Содержание.

С.И.Гунько. Два дня в апреле

первый день

Вся неделя прошла спокойно. Муж приходил трезвый, ужинал, смотрел телевизор, рано ложился спать. Разговоры с водились к тому, что опять много расходов и надо бы взять ссуду и хорошо бы помочь маме прочистить колодец и сделать антену. И еще убрать на балконе. Одни и те же темы и, скорее всего это был мой монолог,словно молитву я твердила невыполненные дела, надеясь быть услышанной.Банальная сказка про белого бычка. Но что-то изменить я уже была не в силах и поэтому нашла выход - стала все делать сама.В пятницу Борис пришел, как мне показалось, в хорошем настроении.

«Борщ будешь?»- с порога спросила я, помятуя о любимой фразе мужа: «А ты мужа накормила?»

«Нет позже»- несколько раздраженно ответил он и, не раздеваясь, сел на диван смотреть сериал. Лицо его было сосредоточено, словно он жить без этого сериала он не мог. Меня всегда удивляла в Борисе эта отрешенность. После ссор, я ухожу в другую комнату, лежу долго на диване, прокручиваю, как в кино ссору, вспоминаю обидные слова, плачу, жалею себя, маму, сына. Пью чай с медом. Потом меня знобит, я укутываюсь в пуховый платок, сижу, уставившись в стену. Иногда мне кажется, что все происходит не со мной, просто смотрю кино про бедную Лизу. Загляну в комнату, где лежит на диване муж, а он с беззаботным видом, с открытым ртом смотри телевизор.

«Мусор надо вынести»- подожди, не отрываясь от экрана, выдохнул Борис.

«Боря, прошу тебя, вынеси еще коробки и всякий хлам с балкона»- я умоляюще посмотрела на него. К моему удивлению муж послушно пошел на балкон и стал складывать, запаковывать в пакеты. перевязывать, скопившийся за зиму хлам.Через некоторое время послышался мат, я решила молчать.

«Только бы вытерпеть, не заводиться»- внушала я себе. Когда весь мусор был упакован в огромные связки и пакеты, Борис стал вытаскивать все эти узлы через комнату, не переставая ругаться

« И откуда у нас коробки? У тебя земли полно на балконе, все от твоих цветов возмущался он.

«А палки твои уже 5 лет стоят и раковина старая»- не выдержала я.

«Палки мне нужны, а раковина хорошая,не дырявая»

«Но она уже 8 лет стоит.!»Чувствуя бесконечность беседы, я по-деловому сказала:

«Машина уже приехала, давай тебе помогу»

Сам справлюсь,- сказал он чертыхаясь-дверь закрой!

Он ушел, и я облегченно вздохнула. Прошло пол часа, час, Борис не возвращался. Сердце мое заныло.Неужели, неужели опять напьется. Через два часа ключ медленно повернулся в замке. На пороге стоял он, в распахнутой новой куртке и с пакетом в руках.

« Ну, выпил, что с того?», вызывающе сказал Борис.

Лицо его было красным, глаза мутные и злые.Дальше все пошло по накатанному сценарию, лишь с тем отклонением, что я старалась не отвечать на его гадости и больше молчать.Погружаясь в эту мутную воду оскорблений, я мечтала выплыть и выжить и еще, как ни странно не морщится, а то возле глаз столько морщинок от слез. Если раньше обида захлестывала меня, и я пыталась что-то доказывать, уверять, плакать, то постепенно поняла, как глупо я себя веду.Мы были в разных состояниях, и никакие аргументы не в силах были повлиять на его опьяненный мозг Он начинал с излюбленного: « А ты мужа накормила? Где деньги, я тебе все приношу.Дура!»- это были самые ласковые выражения, которые я постоянно слышала от пьяного мужа. А уж «посыланий» туда и сюда, не перечесть.В этот вечер все было как всегда. Хлопанье застекленной двери, бросание вилок на кухне, грохот падающего стула.Потом он угомонился, постелил себе постель, выключил свет и заснул.В этот вечер я так и не посмотрела концерт Аллы Пугачевой. Я сидела в комнате сына тупо смотрела на стеллаж с книгами, на любовно расставленные на полочках фотографии, игрушки, сделанные своими руками , картины и думала, что, наверное, смогла бы бросить все эти любимые и дорогие сердцу вещи, и уехать, если бы не сын и мама. Сын еще на 4 курсе, а маме исполнилось 80 лет, и она живет одна в деревне.Силы и настроения у меня не было, но завтра нужно передать сыну материал для диссертации его преподавателя, скачать с Интернета. В среду у сына день рождение, хотелось бы придумать какое-нибудь необычное поздравление. Я взяла детский альбом сына, сканировала его самые любимые фотографии, написала шутливое стихотворение. Потом занялась Интернетом. Часы в комнате, где спал муж, пробили два раза. В глазах появился «песок», голова болела. Когда я разложила на полу все бумаги и стала упаковывать листы, дискету и конверт с деньгами, на пороге неожиданно появился Он. Оценивающим взглядом он долго смотрел на меня, я сделала вид, что не замечаю его.

« Ну и что ты тут делаешь?» - криво улыбаясь, спросил Он.

Я ничего не ответила. Постояв еще минут пять, он ушел с грохотом закрыв дверь. Ложась в постель, я настроилась встать в 7 часов, будильник я не завожу, мой организм меня подводил очень редко.Как настрою себя, так и встаю.

Продолжение читайте на сайте ...

А.Агурина. Тот самый Локи

1. Тьяции, яблоки, Скади и прочие неприятности

Я опять путешествовал. В привычной компании. Один, закутавшись в синий полинялый плащ, осматривал окрестности, выискивая воинов, которые подошли бы для Вальхаллы. А дальше и делов то. Поссорить этого славного воина с кем-то менее славным. И этому менее славному отдать победу в бою. Ну а победителя к себе, в Вальхаллу. Уже и так не пройти от этих героев. Орут на своих вечных битвах да пирах так - весь Асгард сотрясается. Вот кого мне действительно жалко(кроме себя, конечно), так это бедную свинку нашу. Это которую каждый день убивают. А она каждое утро всё воскресает и воскресает. Ужас. Я бы уже с ума сошёл.

Хёнир(третьим с нами как всегда привязался) просто смотрел и слушал, не вмешиваясь. Оно и понятно. С его то скоростью мыслеобразования. Зато никогда не устаёт. Недаром его «проворным Асом» люди величают. Да и костёр может развести хоть в сухую погоду, хоть под дождём. Ума не приложу, как это у него получается. Я иногда давал советы. Весьма полезные. К тому же развлекал Всеотца историями по вечерам у костра. Хёнир никогда ничего не рассказывал. Он вообще мало говорит.

Шли мы всё больше на север. Вот уже совсем близко к Йотунхейму.

Запряжённая Арваком и Альсвинном колесница солнца направилась к горизонту, да и Ясная грива притомился уже. Скоро выедет на небо ночь.

Мы остановились у ручья. Вода была свежая и чистая, но припасы подошли к концу. Хёнир, не долго думая, встал и пошёл искать ужин, предварительно разведя костёр.

Скоро он вернулся с быком на плече. Рассказал, что на нашу удачу здесь невдалеке паслось стадо.

Освежевав быка, мы стали его поджаривать. Прошло достаточно много времени, а мясо и не думало жариться. Ничуточки. Тут явно была какая-то магия. Даже тугодумный Хёнир это понял.

-Кто ты? И зачем ты мешаешь нам? – спросил Один, встав.

Сверху раздался смешок. Потом внезапно поднялся ветер и также внезапно стих спустя несколько секунд. Перед нами возник огромный орёл. Но, взглянув в глаза птицы, можно было понять, что перед нами не простой орёл. Можно сменить свой облик, но не взгляд. Он всё равно скажет, что ты не тот, за кого выдаёшь себя.

-Я знаю тебя, - сказал Один.

Так так так. А почему я не знаю?

-Ты Тьяцци. Один из самых могучих турсов. Управляешь холодными северными ветрами.

-Да, - ответил орёл, – и я не давал быку поджариться, остужая его своим дыханием.

-Мы не враги тебе, - сказал Один, - Почему ты мешаешь нам?

-Я дам мясу приготовиться, и вы сможете поесть. Только пообещайте мне часть. Я могу добыть себе сколько угодно сырой пищи, но не дружу с огнём, не умею разжигать его. И соскучился по жареному мясу.

-Ты сможешь взять столько, сколько захочешь. Любые куски.

Орёл кивнул и уселся на сломанное дерево невдалеке. Я недовольно поморщился. Сейчас он, конечно же, украдёт у нас самое лучшее. Или вообще всё. А я кости глодать не могу. Мне нужно хорошее питание. Одину хорошо, он вообще может не есть. Даже на пирах в Асгарде только мёд пьёт, а мясо бросает Гери и Фреки.

Но обещание было уже дано. На этот раз мясо быстро поджарилось.

Один оглянулся и предложил орлу взять свою долю. Тот слетел с дерева. Ну, так я и думал! Тьяцци начал жадно хватать самые вкусные кусочки. И глотать быстро. Ещё немного и ужина не будет. Ловить другого быка ночью Хёнир не пойдёт, как ни упрашивай. А орёл не останавливался. Кто он такой, наконец? И почему Один молчит? Что стоит слово, данное презренному турсу? Он же не клялся!

Вне себя от злости (и от голода), я схватил палку, валявшуюся рядом и, замахнувшись на великана, ударил. Реакция была неадекватная. Странная реакция. Палки так себя не ведут. Не приклеиваются к орлам. И к рукам. Орёл взметнулся вверх, прежде чем кто-либо из асов успел среагировать.

Сначала орёл нёс меня по небу, высоко над землёй. Потом опустился совсем низко и потащил по острым камням. Это было неприятно.

Я пытался колдовать. Но с занятными руками это практически невозможно. Ситуация была очень плохой. А орёл всё тащил меня по камням. Я уже был весь в крови. Последним усилием воли(в самом деле последним), я закричал:

-Отпусти меня. Что тебе нужно? Извинений? Я принесу их.

-Я отпущу тебя, когда ты поклянешься, что выполнишь любое моё желание.

Какое ещё желание? Что может он попросить?. Разве что унизить посильнее. Ладно. Живым останусь – это главное. А потом. Ну, это будет потом.

-Хорошо, - и я поклялся. Клятвой, которую нарушить не смог бы никогда.

Руки сразу же отлипли и я кубарем полетел на траву. Орёл сел рядышком и терпеливо подождал, пока я встану на ноги и немного поворожу над своими ранами. Что весьма правильно. Ведь ещё немного и я бы, наверное, умер.

-Теперь, - сказал Тьяцци, когда моё состояние улучшилось настолько, что угрозы смерти больше не было, - я скажу, что хочу от тебя. Ты должен привести мне Идунн вместе с её молодильными яблоками. Приведи её на то место, где вы меня встретили. Через семь дней. Дальше не твоя забота.

Я вытаращился на него.

-Многие великаны пытались идти против вас войной. Я же поступлю умнее. Я отниму у вас источник вашей молодости.

Орёл засмеялся и взмыл вверх. А я поплёлся в Асгард. Благо, было уже близко. Даже о том, что мои спутники могут меня искать, забыл. А добравшись домой, лёг спать. Просто сил ни на что больше не осталось.

Меня действительно искали. Один специально вернулся в Асгард, чтобы сесть на своё трон1.

Я наплёл, что орёл унёс меня далеко в горы, а потом удалось с помощью магии избавиться от него. Кажется, поверили. И оставили в покое.

Я же отправился к Идунн. Браги не было дома – путешествовал где-то в Митгарде. Ну и хорошо.

Богиня юности вышла ко мне как всегда с улыбкой на лице. Она всем улыбается. И всегда. Лично я этого не понимаю.

-Ты пришёл за яблоками, Локи? Вот, возьми.

-Нет Идунн, - сказал я, с трудом выговаривая слова. Мне было ужасно трудно. Впервые в жизни. Но я не мог нарушить клятву, – в Митгарде я видел необычную яблоню. Её плоды такие же, как и на твоей. Показалось мне, что должны знать об этом боги. Ведь если среди яблок Митгарда появятся плоды юности и жизни, то люди могут стать бессмертны. Представляешь, что будет, если они возомнят себя равными богам?

