К сожалению, я не смог найти биографию этого писателя.

 

«ЛУННЫЙ ЛИСТ».


Харьюзовый ручей

  Почему мы причалили именно у этого ручья? Трудно сказать. Скорее всего, чисто случайно: повсюду были точно такие же каменистые берега, изрезанные ручейками и речушками, а за ними везде стелилась одинаково зелёная тысячеглазая тундра, с любопытством всматривающаяся в небо бесчисленными озёрами. Просто нам, доктору Роману Алексееву и мне, фотожурналисту Владимиру Карпову, двум фанатикам-рыболовам, - показалось, что мы отъехали от Шойны, последнего оплота цивилизации на Канинском полуострове достаточно далеко, а потому сказали себе - здесь!
  После того, как был разбит лагерь, доктор отправился на ближайшее озерцо, затянутое по краям нежно-зелёной травой, а я решил поблеснить в речушке, где по моим представлениям должны были рыскать голодные косяки нельмы, сига и омуля. Однако, если рыба и водилась в речке, присутствия своего она ничем не выдала. Безрезультатно побросав спиннинг минут сорок, я заскучал и пошёл проведать Романа.
  Окружённый зыбким гудящим ореолом комаров и мошки, доктор стоял по колено в сыром ягеле, и воинственно выставив окладистую бороду, вываживал какую-то рыбину: кончик его спиннинга в такт рывкам пружинисто изгибался.
  - Уже третья, - сообщил Роман, выбрасывая на берег щучку, весом не более полукилограмма. - Присоединяйся.
  Я не заставил себя долго упрашивать и вскоре убедился, что щурята брали здесь безотказно, чего нельзя было сказать об их родителях.
  Ночи в Заполярье во второй половине июля ещё не чёрные, но уже и не "белые". Они скорее серовато-голубые или перламутровые. И, когда такая ночь опускается на землю, тундру затягивает дрожащей полупрозрачной дымкой. Это пелена порой совсем безмолвна, а порой делается разговорчивой и многозвучной, и тогда опытный охотник различит в ней тявканье песца, всхлипы совы, кашель россомахи...
  Мы сидели с Романом у костра, ждали, когда снятая с костра уха дойдёт на углях, и вслушивались в дремлюшую тундру. Тишина казалась абсолютной, безграничной, всеобъемлющей. И тут мне показалось, что в ней звучат далёкие, почти неразличимые колокольчики. " Не зря такую тишину называют звенящей!" - подумал я.
  - Колокольчики... - не то спросил, не то сообщил мне Роман.
  И тогда я осознал, что перезвон мне не почудился.
  - Похоже, у нас будут гости...
  Вскоре в сумерках обрисовались силуэты человека и двух оленей.
  Оставив оленей поодаль, человек не спеша и как-то по-хозяйски подошёл к костру, молча уселся на землю, достав из-за пазухи трубку, и прикурил от головёшки. Это был пожилой ненец лет пятидесяти, одетый в летнюю потрёпанную малицу, сверкающие на коленях штаны из ровдуги [*замша из оленьей шкуры] и облысевшие от возраста пимы [*высокие сапоги из шкур ног оленя]. Лицо его, усталое и морщинистое, светилось от наслаждения, глаза сошлись в узкие шелочки. Весь мир, казалось, сосредоточился для него в трубке, исторгавшей клубы чёрного и довольно едкого дыма.
  Северный этикет нам был немного знаком: сперва угощение, потом беседа. Роман указал взглядом на уху и разлил её на троих - доктору и ненцу в миски, себе в крышку от котелка. Ни слова не говоря, подал гостю уху, пододвинув хлеб, чеснок. Ненец так же молча принял миску, зачерпнул ложкой попробовал... и звучно сплюнул в сторону. Затем встал, отошёл на несколько шагов и выплеснул содержимое миски. Вернулся. Сел. И с брезгливостью произнёс:
  - Сяторей. Не рыба.
  На мой вкус уха получилась отменная, но спорить я не стал - человек прямодушно высказал своё мнение, что ж теперь... Пока мы с Романом ели уху, ненец неторопливо жевал хлеб с чесноком, храня молчание, оживился только, когда заварился чай.
  За чаем и познакомились. Выяснилось, что наш ночной гость - оленевод, пасёт с бригадой большое колхозное стадо где-то здесь, на севере Каннина, и зовут его Николай Апицын.
  - Отчего же у тебя фамилия русская? - поинтересовался Роман.
  - Почему русская? - Не согласился Николай. - От Апицы идём. Учёный из Ленинграда приезжал, говорил, что четыреста лет назад писали: был на Канине ненец Апица...
  Ещё минут двадцать Николай, в котором проснулась словоохотливость, рассказывал о своих предках и вдруг безо всяких видимых причин заявил:
  - Зря сюда приехали. Плохое место. Болото. Гнус, Холодно.
  - Чем же плохое, - рассудительно возразил Роман. - От гнуса мазь есть. Костюмы у нас тёплые. Палатка. Дров много. В озере рыба.
  - Хо! Разве сяторей - рыба? В ручье есть рыба, правда. Хариус, но его тру-у-дно поймать. Сильно осторожная рыба.
  Я обрадовался:
  - Ну вот, даже хариус водится! Мы здесь отлично отдохнём.
  Апицын замолчал, видно, смирился с тем, что место нам всё равно нравится. Затем с явной неохотой уступил.
  - Отдыхайте. Только уходить от Харьюзового ручья не надо.
