Виртуально Я

Публикации авторов самиздата. Новости, обсуждения, комментарии

Содержание выпуска.

1. Сергей Романюта. Торжественное заседание.
2. Николай Таранцов. Черновик.
3. Евгений Гусаченко. Судьба.
4. Александр Ханин. Рукопись обрывается.
5. Виктор Шамонин. Чёрт и мужик.
6. Антип Ушкин. НУ, ЗА ЖЕНУ!
7. Макс Роуд. Фатум.

Сергей Романюта. Торжественное заседание

Заседание намечалось таким продолжительным, что выспаться успеют все. Будет ли оно скучным, как большинство из ему подобных, вряд-ли кто-то смог бы сказать, как в пользу этого утверждения, так и супротив этой пользы.

Самое главное, заседание торжественное, и это только на пользу присутствующим. Никто с трибуны истошным голосом не орет, не призывает высшие силы и вышестоящих начальников покарать разгильдяев трудовой дисциплины, головотяпов, пьяниц, прогульщиков, а заодно и всех тех, кто мешает строительству светлого будущего. Причем, обычно в подобных случаях так оно и есть, призывает покарать немедленно, прямо тут, в зале. Ну а если же кара виновных не постигнет, грозится вызвать милицию.

Но сегодня, слава Богу, ничего такого повесткой дня предусмотрено не было, а значит и не должно было произойти. Собравшиеся дружно внимали очередному докладчику. Никто не перебивал выступающего, не вскакивал с места и не задавал каверзных вопросов, ну разве что иногда всхрапывал чуть громче, нежели чем предусмотрено протоколом в подобных случаях. Но, к таким проявлениям, заинтересованности к докладу, если хотите, присутствующие относились с пониманием и трагедии из этого не делали.

Хуже всех приходилось докладчикам. Тут момент надо тонко чувствовать, дабы не проспать свою очередь идти к трибуне и оттуда, говоря обо всем и ни о чем, не нарушать мирную и торжественную обстановку, происходящую в зале.

Недаром рационализаторское движение зародилось и расцвело именно в нашей стране. Назначенные и потенциальные докладчики, без сомнения, все были рационализаторами, потому что быстро сообразили, как оптимизировать процесс до такой степени, чтобы никто не пострадал: ни в президиуме, ни в зале. Решение было до гениальности простым, а потому жизнеспособным. Все предстоящие докладчики, еще в фойе, перед началом заседания, сбились в кучку и так, кучкой, и держались. Переместившись в зал, эта кучка не распалась и не развалилась на составляющие, а уселась в одном месте, тоже кучкой, вернее, в один ряд.

Когда заседание началось и после вступительной, а заодно и приветственной речи председательствующего, к трибуне вышел первый докладчик, его последователи вздохнули с облегчением и занялись своими делами.

Читать книги вообще, да еще на торжественных собраниях, вредно для здоровья, поэтому их никто и не читал. С газетами, тоже маленькое неудобство получается. Уж больно она большая, эта газета, издалека видно. Дело не в том, что товарищи из президиума обратят на нее и на читающего внимание: вызовут, побеседуют и сделают соответствующие организационные выводы. Дело в том, что всеобщая картина заседания, тем более торжественного, должна быть по своей структуре однородной и говорить о том, что все присутствующие, без исключения, согласны с достигнутыми успехами, поддерживают их и хотят еще.

Поэтому занятий для присутствовавших, которые хоть и не поощряются, но и не порицаются, было немного: подумать, например, на производственные темы или же о тех достижениях, которые предстоит достигнуть в ближайшем будущем, в основном, с закрытыми глазами.

Так вот, когда первый докладчик приступил к своему докладу, остальные, все те, которых счастье читать доклад, ждало не где-то там, за горами, а прямо здесь, со спокойной совестью, начинали заниматься своими делами: думать о производстве и об успехах на нем, а проще говоря, спать и дремать. Но рационализация на то и существует, чтобы быть и применяться в жизни, как в производственной, так и в общественной.

Своими делами не занимался только один из предстоящих докладчиков, тот, которому предстояло выступать и докладывать следующим. Он старательно таращил глаза на президиум и на докладчика, прикидывал, хватит ли для него в графине воды, или этот мерзавец все выпьет, ну и так далее. Короче, тоже был занят делом, только делом, непосредственно относящимся к производству.

