный, товарищ майор
— Правильно, значит в политических науках шурупишь. Будешь мне реферат по научному коммунизму писать.
— А как же служба, товарищ майор?
— Пошла она на х.. твоя служба. Командир академию заканчивает. Скоро полковника получу. Бери стакан. Давай выпьем за реферат!
В конце марта комбата поздравляли с окончанием академии. За реферат ему поставили «отлично», особо отметив глубину раскрытого материала, А мне присвоили воинское звание «ефрейтор».
— Смольянинов, вот тебе увольнительная на два дня. Езжай в Ленинград. В Эрмитаж сходи. Я там, правда, не был, но говорят, красиво. Потом расскажешь.
В начале апреля наш батальон засобирался в Афганистан выполнять интернациональный долг. 
— Эшонкулов, Афганистан далеко от твоего кишлака?
— Пошел на фиг.
— Смольянинов, к комбату!
9 апреля 1982 года у меня родилась дочь Александра.
— Теперь тебе полагается отпуск, так что с Афганом ты пролетел. Повезло тебе, ефрейтор. Выбирай, в какую часть поедешь дослуживать.
— А есть, что-нибудь поближе к Москве?
— Есть, во Владимире. Туда уже твоего Обабкова отправили. Поедешь?
— Поеду, товарищ полковник.
Так моя дочь, названная в честь моей мамы Александрой, своим рождением освободила меня от выполнения интернационального долга.
Отпуск я провел в Куйбышеве, в кругу семьи.
В поселок Сокол Владимирской области я прибыл поздно ночью.
— Товарищ прапорщик, разрешите обратиться? А где здесь вертолетная часть?
— Склад ГСМ закрыт. Керосин кончился, — проговорил военный с погонами прапорщика на плечах и очень не твердой походкой.
Я стал оглядываться по сторонам. Вокруг не было ни души. Я слонялся по темным улицам, и не знал, что мне делать. Из подъезда двухэтажной постройки выскочила какая-то девица.
— Девушка, вы не знаете где здесь казарма вертолетной части?
— А вот это и есть казарма. Новенький что ли?
— Новенький.
— Мальчики, к вам новенький!
— Где?!!
Сверху лестницы раздался топот бегущих вниз людей.
— Ремень мой!
— А я китель возьму.
— А это у тебя чего за значок? Это ты чего институт что ли закончил?
— Так это дружок Обабкова к нам пожаловал. Стало быть, артист. Ну-ка прикинься.
— Кыш все отсюда! Слушай, ефрейтор, а ты с каскадерами знаком? Меня Вадимом зовут. Если тебя кто из этих дебилов тронет, ты мне скажи. Пойдем наверх. Рядом со мной спать будешь. Я ведь тоже когда-то хотел в кино сниматься.
На втором этаже кипела ночная жизнь. 
— Товарищ выключатель, рядовой Рашкован по вашему приказанию прибыл. 
— А сейчас духи, мы будем тренировать взлет — посадку.
— «У солдата выходной, пуговицы вряд» — надрывался какой-то боец, стоя на табурете.
— Громче пой, салага!
— Хорош орать, — гаркнул сопровождающий меня Вадим. — Быстро всем спать!
Его послушались сразу.
— А познакомишь меня с каскадерами?
— Обязательно, Вадим, — сказал я и стал искать глазами Кольку. 
В казарме его не было.
Обабкова я нашел только на следующий день в штабе.
— Саня, это не воинская часть, — говорил Коля, нервно покуривая «Беломор», — Это партизанский отряд какой-то. Заборов нет, офицеры пьяные, половина солдат в самоволке. 
— А почему в самоволке?
— А потому что здесь вокруг текстильные комбинаты.
— А я вчера какую-то девицу у казармы видел.
— Эти приходят к тем, кому уже лень в самоволки бегать. Саня, они здесь везде. 
— Коля, ты-то как?
— Лучше не спрашивай. Меня писарем при штабе определили. Здесь служу, здесь и ночую.
Командир части подполковник Скляр долго изучал мои документы. 
— Значит, ещё один артист. А не забабахать ли нам самодеятельность, ефрейтор? — мечтательно произнес Петр Петрович. 
Самодеятельность мы организовали уже через месяц.


(Коля Обабков и я в армейской самодеятельности)

