Мировая мифология. Конец Эвмена

Восток после Александра Великого 9.

(Иоганн Дройзен, "История эллинизма" (т. 2).

Должен ли он, уверенный в своем настоящем влиянии, открыто выступить перед войсками против заговорщиков? Он не был уверен в войске, а от них он может ожидать, что они не­медленно бросятся в объятия Антигона. Должен ли быть он сам тайно начать переговоры с Антигоном и отдать в его руки победу? В этом случае он изменил бы делу, за которое он до сих пор боролся; в этом случае он, как из­менник, сам отдался бы в руки своего смертельного врага и в лучшем случае спас бы только свою опозоренную жизнь. Должен ли он был бежать, поспешить через Мидию и Армению в Каппадокию, собрать там вокруг себя своих старых друзей и вторично поставить на карту свое счастье, как это ему раз удалось?

В таком случае дело царей в Азии было бы потерянным, как оно уже было потеряно в Европе; в таком случае не было бы более никакой силы, к которой он мог бы примкнуть; в таком случае, если бы даже это ему удалось, ему бы ни оставалось ничего другого, кроме новой, более короткой и несчастливой борьбы, или, кроме того, что было всего позорнее — бездеятельного устранения от дела. В присутствии друзей Эвмен не пришел ни к какому решению, колеблясь между разными намерениями; быть может, первый раз в жизни он не мог найтись и решиться. Заговорщики дают ему еще время выиграть сражение; быть может, победа даст ему новые силы, быть может, изменники не посмеют коснуться его увенчаной победой головы, быть может, исход одного дня, один какой-нибудь случай изменит все.

Между тем неприятель подошел на расстояние одной мили и сражение было неизбежно; Антигон предложил его, Эвмен от него не отказался, и оба выстроили свои войска в боевой порядок. Антигон имел около 22 000 человек пехоты, 9 000 всадников вместе с навербованными в пос­леднее время в Мидии и 65 слонов; он снова поместил пехоту в центре, а на крыльях — конницу, и поручил на­чальство над левым крылом Пифону, а над правым — своему юному сыну Димитрию, который со славою бился в недавнем сражении в Паретакене; он сам оставался на этом крыле, второе должно было произвести главную атаку; впереди всей линии под прикрытием легковооружен­ных были помещены слоны. Войско Эвмена состояло из 6 700 человек пехоты, 6 050 всадников и 114 слонов. На тороне неприятеля была более многочисленная и лучшая ∙онница; на его стороне имела решительный перевес пехота не только по своей численности, но также и благодаря корпусу ветеранов аргираспидов. Чтобы иметь возможность встретить с достаточными силами конную атаку правого крыла неприятеля, Эвмен поместил против него на своем левом крыле большую часть сатрапов с их отборными всадниками и сам принял начальство над ними; перед этим крылом он выстроил клином 60 самых сильных слонов и расположил в промежутках между ними лучшую легкую пехоту; центр боевой линии составляла пехота, сперва гипапсисты, затем аргираспиды, далее наемники и вооруженные по македонскому образцу воины; перед всеми ними было помещено большинство остальных слонов и потребная для их прикрытия легкая пехота; правое крыло, состоявшее из остальной конницы и прикрытое небольшим числом слонов и легкой пехоты, он поручил Филиппу 14 с приказанием не вступать в серьезное сражение, но, занимая стоящего против него неприятеля только летучим боем, ожидать исхода битвы на другом крыле. Поле битвы представляло собою степь, так что движение людей и животных поднимало сильную пыль, препятствовавшую сразу видеть какие-либо движения.

Антигон, наблюдавший со своего возвышения расположение боевой линии неприятеля, увидел, что ее правое крыло было слабее и что находившийся в тылу ее лагерь был почти совершенно лишен всякого прикрытия; поэтому он отрядил несколько отобранных им мидян итарентшщев, которые, когда сражение начнется, должны были под прикрытием пыли обогнуть правое крыло неприятеля и разграбить его лагерь.