Когда предыдущий докладчик, пожелав присутствующим новый трудовых успехов и счастья в личной жизни, под аплодисменты, которые в протоколе заседания будут обозначены как бурные и продолжительные, покидал сцену, следующий докладчик толкал локтем того, которому был черед выступать за ним и тем самым как бы передавал дежурство по докладующим.

Вот она и вся рационализация – ничего сложного. А кто вам сказал, что рационализация должна быть обязательно сложной и трудноприменимой к реальной жизни? Если кто-то так и говорит, то, без сомнения, льет воду на чью-то мельницу, известно на чью. Так что, повнимательнее товарищи, бдительность, она всегда должна впереди всего прочего быть.

Хуже всего было тем, кто находился в президиуме. Дело в том, что там, в президиуме, особо на производственные темы не подумаешь и не предашься возвышенным мечтаниям об будущих успехах и достижениях с закрытыми глазами.

Уж как с ними не борются, чуть-ли дустом не посыпают, а они всё есть и есть, и никуда не деваются. Наверное догадались, что речь сейчас идет о всяких разных нигилистах и прочих отщепенцах общества.

Они, отщепенцы эти, во время заседания, даже торжественного, о производстве и о нынешних и грядущих достижениях нисколечко не думают, а таращат свои бесстыжие глаза на присутствующих, в основном на президиум. Все подмечают и замечают, а потом, самое обидное и недопустимое, в рабочее время, все вывернув шиворот навыворот, другим пересказывают, причем всем подряд. И за руку их не поймаешь, пробовали. Только ты его цап, за руку, во время, так сказать, гнусного и беспочвенного обличения, он такие правильные слова и предложения начинает говорить, что в пору от зависти удавиться. А все потому, что уж очень хотят эти отщепенцы место в президиуме занять, прямо из кожи вон лезут, как хотят, вот и ведут себя таким неподобающим и наглым образом.

Поэтому приходится терпеть их, отщепенцев и нигилистов этих, пока терпеть. Не придумали еще против них оружия действенного и эффективного, такого, чтобы одним махом и туда, сами понимаете куда.

Правда, есть еще отщепенцы и нигилисты, но они другие и можно сказать что безобидные. Они тоже, и тоже в рабочее время, говорят обличительные слова, критикуют одним словом. Но с ними гораздо проще. Если их схватить за руку и призвать к ответу, то никаких правильных слов они говорить не начинают, наверное потому, что не знают их, а продолжают свою глупую критику, основанную на сплошной фантастике и совершенном незнании жизни как таковой. Ну и конечно на собрания, всякие разные, они не ходят, хотя их и приглашают.

Но, недаром президиум называется так. В нем, в президиуме, да еще в таком, чтобы всем видно было, собраны только самые лучшие из лучших, другим там места нет и не предвидится.

И тем не менее, раз уж нельзя думать о производстве и об успехах на нем, а заниматься чем-то надо, члены президиума тоже применили рационализацию. Во время, почитай, любого заседания, они, разбившись на пары, кстати, только в силу этого в президиумах всегда четное количество его членов, играли в слова или в крестики-нолики, кому что больше нравится.

Со стороны это выглядело, как будто члены президиума между собой мнениями делятся. А поскольку мешать докладчику непозволительно, всю заседательную торжественность порушить можно, делали это якобы посредством записок. А что? Выглядит это в высшей степени, одним словом, не прикопаешься. Что же до присутствующих в зале, так им все равно, чем в президиуме занимаются, у самих дел невпроворот. Даже те, которые нигилисты, которые тоже хотят в крестики-нолики играть, даже они ничего не могли поделать. Так что, картина и структура торжественного заседания была идеальной по своей природе, проверенной временем, а потому незыблемой.

Но, и это к сожалению, в мире, существуют силы, неподвластные никакому, даже самому торжественному заседанию, и всему тому, что с ним связано.

Человечество назвало такие силы стихийными, потому что никто не знает, когда они появятся, что из себя будут представлять, и что, в результате, натворят.

На этом любом производстве такие силы тоже присутствуют. Все о них знают, мало того, даже знают как их зовут и каких дел они могут натворить. Однако, как и в случае с планетой Земля, ничего поделать с ними не могут, потому что, как и на планетарном уровне, они для чего-то нужны.