Из жен офицеров получился прекрасный хор. Они пели песню «Хлеб всему голова», и были собою очень довольны. Колька читал «Страдания молодого Вертера», а я собрал пятерых оболтусов, и мы создали вокально-инструментальный ансамбль «Взлет». Три гитары я нашел в пожарной части, а ударник мы выпросили у шефов.
— Александр, а почему в вашем репертуаре нет патриотических песен? — допытывался у меня замполит. — И почему ваш солист поет в расстегнутой гимнастерке и показывает неприличные жесты? И что это за песня «Новый поворот»? Это о чем?
Замполит был мужик хороший, но трусливый. 
Наш ансамбль стали приглашать в соседние деревни играть на танцах. В клубы набивалось полно народу, как местных, так и солдат из соседних частей.
— «Кружатся, кружатся листья опавшие, будто им нет, и не будет конца», — пел я со сцены слезливую песню, и деревенские девушки визжали от восторга. 
— Хорош сопли наматывать, давай «Каскадеров».
Частенько танцы заканчивались потасовками. Солдаты мутузили друг друга, потом братались, потом опять мутузили.
В середине ноября подполковник Скляр решил провести воинские учения, и ночью поднял часть по тревоге. В казарме обнаружилось всего пятнадцать человек личного состава. Остальных удалось собрать только под утро. А когда попытались поднять боевую технику в воздух, то из четырех вертолетов взлетело только два. На остальных не хватило топлива. 
—Где керосин? — кричал подполковник Скляр.
— Нету его, товарищ командир. Солдаты его весь по деревням распродали, — говорил военный с погонами прапорщика на плечах.
— Под трибунал всех отдам!! Скоты. Чтобы завтра же керосин был на месте.
Служба продолжалась. Молодые бойцы приклеивали на деревья опавшие листья, старослужащие любовались ими, и думали о весне. 
В марте, за неисполнение приказа о патриотическом репертуаре и за неоднократное пьянство личного состава ансамбль «Взлет» замполит разогнал. А меня из штаба перевели в караульное отделение. 
— Слушайте, а чего у вас так холодно в караульном помещении?
— Сань, там, наверное, печка погасла. Хочешь, пойди растопи.
В маленьком помещении кочегарки стояла бочка с керосином. Я набросал в печь угля, залил все керосином, и пошел искать спички. В ненастную погоду керосин хорошо испаряется. Вернувшись, зажег спичку и произошел взрыв. Меня отбросило метров на пять от кочегарки.
— Товарищ прапорщик, а можно я в санчасть пойду?
— Затопил печь?
— Затопил.
— А чего это с тобой? Чего это ты черный такой?
— Да так, обжегся маленько.
В санчасти я отдыхал как раз до своего дембеля.
В середине мая мы с Колькой Обабковым уволились в запас, и убыли из расположения части в Москву.

 

Возвращение в Москву

Моё триумфальное возвращение в Москву, о котором я так часто думал в Заполярье, откладывалось на неопределенное время. В столицу я въехал тихо, практически никем не замеченным.
— Сынок, что дальше будешь делать? 
— Планов много, папа. Вот думаю с чего начать.
— Ну-ну, удачи тебе в начинаниях, сын!
Так как я уже был семейным человеком, первым делом решил вопрос с жильем. Родителей своим присутствием напрягать не стал и поэтому снял квартиру в районе метро Полежаевская. 
— Ладно, половина дела сделана! Теперь можно и о работе подумать. С какого театра начнем, Наташ? Ты же говорила, что у тебя там где-то блат имеется. 
— Отстань от меня, мне ребенка кормить надо.
С Натальей мы подготовили программу для показа в театр. Прекрасный отрывок из пьесы Бориса Лавренева «Сорок первый» и несколько песен под гитару. Нам очень нравилось. И друзьям нашим нравилось. И даже хозяйке съемной квартиры нравилось. Но в театры нас почему-то брать не хотели.
— Очень хорошо, оригинально, — говорил нам режиссер из Театра Советской Армии, — Но у нас нет свободных штатных единиц.
— У вас огромное будущее, вы только не останавливайтесь. И понастойчивее, понастойчивее. Эх, вот на денек бы пораньше к нам пришли, а так, увы…. Уже других взяли.
— Вот как надо работать, видите, как глаза горят, какая органика, сколько страсти! Браво! Спасибо. Мы вам позвоним……
— А у вашей жены московская прописка есть?
— Скоро будет.
— Ну, вот когда будет, тогда и приходите.
Прописка появилась, а работа в театре — нет.
Я не понимал, что происходит. Выходило так, что я никому был не нужен!
— Санька, ты мне нужен, — уверял меня подвыпивший Димка Филимонов, сидя у меня на кухне на Полежаевской. — Хочешь, я тебе макулатуру из дома в Ильинке привезу?
— Зачем?
— Английский детектив купишь, или Мориса Дрюона.
— Филя, почему они меня не хотят брать в театр?
— Боятся.
— Чего?
— Не «чего», а «кого». Тебя боятся, Саня!
Через несколько дней ночью раздался телефонный звонок:
— Саня! Я не смогу привезти тебе макулатуру, — кричал в трубку Филимонов.
— И ты решил мне об этом сообщить в три часа ночи?
— Саня, она сгорела!
— Филька, да шут с ней.
— Ты не понимаешь, Саня, она сгорела вместе с домом!
— Да ты что?!
— А ты говоришь, чего боятся, Смольянинов — произнес Филя, и положил трубку.
Время шло. Деньги заканчивались, нужно было как-то определяться с заработком.
— Иди на работу устраивайся.
— Наташ, но я же актер. У меня нет другой профессии. 
— А чем я, по-твоему, должна ребенка кормить? Актер он видите ли! На какие шиши я должна ей одежду покупать? Не хочешь работать, тряси своих родственничков. И что там, в коне-то концов с нашей кооперативной квартирой?
Наташа быстро становилась москвичкой. У неё появилось множество друзей, и каких-то неотложных дел.
— Привет, Костя!
— Привет, Саня!
— Кость, не можешь с работой помочь?
— А что с театром?
— Оказался не нужен.
— Странно. Слушай, а хочешь руководителем детского театрального кружка поработать?
— Это где?
— В зеленоградском Дворце культуры.
— Можно попробовать. 