Между тем боевая сила союзников выстроилась, Эвмен объезжал ряды и убеждал солдат храбро сражаться: везде он был встречаем радостными криками; фаланги кричали ему, что он может положиться на них, старые аргираспиды — что враги не будут в состоя­нии устоять против них; они послали всадника к тому месту неприятельской линии, где стояли македоняне, и велели ему сказать им: "Проклятые головы, вы хотите биться против своих отцов, которые с Филиппом и Александром покори ли весь мир и которые, как вы скоро увидите, достойны своих царей и своих прежних битв!"

Это воззвание грозных ветеранов произвело немалое впечатление на македонян: они громко роптали, что их заставляют биться против своих соотечественников и кровных родных; еще сильнее должен был быть их страх перед этими старыми испытан­ными войсками, несокрушимую силу которых они еще недавно испытали. Между тем как обнаруживавшиеся на стороне Антигона видимое беспокойство и неуверенность должны были не в малой степени тревожить его, войска Замена были одушевлены самым лучшим духом и радостно требовали начала сражения.

По данному Эвменом знаку войсковые трубы затрубили к наступлению. Войска издали боевой клик; слоны на двинувшихся в атаку крыльях бросились друг на друга, окруженные роями прикрывавшей их легкой пехоты; скоро здесь закипел яростный рукопашный бой, а воздух наполнился такой густой пылью, что в отдалении уже ничего нельзя было видеть.

В это время Антигон с превосходящей по численности массой всадников внезапно бросился на то место левого крыла неприятеля, где стоял Певкеста; едва последний заметил преположенное нападе­ние, как поспешно отступил назад из области густой пыли; его отступление увлекло за собою 1 500 всадников ближай­шего корпуса. В этом крыле образовался промежуток. Эвмен, находившийся на самом краю крыла, был отрезан; ему ничего больше не оставалось делать, как броситься на Антигона со всеми своими силами и попытаться устоять в сражении.

Бой происходил здесь с величайшим ожесточением и энергией, всадники Эвмена творили чудеса храброс­ти, но на стороне Антигона был численный перевес. Завя­завшееся здесь конное сражение и происходивший далее бой легковооруженных войск и слонов оставались еще не­решенными; вдруг передовой слон на стороне Эвмена пал; это решило там победу; слоны и легковооруженные войска Эвмена начали обращаться в бегство; отряды конницы то­же постепенно рассеивались; здесь ничего уже болеее спасти было нельзя. Эвмен поспешил, насколько это было воз­можно, собрать свои силы и отступить на правое крыло, чтобы продолжать там борьбу, которая в центре уже была решена не в его пользу.

Аргираспиды плотно сомкнутой ринулись на неприятельскую пехоту, частью перебили, частью обратили в бегство ближайшие к ним отряды ее и затем, со своей несокрушимой энергией проникая далее направо и налево и почти одни сражаясь против постоянно появлявшихся новых отрядов, перебили около 5 000 чело­век у неприятеля, не потеряв сами ни одного человека. Неприятельская пехота была почти уничтожена.

Между тем посреди поднятой ожесточенным боем пыли отряженные для этого мидяне Антигона незаметно броси­лись на неприятельский лагерь, находившийся на расстоя­нии получаса пути позади поля битвы, без особенного труда справились с конюхами, обозной прислугой и небольшим прикрытием, которое они имели перед собою, и немедленно начали грабить лагерь; они нашли громадную добычу золотом и деньгами; жены и дети аргираспидов и других солдат и сокровища сатрапов и военачальников попали в их руки.

Это известие было получено Эвменом как раз в ту минуту, когда он отступал из боя на правое крыло; Пев­кеста отступил до этого пункта, Эвмен поспешил призвать его к себе, говоря, что он теперь может снова исправить свою ошибку. План полководца заключался в том, чтобы воспользоваться уничтожением неприятельского центра для новой конной атаки; он надеялся решить победу окон­чательно, бросившись во главе всей своей конницы на Антигона; лагерь со всем тем, что в нем тогда находилось, был бы тогда отвоеван сам собою. Но Певкеста отказался повиноваться говоря, что все потеряно, и поспешил дальше. Уже рано, как это бывает зимою, наступили вечерние сумерки. Половины всадников Антигона было достаточно для того, чтобы держать Эвмена в осадном положении, с другою половиною он послал Пифона против аргирас­пидов, чтобы принудить их к отступлению во что бы то ни стало.