***

Дверь в актовый зал открылась, причем открылись сразу две ее створки и торжественность торжественного заседания была нарушена самым возмутительным образом.

Сначала присутствовавшие услышали бряцанье ведра, не иначе как оцинкованное, дружно подумали торжественно собравшиеся, потом стук швабры, а потом:

- Вы че здесь делаете? Освободите помещение, мне полы мыть надо! – хоть заседавших было много, а уборщица была в единственном числе, силовой перевес, похоже, был на ее стороне.

- Простите, что вам надо? – председательствующему оставалось вписать всего лишь одно слово и он в третий раз победил бы, а тут такое. – Не видите, у нас заседание! Закройте дверь пожалуйста, не мешайте. После помоете.

- Это как так после? – ведро громыхнуло еще раз, а швабра, похоже, была с ведром заодно, тоже, только не громыхнула, а стукнула. – Это вам тут делать нечего, а мне работать надо!

- Кто такая? – шепотом обратился председательствующий к сидящему с права от него члену президиума, заодно, начальнику отдела кадров.

- Уборщица местная, Ниной Кирилловной, кажется, зовут. – ответил тот.

- Завтра же уволить! – прошипел председательствующий.

- Завтра не получится, суббота завтра. – начальник отдела кадров, на глазах, стал превращаться в нигилиста. – Опять же, зарплата у них маленькая, другую уборщицу не сразу-то и найдешь. Покуда искать будем, грязью все зарастем.

- Как вас там, Нина Кирилловна, – председательствующий, он же самый главный на этом производстве, не иначе как неуверенно чувствовал себя за пределами своего директорского кабинета.

В зале отсутствовали стены его кабинета, которые ему всегда помогали своим присутствием. Поэтому директор пошел чуть-ли не на должностное преступление, решил уладить дело миром. – мы проводим торжественное заседание. Вы должны понимать насколько это важное мероприятие для всех нас. Поэтому, прошу вас, подождите пока мы закончим. А пока, сделайте уборку на других объектах. У вас же их несколько?

- Объектов этих, как ты говоришь, у меня несколько, вот только зарплата одна. – не сдавалась Нина Кирилловна. – У тебя есть план и распорядок? Вот и у меня он есть. Мне здесь сейчас убираться надо, а там, после уберусь. Освобождайте помещение, дармоеды!

- Нина Кирилловна, – в дело вступила более привычная к полевым условиям, а потому более жизнеспособная часть президиума, начальник отдела кадров. – не нарушайте трудовую дисциплину, закройте дверь с той стороны, а то я буду вынужден принять меры.

- А ты только и делаешь, что принимаешь меры! – ведро со шваброй в очередной раз громыхнули и стукнули. – Лучше бы грязь по помещениям разносить перестали, да окурки где ни попадя разбрасывать. Выходи давай!

- Нина Кирилловна, – кадровика поддержал еще один член президиума, главбух. – дайте нам закончить, пожалуйста, а мы вам за это премию выпишем.

Казалось бы это был такой по своей сокрушительной силе аргумент, которым мог бы остановить любую силу, даже стихийную. Но не тут-то было.

- Я сюда работать пришла, а не премии получать! – наверняка, Нину Кирилловну было слышно даже на проходной. – Знаю я вашу премию! Копейку дадите, а на рубль упреками замучаете. Сколько премии дашь?

- Десять рублей. – по привычке экономя, слегка замялся главбух. – Очень хорошая премия.

- Пятьдесят! – стукнула шваброй Нина Кирилловна. – Или освобождайте помещение, мне полы мыть надо.

Ситуация, не смотря на всю торжественность заседания, складывалась тупиковая. Такие деньги, да еще в виде премии, да еще уборщице, для главбуха были тем же самым, что Алмазный фонд в море утопить.

- Дай ты ей эти пятьдесят рублей, – то ли прошептал, то ли прошипел председательствующий директор. – не отвяжется же.

- Освобождайте помещение! – не унималась уборщица, Нина Кирилловна. – Мне работу доделывать надо и домой идти. У меня зять некромленный дома сидит. Если поздно приду, может не выдержать, напьется, паразит.