(Зеленоградский ДК)

Мне было 24 года. Я был полон творческих сил и оптимизма.
— Сынок, ну что с планами?
— Да, всё в порядке, папа! Буду пока заниматься с детьми, а параллельно пытаться устраиваться по специальности.
Однажды я попал на пробы на киностудию Горького. 
— Машка, привет!
— Саша?!
Передо мной стояла моя сокурсница. К тому времени уже известная киноактриса. 
— А ты где сейчас работаешь, Саша? Слушай, все тогда были в таком шоке от твоего дебоша. 
— Маш, я работаю в детском театральном кружке. Детишек обучаю.
— Детишек обучаешь? — переспросила Маша, и как-то странно посмотрела на меня. — Ты знаешь, Саша, а может это и к лучшему…. 
— Что к лучшему, Маша?
Она уходила по длинному коридору, а я стоял и пытался вспомнить, о чем хотел её попросить. Наверное, о помощи.
— Ребятки, а давайте мы с вами поставим сказку.
— Какую сказку, Александр Валентинович?
— Например, «Два Клена». Очень хорошая сказка. Вам понравится.
Я любил заниматься с детьми. И они платили мне такой же любовью.
Тем временем Наталья через своих друзей познакомилась с режиссером Романом Виктюком и стала репетировать в его студии. 

(Роман Виктюк)

Однажды я пришел за ней в ДК «Москворечье».
— Молодой человек, а вы кто?
— Это мой муж, Роман Григорьевич, он тоже актер.
— Наташенька, зачем же вы прячете от нас такое достояние. И как его зовут?
— Меня зовут Саша.
— Прекрасно! Хотите репетировать в моей студии? — спросил Роман Григорьевич, внимательно рассматривая меня.
— Хочу. А что я буду играть?
— Пока ничего. Пока вы будете просто смотреть, как репетируют другие. Но вам у нас понравится.
И он оказался прав. Таких увлекательных репетиций я не видел никогда. Особенно, когда стал репетировать сам. 
— Мася, кто так играет? Кто привел сюда этого дебила? Наташа — это ваш мужчинка? Это вы его привели? Заберите с собой это недоразумение, и чтобы я его больше не видел. Только пусть не забудет, что у меня сегодня день рождения, и в семь часов мы будем его отмечать.
— Роман Григорьевич, а меня на съемки в Одессу возьмете? — спросила Виктюка одна из актрис.
— Ты что больная? Какие съемки, какая Одесса, мы ещё спектакль не сделали, а она о каких-то съемках тараторит. Какие это у тебя духи? Боже ж мой, какая прелесть! Где купила?
Однажды мне позвонили с киностудии «Мосфильм»
— Смольянинов, быстро приезжай, тебя отобрали на съемки в фильм «Батальоны просят огня».
— А что я там буду делать?
— Какая тебе разница? Там небольшой эпизод в блиндаже. Главное, что бы тебя заметили. Режиссер - корифей кинематографии.
Меня действительно заметили.
— Кто привел сюда этого заику? Он же с перепугу двух слов связать неможет. Саша Збруев, скажи его фразу сам. А этого загримируйте посильнее, за умирающего солдата сойдет.
Через некоторое время опять звонок.
— Саша, хочешь сняться у Сергей Герасимова в «Льве Толстом»?
— Конечно же, хочу. А что играть нужно?
— Какая тебе разница! Главное постарайся, чтобы на тебя обратили внимание. Снимали сцену «Святок». Я изображал племянника Льва Толстого, который должен был там что-то протанцевать. 
— Почему он такой деревянный? — спрашивал у ассистентки Герасимов, загримированный под Льва Толстого, — Не могли профессионального танцора пригласить?

(С.Герасимов в роли Л.Толстого 1984 г.)

— Да он все умеет, просто стушевался немного, Сергей Аполлинарьевич. 
— Танцуй, давай, — злобно шипела на меня режиссерша, — ты же говорил, что умеешь это делать лучше всех.
Я очень старался, но всё время сбивался. Один дубль, второй, третий…
На сцену, которую собирались снять за два часа, потратили всю смену.
Через несколько дней позвонил Филя.
— Саня, хочешь на дубляже попробовать. Они просто отпадут от твоего голоса.
Войдя в тон студию, я со всеми поздоровался.
— Вот это баритон. Филимонов, почему ты нам его раньше не приводил? Вы когда-нибудь работали на дубляже?
— Нет.
— У вас прекрасный тембр голоса.
— Спасибо.
— Давайте начнем. Всем внимание. Пишем! — скомандовал звукорежиссер.
У меня запершило в горле, и я долго не мог откашляться. 
— Дайте ему воды. Не волнуйтесь, Александр. 
Я старался не волноваться, но мои старания сначала перешли в заикание, а потом в полное отсутствие дикции. Чем больше я старался, тем хуже у меня получалось
— А у нас никого другого нет? — не выдержал режиссер после двух часов безрезультатных проб. — Чему их только в институтах учат?
И действительно, чему? У меня иногда складывалось ощущение, что в последнее время я изо всех сил старался догнать убегающий от меня поезд.
В сентябре я уехал на съемки в Одессу, где Роман Виктюк начал снимать фильм «Долгая память» про пионера-героя Володю Дубинина. 
— Роман Григорьевич, а кого я буду играть в вашем фильме? — допытывался я у Виктюка на съемочной площадке.
— Отстань. Потом скажу.
— А когда потом-то?
— Отстань, говорю. Послушайте, где вы видели таких фашистов. Почему они все на монголов похожи? Вы что, больные здесь все? 
— Роман Григорьевич, других солдат для массовки нам не дали, — оправдывалась ассистентка режиссера. 
— А мы про что фильм снимаем, про монголо-татарское нашествие? Меня точно посадят, и всем сразу станет легче!
Я впервые попал в съемочную экспедицию. Это было здорово. Новые места, новые знакомства. Новые впечатления.
— Роман Григорьевич, а снимите меня крупным планом, — уговаривал я Виктюка.
— Обязательно сниму тебя крупным планом. Трупом и лицом вниз. Где этот чертов пионер, про которого мы кино снимаем?
Только через месяц я узнал, что буду сниматься в роли командира партизанского отряда. Небольшая, но всё же роль. До этого я был задействован только в массовке. Свой эпизод я отработал хорошо.
— Саня, я тебя точно задействую и в следующем фильме.
— А в каком, Роман Григорьевич?
— Отстань. Потом скажу.
— А когда?
Съемки закончились перед Новым Годом. А премьерный показ по телевидению состоялся уже летом. 
Совершенно случайно в момент демонстрации фильма я находился в отделе телевизоров универмага на площади трех вокзалов. 
Смотрю в экран, и вижу себя: «Ух, ты!»
Я встал рядом с телевизором, и стал поглядывать на прохожих, может, кто заметит сходство человека на экране, с тем, кто стоит рядом. 
Увы, зрительского внимания я так и не дождался.
А в январе у меня сильно заболела дочь. 
— Нам нужны будут деньги на лечение дочери.
— Я понял.
Вечером я позвонил Виктюку.
— Роман Григорьевич, у вас нет возможности устроить меня куда-нибудь на денежное место.
— Есть, но только не актером.
— А кем?
— Грузчиком.
— Хорошо. Я согласен.
Так я по блату, через Романа Григорьевича Виктюка устроился рабочим сцены во МХАТ.