Аргираспиды выстроились в каре и плотно сомкну­том строем встретили сильную атаку; но так как неприя­тельская конница занимала в одно и то же время и поле сражения и лагерь, так как на поле битвы не было всад­ников из армии, которые могли бы поддержать их самих и восстановить сообщение между ними и другими отрядами и так как они должны были опасаться, что будут отрезаны и принуждены к безусловной капитуляции, то они на глазах Пифона отступили с поля битвы и заняли укрепленную по­зицию на берегу находившейся недалеко реки, громко браня Певкесту за то, что он был виновником понесенного конницей поражения и несчастного исхода битвы. Туда же к наступлению ночи собрались Эвмен, сатрапы и рассеяв­шиеся отряды1.

Поспешно начали советоваться, что теперь следует предпринять; сатрапы требовали возможно скорого отступ­ления в верхние провинции; Эвмен возражал против этого самым категоричным образом, говоря, что неприятельская пехота, то есть его главная сила, окончательно разбита, что его потери настолько значительны, что он не сможет выдержать нового боя; конницей, хотя и не по численности ее, они равны с неприятелем, неудачный исход битвы служит свидетельством не против храбрости всадников, но против некоторых предводителей, которые испугались пыли более, чем оружия; необходимо остаться и возобно­вить на следующий день бой, которого Антигон, побежден­ный сегодня, более не в состоянии выдержать; тогда они возвратят себе не только свой лагерь со всем, что в нем находится, но и завладеют, кроме того, неприятельским лагерем.

"Македоняне", как говорит предание, следовательно, Антиген, Тевтама и т. д. отвергли и то и другое; они не желали не бежать, ни продолжать сражаться после потери своего имущества, своих жен и детей. Было сделано еще несколько других предложений, но собрание не могло ни на чем остановиться и разошлось, не приняв никакого решения.

Между тем аргираспиды не могли примириться с мыслью об утрате соих сокровищ и с неоходимостью спать одну ночь без своих жен; Тевтама раздражил их еще сильнее; они послали, наконец, сказать Антигону, что они готовы принять какие угодно условия, если им будет возвращено то, что им принадлежит. Антигон приказал ответить им, что он возвратит им все их имущество в полной неприкосновенности, не требуя от них ничего, кроме выдачи Эвмена.

По настоянию Тевтамы это предложение было принято и немедленно было приступлено к его исполнению. Сначала несколько человек, не вызывая подозрения, старались не отходить от полководца, за которым они внимательно наблюдали; затем к ним присоединились другие и начали одни жаловаться на потерю своих жен и своего имущества, а другие ободрять их и уверять полководца, что скоро все будет снова приобретено; третьи осыпали бранью тех, благодаря которым была потеряна битва, и называли их изменниками.

Таким образом, стечение народа увеличивалось и шум становился все сильне и угрожающее; Эвмен чуял недоброе; только бегство, по-видимому, могло еще спасти его, только бы еще одну минуту ему остаться свободным: он хотел удалиться с некоторыми из своих спутников, — тогда ближайшие из стоявших около него воинов бросились на него, вырвали у него меч, связали ему руки его поясом и потащили прочь. В лагере уже господствует самый крайний беспорядок; каждый из сатрапов и военачальников действует по своему собственному усмотрений: Певкеста со своими 10 000 пер­сов переходит на сторону неприятеля, другие приготов­ляются или последовать его примеру, или искать спасения в поспешном бегстве!.

Антигон прислал Никанора, который должен был принять Эвмена и распорядиться другими необходимыми мерами. Когда к нему был приведен связанным стратег, последний попросил провести его через ряды македонян, так как он желает говорить с ними, не для того, чтобы взывать к ним о сожалении или склонять их переменить свое намерение, но чтобы сообщить им нечто могущее быть им полезным. Это было ему разрешено; он возошел на воз­вышение и, протягивая свои связанные рухи, сказал: "О, достойные всяких проклятий македоняне, мог ли Антигон Даже мечтать о таких победных трофеях над вами, какие вы теперь сами к своему собственному позору даете ему, выдавая вашего полководца как пленника? Неужели было еще недостаточно позорно с вашей стороны, что вы, победители, из-за своего обоза признали себя пораженными, как будто победа заключалась в суетных сокровищах, а не в оружии? Теперь же вы посылаете даже своего полководца в виде выкупа за ваше имущество! Меня, непобежденного в бою, победителя над врагами, влекут прочь потому, что я предан своими! О, заклинаю вас именем прежнему союзнику, предстояла в ближайшем будущем борьба; он мог надеятся, что Эвмен, чья жизнь находилась теперь в его руках, согласится соединиться с ним, чтобы сохранить свою жизнь. Он приказал снять с него узы, в которых Эвмен был ему выдан, и разрешил желающим доступ к нему, чтобы они утешили его, старались повлиять на перемену его образа мыслей и намекнули ему на возможность неожиданно счастливой будущности.