Теперь все встало на свои места. Оказывается уборщица Нина Кирилловна была не только уборщицей, но и тещей. Судя по ее поведению, а также если принимать во внимание народные приметы, она, Нина Кирилловна эта, в первую очередь была тещей, а потом уже уборщицей, а против таких оружия не существует, не придумали еще и вряд-ли когда-нибудь придумают. Поэтому ничего не поделаешь, пришлось соглашаться.

- Ладно! – почти крикнул главбух. – Пятьдесят, так пятьдесят. Закройте пожалуйста двери.

- Так бы сразу, – пробурчала, Нина Кирилловна, но пробурчала так, чтобы слышали все собравшиеся. – а то сидят, дуракаваляньем занимаются, людям работать мешают. – Когда за премией приходить?

- В понедельник и приходите, я распоряжусь. – не иначе, чтобы придать словам главбуху значимости и бесповоротности случившегося, как печать поставил, сказал директор.

- В понедельник, так в понедельник. – Нина Кирилловна взяла свои орудия труда, в виде ведра и швабры, и направилась к дверям. – Только смотри, не обмани. – обернувшись сказала она.

- Не беспокойтесь, не обману. – с облегчением выдохнул директор.

Сначала громыхнуло ведро, затем стукнула швабра, а после всего этого, двери в зал, где проходило торжественное заседание, закрылись.

- Заседание продолжается! – торжественно объявил председательствующий

Николай Таранцов. Черновик.

Все мы на земле этой живущие, свой никому неведомый смысл из жизни своей вывести пытаемся. Да вот только обиды да разочарования в систему эту стройную никак не вписываются. Несправедливость жизненная свои коррективы в миропонимание наше вносит.

Вот пишешь чего-то, а это всё слова не более. Слова, более бессмыслицей попахивающие, чем смыслом глубинным. Впрочем, и смысл вещица ненадёжная, кому смысл, кому так, прочитал и забыл. Всё от целей жизненных зависит, от позиции нравственной, от ценностей жизненных. А ещё понимание этих самых ценностей в процессе жизненном меняется день ото дня.

Да и мы сами меняемся, стаём мудрее, опытней, циничней наконец.

Конечно дело не в смысле жизни, с этим всё более-менее. Это наше, да вот только зачем оно нам. При таком вот раскладе. Ну, поставят тебе памятник, или не поставят, или поставят, а потом снесут, потому, как другие герои появятся. Да и в памятнике ли дело. Пройдёт совсем малый промежуток времени и не вспомнит никто, что жил ты на свете. Да и тебе самому не всё ль равно, что там, на земле будет происходить, коли тебя уже не будет.

Тебя просто не будет в этом сером во всех отношениях мире.

____________________________________

1).

Крейчмер жил около кладбища.

На кладбище можно было выйти через сад. Может если бы он жил где-то в другом месте соседство это его и напрягало, но привычка, в течении некоторого времени переводит всё в разряд обыденности. Да и все там будем, кто раньше, кто позже, через лет сто никого не останется из ныне живущих.

Я мог бы начать эту историю и по-другому, например. С тот день была хорошая погода, или в тот день лил проливной дождь. Но не всё ли равно какая была погода, коли совершенно неважно когда эта история началась, потому, как дни в своём мерном течении стирают из памяти детали, оставляя только главное. Хотя, кто может с уверенностью сказать, что способен отделить главное от второстепенного.

Так вот жил Крейчмер в маленьком провинциальном городке, где почти все друг друга знали в лицо, жил не совсем в центре города, работал охранником на проходной местного завода металлоизделий. Работа его не напрягала физически, боле напрягала морально. Конечно же, это немного не та романтика, которая могла принести эстетическое удовлетворение, но работа есть работа, тут уж как повезёт.

В выходные дни Крейчмер любил пройтись по кладбищу, подышать свежим воздухом, подумать о жизни, пофотографировать надгробные камни. Иногда встречались могилки знакомых тех, кого знал при жизни, иногда же встречались интересные, по части художественного решения, иногда встречались старинные, с витиеватыми надписями.

Прогулки эти располагали к размышлениям. О жизни о смерти, о счастье, о судьбе. Вроде бы и кем только не мусолились эти темы, но опять же у каждого всегда найдётся что-то своё, сокровенное, личное, пережитое.

И как-то сама собой пришла в голову мысль написать книгу. О жизни, о судьбе. Своё книгу. Пусть бы и не очень, но свою, чтоб знать, что это своё, выстраданное.