-Этого никак нельзя допустить, - сказала Идунн. – но почему ты не рассказал об этом Одину?

-Я не до конца уверен. А если ошибаюсь? Тогда все начнут смеяться . Поэтому хочу , чтобы ты пошла со мной и взяла корзину яблок со своей яблони. Ведь только ты сможешь сравнить плоды. А тогда, если я прав, то всё расскажем богам и Одину в первую очередь.

В глубине души я всё же надеялся, что она не поверит мне. Позовёт других богов. Но Идунн поверила. Никогда она никому зла не делала. И от других не ждала. Вмиг собралась, захватила корзину с яблоками и, никем не замеченные, мы вышли из Асгарда.

Я отвел Идунн на поляну, стараясь не говорить с ней и не смотреть на богиню.

-Ну и где же яблоня? – спросила Идунн, когда мы дошли.

Ответить я не успел. Огромный орёл, упавший с неба, схватил асинью и унёс ввысь.

Когда я вернулся, в Асгарде был очередной пир. И мне пришлось присутствовать на нём. Боги немного удивились, что Идунн нет. Ведь она никуда не собиралась. Впрочем, мало ли, какие дела могут быть у другого. Все асы часто путешествуют.

А я думал, как мне выручить Идунн. После пира, я посоветовался с сыновьями и потом направился к Фригг. Слышал, что есть у неё соколиное оперение. Его-то мне сейчас и надо было. Надев пёрышки, полетел в Йотунхейм. Если у меня ничего не получиться, Нарви расскажет богам, что случилось. И тогда сюда придёт Тор. Ведь без Идунн, все боги умрут от старости, как люди.

Было достаточно трудно отыскать жилище Тьяцци. Но с помощью где магии, где советам моих знакомых турсов2, я нашёл неприветливый замок на склоне горы ещё более неприветливой. Вокруг замка бушевал холодный ветер и я долго не мог добраться до окна.

Идунн же нашёл быстро. Заплаканная, она сидела в роскошной комнате. Похоже, Тьяцци сделал всё, чтобы пленница ни в чём не нуждалась.

-Где Тьяцци? - первым делом спросил я, сбросив оперение, чтобы Идунн меня узнала.

-Он говорил своей дочери, что собирается на рыбалку. Я случайно услышала.

Так тут ещё и дочь есть. Это усложняет дело.

-А его дочь?

-Она почти не бывает дома. Всё больше носиться на лыжах по лесам.

Прямо как наш Хёнир. Может, их потом познакомить? Чем ни пара?

-Хорошо, я унесу тебя отсюда. Где корзина с яблоками?

Идунн взяла корзину в руки.

-Нет, не так, - я покачал головой. –Такой вес я в обличье сокола не потяну.. Нужно превратить тебя во что-то другое.

-Конечно, Локи! Я так обязана тебе! Ведь ты не виноват, что появился Тьяцци, но всё равно пришёл спасать меня!

Так она ничего не поняла. Интересно, что Идунн скажет мне, когда узнает правду?

Уже через минуту я летел к Асгарду, неся в когтях корзину с несколькими яблоками и одним орехом.

Очень скоро понял, что меня заметили. Сзади раздавался шелест огромных крыльев. И звук этот приближался.

Я нёсся так быстро, как мог. Но Тьяцци всё равно нагонял меня. Вот вдали показался Асгард.

Я поднапрягся. Уже стали видны стоящие на одной из крыш асы. Асы? Верно. Видно, Нарви не выдержал и всё рассказал. Вот-вот и я в Асгарде. Ага, прямо там меня и схватят. Тьяцци разорвёт меня прежде, чем боги успеют что-то сделать.

Я совсем смирился со смертью, как вдруг обратил внимание на то, что асы разжигают костёр. Понял! У меня есть шанс. Собрав последние силы, я пролетел над разгоравшимся костром. Тьяции полетел прямо следом за мной. Но ему не повезло. Перья очень легко воспламеняются. Огромный орёл упал на мостовую Асгарда. Теперь он весь был объят пламенем. И уже даже тот, кто хотел бы ему помочь, не смог бы. А никто и не хотел.

Странно, но на этот раз никто не стал меня отчитывать. Видимо, Один решил, что своё и так я уже получил.

А Идунн, даже когда узнала правду, не сердилась. «Ведь всё-таки ты пришёл меня спасать, Локи» - говорила она.

И даже слова Браги о том, что явился я не из-за неё, а из-за молодильных яблок, Идунн не убедили.

Так что вроде все, кроме Браги остались довольны.

Всеобщее довольство продолжалось до следующего утра, когда в ворота Асгарда постучали.

Такого раньше не было. И все боги решили посмотреть, что случилось. За воротами стоял воин. В кольчуге и шлеме, в руках – копьё. Им он, собственно, и стучался. Вызывая на бой. Только кого? Имя он не называл. Поэтому мы могли выставить любого. Всё бы хорошо, но это был не воин. Воительница.

Не раз мы сражались с воительницами великанов. И такой силой обладали те, что даже Тор не считал позором для себя выйти на поединок с некоторыми из жён турсов. Но сейчас перед воротами Асгарда стояла хоть и жительница Йотунхейма (это я определил безошибочно), но не уродливая великанша, а прекрасная девушка.

-Скажи нам, дева, кто ты и чего хочешь? – спросил Один

-Меня зовут Скади. Я дочь Турса Тьяцци, и пришла я отомстить за отца.

-Право мести священно, - сказал Один, - но так же священно и право предложить виру за убийство. И я, как верховный Бог и повелитель богов и людей предлагаю виру тебе за смерть твоего отца.

-Что ты можешь предложить мне?

-По нашей вине погиб твой отец. Но может, если ты найдёшь в Асгаре себе мужа, который будет твоей защитой и опорой... Поверь, мы сожалеем о гибели твоего отца, но другого выбора не было. Я могу рассказать тебе, как он погиб и тогда ты решишь сама, принимать ли тебе виру.

-Хорошо, - сказала Скади, повернув копьё наконечником вниз и привязав его ремешком.

Что ж, драться она пока не будет. Что к лучшему. Главное, чтобы, узнав всё, она не потребовало в качестве дополнения к предложенной вире мою голову. Голова мне ещё нужна. Вообще, крайне полезная штука. И красивая - особенно спереди.

На следующий день, обдумав рассказ Одина (Всеотец сам вышел из Асгарда, чтобы поговорить с воительницей), Скади ответила, что согласна на виру. Но и тут Всеотец схитрил(как неожиданно и удивительно). Заметив ещё вчера, как смотрела Скади на Бальдра, уговорил дочь Тьяцци довериться судьбе в своём выборе. Ведь Бальдр как раз собирался жениться на асинье, любимой им, с которой пришлось бы расстаться, выбери великанша его.

Все неженатые асы закутались в куски ткани, оставив обнажёнными только ноги. По ним Скади и выбирала. Хорошо что я уже не холост. Только Дочь Тьяцци в жёны мне и не хватало!

Скади выбирала долго. Искала Бальдра, я полагаю. Но, в конце концов, ошиблась. Выбрала Нъёрда. Впрочем, не было заметно, что она разочарована. Не разглядела она нашего богача раньше, что ли?

Скади легко вписалась в компанию асов. Да и с мужем у них полное взаимопонимание. Чтобы не расставаться они даже решили жить поочередно то на севере, в замке Тьяцци (поскольку Скади сложно жить в тёплом Асгарде), то во дворце Нъёрда (поскольку Нъёрд, как оказалось, плохо переносит холод и завывание северного ветра).

А вот благодарности от Скади за такого хорошего мужа я не дождался. Мало того, она меня ненавидит. С её детьми – Фрейей и Фрейем у меня нормальные отношения. Небось, понимают они, что если бы не я, то отцом их был бы какой-нибудь турс. И не в светлом Асгарде жить им среди богов, а в мрачном Йотунхейме. Дружба с Фрейей для меня весьма удобна, потому что именно она хозяйка соколиного оперенья Фригг теперь. Получила его в подарок. Сама пользуется и мне иногда поигратся даёт.

Продолжение читайте на сайте ...

О.Абайкина. Сборник Многоточие. Выпуск 9, Изд-во LEM, 2008 г.

***

Распластано, как вошь на парусине,

Душа, прижатой к ногтю суеты,

С сомненьем ждёт, что всё бесследно сгинет,

Прославив точку зренья пустоты.

Священный дух об стену глухо бьётся,

Строптиво прорываясь на алтарь,

Там, где тоскою затмевает солнце

Надежды тусклой царственный фонарь.

Трясётся самоходно на дрезине

Мысль, как на стыке, вздрогнув на стишке;

Сознанье, поддавая пару сини,

Кривляется, как вошь на гребешке.

***

© Copyright: Бредущая По Граблям, 2008

Свидетельство о публикации №1810290080

***

Мою печаль, донская степь,

Прими, как мать, в свои огни,

Чтоб не кричать могла, а петь,

Господь, спаси и сохрани.

Мои слова прими, Москва,

Как боль и кровь гранитных плит

Вбирает павшая листва;

Господь, коль спас, уже хранит.

Но как река ни велика,

А родником жива одним,

Прими поклон издалека;

Кто спасся сам, тот Им храним.

Душа моя, прими меня:

Иной не будет нам брони;

Средь полымя хуля-браня,

Прости, спаси и сохрани.

10.11.2008 г.

***

«Икона Божией Матери, именуемая «Утоли моя печали» была принесена в Москву казаками в 1640 году и помещена в храме Святителя Николая на Пупышах в Замоскворечье.»

***

«Одно время, вероятно, вследствие пожара и неоднократных перестроек храма об иконе забыли, она была заброшена и находилась на колокольне в великом небрежении.»

***

«В церкви Николая Чудотворца хранились письменные свидетельства о чудотворениях иконы, но после чумы в 1771 году все были истреблены огнем.»

***

«Левую руку Богоматерь приложила к Своей голове, несколько склоненной набок, будто она прислушивается к молитвам всех обращающихся к Ней в печалех и скорбях.»

***

«Ныне чудотворная икона «Утоли моя печали» находится в московском храме во имя святителя Николая, что в Кузнецах.»

***

© Copyright: Бредущая По Граблям, 2008

Свидетельство о публикации №1811110484

***

Макушки древ едва лишь обагрило,

Затеплилось, что всё пойдёт на лад;

Сукровицей небес седой Ярило

Разбавил неминуемый закат.

Скатился томно по ладошкам веток

В подвал небес, забыв, что он богат,

Как медный грош в лузгу пивных креветок

Из верхо-княжей роскоши палат.

Позолоти, что было, есть, что будет,

Нашепчет на краплёный листопад

Цыганка-осень и внушит, что любит,

Тот, кто был холост, если не женат.

А я поверю, просто ей поверю,

Как верила безумие назад

Во все, судьбой распахнутые, двери

И в каждый вожделенно-мутный взгляд.

Всё сбудется. А как тому не сбыться,

Чему свидетель – судия Пилат:

Розово-перстно смазали копытца

Слащавой пеной петли звёздных врат.

***

«Этот ярко-розовый закат в Минске нам прислал Михаил Гольдберг»

***

© Copyright: Бредущая По Граблям, 2008

Свидетельство о публикации №1810311111

Продолжение читайте на сайте ...

П.М.Голушко. Одиночество

ПОЭТ В СОЦИУМЕ

И вновь впечатываюсь в лист.

В затылок солнце светит.

И попадаю в чью-то жизнь.

Зачем? Кто мне ответит?

Ладонями обняв лицо,

Я вслушиваюсь в радость

Других, возможно, подлецов,

Лишь ощутив усталость.

Я доверяю суть друзьям,

До ужаса спокойным,

И, по наклонностям скользя,

Хотелось стать достойным.

Я вновь впечатываюсь в лист

На радость проходящим.

И попадаю в чью-то жизнь

Пером своим щадящим.

ЛИНИИ СТРОК

Мальчиком, бегущим резво,

Жизнь проходит – подожди.