Прошел третий день, а Эвмен все еще не знал ничего окончательного насчет своей дальнейшей судьбы; он вы­разил, как рассказывают, сторожившему его Ономарху свое изумление, что Антигон, имея его теперь в своих руках, не приказывает его быстро казнить или не выпускает его великодушным образом на свободу; на ответ ономарха, что в сражения было ему время не бояться смерти, Эвмен отвечал: "Клянусь Зевсом, я так и поступал! Спроси тех, которые бились вместе со мною; но я не нашел никого, под чьими ударами я бы мог пасть". Ономарх сказал на это: "Так как ты теперь нашел, то отчего ты не ожидаешь спокойно часа, которрый он тебе назначил?".

Между тем Антигон, не будучи в состоянии или не желая решиться, несколько раз поднимал в военном совете вопрос о дальнейшей участи Эвмена. В пользу пленника говорил особенно Неарх, говорил и молодой Димитрий; сохранить его приказывает собственная выгода, уже ради примера не следует прибавлять к преступному поступку ветеранов этой ужасной казни. Неарх был тоже грек родом; он полагал, что может обещать, что Эвмен отныне будет верен делу Антигона. Большинство остальных присутство­вавших решительно говорило против него; конечно, они имели в виду не только интересы общего дела; кто не боялся утратить своего значения при Антигоне рядом с таким человеком? Антигон сам колебался между ненавистью к этому единственному человеку, перевес которого над собой он чувствовал, и не менее живым желанием извлечь сначала выгоды для себя из его имени и его дарования.

Между тем в войске начало обнаруживаться опасное движение; македоняне, а в особенности, по-видимому, аргираспиды, были раздражены и крайне обеспокоены тем, что этот страшный для них человек еще находится в живых; можно было опасаться, что в случае дальнейших колебаний дело дойдет до открытого восстания. Стратиг приказал лишить пленника пищи; на третий день, когда войско выступало, в тюрьму явился один человек и умертвил его; говорят, что это было сделано с ведома Антигона по распоряжению остальных военачальников.

Антигон отдал труп Эвмена его друзьям и позволил сжечь его, а пепел отправить в серебряной урне его се­мейству.

Таким образом, Эвмен окончил свою исполненую движения и деятельности жизнь на 45 году от роду; с 18 лет он находился на македонской службе19. Во время одного посещения Кардии царь Филипп заметил его, взял его с собой и, благодаря своему умению определять способнос­ти окружающих его лиц, сделал его своим секретарем; в том же звании главного секретаря он находился при Алек­сандре, пока последний был в живых.

Благодаря милостивому отношению к нему обоих царей и своим выдающимся дарованием он сделался предметом зависти и ревности для остальных македонских вельмож; а осторожность, с какой он принужден был относиться к ним и держаться среди них, вызывала видимую двойственность в его пове­дении и, таким образом, могла оправдывать постоянную подозрительность, с которой окружающие смотрели на этого тихого, умного человека. Когда царь умер, для Эв­мена начался ряд самых трудных положений; то, чем он был до сих пор и что он сделал, не обеспечивало ему его судьбы; он должен был стараться показать себя необходи­мым; и примирение между пехотой и конницей летом 323 года, и учреждение нового правительства были в не­малой степени его делом. Положение вещей принудило его всецело посвятить себя служению царскому дому, которо­му он оставался верен до последней минуты; его несчастье заключалось в том, что он желал или мог бороться только в интересах престола, а не желал и не мог искать любви, земель и власти для себя лично; он служил погибшему делу.