Для начала решил начать с рассказа. Немного того-сего, немного чёрного юмора, немного любви, а там видно будет. Но с темой рассказа оказалось, совсем непросто. Крейчмер зачастил в районную библиотеку. Он перелопачивал горы литературы, но всё было не то, и даже в качестве образца не годилось.

Сперва он думал в ироническом ключе описать смерть, великого, но не совсем известного человека, потом он склонился к мысли, что стоит написать, что-то готическое, потом что-то ещё и ещё. Но тема не шла.

Чем дальше, те всё больше в голову ничего имеющего отношения к будущей книге не шло. Может на том бы и заглохло начинание это.

Но однажды Крейчмеру приснился сон.

Продолжение читайте на странице автора.

Евгений Гусаченко. Судьба.

В этом городе

Сером, озябшем,

Заснеженном городе,

Я случайно сошёл…

Нет, ссадили,

Всего вероятнее…

Что я помню?

Вагон-ресторан,

Ссора в тамбурном холоде,

И линейный наряд,

Бьющий нас

Со случайным приятелем.

В этом хмуром,

Враждебном, чужом

И неласковом городе,

Я сидел в «обезьяннике»

С тусклыми пыльными

Окнами.

И тщедушный сержантик

Охрипшим простуженным

Голосом

Донимал – кто, откуда,

Нервируя

Горьковским оканьем.

В этом, чем-то похожем

На детство,

Расхристанном городе,

Я стоял у вокзала,

Хватая фрагменты

Из памяти,

А откуда-то сверху,

Как город,

Бесцветные голуби

Устилали одежду

На мне

Известковыми пятнами.

Я бродил в подворотнях

С сугробами

Дымчато-грязными,

Я вдыхал отработку из труб,

Почерневших от копоти,

Выходил на проспекты,

Забитые толпами

Праздными,

И терялся

В трамвайных колёс,

Подмороженном

Грохоте.

Одиночество шло по пятам

И ввергало

В отчаянье,

В этом городе

Против меня

Было всё,

Даже кладбище…

Но столкнулся

В безликой толпе

Я с тобою нечаянно,

Этот миг я лелеял,

Как ждёт подаяния страждущий.

В этом странном,

И вдруг подобревшем,

Оттаявшем городе,

Ты за руку меня

Повела,

Словно нить

Ариаднина…

И в свободном полёте

Красивые чистые

Голуби,

Как глашАтаи жизни

Встречали почётным парадом нас…

Александр Ханин. Рукопись обрывается.

И так…

Погожий вечер в начале мая. Солнце стоит над крышами двухэтажного дома через дорогу, и его тяжелые медные лучи хлещут в окно, и вся комната горит в этих лучах, и сверкают пылинки, и тени жирные, словно сложены из кусков антрацита, и блюдце с жареными семечками на столе блестит, как зеркальце, а вот на кухне сумрачно, там горит тусклая лампочка под потолком, там сидит Пашка и с остервенением чистит картошку. А Рыжая укрылась за выгоревшей шторкой и томно курит, прекрасная, как богиня.

- Слышь, Елка, шла бы, картошку почистила! – кричит ей Пашка из кухни.

- Сам чисть, - отвечает грубая Елка.

Там, у нее хорошо, там сверкание медных лучей, форточка распахнута, и свежий воздух втекает в комнату, на коленках у Рыжей лежит раскрытая книжица Коэльо, которую она не читает, в тонких пальцах тлеет сигарета, которую она не курит и решительно нет никакой необходимости вставать и идти на кухню, помогать этому настырному, суетливому, неугомонному Пашке чистить и жарить картошку.

- Война придет, хлебушка попросишь, - пророчествует Пашка.

Хлопает калитка, и кто-то проходит за кустом сирени по дорожке к крыльцу. Поднимается на ступеньки, толкает дверь; дверь, чавкнув войлоком, отворяется и на кухню с порога заглядывает Солж. На кухне, на газовой плите в две конфорки стоит изрядного размера сковородка, на сковородке скворчит масло, а над сковородкой, в чаду склонился Пашка с лопаткой в руке. Услыхав, как чавкнула дверь, Пашка разгибается. И вот приятели стоят в тусклых электрических лучах и молча смотрят друг на друга.