Есть последняя надежда,

Ты её мне не сожги.

Девочкой, носящей косу,

Жизнь плетёт нам день за днём

Постоянные угрозы,

Мы немного подождём.

Мальчик с девочкой играет,

В душах всё оборвалось, –

Это, видно, ветер мая

Сытость праздную унёс.

Задавай свои вопросы,

Отвечаю – не спеши.

Словно летние покосы,

Плавно строчки уложи.

Прилетают птицы с юга,

Обязательно – опять.

А пока метёт нам вьюга

И мешает вместе спать.

СКАЖУ

Я хотел увидеть счастье,

Ветер в этом мне помог.

Всё принёс – пургу, ненастье,

Уничтожил всё, что смог.

Я хотел увидеть нежность,

Ель мне в этом помогла,

И иголки – не подснежник.

Вот такие, брат, дела.

Я хотел увидеть прошлость,

В памяти нашел следы.

Как седой старик с погоста,

Принесла мне правду ты.

Я хотел увидеть вечность.

Разобраться как-то смог,

Почему мою беспечность

Выставляют за порог?

Я хотел увидеть счастье.

Я хотел увидеть рай.

И весна – смешной букашкой

Мне сказала: «Это – май!»

Это май, слезой объятый.

Это май – в глазах тоска.

Это май тридцать девятый

Смотрит молча свысока.

И какая-то вдруг сила,

Стиснув зубы, помогла.

Среднеточечным курсивом

Жизнь моя сквозь Вас прошла!

СТАТЬ

Стать галочкой в тетради Вашей не хочу!

Поверьте, мне совсем не свойственно двоиться.

И дружеских ладошек по плечу

Моя судьба отчаянно боится.

И извинение, – оно, конечно, слышится.

И в тоне есть оттенок неподдельности.

Но для души, отчаянной, увидеться –

Приходит час, и есть ещё мгновение.

И снова через выкрик неизбежности,

Судьба вдруг перестанет быть зловредною.

И я в какой-то внутренней чрезмерности

Вдруг оглянусь, но чтобы стать полезною.

Какую-то весеннюю занеженность,

Разлучит май тюльпановою свежестью.

И в лето нас, и в зимнюю заснеженность

Перенесёт судьба с наклоном нежности!

КОЛЫБЕЛЬНАЯ СЫНУ

Я тебе нашепчу о ласковом солнце.

Я тебе нашепчу о царевне в оконце

Я тебе нашепчу, как дождик стучит о донце

перевёрнутого во дворе ведра.

Я тебе нашепчу, как шелестит трава

ласкаемая ветерком.

Я тебе нашепчу, как горят дрова

и пахнет дымком.

Я тебе нашепчу, как растут цветы.

Я тебе нашепчу, о чём плачут отцы.

Я тебе нашепчу, что такое мечты,

утраченные навсегда…

Это ты…

ЗИМА

Напившись с брусникою чая,

С зимою обнявшись, простилась.

Тихонько на ухо шептала

И в нашу сторонку косилась.

Потом закружилась листвою,

Поёжилась в холоде зала.

– Друзья, вы, побудьте с зимою,

Она одинока, – сказала.

Нам осень сказала, – поверьте!

У женщин бывают напасти.

Таких очень много на свете.

Надменность – вуаль, и несчастье.

Кто холоду дарит улыбки?

Слезинки и те замерзают.

С ней лишь хороводят снежинки.

Влюблённые – сразу бросают.

И только вдруг первый подснежник

Протянет ей нежно ладони,

Заплачет капелью безбрежной,

И снова, в проклятье, мчат кони.

Уносят её в безмятежность –

Туда, где мороз воеводит.

И в сердце одна безнадежность,

А годы метелью проходят.

УТРО, КОТОРОГО НЕ БЫЛО

Пустынной улочкой бреду,

Почти забыв слова,

К тебе я больше не приду,

Ани оhэв отха*.

И стайка рыжих воробьёв,

Слетев на провода,

Щебечет в память о тебе.

Ани оhэв отха.

Ещё не разогнал с утра

Нам ветер облака,

А солнца луч дрожит у ног.

Ани оhэв отха.

И я опять перед тобой,

Стою, закрыв глаза.

И сердце вдруг напомнит мне,

Ани роце отха.*

_______________________________________

* Ани оhэв отха.(иврит) – я тебя люблю.

• Ани роце отха.(иврит) – я тебя хочу.

Продолжение читайте на сайте ...

Г.Ротай. Розы

*****

Она была не красива, но зла. По крайней мере, ей нравилось о себе так думать. Ее машина ехала не спеша, по серпантину. Казалось, вполне романтично путешествовать в такой старой машине (она думала про кино, но с таким носом, конечно, сниматься нельзя). Обгоняющие автомобили не разделяли ее настроения. Задумав купить машину, она решила, что купит непременно старую, какую-нибудь гламурную развалюху и, конечно же, с самого начала она была готова к резким высказываниям в свою сторону по поводу скорости. С раннего детства ее удивляло то, что люди вроде бы спешат жить. Все время куда-то опаздывая, они бегут или мчаться. Вот если бы они могли увидеть во всех красках свою собственную кончину, стали бы они спешить? Чем быстрее ты бежишь, тем меньше живешь, казалось ей. Конечно, только если не бежишь просто так, потому что захотелось побегать, вот тогда скорость действительно имеет значение.

Она всегда и всему придавала особый смысл, не считаясь с чужой точкой зрения, и зачастую даже не зная чужого мнения. Естественно, с раннего детства ее обучали манерам и правилам поведения в обществе и, в результате, выросла достаточно воспитанная девочка, по крайней мере, она на прямую не грубила старшим (значит даже в ссоре не переходила с ними «на ты») и не клеила жвачки под сиденье. Но никто и никогда не мог навязать ей своего мнения. В школе, например, она несколько лет не могла понять, как можно цифру умножить на букву и какой в этом может быть смысл. Конечно, многие принимали это за глупость, но ее больше занимали картинки, которые выдумывала она сама. Было бы здорово, думала она, если бы город вертелся вокруг своей оси. Если бы улицы и деревья перемещались с места на место, тогда пришлось бы каждый день искать свой собственный дом. Когда взрослые принимались доказывать ей практичность некоторых вещей или поступков, она не слушала, вот почему она совершенно не знала, о чем думают другие. Впрочем, иногда ей все же приходилось удивляться собственной несообразительности. Однажды она спросила свою знакомую, почему вместо лестниц не делают горки, и была шокирована ответом.

- Как же тогда подниматься? – сказала знакомая.

- Никогда бы не подумала, - ответила она.

Машина остановилась. Красивый пейзаж: море, горы и леса. Чудо природы. Бывают места, собравшие в себе всю красоту планеты, бывают такие и люди, но она не похожа на них. Ей стало грустно. Некоторое время назад она практически восхищалась собой, но сегодня вдруг понимает, что умеет разве только сочинять. Выдумывать себя и других. Однажды у нее был друг, (только однажды) он совсем не умел говорить, высказывать мысли, казалась, его мозг работает только на одну извилину (так о нем говорили), но он прекрасно все делал, за что ни возьмется. Люди не любили его, потому что завидовали его умению творить. Ведь практически каждый из нас много говорит, но совершенно ничего не делает.

Сегодня она казалась себе только частью толпы. Или сейчас ей просто так мерещилось, потому что настроение у нее менялось постоянно, казалось даже, что ничего совсем не зависит от ее настроения и настроение тоже ни от чего не зависит.

Поразительно, с какой точностью она выбрала место для отдыха. От сюда не видно и не слышно проезжающих автомобилей. Осталось только вспомнить собственное имя, иначе в гостинице может случиться не приятный инцидент, все станут думать о ней плохо, если она задумается, прежде чем представиться.

- Эльза,- представилась она, так и не вспомнив, как зовут ее на самом деле. Служащий отеля неестественно улыбнулся.

- Вы хотите с видом на море, или горы?

Интересно, что они больше ценят в долларах, подумала она.

- Море, пожалуйста.

- Это дороже.

- Я так и думала.

Служащий с плохой наследственностью (так плохо он был сложен) то и дело выжимал из своего рта улыбку, это страшно раздражало Эльзу, «скоро польются соки»- думала она, ей хотелось дать ему туфлей по сутулой костлявой спине. Он непременно завизжал бы как свинья, его зеленовато-желтая кожа, наконец, порозовела бы.

Иногда Эльзе встречались люди, которых она ненавидела в первого взгляда еще сильнее тех, кто причинял ей боль, гораздо сильнее. Как правило, это были не плохие люди. Эльза понимала это, но ничего не могла поделать со своей злостью.

В номере, пока не стемнело, она кратко записала события нескольких дней.

« Я сбежала. Улетела (уползла) в прекрасные места. Сомневаюсь, что бы меня стали искать в этом месте. Очень скоро здесь будет людно, летом на курортах всегда так. В конце концов, они ничего не знают про деньги. Я смогу остаться здесь до конца сезона, а потом отправлюсь в какую-нибудь деревню, где они, конечно, меня уже искали, и более не станут. Они и не подумают, что я отправлюсь в самое людное место в стране. В скором времени я намеренна задуматься о своем будущем».

Эльза внимательно осмотрела номер, что бы не было пыли и чего-нибудь лишнего, она терпеть этого не могла. Лишней оказалась только стеклянная емкость с красной водой, видимо кто-то из предыдущих постояльцев писал здесь акварелью. Эльза не стала выливать воду, она поставила емкость на подоконник, которая прекрасно вписывалась в интерьер, подходила к мебели из красного дерева, светлым стенам и шторам. В саду на заднем дворе Эльза нашла белые тюльпаны, которые поставила в алую воду. К утру они, конечно, порозовели, и Эльза их выкинула. Всю ночь она не спала. В ванной комнате оказалось маленькое окошко, выходящее на горы. Ночью Эльзе захотелось глядеть именно на них, поэтому ночь на пролет она сидела на бачке унитаза и курила, глядя на горы и звезды. Мир показался ей огромным, совершенно не таким, как дома. Как можно было прожить целых двадцать лет в таком тесном пространстве, когда не так далеко ворота в тысячи других пространств, где все не так однообразно потому, что ты в них гость. Конечно, двадцать лет это совсем немного. Если подумать о том, как быстро пролетел прошлый год, можно предположить, что двадцать таких отрезков времени это пустяк. Сто лет – этого, пожалуй, достаточно, но никак не меньше, для одной жизни. Должно быть, человек ничтожен, иначе ему отвели бы значительно больше времени на посещение земли. Однажды у Эльзы был друг (только однажды), он очень любил выдумывать, совсем как Эльза. Он рассказывал ей о том, что он инопланетянин с такой-то планеты, рассказывал об образе жизни на его планете и о том, что живут они тысячи лет. Полет на землю для них всего лишь недельный отпуск. Удивительно, но это так похоже на правду. Как мало может человек за одну жизнь и как много некоторые успевают за отведенное им время. Приходят на землю и все вдруг меняют. Другие люди – только поток жизни, который кому-то или чему-то необходим. Эльза тоже поток, она никогда ничего не изменит, ей даже трудно сохранить то, что хотят разрушить другие.

С рассветом Эльза отправилась на прогулку. У подножья гор, в лесу, она нашла небольшое холодное озеро, с прозрачной, сияющей, как только что вымытое зеркало, водой. Ничего не стоило прилечь рядом с ним и глядеть на мир задам наперед. Все в этом мире было с точностью до наоборот, кроме нее. Разглядев, как следует деревья, небо и себя, Эльзу огорчило такое пристальное внимание к собственной персоне. Глупо так много думать о себе, когда столько мыслей еще не посещало голову. Прекрасное утро в лесу не избавило Эльзу от огромной тревоги и тоски. «Как жаль, что мир так славно раскрывает предо мной себя в такой не подходящий момент, когда я разбита и внимательна только к себе»- думала она. В конце концов, Эльза еще больше огорчилась и тут же отправилась в номер спать.