МХАТ

— Привет, Саша.
— Привет, Дима.
В служебном лифте МХАТА напротив меня стоял Дима Брусникин, начинающий актер театра. Когда-то мы с Димкой занимались вместе в детской театральной студии у Ларисы Гавриловны Колчановой.
— Саша, а что ты здесь делаешь?
— Работаю.
— Кем?
— Рабочим сцены.
— Не понял? Ты же актёр?
— Актер, но сейчас я рабочий сцены.
Пауза.

— Может быть, тебе нужна моя помощь?

— Спасибо, Дима, я сам справлюсь. Мне выходить. Удачи тебе!
Димка молодец, сейчас он уже народный артист, режиссер и педагог. И я за него очень рад.

(Актер Дмитрий Брусникин)

— Головы! Ты что рот раззявил? Хочешь, чтобы тебе штанкет на голову опустился? Ты что новенький?
— Да, новенький.
— Тогда ступай в кулисы, пусть тебе растолкуют технику безопасности. Кто его сюда пустил?
Николай Иванович был главным машинистом сцены. Он был крикливый, но справедливый. Декорации во МХАТе были немысленных размеров, и их было очень много. Не то, что в театре Северного флота, две ширмочки, вот тебе и всё оформление.
— Берись за окно. Давай на двоих отнесем. 
Я посмотрел наверх. Окно было высотой метров шесть.
— На двоих? Мы не унесем.
— Ты что совсем хилый?
— Нет.
— Тогда берись за поручни.
Как же это было тяжело! Я думал, что у меня глаза из орбит вылезут. 
— Чего встал, давай хватай стенку и тащи её на ту сторону.
Я потащил. 
— Вот здесь половик прибей. Гвозди-то прибивать умеешь?
— Умею.
— Ладно, перекур! Не опаздывай на смену декораций.
Уставший, я сидел за кулисами МХАТа, и смотрел на игру Иннокентия Смоктуновского, Ангелины Степановой, Олега Ефремова. Весь цвет советского театра был передо мной, но это не радовало. Я был не с ними, я был с другой стороны.
— Чего расселся? Опять под бедного косишь. Утри сопли, артист. Быстро на смену декораций. Понаберут интеллигентиков хилых, а кому работать? Живей-живей, шевели костями!
Я шевелил.
— Как на работе? — спрашивала дома Наталья.
— Терпимо.
— Ну, вот и славно. 
Ночью, я сидел у кровати дочери и просил её только об одном:
— Поправляйся скорей.
— Папа, а почему ты такой грустный?
— Я не грустный доченька, просто немного устал.
— Тогда давай я тебя пожалею.
— Давай.
Через пару месяцев я освоился в роли монтировщика декораций, и даже получил профессиональный разряд машиниста сцены второй категории. 
В то же у меня начались съемки в фильме «Касабланка». 

(Я в роли гроссмейстера Ильина-Женевского)

Я играл небольшую роль советского шахматиста Ильина-Женевского. Съемки проходили в гостинице «Метрополь». 
— Сашенька, вам смокинг не жмет?
— Нет-нет. Всё отлично. 
— Давайте я вам грим немножечко поправлю. Товарищи, ну не мешайте актеру настраиваться. Может чайку? У меня и вареньице имеется. Клюквенное.
— Спасибо большое, Лидия Ивановна.
— Слушайте, уберите отсюда массовку. Они же мешают актерам отдыхать. 
— Сашенька, вам пора на площадку. Режиссер зовет.
— Спасибо. Иду.
— Александр, а вы не смогли бы пройти вот здесь, возле нашей группы, — спрашивал меня импозантный мужчина из массовки, — нас тогда камера возьмет средним планом.
— Обязательно пройду возле вас.
Так было с утра в гостинице «Метрополь». А вечером в театре:
— Уроды, ну что встали как бараны, давайте убирайте эту чертову железяку. Кто здесь лом бросил? Где этот артист хренов?
— Я здесь.
— Почему опаздываешь? Я за тебя что ли эти чертовы деревяшки таскать буду?
— Так получилось.
— Так получилось у него. Институтов понаоканчивают, а дураки дураками. Что рты пораскрывали? Давай работайте. Шустрее, шустрее.
И так в течении месяца. Из «князей в грязи», и наоборот.
С ребятами-монтировщиками я быстро сдружился. Особенно с Лешкой Крыловым и Игорем Тарасовым. 
— Санька, мы летом на заработки собираемся.
— Куда?
— На Калым. Поедешь с нами?
— Поеду. А чего строить будем?
— Пилораму строить будем.
— А где?
— В Сибири, я уже договорился, — самодовольно объяснил Лешка.
— А ты знаешь, как её построить?
— Нет, но у меня есть книжка «Как построить сельский дом». Там есть глава и про пилораму.
— Ну, тогда ладно.
Съездили. И ведь построили!