- Такой же мудак, как я погляжу, - говорит, наконец, Солж.

- Ты у меня картошку хуй получишь, - огрызается Пашка.

Елка выпрыгивает из кресла и, топоча пятками, скачет на кухню, вся такая высокая и прекрасная, вокруг нее развеваются цветастые прозрачные платки, словно флаги, в ее рыжей гриве горит вечерний луч, ее карие глаза широко распахнуты и в их окоеме плещется, черт его знает что.

- Солж! - кричит Елка, - родненький!

И она прыгает на Солжа и обнимает его, и виснет на нем, и хохочет.

- Ну, будет, будет, дочурка, - говорит Солж, оглаживая ее по лопаткам. – Что это с ней?

Пашка, знай себе, шурует лопаткой картошку на сковородке.

- Не обращай внимания, - говорит, - у нас бывает.

Ель спрыгивает с Солжа.

- Дурак, - говорит она беззлобно, - я так соскучилась.

- А я то, а я, то как, - говорит Солж.

Все смеются. Милая семейная сцена.

Продолжение читайте на сайте.

Виктор Шамонин. Чёрт и мужик.

Зимний лес спокойно спит,

Тишина в лесу стоит,

По тропе мужик идёт,

Песню тихую поёт.

Вдруг ему навстречу чёрт,

Мужика он взглядом тёр:

- Хорошо, мужик, поёшь,

И куда ж ты, друг, идёшь?!

Мужичок пред ним не стыл,

Мыслей чёрных не таил:

- У меня в деревне, бес,

Есть особый интерес.

Занемог мой брат на днях,

Тает, знаешь, на глазах.

Бес за ухом почесал,

Говорил, не горевал:

- Поддержать тебя я рад,

Дам большой мешок деньжат.

Брата вылечишь, как пить,

Брат твой дальше будет жить,

Но сначала, не серчай,

На вопрос ответ мне дай.

Сколько стукнуло мне лет,

Я, как видишь, и не сед?!

Коль ответ неверный дашь,

Ты меня трудом уважь!

Мужичок улыбку скрыл,

Слов напрасных он не лил:

- Я протопал много вёрст

И скажу тебе, промёрз,

И хотел бы, не стоять,

На печи, как кот лежать!

В полдень встретимся мы здесь,

Я словам хозяин, бес.

Ты получишь свой ответ,

Для меня секретов нет!

Чёрт ухмылку придержал,

Он глазёнками сверкал:

- Что ж, ступай до брата, друг,

Вишь, мороз не греет рук!

Слово дал, давай держи,

Честь свою ты не круши!

Закрутился бес юлой,

Вмиг исчез с тропинки той.

Мужичок в кусты свернул,

В них устроил караул.

Появился в полдень чёрт,

Взгляд бросает на простор.

Вдруг кукушку слышит он,

Чёрт был очень удивлён:

- Справил я уже сто лет,

Петь зимой кукушке - бред?!

Вот кукует, не унять,

Как такое мне понять?!

Мужичок пред ним возник,

Прячет он улыбки блик:

- Вижу, ты к тропе прирос,

Есть ответ на твой вопрос!

Чёрт в момент заегозил,

Свой вопрос опять явил:

- Так и сколько ж мне годков,

Отвечай, без дураков,

Иль тебя работа ждёт,

Дел, мужик, невпроворот?!

Суеты мужик не знал,

Чёрту бодро он сказал:

- Ты живёшь уже сто лет,

Вот, бесёнок, мой ответ!

Поражён ответом чёрт,

В мужика он взгляд упёр:

- Ну и фрукт ты, мужичок,

Тех деньжат срубил мешок,

И срубил за просто так,

Кто ж, выходит, здесь дурак?!

Тотчас чёрт взмахнул хвостом,

Дивный свет пошёл кругом,

На тропе мешок возник,

Чёрт пред ним главой поник.

Он мешок глазами ел,

Словом он едва владел:

- Забирай мешок скорей,

В деле ног ты не жалей,

А не то, мужик, беда,

Не отдам их никогда,

Что мне ваша эта честь,

За столом её не есть!

Взял мужик мешок на горб,

По тропинке с ним попёр,

Груз ему не тянет плеч,

Их не хочет он беречь.

Антип Ушкин. НУ, ЗА ЖЕНУ!