*****

На самом деле у Эльзы никогда не было друга. Настоящего друга из плоти и крови не было никогда. С раннего детства Эльза, не имеющая ни одного теплого сердца по близости, была под впечатлением образа Кая из небезызвестной сказки, он и стал ее первым другом. Добрый, милый, сказочный мальчик с блестящими черными волосами и огромными радостными глазами (таким он ей представлялся). С процессом взросления одинокой, но очень впечатлительной Эльзы, менялся и взрослел ее выдуманный друг (Питер Пен особенно заставил себя любить, навсегда, она до сих пор иногда по ночам ждет его), обретая качества тех, кто впечатлял Эльзу в дальнейшем. Ее герои никогда не случались рядом с ней, не делили ни времени с ней, ни пространства. Возможно, с Эльзой их объединяли лишь некоторые прочитанные (или скорее непрочитанные) книги, просмотренные (скорее не просмотренные) фильмы и картины. Конечно, герои существовали на самом деле – это были артисты. Иногда Эльза была под впечатлением книжных героев. Впрочем, она никогда не могла назвать себя чьей либо поклонницей, потому что ее друг обладал качествами многих героев, начиная с Кая и заканчивая бог знает кем (возможно, даже самим Богом). Рука об руку шла она со своим Героем по жизни. Окружающие люди только разочаровывали Эльзу.

Эльза выросла в небогатой семье, где из поколения в поколение рождались неудачники. Фантазии их хватало лишь на то, что бы желать зависти таких же неудачливых соседей. Смысл жизни Эльзиных родителей заключался в том, что бы не разочаровать жителей их небольшого города. На самом деле, всем горожанам было плевать друг на друга, но каждый в отдельности старался превзойти в чем-то соседа. Все в городе были одинаковы, но случалось, что некоторое дети своих серых родителей рождались рыжими или полосатыми, как котята, не разделяя образ жизни взрослых. От чрезмерного гнета общества, а такой ребенок уличался в бесстыдстве почти что сразу после рождения, эти дети вырастали негативно настроенными к жизни как к таковой и ко всему, что с ней связанно. Эльза была среди этих несчастных детей. Но в этой компании не было принято дружить. Детей объединяли только общие дела. Например, покрасить ночью соседский фасад ярко-розовый краской, или подсыпать парикмахерше вместо русой краски для волос, зеленую краску для парика. Дело зависело от того, чей родитель «провинился» и непосредственно от его рода деятельности. Мать Эльзы работала в банке. Так что шестилетние дети, ночью (на кануне утром, мать Эльзы утопила котят) очень тихо ограбили банк. Потому что Эльза всегда находила то, что искала (ключи). Дети знали, что даже их не приятная репутация не заставит взрослых так плохо думать о своих отпрысках, но тратить деньги совершенно точно, было нельзя. Поэтому дети закопали деньги. Положили в большой железный ящик и закопали его на кладбище, замаскировав под заброшенную могилу (это были талантливые дети, из которых выросли хорошие военные, художники, писатели и даже одна балерина). Родительская тирания сделала детей жестокими и черствыми. Они договорились, что ровно через четырнадцать лет (среди них был и будущий математик, лауреат какой-то премии) встретятся на этом месте и раскопают ящик, заберут каждый свою долю. А если кто-нибудь из них заберет все, или часть денег раньше, они его убьют (сказал будущий политик). Конечно, каждый из них думал, что лучше было бы забрать все деньги себе. Поначалу, каждый боялся, что его застанут, подумают, что это он украл деньги, никто бы не поверил, что были соучастники. Позже, каждый из компании стал настолько успешным и заметным в обществе, что найти и убить каждого из них не составляло никакого труда.

В ограблении банка обвинили мать Эльзы. Удивительно, что посадили ее в тюрьму ровно на четырнадцать лет.

За неделю и два часа до освобождения матери Эльза стояла перед старым красивым зеркалом, в черном плаще. Ее пугало только то, что никто не вспомнит про деньги (на самом деле в сундуке были не деньги, а драгоценные камни), ведь все кроме нее уже уехали из города и стали популярными в стране, кто в чем. Только ей по-настоящему нужны средства, для того, что бы уехать из города и исчезнуть, словно умереть. Умирать ей, конечно, не хотелось, не смотря на почти полное отчаянье, голова ее была полна мечтами и некоторыми надеждами на свет. Хотелось умереть для города, для людей.

На кладбище оказалось темно. Могилы не светились фосфором, а мертвецы не прогуливались, не хохотали, как представляла себе Эльза. Она пришла немного раньше и, убедившись, что еще никого нет, решила подождать у входа, вдруг, кто-нибудь из трупов все-таки намерен сегодня погулять. Первым пришел молодой человек, которого она не узнала даже тогда, когда он посветил фонариком себе в лицо. В темноте, слыша его голос, она что-то чувствовала, что-то родом из детства, но все равно не узнавала его, тем более при свете фонаря.

- Ну что,- заговорил он,- стоили те котята свободы твоей матери?

- Какие котята?- спросила Эльза.

- Те самые.

- Мы сделали это из-за котят?

- Да, твоя мать их утопила.

- Не знаю. Но мать точно не стоила котят, это совершенно точно.

Что-то было в его голосе теплое, но Эльза не могла вспомнить, что теплого было в ее детстве.

- Ты по-прежнему живешь тут? Почему?

- У меня нет талантов, как у всех вас.

- Вспомнила меня?

- Нет.

- Не мучайся, уверен, меня никто не вспомнит.

- Почему?

- Я был очень тихим.

- Ты станешь убивать, если кто-то забрал камни?

- Может быть, если это вернет мне камни.

- Ты такой жадный?

- Нет. Это я так сказал. А ты?

- Нет, матери достаточно. Но это убьет меня.

- Понимаю. Хочешь уехать?

- Да.

- Так вот, что я тебе скажу, камней там было немного.

- Было?

- Да, я забрал их пять лет назад, продал и открыл на эти деньги сеть ресторанов. Сегодня я миллионер, приехал для того, что бы вернуть долги. Деньгами. Думаю, тебе полагается больше, чем другим, ты заработала карму похуже остальных. Вот твои деньги. Камней было на миллион, поделить на пятерых - получается двести тысяч, я даю тебе триста.

- Все так просто? Или это не настоящие деньги?

- Все просто.

- Я поверю.

Эльза взяла деньги и ушла. К полудню она дошла до ближайшего города, выспалась в гостинице, купила машину раритет и уехала на курорт.

Продолжение читайте на сайте ...

Tranen Der Existenzlosigkeit. Сборник стихов - 24 декабря

Звонок

И набран код,

Семь нежных цифр,

Под тенью звёзд,

Набрал я их.

Играл орган,

Звонок красив,

И я всё ждал,

О всём забыв.

Играл, играл,

И я всё жду,

На сердце план,

Что я скажу.

А на столе твоей квартиры,

Играл мелодию забытый,

Забытый в жизни телефон,

Играл, играл, всю ночь здесь он.

Так пусто было здесь и странно,

А утром нежным и туманным,

Он перестал играть тебе,

Не знал, что нет тебя уже....

Тебя всё "трубка" вызывала,

Но ты уже не отвечала,

И где-то там, где нет меня,

Играла музыка дождя

Последнее сердцебиение

Удар, ещё удар...Живой,

Лежу в больнице я с душой,

И сердце бьётся еле-еле,

Пока ему не надоело.

*Меня предал весь белый свет,

Предала мать и мой отец*

Удар, ещё удар....и боль,

Как трудно жить с такой душой,

Не будет биться сердце скоро,

В груди ненужный мне осколок.

*Я видел как друга друга били,

Вы звери в клетке, вас пустили*

Удар, ещё удар....и страх,

Познать последний сердцу крах,

И я назло себе дышу,

Но стало тихо, тихо жду.

*Бежали вы на свет прекрасный,

Как бабочки летят напрасно*

Удар, ещё удар...и свет,

Последний нежный лунный свет,

О, где же ты, моя луна?

Зачем ты скрылась от меня?

Спасти могла лишь ты меня

*Клялись быть вместе навсегда,

Давно забыта клятва та*

Удар...последний был удар,

Я не кричал в последний раз,

В последний раз больничный свет,

И сердце прекратило бег

Вознесение

У грязного окна в грязном подъезде,

Стоял белый-белый ангел.

Он смотрел на дверь твоей квартиры,

И беззвучно плакал.

Он стоял с большим букетом роз,

Он их оставил прямо на пороге,

Может, когда-то, ты их найдёшь,

И они подарят тебе снова жизнь.

Ты его не видишь,

Ты идёшь, проходишь мимо него,

Ты другая, но он тебя видет прежней,

И подъезд в его глазах чист, как слеза.

Может будучи в нереальности,

Ты вдруг почувствуешь его присутствие,

Услышишь запах нежных роз,

И снова улыбнёшься.

Пока же ты возвращаешься,

Возвращаешься одна,

И ненавидишь этот подъезд,

Эту квартиру.

А он плачет в лунном опустошённом свете,

Ведь он видит мир по другому,

И он знает, что здесь сказки быть не может,

Что нет вдохновенья в опустошении.

Он закуривает сигарету - в первый раз,

И запах дыма долетает до тебя,

Ты выходишь на порог, смотришь в сторону грязного окна.

И в запахе дыма неожиданно чувствуешь запах цветов.

Он сбрасывает свои крылья, свои белые крылья,

Открывает окно и смотрит вниз,

Становится на карниз и улетает,

Вниз...

И в тот момент ты видишь эти цветы,

Прекрасные розы прямо под дверью,

Ты бросаешься к окну,

В пепельнице тлеет сигарета.

А внизу...на сырой продрогшей земле,

Видная чья-та упавшая фигура

Зеркальности

- Не стОит.

- Что не стОит?

- Не нужно.

- Что не нужно?

Всего лишь мчится поезд,

А мне остаться нужно.

- Забудь меня.

- Конечно.

- Прощай навек,

- Прощаю

Лил дождь, казалось, вечно,

- Добра тебе желаю.

За нами на перроне,

Стоял наш ангел белый,

А люди всё бежали,

Он выглядел нелепо.

Дождливо было очень,

И поезд отправлялся,

И ангел на перроне,

Нам мило улыбался.

- Ошибка.

- Всё ошибка.

- Забыть.

- Забыть быстрее.

И ангела улыбка,

Ставала всё грустнее.

- Прощай.

- Тебе того же,

Ушла...

Уехал поезд

И плакал ангел вольный,

С дождём осенним божьим.

Чуть дальше на перроне,

Души две повстречались,

Их свёл навеки поезд,

Их ангелы смеялись.

Бежали мимо люди,

Не видя тех, кто счастлив,

Они же были вместе,

Закончив век свой странствий.

- Люблю тебя.

- Я тоже.

- Идём домой

- Идём же.

Уехал вдаль тот поезд,

Дорога бесконечна

Продолжение читайте на сайте ...

В.В.Яшков. Человек, это звучит гордо?

Наш век для КОСМОСА мгновенье!

Предвосхищен наш жалкий вид.

Чело и век самодовольно

С гордыней в голосе звучит.

Но где то в ВЫСШИХ ИЗМЕРЕНЬЯХ

Отображает звук один.

Короткий, четкий, объективный

По смыслу смерд, а может свин.

Содержание

Э.Н.Тубакин. Сорок дней

Умер художник. При жизни слыл он человеком недоверчивым и замкнутым, был известен неширокому кругу профессионалов и знатоков изобразительного искусства. Прославился, главным образом, своей оригинальной техникой рисунка.

Как и положено, на сорок дней поминали усопшего. Поминки проводились в скромной двухкомнатной квартире, где проживал безвременно ушедший художник со своей матерью, в прошлом, красивой женщиной, сейчас – с сеткой мелких приятных морщин, не портивших ее лица. Стол установили посредине большой комнаты, напоминавшей больше склад, чем жилое помещение. По углам комнаты выстроились рамы, свернутые в трубочку ватманы с набросками и эскизами. Отовсюду выглядывали натюрморты дорогих вин и апельсиновой кожуры, пейзажи средней полосы России. Везде – краски, какие-то холсты. В нескольких шагах от окна на трехногом штативе стояла прикрытая тканью, новая неоконченная работа художника, тут же, палитра красок, разведенная для этой картины. Все это перенесли из малой комнаты, где раньше была мастерская художника. Теперь там – спальня его матери. Хозяйка последнее время блажила. Почтить память умершего пришли человек двенадцать – тринадцать, одни мужчины без женщин. Собрались поздним вечером и провели так всю ночь. Среди собравшихся был знаменитый продюсер-шоумен с эстрадным певцом, маститый художник со своим другом, молодым художником, несколько бородатых писателей-почвенников. Остальные - поклонники и любители, люди, близкие к искусству, которые обычно любят крутиться в богемной среде.