А было это так…..

Калым

Сибирь.
Мы с Игорем и Лешкой, развалившись на тюках, переплывали на небольшом пароме реку Чулым. Какая же красота вокруг!
- Бродяга к Байкалу подходит, рыбацкую лодку берет, - напевал я. Лешка любовался окрестностями, а Игорь лежал, прикрыв глаза, и загадочно улыбался. Мы ехали с калыма домой. В Москву.
В советские годы быстрым способом подзаработать был калым. 

Бригады калымщиков колесили по нашей Родине, и строили все подряд, от домов культуры до коровников. Бригады небольшие - пару специалистов и нескольких чернорабочих. 
Наш строительный коллектив состоял сплошь из чернорабочих. Специалистов среди нас не было. 
Игорь с неоконченным железнодорожным образованием, мог только укладывать шпалы. Лешка, часами рассуждавший о недостатках декораций, умел рисовать замысловатые чертежи. А я о строительстве имел представление только по сыгранным театральным ролям.
О предполагаемом месте работы, мы побеспокоились заранее. Во время гастролей в Томске, Лешка подружился с местными ребятами и поделился нашими желаниями. Они согласились помочь. За несколько дней до отпуска, нам позвонили и сообщили, что все готово. Нас ждут.
- Что строить будем? – спросил я.
- Какая разница, - отмахнулся Лешка, - Главное есть - где строить.
Дорога до колхоза «Ленинское знамя» была долгой. С самолета мы пересели на поезд, потом на паром, после тряслись несколько часов на автобусе, и ещё протопали десять километров пешком, так как ближайший транспорт ожидался только на следующий день.
Председатель колхоза встретил нас подозрительно. Внешний вид худеньких московских очкариков с чистенькими рюкзачками, приехавших за четыре тысячи километров, строить коровник не вызвал у него доверия.
- Юрий Петрович Мотовников, - представился он.
- Меня зовут Саша, а это Игорь и Леша.
Знакомясь с ним, я тщетно пытался поймать его взгляд, но мне это не удалось. Председатель страдал сильным косоглазием. 
- Что ж, раз приехали, будете строить пилораму. 
- А как же коровник? – спросил Лешка.
- Коровник подождет.
Лешка нахмурился, тупо уставившись на председателя. Игорь мечтательно посмотрел куда-то вверх. А мне было всё равно. Для меня что коровник, что пилорама были просто красивыми словами из книжки «Как построить сельский дом», которую ребята тщательно штудировали, пока ехали на калым
- Хорошо, - сказал Игорь. – Все необходимое имеется?
- Конечно, – ответил председатель.
- Когда начинаем? 
- Завтра и начинайте.
- А чертежи имеются? – спросил Лешка.
Все посмотрели в его сторону
- Сами и нарисуйте, если вам это надо. А пока пойдемте, я размещу вас на постой. 
Пока я устраивал наш быт и готовил ужин, ребята штудировали книжку про строительство сельского дома, а точнее главу, рассказывающую, как соорудить пилораму. 
- Ерунда! Мы её в два счета построим, - торжественно объявил Игорь.
А Лешка мечтательно стал прикидывать, какой еще объект можно осилить за оставшиеся дни.
Если бы мы только знали, что нас ждет впереди.
В семь утра председатель колхоза «Ленинское знамя» повел нас к месту строительства. Настроение у всех было прекрасное. Мы рассказывали Юрию Петровичу про Москву, про Московский Художественный театр, в котором работали. 
- Так вы артисты? – воскликнул Юрий Петрович.
- Не совсем, - уклончиво ответил Лешка.
- Ух, ты! Ну, надо же! – обрадовался председатель, - А вот и место под строительство.
Место было хорошим. Большая поляна, рядом лес, небольшой пруд и подъездная дорога. А над поляной небольшой бугорок, на котором мы и стояли.
Пожелав нам удачи, Юрий Петрович удалился. А мы, присев на бугорок, стали составлять план строительных работ. 
Начинать надлежало с рытья котлована под фундамент. Пять с половиной метров в глубину, чуть больше в ширину и в длину.
Получив необходимый инструмент, мы приступили к разметке будущего объекта. Отмерив всё, дружно взялись за лопаты. Дело в том, что в колхозе не было ковшового трактора, поэтому копать пришлось вручную.
День был солнечный. Работа спорилась.
Часа через два к нашей стройке стали подтягиваться местные жители. И стар и млад. Обоих полов. Как же, артисты из Москвы приехали. 
- Ишь, чего надумали? Колхозу пилораму строить решили.
- А как же коровник?
- Потом и коровник построят.
- Да иди ты?
- Точно говорю. 
- А они, правда, артисты?
- Конечно! Вот того в очках не узнаешь, что ли?
- Так там двое в очках.
- Ну, вот тот, который сачкует.
- Нинка, глянь, артисты настоящие приехали.
Колхозники рассаживались на бугорке. 
- Гринь, плесни чуток, а то что-то в горле першит.
- Я тебе сейчас плесну, пьянь ты этакая! – заверещала какая-то тетка.
- Да, тихо вы, не мешайте людям работать.