- - - - - - - - - - - - - «руководитель администрации главы Чечни

- - - - - - - - - - - - - предложил ввести в стране многожёнство» (из новостей)

вводить в России многожёнство -

уродство, свинство и пижонство!

опять о женщинах забыли,

и все права им прищемили!

уж если чё ввести хотите,

то - многомужество вводите!..

живёт (допусим) с мужем Алла

и ей (допустим) мужа мало,

ещё (допустим) любит баба

Филиппа, Коленьку, Потапа...

но хочет, чтобы - всё законно...

у ей (допустим) денег тонны

и ей потратить их охота

на взвод мужей (иль даже - роту)

ну что ж, пожалуйста, мадам!

Антип ещё - не нужен вам?..

частушки будет он слагать

и в ушки алые шептать...

ну, или вот другой пример вам:

жена (допустим) - стервой-стерва,

с работы муж домой приходит

и в ей - любовника находит...

ну, муж конечно злится очень

и придушить сучонка хочет,

а тот - штанишки поднимает

и - паспорт гордо вынимает,

в котором писано по-русски,

что гражданин (Антип, допустим) -

не чмо и не сыночек сукин,

а - муженёк его супруги!..

и он законно в данный миг

в жену (их общую) проник...

ура, да здравствует семья! -

жена и все её мужья!

народ воспрянет ото сна,

коль будет у него - жена!

мужик не в силах всех любить,

ему б - в сортирах всех мочить!

эх, бабу бы! - кричу я гордо -

всему российскому народу!

она бы - каждого любила,

поила каждого, кормила,

зарплату всю бы отдавала,

Европу - мамой называла...

короче, братцы, как хотите,

а все на... выборы идите!

свой честный голос в щель засуньте

и - за Неё - проголосуйте!

за бабу! женщину! жену!

одну - на всех!

все за - одну!

ё

Макс Роуд. Фатум.

Мартин Полвейк медленно шел по песчаному берегу. Ярко светило солнце, океанские волны мерно и лениво накатывались на сушу, вдалеке слышались резкие крики чаек. Несмотря на раннее утро, воздух уже успел избавиться от ночной прохлады, все более и более накаляясь. Остановившись, Мартин снял с себя шорты и по пояс зашел в воду. Постояв так некоторое время, он окунулся несколько раз с головой, а затем лег на воду, полностью отдавшись стихии. Когда смотреть в безоблачное небо становилось невыносимо, он прикрывал глаза, давая им несколько минут отдыха. Несмотря на безмятежность обстановки и практически неощутимое течение времени, мысли его были далеко. Он вспоминал родной Миннеаполис, свой дом в Розвилле, маму, которая осталась нянчиться с его двухлетним сынишкой. Вспоминал даже свой кабинет в консультационном отделе Федерального резервного банка, где он работал последние пять лет, и который так спешно покинул неделю назад, весь охваченный мыслями о долгожданном отпуске.

Целых три года они с Джейн мечтали об этом дне, мечтали об отдыхе, мечтали провести его вдвоем. Сначала им мешала работа Мартина: пришлось выбирать между карьерным ростом и мимолетным дуновением свободы. Затем родился сын и последующие два года были целиком отданы ими их мальчику. И вот наконец теперь они вырвались, вырвались в свой долгожданный рай на филиппинском острове Себу, куда и прилетели шесть дней назад. Первые двое суток, опьяненные безмерной свободой и густыми тропическими ароматами, проникающими в каждый уголок их небольшого бунгало, они просто купались и загорали, наслаждаясь обществом друг друга. Затем началась культурная программа: они осматривали местные достопримечательности, посетили Себу-сити, даосский храм в местном Беверли-Хиллз, могилу Магеллана, а также фабрику по производству лучших в мире гитар на острове Мактан. Мартин вспомнил, как ещё позавчера они любовались водопадами Кавасан, их ступенчатыми каскадами, искрами кристально-чистой горной воды среди густого тропического леса.