Пришедшие хорошо знали хозяйку дома. Они помнили вкусные обеды, устраиваемые ею для нищей творческой братии. Эта женщина при небольшом достатке, умудрялась покупать экзотические дорогие продукты и готовить изысканные блюда. За столом завязывались нужные знакомства. Через них мать художника пыталась решить проблемы своего сына: устроить выставку, выгодно продать картину. В то время она была остроумной и веселой, за ней ухаживали мужчины. Сейчас – разбитая горем, мучилась сердцем и сидела за богатым столом неестественно чуждо, и ей не было никакого дела до собравшихся, до самой себя. Лицо женщины было темно от какой-то страшной тяжелой думы, не покидавшей ее со дня смерти сына. И над столом повисла напряженность, будто под куполом цирка чересчур туго натянули канат. Он скоро лопнет и захлестнет канатоходца. Мать сидела угрюмо, уронив голову на руки. Вскоре, сославшись на нездоровье, удалилась к себе в комнату, предоставив гостям право самим распоряжаться за столом.

- Подайте мне грибочков, пожалуйста, - попросил продюсер. – Рыжиков. Ага, спасибо! Люблю, знаете, как они похрустывают.

Продюсер выглядел человеком здоровым, упитанным с девичьим румянцем на щечках.
- Я уважаю больше грузинскую кухню, - снова заговорил шоумен.

- Значит, огурцы под водку не для вас? – с легкой иронией в голосе спросил писатель- почвенник.

- Отчего же, могу и водку.

- А мне китайская кухня больше по душе, - произнес один из любителей. – Там привычное мясо приобретает необычный вкус.

- Хитрецы, эти азиаты! – подал голос другой писатель. – Далеко шагнули. Но они недооценили роль России в общемировом политическом процессе.

Застолье постепенно разгоралось и из тихого поминального события превратилось в шумный пир.

- Азия, Азия! – пропел красивым баритоном эстрадный певец.

Продюсер улыбнулся, ослабил ремень на брюках, расстегнул пуговицу на пиджаке и вальяжно развалился на стуле.

- А мне, господа, интересно: куда пропали пейзажи Азии нашего покойного Виктора Андреевича? – спросил продюсер. – Я ведь одно время намеривался их купить.

- Отчего же не купили? – спросил молодой художник.

Внешностью он обладал самой обыкновенной, если бы не большие и печальные с серой поволокой глаза, которые, казалось, различали самую сущность вещей.

- Виктор отказал мне.

- Почему?

- Не знаю. Он только сказал мне, что я вам ничего не продам. Я был в недоумении. Я ему тогда здорово помог. Галина Федоровна знает, может подтвердить.

- Виктор всегда отличался экспрессивностью! – восторженно сказал один из поклонников.
- Если мне здесь никто не может сказать, куда подевались картины или скрывает что, то я все равно узнаю, а человеку, который скрыл правду не поздоровится. Я нащупаю болевые точки… с моими связями… - с плохо скрываемым раздражением проговорил шоумен.

Он уже довольно выпил водки и чувствовал себя здесь очень уверенно из-за больших денег и положения. Наступила неловкая тишина.

- Пейзажи Азии, - подал голос маститый художник, - были проданы одному западному коллекционеру. И голос его при всеобщем молчании и трепете прозвучал, как смертный приговор самому себе. Маститый художник был человеком тщедушным, побитым жизнью и вид имел самый унылый.

- Признался, - удовлетворенно сказал продюсер. – Как же так, Сергеич?

- Извините меня, Абрам Васильевич, но Виктор Андреевич просил меня не говорить вам.

- Ясно! Творческая солидарность. Означает ли это, что покойный был тебе больше друг, чем я?

- Судари, милые мои! Хватит скандалить! – воскликнул бородатый славянофил. – Не забывайтесь! Лучше давайте припомним Виктора, ну, как его, Андреевича, в общем.

- Погоди, ты! И так уже пьян! А меня только что предали, никто и не заметил! – взвился Абрам Васильевич.

- Ты с ним имеешь дела, Александр? – тихо спросил молодой художник маститого. – Зачем?

- Я тебе потом все объясню.

- Пейзажи Азии растворились, как мираж, - продолжал говорить продюсер. – Сколько за них заплатили? Не молчи, Сергеич, я все равно узнаю.

- Не знаю, - опустив глаза, произнес маститый художник.

- Врешь! Ты, оказывается, хорошо знал Виктора Андреевича, а как про него что-нибудь не спросишь, ты молчишь.

- Я, правда, с покойным был плохо знаком, - начал оправдываться Сергеич. – Пересекались пару раз в основном по роду занятий.

- А мне говорили, ты приходил к нему и вы довольно плотно общались, - продолжал допрашивать Абрам Васильевич. – Вот и вы говорили! – указал он пальцем на одного из любителя искусства.

- Я? Нет, нет! – принялся горячо протестовать тот. – Вы меня с кем-то спутали!

- Не мог, память у меня на лица хорошая.

- Говорю же вам, это был не я!

- Тогда вы, писатель. Без моей помощи не вышла бы ваша бездарная книжка!

- Ошибаетесь, дорогой Абрам Васильевич! – отрекся почвенник. – Вы же меня знаете, я за правду, за нравственность готов стоять на смерть. Я знавал покойного. Но как-то сойдясь с ним поближе, узнав его в деле, которое к этому разговору не имеет никакого отношения, бросил с ним водить знакомство.

- В чем вы хотите обвинить Виктора? – подал голос молодой художник. – Это, это был добрый душевный человек, он не мог ничего такого...

- Какова же цена картин, скажите мне, раз вы так хорошо знали нашего Виктора Андреевича.

- Я не знаю.

- А мне говорили, что вы даже у него уроки брали, пророчили вас на роль приемника после Виктора.

- Это все домыслы дураков.

- Да, если бы не преждевременная и ужасная смерть Виктора… - оборвал фразу продюсер. – Все это было проверкой на вшивость. Я сам вам всем скажу сколько стоили пейзажи.

Он сказал. Над столом пронесся изумленный стон.

- Я предлагал вдвое больше. Он не продал.

- Да, - проговорил кто-то из поклонников, - Виктор Андреевич был человеком эксцентричным. Помню, про него такие вещи рассказывали…

- И правильно сделал, что не продал, - прервал поклонника молодой художник. – Я поступил бы точно так же.

- Прежде надо стать кем-то, чтобы говорить такие слова, - ехидно парировал шоумен. – А я, простите, уже и ваше имя забыл.

- Эрнест Жнецов.

- К сожалению, Эрнест, вы не останетесь в анналах истории.

- Зато вы, известны многим по своим деяниям.

- М-да, - самодовольно согласился продюсер, - я довольно знаменит и богат.

- Разбогатели на растлении нравов.

- Судари, судари! – ввязался в разговор писатель. – Хватит ссориться! Сейчас все богатеют разными способами, и это неплохо. Хотя по евразийской концепции…

- Брось, ты, свои старомодные словечки и идиотские идеи! – грубо оборвал его продюсер. – На вот, выпей лучше!

- Я, я оскорблений не прощаю, - начал возмущаться славянофил.

На него зашикали, толкнули локтем, он выпил и успокоился.

- В чем именно, вы меня обвиняете, дорогой мой, Эрнест? – спросил шоумен.

- В одном музыкальном проекте вы использовали подростков с посредственными вокальными данными. Поднимали их рейтинг тем, что рекламировали их нетрадиционные сексуальные наклонности.

- Ой, вспомнили! Им уже тогда было по четырнадцать лет. Паспорта на руках, все законно.

- Это все равно были дети, да хоть бы им и по шестнадцать лет было. Конечно, совесть - это не юридическая категория…

- Я сделал им имя, я сделал их богатыми!

- И приучили к наркотикам!

- Это не я, это они сами!

- Чтобы ими было легче управлять. А за это по закону можно привлечь.

- Я им давал полную свободу, я старался им не мешать, они сами… А что я? Доказать попробуй!

- Прекратите! Завелись, в самом деле! – возмутились любители искусства. Дети! Эти дети с двенадцати лет курят, пьют и сексом занимаются. И никто не виноват.

- Потому что такие как вы позволяете им это делать, - возразил Эрнест.

- А вы? Можно подумать, вы ходите по улицам и грозите им пальчиком, - съерничал Абрам Васильевич.

- Что же, и я, - тихо согласился после некоторого молчания Эрнест. – Пусть и я виноват, но я хоть специально этим не занимаюсь.

- Вы просто бездельник! – сказал шоумен. – Вам мешает заниматься любым делом ваша гипертрофированная нравственность. Вы не умеете делать деньги. А вот ваш друг молодец, хотя сегодня и немного не прав, но вовремя извинился, поэтому я ему помогу. Да, Сергеич?

Продюсер шутливо подмигнул маститому художнику, тот отчего-то смутился. «Проснулся» один из писателей-почвенников и пробормотал:

- Разврат не приемлем. Россия всегда отличалась крепкими нравственными устоями…

- Я всего лишь помогаю людям и беру за это небольшое вознаграждение. Вам я тоже помогу. Если вы только пожелаете. Возьмите мою визитку.

И Абрам Васильевич протянул через стол руку с визиткой хмурому Эрнесту, сидящему напротив него.

- Возьмите, возьмите! Не бойтесь, не испачкаетесь.

- Давайте мне, Абрам Васильевич, - предложил маститый художник, - я ему позже сам отдам.
- Спасибо, Сергеич! Помог выйти из положения. Я же понимаю: ему неудобно при всех-то. Я же вижу. Эх, молодость, задор. А задатки, талант есть. Я видел его картину. Японский конверт называется.

- Корвет, - поправил его Эрнест.

- Ах, какая разница. Главное, чтобы желание работать было. Без этой угрюмой упертости, какая наблюдалась у Виктора Андреевича. О покойниках либо ничего, либо хорошее, а Виктора я уважал и уважаю, но я его не понимал, не понимаю и, боюсь, уже никогда не пойму.

- Что вы не понимаете? – зло спросил Эрнест.

Продюсер поднялся из-за стола и прошел к мольберту. Отбросил ткань с неоконченой картины.

- Например, это! Кто мне скажет, что это?

- Город, - ответил молодой художник.

- Что?

- Господи, ведь это так просто! Разве вы не видите, что это ночной город?

- Ночной, - хмыкнул продюсер. – Как догадались? Для меня лично здесь все свалено в одну кучу, написано кое-как…

- У Виктора было свое видение мира, - заступился Эрнест.

- Тогда у меня свой взгляд на некоторые вещи. И то, что вы называете развратом, я называю хорошим бизнесом. Полюбуйтесь на мое детище. Встань, Миша. Поднялся высокий с бычьей шеей эстрадный певец.

- Ему рукоплещут все залы Европы. И это, по-вашему, плохо? А вот чудаки, вроде Виктора Андреевича всегда бедны и безвестны. Школы он не создал, учеников не собрал. И умер рано.

Абрам Васильевич замолчал. Близоруко прищурился и взглянул на картину внимательнее.

- Очень неожиданно, гениально, - прошептал он. – Жаль, не успел. А что, может быть, кто-нибудь из присутствующих здесь художников блеснет мастерством, завершит сей шедевр? Ну, у кого хватит смелости? Обговорим условия, сроки. Я заплачу хорошие деньги. Молчите? Кто поднимет брошенное знамя, поддержит, так сказать честь коллеги трагически ушедшего из жизни. Мы все, естественно скорбим. Слабо? Эрнест, Александр Сергеевич?