Первый день пролетел незаметно.
Мы успели снять дерн, и углубились в землю, где-то на полметра. 
- Хороший темп взяли, - сказал за ужином Лешка, продолжая фантазировать о будущих стройках.
На следующий день нас поджидала первая неприятность. Дело в том, что земляной слой закончился, и наши лопаты уперлись в глину. Не до конца осознав тяжесть своего положения, мы с огоньком вгрызлись в твердую глиняную породу. К сожалению, она поддавалась с трудом. Количество перекуров увеличилось. На бугорке стало не спокойно.
- Киркой надо, - советовал какой-то помятый колхозник.
- Можно ломом, - подхватил кто-то ещё.
Вечером во время ужина было тихо. 
- Да не расстраивайтесь вы так. Вон сколько у нас дней в запасе, - хорохорился я.
Еще пару дней при помощи лома, кирки и лопат мы вгрызались в неприступную глиняную твердь. Зрителей на холме становилось с каждым днем все меньше и меньше. «Пьеса» принимала явно затяжной характер. На третьи сутки Лешка не выдержал.
- Ну, что мы лошади? Надо что-то придумать!
Эта идея сразу всем понравилась и мы, побросав лопаты, присели на бугорок думу думать. Мудрое решение нашлось ближе к вечеру. Игорь вспомнил, что когда мы пешком топали в колхоз, где-то в начале пути стоял ковшовый трактор. А раз стоял, то надо его пригнать. 
Инициатива наказуема исполнением, и с утра, снарядив Игоря деньгами, отправили его на поиски. 
Трактор с Игорем появился после полудня. 
На чудо работающей техники сбежалось все население колхоза «Ленинское знамя». Зрительские места на пригорке были заполнены до отказа. 
- Откуда трактор?
- Артисты с собой привезли.
- Вот буржуи!
Появился и председатель. Осмотрев по-хозяйски агрегат, он захотел забрать его на свои нужды. 
- Юрий Петрович, этот наш трактор, мы его арендовали на несколько часов, чтобы он выкопал нам яму, – твердо заявил Лешка.
На «трибунах» стало шумно. 
- А как же нам? – возмутился чей-то пьяный голос.
- Он нам тоже позарез нужен.
- Ты свой уже пропил, пень ты трухлявый. Теперь на чужой позарился.
Игорь что-то пообещал председателю, и тот с энтузиазмом стал руководить работой тракториста. 
Через пару часов работы трактор заглох. Я сначала подумал, что это очередной перекур. Но когда приблизился к котловану, услышал напряженный разговор Лешки и тракториста. Оказалось, что это ковшовое чудо, в простонародье «Копай-нога», могло вырыть котлован на глубину трех метров. 
И всё! 
А нам нужно было пять с половиной!!! 
Мы раз сто обошли вокруг трактора, прикидывая различные варианты, но как это не печально ничего из наших фантазий не получилось. Да и председатель уже торопил водителя на какой-то свой объект. 
Трактор уехал. Зрители разошлись, а мы стали прикидывать, сколько дней у нас осталось в запасе. 
На следующее утро вставали трудно. И причиной тому был моросящий дождь, который начался еще ночью. 
Молча позавтракав, мы отправились на объект. На дно котлована не спускались. Съезжали. Выстроившись в шеренгу, стали копать. На лопату зацеплялось сантиметров пятнадцать склизкой глиняной массы. 
В этот день на «трибунах» было безлюдно. 
Мы были одни. 
Дождь, то усиливался, то ослабевал, но прекращать не собирался. В котловане скапливалась вода. 
Мы были злые, но работу не бросали. 
Говорили мало, и верили, что дождь скоро закончится. 
Увы, он шел ещё несколько дней. 
Я вычерпывал воду, ребята копали. Мне эта ситуация напоминала комсомольскую стройку Павки Корчагина. Когда-то я играл эту роль, и возможно поэтому, мне было проще, чем ребятам. 
Первым сорвался Игорь. Он бросил лопату и вылез из котлована. Сев на край ямы предупредил, что пока дождь не закончится, он работать не будет.
Тут же завелся Лешка:
- Как работать не будешь? А кто будет?
Разговаривали они жестко, не стесняясь в выражениях. Я хотел им что-то сказать, но поскользнулся и плюхнулся в котлован. Вывалявшись в грязи с ног до головы, я стал в яме плясать. Ребята смотрели на меня, как на сумасшедшего, и вдруг Лешка, а следом и Игорь спрыгнули в яму, и тоже начали плясать. 
Где то в Сибири. В котловане. На глубине четырех с половиной метров, три москвича устроили себе грязные танцы под дождем. Утро следующего дня было солнечным. А ещё через день котлован был выкопан. 
Следующим этапом нашего строительства было изготовление опалубки. Её мы сколотили быстро. А вот дальше начались сюрпризы. За щебнем, который необходим для изготовления бетонной смеси, нужно было ехать на реку. Так как самосвала в колхозе не было, то мы отправились на бортовом грузовике. Слава богу, нашлись совковые лопаты. 