И вот теперь он был один на маленьком островке, каких сотни на филиппинском архипелаге. Его любимая маленькая Джейн была мертва - она так и не смогла прыгнуть вниз из кабины небольшого самолета, медленно и безвольно падающего вниз. Крики пилота, буквально умолявшего женщину прыгать, только больше испугали её. Летчик всё ещё пытался спланировать, но отказавшая гидравлика и повисшие закрылки буквально парализовали маленькую крылатую машину. При косом ударе о воду фюзеляж деформировался, так что ни она, ни сам пилот, и без того оглушённые, так и не смогли выбраться через заклинивший двери. Мартин, повинуясь неумолимому инстинкту самосохранения выпрыгнул за двадцать секунд до катастрофы, уверенный что Джейн последует за ним. Он видел, как самолет упал, видел, как влекомый вниз тяжелым двигателем, стремительно погрузился, подняв хвостовую часть. Он всё это видел, но расстояние между ними, легко преодолеваемое на суше, на воде казалось бесконечным.

Когда он подплыл к месту падения, уже ничто не указывало на произошедшую здесь трагедию. На водной поверхности ни пузырей, ни масла. Ничего. Мартин громко и отчаянно крикнул, разрывая голосовые связки, затем ещё раз, затем ещё... Всё было кончено. Он один в этом океане и только видневшийся вдали островок давал надежду на его собственное спасение.

Напавшее на него странное чувство отрешенности внезапно придало сил. Когда через полчаса, он, не самый лучший пловец, практически не отдыхая, добрался до берега и сел на песок, усталость так и не дала о себе знать. Что значит усталость, когда разрывающееся сердце стучит, едва не выпрыгивая из груди... Что она значит, когда жизнь, налаженная и счастливая, оборачивается катастрофой... Отсутствующим взглядом смотря в океанскую даль, Мартин ещё долго сидел на берегу, покуда незаметно подкравшаяся тропическая ночь не привела его в чувство. Ему сильно хотелось пить, и, несмотря на стремительно опустившуюся темноту, он пошел вглубь острова, освещаемого только молодой луной. Через четверть часа, выйдя на другой берег и найдя ничего похожего на воду, он просто лег и заснул. Один посреди океана, вокруг лишь песок, камень, редкая сухая растительность, десяток пальм почти без листьев, из одежды лишь короткие шорты... В это время на островах Филиппинского архипелага был тот кратковременный период без дождей, так мешающих развитию местного туризма, когда основная масса отдыхающих со всего мира и приезжает сюда отдохнуть...

Мартин Полвейк медленно шел по песчаному берегу. Ярко светило солнце, океанские волны мерно и лениво накатывались на сушу, вдалеке слышались резкие крики чаек. Искупавшись и полежав на волнах, стараясь не тратить уходящие силы, он вышел на сушу и медленно побрел вдоль песчаного берега. На его маленьком островке не было ни капли воды, не росло никаких пригодных для употребления видов растительности, среди нагромождения камней негде было даже укрыться от палящих солнечных лучей. Его телефон, хотя и лежал по-прежнему в кармане, был совершенно бесполезен. Он отключился, пропитавшись соленой водой.

Конечно их уже искали. Мартин не сомневался в этом, но на беду, пилот, желая показать особо красивые участки местного кораллового рифа, сильно уклонился от маршрута, а найти одного человека на более чем полусотне ближайших островков, было крайне нелегко. Мартин видел пролетавшие высоко в небе самолеты, яхты иногда показывали вдали белоснежные кончики парусов. Но здесь он был один. Один, предоставленный лишь самому себе, наедине с враждебной теперь природой...

Его нашли лишь на третьи сутки. Совершая очередной облет, пилот маленького спасательного вертолета заметил на песчаном берегу крохотную фигурку. Мартин лежал, прижав колени к животу, уткнувшись лицом в песок. Он умер за три часа до прибытия помощи. Умер от сильнейшего обезвоживания организма, когда загустевшая кровь больше не могла течь по сосудам. Активно употребляемая им в последнее время морская вода только усугубила положение - почки не смогли справляться со своими функциями.

Умирая, он увидел Джейн, стоявшую среди морских волн и зовущую его к себе. Мартин легко встал и смело шагнул в удивительно мягкий и пушистый океан. Только вместе с дорогой любимой Джейн ему было теперь легко и свободно. Подойдя к ней и взяв её руку, он оглянулся — на песчаном берегу лежало маленькое скрюченное тело. Не испытав совершенно никаких эмоций, он вновь перевёл взгляд на жену, улыбнулся в ответ на её мягкую нежную улыбку и они пошли вперед. Туда, где не было конца и не было начала. Они медленно шли в вечность...