- Боюсь, сделать это под силу только покойному, Виктору Андреевичу, - тихо произнес маститый художник.

Эрнест промолчал. Продюсер вернулся на свое место. Больше не спорили и не вспоминали погибшего художника. Пили и ели, разговаривали обо всем. Певец пел, раздавал автографы. Потом запели все вместе. Первыми покинули стол продюсер с певцом.

- Я на авто. Могу подкинуть! – крикнул он уже из коридора.

Три писателя и один любитель сорвались и рысцой выбежали вон. За столом стало тихо и скучно. Блины с киселем никто так и не тронул. Вскоре засобирались остальные и разошлись по домам.

На больших круглых часах в прихожей, стрелки показали шесть утра. В комнате остаются два художника.

- Как ты думаешь, - спрашивает маститый художник у молодого, - она что-нибудь слышала?

И скашивает глаза в сторону комнаты, где укрылась хозяйка дома.

- Выйдем в подъезд, - предлагает маститый молодому. – Покурим.

- Я ж не курю.

- Поговорить надо.

Они одеваются и выходят в холодный подъезд. За окнами – январь.

- Не ожидал от тебя, друг, - говорит Эрнест

- Я сам от себя не ожидал, - отвечает Александр Сергеевич. И тут его прорывает. – Мне уже под шестьдесят. Больше сорока лет я провел в нищете. Мотался по коммуналкам, общежитиям. Мне надоело, понимаешь? Меня тошнит, выворачивает! Пьяные соседи, грязь, чужая мебель. Пусть я не проживу долго. Немного, пусть, но достойно.

- И поэтому ты связался с этим, этим…- Эрнест мучительно подбирает слово.

- Да! И не говори, я знаю больше твоего, - возражает ему Александр Сергеевич. – И не осуждай меня. Ты не можешь. Ты не истерпел, не испытал всего, что пережил я. Я не проходимец, я всю жизнь положил. Я достоин. Скажешь, плохо пишу?

- Нет, ты отлично пишешь. То есть писал. Я тебе скажу, а ты не обижайся. Это началось около года назад, я угадал? Творческие поездки за границу, выставки, презентации, мелькания в модных глянцевых журналах. Я думал – у тебя кризис. Думал, пройдет. А в твоих новых картинах нет того настоящего чувства, от которого раньше дух захватывало. Многое там пустое. Оно может быть и сделано мастерски, но все равно пустое и глупое.

- Я тебя понимаю, ох, как понимаю! – с горечью в голосе сказал маститый художник. Я что-то потерял, я не жалею, зато у меня появились деньги на которые я могу создать что-нибудь стоящее. И я займусь этим в самое ближайшее время. Только развяжусь с шоуменом, как его, чертом!

- Не верю! Он выжмет тебя, как свежий апельсин. Ты истратишься понапрасну, испишишься. А когда сам поймешь – сопьешься или руки наложишь.

- Пусть я сгину, но я оставлю деньги, которые пригодятся моим детям и родным.
- Деньги, полученные от него, не принесут им счастья, - возражает Эрнест. – И вообще не это важно.
- А что?

- А то, что все это очень похоже на предательство.

- Если ты говоришь про Витю, то я в его смерти невиновен. Он сам не хотел жить по-человечески.

- Зачем же отказался от дружбы с ним?

- Я был последним, кто видел его перед смертью. Меня бы начали таскать по милициям, допрашивать. Мне не нужны неприятности.

- Я говорю про предательство самого себя, Саша. Ты одержим манией накопительства. Ведь у тебя все есть. Зачем тебе еще?

- А ты? Ты разве другой? Тебя демоны не мучают, твой дух не искушают грехами?

- Во мне очень много ужасного, - соглашается Эрнест. – Я сам себе боюсь признаться. Боюсь заглянуть себе в душу. Мне кажется – там бездна, и тайные грязные желания, словно грешники карабкаются вверх и вот-вот вылезут наружу.

- Видишь! Ты Эрнест многого добьешься. Тебя не деньги погубят, а слава. Да, да! Поверь мне старому опытному художнику. А отчего же ты отрекся от Виктора?

- Не знаю. Испугался.

Наступила гнетущее молчание. Звуки прекратились. Гробовая тишина. Немое кино. Топер напился и лег грудью на крышку рояля. И тишины этой не выдержат стены. Дадут трещину, начнут неспешно падать как в замедленной съемке. Ничего не случилось. Все осталось, как прежде. Кто-то извне включил громкость. Снова зажужжала лампа дневного освещения, виновато мигая, где-то за соседней дверью напротив зацарапалась, засопела собака, почуяв чужих, на улице пьяный заорал песню, Александр Сергеевич выкурил еще одну сигарету.

Они поговорили некоторое время. Попрощались. Маститый художник уехал к себе домой, а Эрнест решил остаться, чтобы убраться в квартире. Он вернулся в комнату, где витал чад недавнего разгула. Стал было уносить со стола грязную посуду, но вдруг остановился возле неоконченной картины.

- Галина Федоровна! – позвал Эрнест хозяйку дома.

Она не откликнулась и не вышла. Художник долго и заворожено разглядывал полотно.

- Если бы я смог, - бормотал себе под нос художник. – Я попробую. Если получится, они никогда ничего не узнают, не получат, предатели! Я стану как он, нет, лучше его! Ведь и у самой глубокой бездны должно быть мягкое плодородное дно, и там обязательно что-нибудь со временем прорастет.

Эрнест снял пиджак и взял в руки кисть.

Короткий зимний день заканчивался. За стеклами толпились синие сумерки. Художник, поглощенной работой, не слышал, как отворилась дверь и появилась Галина Федоровна. Она подошла и встала за спиной у Эрнеста. Нахмурилась. Женщина подняла руку, будто хотела прикоснуться к картине и опустила ее на плечо Эрнесту. Художник вздрогнул, но продолжал творить. И выражение печали, которое так долго искажало лицо матери, потерявшей сына, пропало, уступив место покою и умиротворенности. Лик ее просветлился и очистился.

Москва – Сызрань.

Ноябрь – май, 2005 – 2006 гг.

Содержание

В.В.Щабельник. Осколки мира

Часть первая. Дух огня

Осколки мира

Он бился яростно себя

Под пули подставлял,

Как будто больше ничего

от Жизни он не ждал.

Он шел навстречу Смерти - но

Она к нему не шла,

Бежала от него − и Жизнь

Страшней ее была.

Как хлопья, падали друзья,

Росли сугробы тел,

Но он остался жить − за то,

Что умереть хотел.

В тексте использованы стихи Эмили Дикинсон

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДУХ ОГНЯ

Где-то в далеком мире…

I

Я шла вдоль дороги, не зная куда. Просто шла, чтобы делать хоть что-нибудь.

Я уже давно покинула город, и брела все дальше и дальше, без смысла, без цели. Вокруг совершенно пусто, мир словно вымер. Высохшие деревья, выгоревшая трава - вот и весь унылый пейзаж. А еще - солнце, раскаленное, безжалостное - по капле высасывающее жизнь из моего мира, постепенно превращало землю в пустыню. Нам, считавшим себя венцом творения, конец. Мы скоро сгорим в адском пламени светила, которое совсем недавно давало нам жизнь, тепло и радость. Солнце скоро сожжет планету. Планета сгорит вся: люди, животные, птицы, насекомые. Растения погибли раньше. Спасения нет.

Сначала станет нечем дышать. Потом - яркая вспышка, и... некому будет дышать.

Немногие смогли смириться с этой мыслью. Кто-то прятался, кто-то сошел с ума, а многие покончили с собой. Паника захлестнула города и села, но уже не имело значения: ни как ты жил, ни чем занимался, ни что любил… Мой мир готовится умереть страшной смертью. И остается только надеяться, что это произойдет быстро.

На встречу бежали люди с тележками, наполненными продуктами, словно нам грозит вселенский голод, а не глобальное аутодафе. Люди не меняются.

Вчера была объявлена всеобщая эвакуация. Интересно, куда? Солнечную систему человечество так и не освоило, в просторах океана прятаться бесполезно: сомнительный выбор быть сожженным или сваренным в кипятке.

Многие бежали на север. Глупцы - оттянут неизбежное на несколько секунд.

Внезапно, выйдя из состояния задумчивости я остановилась и посмотрела на человеческую массу, преграждавшую дорогу. Перед моими воспаленными глазами предстал огромный бритый здоровяк метра два ростом. В наручниках. В тюремной робе. Он стоял в метре от меня, сжимая в руках пистолет. Чуть дальше на дороге лежал перевернутый милицейский "бобик". Понятно - беглый зэк. Это добавляло колорита в такую однообразную в последнее время общественную жизнь. А мне должно прибавить ускорения, когда я побегу. Жаль, не успела. Хотя сдохнуть от пули, наверное, легче, чем заживо сгореть.

Зэк, что-то прошипев, схватил меня за руку и потащил прочь с дороги. Я заартачилась, но он, двинув меня в плечо, подтолкнул вперед. Его свирепый вид поначалу отбил мое желание сопротивляться. Но, пробежав несколько метров, я поняла, что мы приближаемся к небольшой лесополосе, и меня прорвало:

- Какого черта! – кричала я. – Куда ты меня тащишь? Пушка тебя не спасет. - прохрипела я, собирая остатки силы. - Солнце постарается!

- Заткнись и – вперед! – вежливости я и не ожидала. - Не для того выбрался, чтобы испечься как гриль.

- Мечтай! – как можно язвительнее заметила я. – Только меня-то зачем тащишь?

Позади, в кустах раздались крики и выстрелы, а еще стало так жарко, что я решила заткнуться и не жечь легкие раньше времени. Будто не слыша приближающегося шума, зэк продолжал:

- Я знаю эти места. Где-то здесь старая шахта, - я с недоверием посмотрела на него. - Еще с прошлого века! Мы еще пацанами ее облазили. Там пересидим.

- Хозяин-барин, - усмехнулась я. – Вот и сиди на здоровье, а я пошла.

- Куда собралась? - пистолет оказался в опасной близости от моего лица.

- Отсиживайся где угодно, - в нос ударил запах пороховой гари. - Но это только продлит твои мучения. Там не выжить! Понимаешь? Это конец! - тут я внимательнее взглянула в лицо моего спутника: смуглое, хмурое, с глубоко посаженными глазами.

Ох, кажется, я его знаю. Мы девять лет с ним вместе сидели за одной партой. Только изменился очень – повзрослел, погрубел. Недаром, я его не узнала. Злодейка судьба! Вот уж не думала, что придется последние минуты жизни провести с Сергеем.

- Ну, наконец, - скривил губы Крот, которого еще в детстве так прозвали за любовь к пещерам и катакомбам. - Думал, ты, как все потеряла голову от страха.

- Не настолько, - разозлилась я. – Только это дела не меняет! Мы в полной заднице из-за твоих ментов и солнышка, которое скоро нам подпалит задницы.

- Шахта - это шанс.

- Бред, - его слова начали раздражать меня. – Да, я хочу жить, но это невозможно! Лучше встретить смерть лицом к лицу!

- Блин, прямо партизанка какая-то! – осклабился Крот – Но выбора то нет! Вряд ли ты сможешь объяснить тем резвым мальчикам, что ты так минуту назад делала у меня на шее.

- Вот гад! – дала я волю эмоциям. – Сволочь!

- Лучше заткнись и пошевеливайся, - гаркнул он. - Надо было в школе кроссы бегать!

- Сам заткнись, а то кому-то что-то отстрелят.

Мы добежали до пещеры быстрее, чем можно было предположить. Судя по красочным выражениям, наши преследователи не рассчитывали, что мы скроемся с глаз так внезапно. Пробежав несколько метров в горизонтальной части шахты, мы побежали под уклон. Мы спускались все глубже и глубже. В какой-то момент я ощутила толчок, стало нечем дышать и на краю сознания мелькнуло: «Вот и все, умираю». Я почувствовала, что стремительно лечу куда-то вниз. Или вверх.