На то чтобы сделать несколько ходок за щебнем, у нас ушел целый день. Гора щебня, образовавшаяся возле нашего котлована, вызвала бурю обсуждений среди местного населения. 
- Куда так много щебня?
- Какой много, ты глаза-то протри! Этого только на половину фундамента хватит.
- А ты почем знаешь?
- Что я пилорам не строил, что ли?
Вечером, отловив председателя, мы попросили бетономешалку. 
- Как цемент разгрузите, тут же подвезу бетономешалку.
- А что завтра нельзя подвести и цемент, и бетономешалку? - удивленно спросил Лешка.
- Завтра у вас весь день уйдет на цемент.
Оказалось, что цемент у них хранился не в мешках, как мы предполагали, а россыпью. И перевозить его предстояло на той же бортовой машине, на которой мы перевозили щебень. 
Это был полный ……..
На следующий день был очень жарко. 
Повязав на лица платки, истекая потом, мы осторожно поднимали совковыми лопатами цементную пыль, и перекладывали ее в машину. 
Грузили долго. 
Ближе к вечеру, стали разгружать цемент в специальный ящик возле котлована. 
Мы валились с ног от усталости. Советы и комментарии местных жителей нас добивали окончательно.
- А тот дохлый очкарик, вообще не работает.
- Да, оба очкарика халтурят.
- Надо будет у них немного цемента позаимствовать.
На следующее утро председатель подогнал бетономешалку. 
Работа завертелась. 
Мы с Игорьком делали смесь и заливали ее в котлован. Лешка с местными жителями отправился на станцию техобслуживания за арматурой. 
В котлован бросали ржавые роторы от комбайнов, сеялки, мосты от автомобилей и другой металлический хлам. Все это заливалось бетонной смесью и утрамбовывалось вибратором. С каким же облегчением мы вздохнули, когда закончили заливку. 
Настроение улучшилось. Правда, теперь мы не успевали отстроить пилораму в полном объеме, как было написано в книжке. Не успевали установить и саму пилу. Фундамент должен был застыть. А свободных дней не оставалось.
Когда это объяснили председателю, он спокойно выслушал и сказал, что пилу они установят сами, а нас попросил соорудить над пилорамой бревенчатый навес, и покрыть крышу шифером. 
На все про все у нас оставалось три дня.
Первый день у нас ушел на заготовку пиломатериалов. С утра мы отправились на гусеничном тракторе в лес, прихватив с собой бензопилы. Первый раз в жизни я валил лес. Думаю, ребята тоже. Потом, все что свалили, отволокли на старую пилораму. Там за два пузыря водки часть бревен распилили, а часть просто обработали по тем стандартам, которые были прописаны в нашей замечательной книжке «Как построить сельский дом»
Поздно вечером все это добро было складировано возле застывающего фундамента. Утром бревен на месте не оказалось. 
Их сперли. 
Я побежал к Юрию Петровичу. Его нигде не было. И вообще, в это утро в деревне было как-то подозрительно тихо. Как выяснилось позже, наши бревна были сворованы, проданы и пропиты. 
Забежав на МТС, я с трудом отыскал еле живого тракториста, и еще за пару пузырей мы опять отправились в лес. Вчерашняя последовательность действий повторилась. Лес, сучья, трактор, пилорамы. Складировать бревна и доски не стали. Сразу приступили к строительству навеса. 
У нас оставалось две ночи и один день. 
Выпросив у председателя мощную лампу, мы остались работать в ночь. 
Весь следующий день на пригорке опять было шумно.
- А кто у них бревна спер?
- Шут их знаешь.
- Что ты на меня уставился, придурок?
- Кто придурок? Сейчас в чухольник получишь.
- Тихо! Сядьте вы. Ничего за вами не видно.
- А чего это они по ночам работают?
- Торопятся они.
- Куда?
- Как куда, коровник должны ещё успеть построить!
За ночь и следующий день мы навес построили. Оставалась самая малость, покрыть крышу шифером.
Мы предупредили председателя, что утром нам нужно уже уезжать. Он не возражал, попросил только обязательно успеть с крышей. Сказал, что придет к шести, и тогда же произведет расчет.
Работалось хорошо, не смотря на усталость. 
Ну, вот и рассвет.
Последний лист шифера прибит.
УРА-ААА!!!! 
Мы сделали это!
Спустившись с навеса на землю, мы отошли подальше, чтобы издали полюбоваться своим творением.
То, что мы увидели, привело нас в состояние ступора.
Крыша получилась кривая. Мы завалили края. Один выше другого. 
Это была катастрофа!
До прихода председателя колхоза «Ленинское знамя» оставалось два часа.
И тут Лешка, отойдя немного в сторону, вдруг задумчиво заметил:
- Смотрите, а с этой точки крыша выглядит ровно.
Мы кинулись к нему. Точно, абсолютно ровная. Решение появилось само собой.
- Появляется Юрий Петрович, и мы его сразу ведем на это место, – предложил Игорь. 
- Правильно, он ничего не заметит, - поддержал я его.
- Тем более, что он косой на оба глаза, - добавил Лешка.