II

Я очнулась от холода. Уже странно, учитывая, что случилось. А что, кстати, случилось. Я попыталась вспомнить. Дорога, солнце, Крот с пистолетом, пещера и вспышка. Сознание прояснилось. Где бы я сейчас ни была, мне, похоже, лучше, чем остальным, я хотя бы жива. Ой, поторопилась. Я сижу на каменном полу, вокруг бегают крысы и Я В КАНДАЛАХ. Боже, где я оказалась. Еще раз напряги память. Пещера, Крот тянет вниз, я падаю и умираю. Или не умираю? Скорее всего, выжила. И где я сейчас? Сознание начало проясняться, и я вспомнила свой недавний кошмар: я лежу на берегу реки, мне холодно, жутко болят лицо и руки. А потом какие-то люди подбегают и, схватив, куда-то волокут. Я сопротивляюсь, но не очень активно. Дальше – повозка, кандалы и тюрьма. Крот бы оборжался. Кстати, а где Крот?

Я попыталась осмотреть место, где меня держали и обомлела. Если это тюрьма, то какая-то неправильная. Нет, с решетками и камерами все в порядке. Они есть. Но выглядит все так, как будто я в средневековом замке или в его декорациях. Хотя нет, здесь сплошной натурализм, возьмите хотя бы крыс, кандалы и кости на полу. Кости!!! Блин, где я. Заберите меня отсюда и верните туда, откуда взяли. Скрипнула дверь, в проеме показались две долговязые фигуры стражников, и вот я опять схвачена и меня куда-то волокут. Ну почему мне так везет?

Меня привели в комнату без окон, посадили на табурет, сняли кандалы, оставив связанными руки, и ушли. Напротив, спиной ко мне стоял высокий человек в черной мантии. Обернувшись, он некоторое время разглядывал меня как нечто интересное, но неприятное. Потом заговорил. И тут я поняла, что у нас с ним проблемы. Вернее у меня и пока одна. Я ничерта не понимала, что он говорит. А он говорил громко и напористо, наверное, стараясь произвести впечатление, возможно даже на меня. Жаль, не оценю. В его речи все чаще повторялось одно слово. СУКАРА. Ну, меня иногда где-то так и называли, поэтому я перестала прислушиваться и стараться вникнуть в смысл речи. Мне стало неинтересно. Прервав монолог на очень высокой ноте, он замолк. Я перестала разглядывать потолок и перевела взгляд на него. О, видимо у человека давление зашкаливает, нужен доктор.

У мужика вздулись вены на висках, он начал что-то быстро и громко выкрикивать, схватил какой то пузырек (наверное, со святой водой, или чем тут у них изгоняют беса) и вылил его содержимое на меня. Я вскочила с табурета и недоуменно уставилась на этого психа. Нет, ну, если ты придурок, почему это должно стать моей проблемой? А мужик, не прекращая орать, схватил со стола большущий крест и кинулся на меня. Вот повезло, еще и фанатик. Ненавижу их. И чего ему от меня нужно? Сказал бы по-человечески. А то орет как свинья недорезанная. Кстати о недорезанных. Легким движением руки этого психопата, крестик превратился в кинжал, с тонким длинным лезвием, и сейчас, судя по всему, меня им будут убивать. Я взвизгнула и еле успела отскочить, перевернув табурет. Мужик пролетел мимо, а я пинком ноги придала ему ускорение. Если не угомонится, придется что-то быстро придумывать. Я повернулась и бегло окинула взглядом стол. Ничего из колюще-ружущих предметов не было. Но был подсвечник. И кажется, очень тяжелый. Сгодится. Я обернулась к психу в ожидании дальнейшего развития событий. Псих быстро оклемался от удара, которым его гостеприимно встретила стена, и пошел на меня с тем же крестом. Я больше не стала ждать и замахнулась на него подсвечником. И ударила. Наверное, я не рассчитывала, что сила удара будет такой. Он тоже. Это читалось в его широко раскрытых глазах. Секунды две читалось. А потом взгляд замер и остекленел.

Первое, что мне пришло в голову после убийства – стража за дверью. Их не привлекли громкие крики. Видимо, это было обычным делом при допросах. С двоими я точно не справлюсь. Меня охватила дрожь, и стало как-то холодно. Захотелось уйти отсюда поскорее куда-нибудь. И тут мне пришла в голову мысль – проверить, а нет ли здесь запасного входа, точнее, выхода. Все равно куда. Я взяла уцелевшую свечу с многострадального подсвечника и стала обходить комнату вдоль стены. Где-то, на задворках сознания промелькнуло, что я только что сделала. Я быстро задвинула подальше все мысли и чувства, кроме основного инстинкта – выжить. О душе подумаю потом, как-нибудь. Напротив одной из стен пламя задрожало, и я вздохнула свободнее. Нащупав дверь, я попробовала ее открыть, и у меня не получилось. Надо было торопиться. Неизвестно, сколько времени тут у них по плану должны длиться допросы. Разрезав веревку и освободив руки, я подошла к телу и перевернула его. Скривившись, начала рыться в одежде и нашла связку ключей. Подумав, сняла плащ, рассудив, что прежнему владельцу он уже не нужен, а новому еще, возможно, послужит верой и правдой. Застегнувшись и взяв крест, так, на всякий случай я загасила свечу и сделала шаг за дверь.

Тайный ход вывел меня прямо к лесу. Удобно. Видимо покойный гражданин все-таки чего-то опасался, и благоразумно подготовил путь к отступлению, но это ему не помогло. Идя по лесу, я решила, наконец, заняться нелюбимым делом – подумать. Итак,… Моего мира, скорее всего уже не существует. Жаль, хотя для меня он умер уже давно, года два назад. Нахлынули загнанные глубоко внутрь чувства потери, бессилия и одиночества, но я постаралась взять себя в руки и продолжать размышлять. Я в лесу, в месте, совершенно отличном от всего, что я знала до сих пор. Тот замок, из которого я выбралась, напоминал средневековую постройку, и как я уже отметила, это были не декорации к фильму. А тот псих в мантии очень уж смахивал на инквизитора (видела рисунки в учебнике по истории за четвертый класс, да и фильмы смотрела). Подходим ко второму вопросу: где я? Вариант один: я в прошлом своего мира, и попала, сюда упав в пещере в какую-то дыру во времени. Вариант два: провалившись в упомянутую дыру, я попала не в свой мир, а в параллельный. Достаточно начитавшись в детстве научной фантастики и насмотревшись в последствии фэнтези (благо, киноиндустрия на месте не стояла), я могла допустить и такой вариант. Господи, да я могла допустить любой вариант. А что лучше для меня я не знала. Если в первые же минуты пребывания вне дома меня приняли за ведьму (иного варианта у меня не было, за что-то же посадили в камеру, да еще допрашивать пытались), то чем же закончится мое знакомство с этим миром я боялась даже предположить. Я не знала местных обычаев, языка, да и вообще, закутанная в плащ покойного инквизитора я буду привлекать повышенное внимание, куда бы я ни пришла. И кто мне может помочь? И куда делся Крот?

Смеркалось. Начал накрапывать дождик. А я все брела, ускоряя шаг. Мне хотелось оказаться как можно дальше от этого места, а там будь что будет. С каждым шагом меня все больше охватывала усталость, болело все тело, особенно руки и лицо. В запале боя с инквизитором, я как-то этого не замечала, а теперь боль вернулась, и толчками разливалась по всему телу, накатила слабость и безразличие. Хотелось спать, и было все равно где, да хоть на мокрой грязной земле. Преодолев искушение растянуться под очередной елочкой, я продолжала идти. Мелкий дождик постепенно превратился в ливень, и я уже с трудом стояла на ногах. От усталости в ногах и грязи под ними я упала на колени и замерла на какое-то мгновение, подставив каплям горящее лицо. Когда я очнулась и открыла глаза, было уже темно, на небе ни звездочки, в желудке скребли кошки, быстро и уверенно приближаясь к горлу. Я почувствовала голод, холод и надвигающуюся ангину. Чудесно. Выбравшись из передряги в своем мире, я окочурюсь в другом. Потом раздался вой, лай, и голос звавший кого-то, и в этот момент я окончательно потеряла сознание.

Очнулась я в полной темноте, болел каждый миллиметр моего тела, руки, и ноги не двигались, голова не соображала. В общем, жизнь продолжалась. Когда глаза чуть привыкли к темноте, я разглядела причину паралича. На мне лежал волк. Нет, нет, не просто волк, а волчара с огромной лобастой головой и лапами. Когда я попыталась пошевелиться, волчара повернул ко мне голову и …улыбнулся. Ей-богу улыбнулся. Толи он был сыт, толи собирался пообедать – мною. Но прошла минута, другая, и мой лохматый приятель не проявлял никакой агрессии. Наоборот, лизнул в нос, а я машинально, не думая, почесала его за ухом. Раздалось довольное урчание, и волк перевернулся на спину, подставляя мне свое брюшко. Но, видимо не рассчитав размера кровати, с визгом скатился на пол. Послышалось недовольное ворчание. Я невольно улыбнулась. Если закрыть глаза, то можно вообразить, что ты дома, ты счастлива и ничего не случилось, и не было этих двух лет боли и слез. А рядом с тобой спит твоя собака, и скоро мама позовет ужинать, и все живы, а.… Нет, хватит. Ничего уже не вернешь. И было не вернуть еще до гибели мира.

Дверь в комнату открылась и на пороге появилась чуть сгорбленная фигура человека со свечой в руке. Мужчина, скорее старик перешагнул через порог и поставил свечу на стол. Роста он был выше среднего, седой, из-под густых бровей блестели не по-старчески ясные голубые глаза.

- Лохматый, не тревожь нашу гостью, она устала и ей надо отдохнуть – пробурчал он НА ПОНЯТНОМ МНЕ ЯЗЫКЕ.

- Господи, откуда вы знаете, этот язык? – вскричала я, попытавшись подняться с кровати. Но Лохматый был быстрее и положил на меня свою голову, требуя к себе внимания.

Старик с интересом глянул на меня из под прищуренных глаз, и с хитрецой спросил:

- А ты откуда знаешь язык моего мира?

Именно тогда я поняла две вещи: во-первых, я не в средневековье, а если и в нем, то в чужом, а во-вторых – я встретила земляка. А вернее одномирянина.

Дед Корней (так звали хозяина) угощал меня крепким чаем с пирожками и посвящал в историю своей жизни.

Лет сорок назад он и еще несколько человек с его поселка принялись разрабатывать давно заброшенную шахту на предмет ценных металлов. Золота и серебра так и не нашли. А нашли проблемы на одно место. На них кто-то донес, а так как КГБ в шестидесятые еще никто не отменял, а сесть можно было даже за чих в неположенном месте, то не сбежал из родного поселка только ленивый. А среди доморощенных шахтеров таких не оказалось. Напоследок дед решил вернуться в шахту за инструментом (все-таки денег стоит). И попал. В прямом смысле в параллельный мир. И живет здесь уже, как я сказала лет сорок, может больше, кто ж сейчас скажет точно. Живет тихо, неприметно. Собирает травы, выращивает овощи, не лезет на рожон. Ему не привыкать, как-никак в совдепе рос. А жизнь здесь непростая. Что-то уж слишком отличается мирок от своего собрата по параллельности. Нет, с доносчиками, разбойниками и прочими сволочными элементами тут все в порядке. Они присутствуют. А вот на счет развития и движения (ну, помните, как у нас – догнать и перегнать), это здесь отсутствует. Более того, прогресс не только не поощряется, а всячески наказывается. Никаких тебе новшеств и изобретений, ничего, что хоть как-то облегчает жизнь людей труда.

- Ну, хоть колесо-то изобрели? - задала я глупейший вопрос.

- Это – изобрели, а потом предали изобретателя огню, как еретика и подрывного элемента, хотя плодами изобретения воспользовались с лихвой.

Так и повелось в этом мире: любая мало-мальски нужная придумка наказывалась достойно - очищением святым огнем. При этих словах я невольно поморщилась. Слишком свежи были воспоминания. Дед Корней между тем продолжал - поэтому люди сидят тихо, никуда не лезут и иногда доживают до преклонных лет. Ну а чаще, конечно, заканчивают более трагично – на дыбе или костре, для устрашения остальных. Виновен ты или нет – дело десятое. Великий Инквизитор Квазара – так называется столица этого государства и само государство, слывет наиболее ревностным поборником чистоты веры и мочит грешников десятками в день. Да, подумала я, работа у человека сложная, ненормированная, была – ибо уже догадалась, чей плащ позаимствовала, и решила, как можно незаметнее избавится от улик и орудия преступления.

Вот, недавно, прошел слух, что у озера Мара демона схватили, ну и великий инквизитор пожелал самолично допросить отродье. Чем дело закончилось в деревне, откуда вчера вернулся дед, еще не знали. Тут дед прервал свой рассказ и посмотрел на меня:

- Не пужайся внучка, крест я спрятал в лесу. Так что сам уже не найду, а мантию я сжег. Живи спокойно, здесь тебя не тронут.

- Но меня могут узнать в лицо, меня же видел не только тот псих, а и стражники, да и еще целая куча народу.

Дед, вздохнув, поднялся с табурета и подошел к столу. Покопавшись там, он извлек предмет очень похожий на привычное зеркало и, с некоторым сожалением протяну его мне. Я с трудом взяла и посмотрелась в него. И сразу поняла, почему дед выглядел таким расстроенным, когда мне его давал. На месте лица был ожог, уж не знаю, какой степени, но то, что мне предстоит еще долго избегать зеркал и людных мест, я поняла четко. Гибель моего мира оставила не только след в душе, но и на теле.

Когда-то я была обычной девушкой: рыжие волосы, глаза, непонятно какого цвета (то ли серые, то ли голубые), и очень бледная кожа лица. Ничего особенного, я даже слегка комплектовала по поводу своей обычности. Теперь же, у меня не было даже этого. Цветом лицо напоминало спелый помидор, и краснота сходить, по-видимому, не торопилась. Переведя взгляд с лица на туго забинтованные ладони, я с некоторым трудом, сорвала повязку, и ужаснулась. Если с лицом можно было бы еще на что-то надеяться, то ладони мне, по всей видимости, придется прятать всю жизнь.

III

Шли недели. С дедом Корнеем мы легко нашли общий язык. Говорили о многих вещах, прежде всего – о переменах на нашей родине. Дед слушал меня широко раскрыв глаза, руки его подрагивали от волнения. И, несмотря на то, что я как могла, сглаживала острые факты нашей истории, на деда она произвела огромное и неоднозначное впечатление. Хоть его миром давно стал другой, он все же часто вспоминал о том, что было потеряно так внезапно. Он часто рассказывал мне местные сказки и легенды, а мне нравилось его слушать и вспоминать. Мысленно, я возвращалась в прошлое к теплу и уюту своего дома и чувствовала себя почти счастливой. Волк не отходил от меня ни на шаг, и я знала, что в его особе я обрела надежного друга. И как же я хотела, чтобы это никогда не кончалось. Постепенно я стала понимать чужой язык, и даже пыталась связно говорить. По-моему деда это веселило, но он исправно несколько часов в день посвящал занятиям со мной. Письменная речь у меня выходила чуть лучше устной, что вызывало у него гордость как учителя, а у меня как ученицы. И месяца через четыре я уже могла прилично говорить, не вызывая подозрений, но интригуя интересным акцентом. Все это время я никуда не выходила. А дед, живя уединенно, практически не с кем не виделся. Но на всякий случай пустил слух о якобы приехавшей погостить внучке. По-моему на это клюнули, так как меня до сих пор никто не пытался использовать как хворост. Моя внешность постепенно стала принимать привычный вид, точнее, лицо вернулось от темно-бордового к бледно-розовому цвету, шрамов практически не осталось. Благодаря травкам и примочкам деда Корнея заживление происходило быстрее, чем я могла надеяться. К моему счастью ожоги были не так страшны, как выглядели вначале, а вот свою положительную роль в маскировке сыграли. Никто не искал бледную девицу, вместо демона с красным лицом. Только с ладонями мне так не повезло. Хоть краснота и опухоль исчезла, но шрамы остались, переплетясь к тому же в такой заковыристый узор, что мы с дедом справедливо решили никогда и никому их не демонстрировать. Под чутким руководством деда я сшила себе тонкие и, по-моему, довольно стильные перчатки без пальцев и не снимала их даже дома.

Иногда я выходила гулять, но только по ночам, опасаясь чьих-нибудь случайных взглядов. Хотя, какие взгляды? Мы ведь жили в лесу, куда никто не заходил. Мне нравилось прогуливаться по этому незнакомому, чужому миру. Растительность не слишком отличалась от той, к которой я привыкла. Лес состоял исключительно из елей, насыщенного зеленого цвета, сосен я здесь не встречала. Животных я видела редко, а то, что видела, надеюсь, окажется достаточно осторожным, чтобы не злить постоянно сопровождающего меня Лохматого. Ночные мотыльки и комары кружились над лесной поляной, привлеченные светом моего костра. Я часто по ночам сидела на поляне, не далеко от дедовой избушки, и старалась разобраться в себе. Что я чувствую к этому миру, кроме опасения и страха перед неизвестностью? Наверное, здоровое любопытство, ведь не каждому предоставляется возможность заглянуть в другой мир. Возможность, от которой я бы с радостью отказалась. А еще во мне доминировало единственное желание – вернуть назад все, что было у меня отобрано.

А еще я читала. У Деда Корнея на удивление оказалась довольно неплохая библиотека. Видимо советское воспитание, и лозунг о самой читающей стране сыграли свою роль. Вот только, доберись до этих книг инквизиция…. Я часто спрашивала его о том, каким чудом он их приобрел, но в ответ получала лишь хитрую улыбку и предложение попить чайку. Видимо деда не все мне рассказал о своем таинственном прошлом. Таким образом, я постигала историю неизвестного мне доселе мира, и дивилась необычайной способности некоторых личностей подстраивать ее под собственные интересы. Я узнала из книг, что лет двести назад, во время разрухи и мракобесия пришел сильный и отважный муж, совершивший бесконечное число подвигов и благосклонно принявший в благодарность от счастливых жителей трон Квазара. Впоследствии, расширив территорию с помощью военных операций, он создал империю, охватившую практически полмира. Именно правление Лори Мужественного подарило государству прогресс и светлое будущее. Сочетание прилагавшегося изображения сего мужественного господина, с ощущением на своей шкуре самого прогресса, озаботило меня вопросом: а так ли было плохо до его прихода, а если и было, то насколько.

В других книжных источниках я нашла подтверждение своим подозрениям. Лори и его потомки посадили страну в такую глубокую лужу, что вытащить ее оттуда представлялось возможным только при условии скорейшего вымирания всех «лорей» вместе взятых и прихода к власти действительно толкового и порядочного человека, а не пиромана, как очередной наследник (по-моему, Лори надцатый). А как вы спросите эти клоны, удерживали власть? Да очень просто: с одной стороны - сила, с другой - страх. Что может объединить бедных и богатых – только общий враг. А он имелся, и, судя по прочитанному, весьма серьезный.

Никто не знал, откуда они появились, но это произошло внезапно. Однажды мир разделился на светлую и темную половины. В прямом смысле. Где-то через сотню километров от самой дальней границы империи Квазар проходила невидимая грань, за которую мало кто отваживался переступить. А как эту грань определяли – да очень просто, сделавший шаг, в тот же час оказывался в полнейшей тьме, и двигаться дальше не решался. Так что любопытство шпионов империи так и осталось неудовлетворенным. А появлялись незваные соседи внезапно, совершали быстрый пробег по окраинам Квазара и исчезали, прихватив с собой металл, животных и…людей. И только в последние годы очередной Лори, похоже, внял предостережениям советников и начал предпринимать попытки остановить набеги. Ну, так, без особого фанатизма, а чтобы поддержать иллюзию о несокрушимости Квазара.

Но пока это ничего не меняло. Набеги продолжались, люди и домашний скот исчезали с периодичностью раз в квартал, за ними отправляли солдат в погоню, проходило пару дней и доблестные воины возвращались с пустыми руками и глубоким чувством выполненного долга. А большего с них никто и не требовал.

Не скажу, что обитатели Темного мира меня сильно заинтересовали, но все же, если я еще могла предположить, для чего им скот и металл, но люди? Неужели их правитель страдает той же манией, что и Лори, и ему попросту не хватает расходного материала? Или здесь нечто другое, и все гораздо глубже и интереснее?

Ознакомившись вкратце с историей этого мира, я задумалась – а что дальше? И дело даже не в подпорченной внешности (хотя и это тоже). Было ясно, что с моим характером, посттоталитарным воспитанием, и стремлением к свободе, я здесь не приживусь. Более того, в закромах моего разума упрямо зрела мысль – что недолго мне коптить мир Квазара (особенно если поймают). А подозрения на счет меня возникнут обязательно. Это здесь, в домике у деда Корнея, я могла чувствовать себя в относительной безопасности – до первой непредвиденной ситуации. К тому же, если меня найдут – дед Корней наверняка пострадает, а я никогда себе этого не прощу. Мне нужно было уходить, вот только я не представляла – куда.

Иногда я мысленно возвращалась в прошлое и тихо рыдала в подушку, а Лохматый самозабвенно лизал меня в лицо, и мне становилось так себя жалко. А потом я вспоминала свое прибытие сюда камеру, кандалы и поражалась, что чувствую только злость, и ни капли сожаления о совершенном убийстве. Да, я защищалась, и он был явно не прав, но хоть какие-то чувства, кроме злости… На этом я старалась отбросить мысли о надвигающейся социопатии, думать о чем-то отвлеченном. Единственным светлым пятном за последние полгода для меня стали дед Корней и Лохматый, и я не хотела их терять. Но жизнь распорядилась иначе.

Последний месяц уходящего года назывался Сечь. После него наступал Фрол. Здесь не праздновали Новый Год, и тем более Рождество. В этот мир не пришел Спаситель, и тем загадочнее было присутствие в нем инквизиции, методов расправы над преступниками и религиозных символов моего мира. Основной религией была вера в единого Светлого Бога, имя которого, по преданию, мог знать лишь первосвященник. Именно он являлся главой Храма и единственным представителем Бога на земле. Хм, что-то до боли знакомое, почти родное средневековье, но тут догма давала сбой, и дальше было все интереснее. В Храме приносились жертвы, человеческие. И обязательно праведников, ибо лишь чистая кровь невинного могла быть угодна божеству. А могла и не быть, но возражений оттуда до сих пор не поступало. Таким образом, бедный люд страдал и от своей грешности и от праведности. В основе их веры явно лежало христианство, в настолько извращенном виде, что напрашивался вывод - мы с дедом Корнеем были не единственными пришельцами. Было у людей нашего мира любопытное свойство – похабить все светлое и возвышенное.

Именно с приходом Фрола я приняла решение покинуть гостеприимный дом деда Корнея и искать свою дорогу в этом мире. Дед долго отговаривал меня, пытался переубедить, но я была непреклонна. Оставаться здесь далее было слишком опасно, и в первую очередь для хозяина дома. В Квазар уже давно был прислан другой инквизитор, и я с ужасом думала, что с приходом тепла у него появится желание прочесать лес и все окрестные деревеньки. Кстати, Демон Квазара, как меня сейчас называли, был все еще в розыске.

Перед уходом, я хотела еще раз взглянуть на то место, где произошел мой переход между мирами. Я смутно помнила дорогу туда, но подробнее расспросив деда, нашла ее почти сразу. Была ночь, бледная луна освещала мой путь. Я всегда любила лунный свет, он меня чем-то завораживал, манил. Я подошла к краю берега и, став на колени, начала перебирать пальцами песок. Вглядываясь вглубь воды, я казалось, все больше растворялась в ней, и почти увидела…

Я увидела огонь, горело все: дома деревья, даже воздух. Казалось, пламя стремиться добраться до меня, сквозь водную гладь. Я зажмурилась, а потом открыла глаза. Картина не менялась. Я действительно это видела – последние мгновения моего мира.

-Господи, за что мне это! – подумала я, - я схожу с ума.

Продолжение читайте на сайте ...

Содержание