(Пилорама 80-х годов)

Через два с половиной часа мы уже тряслись в автобусе, который увозил нас из колхоза «Ленинское знамя навсегда. Получилось все так, как мы и спланировали. А ещё через час мы пересели на паром.
Игорь крепко спал на сваленных тюках, Лешка любовался окрестностями, а я чуть слышно напевал «Бродяга судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах»….

А книжку «Как построить сельский дом», мы оставили в колхозе «Ленинское знамя». Может им еще пригодиться….

Ближе к зиме во МХАТе закипели страсти. Театр стали делить пополам. Из одного делали два. Делили всё, начиная от человеческих судеб, и кончая последним стулом. 
— Ты был вчера на собрании? 
— Был.
— Ну и как тебе?
— Да ужас.
Я, Игорь и Лешка седели в подвале МХАТа и обсуждали собрание трудового коллектива театра.
— Слушай, а чего Шиловский так на Ефремова взъелся? Столько всего наговорил, 
— Завидует.
— Да чего наговорил-то? Он правду сказал.
— Слушай, а Доронину-то как уговаривали на царство. Кошмар! 
— Сань, ты-то чего по этому поводу думаешь?
— Не знаю, мне как-то грустно было. 
— А чего грустно-то?
— Да, откуда я знаю — чего грустно? Грустно и всё. На Ефремова грустно было смотреть. На артистов, которых он бросил, тоже грустно было смотреть. А про стариков я вообще молчу.
— Да, подло это все! Его пригласили спасти театр, а он его развалил. Был театр, и нет театра, — возмущался Игорь. 
— Ну, почему нет театра, вон все звезды с ним остаются. Да и молодежь вприпрыжку понеслась. Слышал, как они Олегу подпевали?
— А с Дорониной-то кто пойдет? Второй состав и пенсионеры? — не унимался Игорь.
— Сань, как ты думаешь, у Ефремова что-нибудь получится?
— Не знаю. Подай-ка мне вот тот стул.
— Держи, а ты не знаешь, что это за аборигены за кулисами у нас шляются?
— Это не аборигены. Это театр «Кабуки» к нам приезжает.
— Ух ты, здорово!
— Интересно, а как нас поделят? Саня, ты к кому пойдешь, к Олегу или к Дорониной?
— Мне без разницы, я скоро уйду из театра.
— Как уйдешь? 
— Да, надоело мне монтировщиком работать. Пора возвращаться.
— Куда, в артисты что ли?
— В артисты.
— Ну-ну, удачи тебе, Саня.
А через пару недель в Доме Актера проходил концерт молодых артистов МХАТа. Мне предложили спеть в этом концерте. 
— Саша, за тобой три песни. Ты выступаешь последним. Смотри, не подведи.
— Я же актером не работаю.
— Да какая разница, ты же из МХАТа.
— Ладно, не подведу.
И я не подвел. Правда, в зале к моему выступлению уже почти никого не осталось. Все ушли на фуршет. 
— Ты здорово спел, — подбодрил меня Лешка.
— Спасибо, друг. Я знаю.
А ещё спустя месяц я через своего школьного приятеля Сашку Журавлева попал в студию к Марису Лиепа.
— Привет
— Здравствуйте, Марис Эдуардович!
— Что умеешь делать?
— Всё.
— И танцевать?
— И танцевать.
— Балетный что ли?
— Нет драматический.
— А петь умеешь?
— Умею.
— Прекрасно, хочешь у меня в мюзикле играть?
— Хочу!
В студии Мариса Лиепы ставили музыкальный спектакль «Пир во время чумы». 

(В студии Мариса Лиепы середина 80-х)

— Доктор (так мы звали Сашку Журавлева), а Марис сам ставит спектакль?
— Нет. Есть режиссер.
— А кто?
— Позже узнаешь.
— Доктор, а ты-то как здесь оказался? Ты же врач?
— Был врач, да весь вышел. 
— Понятно.
Репетировать было интересно. Молодой режиссер гонял нас по сцене, выстраивая немыслимые мизансцены. Правда, Мариса Эдуардовича я видел редко. Премьеру в ЦДРИ сыграли тоже без него. 
— А зачем нам в спектакле Лиепа? — спрашивал нас после спектакля режиссер. — Он постоянно в кризисе. Зачем нам от него зависеть. Этот спектакль сделал я сам. И сделал хорошо.
— А как же мы? — спросил я.
— Что вы?
— Мы разве не принимали участие в создании спектакля?
— А ты-то кто такой? Тебя кто сюда привел?
— Меня никто не привел, я сам пришел. 
— Ты что, самый умный? Тебе что, больше всех надо? Короче, кто со мной, собираем манатки, и переезжаем на другую репетиционную базу. А кто нет, оставайтесь с этим монтировщиком декораций.
— А как же Марис?
— Забирай себе. Тоже мне, звезда балета.
Большая часть коллектива ушла с режиссером. 
— Саня, ну что теперь делать будем? Что скажем Марису? — спросил меня Доктор.
— Не знаю.
Когда я пришел на следующий день, дверь в репетиционный зал была закрыта. Я позвонил нашему администратору Ирине.
— А где все?
— На репетиции.
— На какой репетиции, здесь же никого нет?
— Саша, Марис Эдуардович, очень расстроился, когда узнал, что ты оскорблял его и попытался развалить коллектив. Он просил тебя больше никогда не приходить в студию.
— Но это же неправда!
— Наш режиссер вчера ездил к Марису домой.
— Понятно.
А через несколько лет я узнал о смерти Мариса Эдуардовича. 
Жалко. Он так и не вышел из кризиса.
В конце лета 1988 года я подал заявление об уходе из МХАТа.
— Куда идешь?
— На «Мосфильм».
— К кому.
— К Элему Климову, ассистентом режиссера.
— Ух, ты. Сам устроился?
— Нет по блату.
— Ну, удачи тебе, артист!

Продолжение следует.....

***

Читайте далее:

"Я что-нибудь придумаю" Автобиографическая повесть (Продолжение-1)

"Я что-нибудь придумаю" Автобиографическая повесть (Продолжение-2)

"Я что-нибудь придумаю" Автобиографическая повесть. Книга вторая

"Я что-нибудь придумаю" Книга вторая (часть вторая)

"Я что-нибудь придумаю" Книга вторая (часть третья)