  - Почему это не надо? - начал заводиться я. Что это за дело: пришёл, уху охаял. А вот теперь с места согнать пытается. - Захотим, на другой ручей пойдём.
  - Не надо уходить далеко, - стоял на своём Апицын.
  - Но почему?!
  - Сиртя тут живут... - неохотно пробормотал он.
  - Сиртя? - переспросил Роман. Он, как и я слышал это слово впервые. - А это что ещё такое?
  - Маленькие люди такие, шаманы. Сильные шаманы. Выдутана [*шаман высшей категории у ненцев].
  - Сказки, - фыркнул доктор.
  - Как - сказки? Сиртя раньше много в тундре было. Сейчас совсем мало. Однако есть. Ненцы к ним иногда ходят, когда болеют или когда про завтра спросить надо.
  - Значит, сиртя людям помогают? - зацепился дотошный Роман.
  - Помогают, помогают...
  - Так отчего же место, где живут эти сиртя, плохое?
  Ненец смутился:
  - Говорят так... Олень туда не ходит, ягель не растёт, вокруг сиртя-мя [*чум сиртя]. Если человек без дела придёт, помереть может. Подальше от сиртя надо ходить.
  Чего-то не договаривал Апицын.
  - Ну а сам ты зачем в эти "плохие" места пришёл? Просто так что ли?
  - Зачем - просто так. Хэхэ пришел проведать, - сообщил Апицын и принялся набивать трубку.
  Что означает "хэхэ", я понятия не имел. И потому сначала было подумал, что оленевод просто морочит нам головы. Но Апицын произнес "хэхэ" как нечто само собой разумеющееся, и невеждой показаться мне не хотелось.
  - И далеко еще идти? - решил задать я наводящий вопрос. - Вон уже море. Или заблудился?
  - Как заблудился? Ненец в тундре не заблудится. Пришел уже.
  Я невольно обвел взглядом побережье, но так и не угадал, кого или что имел в виду Апицын под словом "хэхэ". Любопытство мое возросло еще больше.
  - И когда же ты будешь хэхэ проведывать?
  - Сейчас и буду. Докурю и проведаю.
  - А нам можно?
  - Пойдем, - разрешил Апицын. - Фонарик есть? Возьми.
  Мы отошли от костра по берегу метров на сто пятьдесят, не более, как ненец поднял руку - тут!
  Роман включил фонарик. Николай Апицын с каким-то странным, то ли отрешенным, то ли очень-очень почтительным видом глядел на большой, почти в человеческий рост, валун. Поверхность камня, темная от ночной сырости, тускло поблескивала в свете фонарика, но ни знаков, ни рисунков на нем не было заметно. Роман опустил луч ниже - и мы оба чуть не ахнули.
  Под валуном внавал лежали рогатые оленьи черепа. Их тут были десятки - побелевшие от времени, почти рассыпавшиеся, и относительно свежие. На некоторых висели пестрые лоскутки, подвязанные к отросткам рогов. Тут же стоял ржавый чугунок - видимо, для мелких подношений, валялись осколки стекла.
  Не обращая на нас никакого внимания, Николай семь раз обошел вокруг камня, опустился на колени, высыпал горсть чего-то - как мне показалось, табака - в чугунок. Затем достал плоскую фляжку коньяка, скрутил пробку и вылил содержимое на камень. После чего повернулся к нам:
  - Все, идите обратно. С хэхэ говорить буду.
  Пораженные увиденным, мы как во сне вернулись к дотлевающему костру, налили еще чаю. Апицын не возвращался. Стало зябко, и мы забрались в палатку.
  Встали мы рано, с рассветом. Апицына нигде не было видно. Вероятно, "проведав" своего хэхэ, ненец сразу тронулся в обратный путь.
  После краткого завтрака мы отправились на рыбалку: доктор на озеро, а я - снова на речку. Слова ненца о том, что ее зовут Харьюзовый ручей, задели мое рыбацкое самолюбие.
  Я отправился вверх по течению до первого переката, под которым голубело крохотное озерцо - на Севере их называют "улово". Отстегнув от лесы вчерашнюю блесну и поставив одинарный крючок, наживил слепня. Забросил. Ничего. Еще раз. И снова впустую. И снова. Как я ни подергивал лесу, как ни "играл" насадкой, хариус на мои хитрости не поддавался.
  Долго выносить подобное издевательство я не мог. "Это же надо, - думал, - не поймать ни одной рыбины на ручье, который называют Харьюзовым!" И промаявшись еще немного, я собрался к Роману на озеро. Смотал спиннинг. Повернулся. И - остолбенел.
  Неподалеку от меня стояла девочка лет двенадцати в ненецкой одежде и смотрела в мою сторону. Ни взрослых, ни оленей рядом с ней не было.
  - Ты одна? - оторопело спросил я первое, что пришло в голову.
  Не утруждая себя ответом, девочка негромко произнесла:
  - Позови доктора.
  Странно, но я незамедлительно выполнил ее просьбу-приказ.
  - Рома! - что есть силы заорал я. - К тебе посетитель!
  - Ну что шумишь! - донеслось с озера. Однако короткое время спустя Роман появился, неся связку таких же, как вчера, фунтовых щурят. Заметив девочку, он принялся одергивать латаную выцветшую штормовку, опустил рыбу на мох. - Вы ко мне?
  - Дедушка умирает, - сказала девочка.
  - Где? - почему-то спросил Роман: - Гм-м...
  - Там... - девочка неопределенно махнула рукой в сторону тундры.
  - А что с ним? - осведомился Роман.
  - Плохо. Рука не шевелится, нога не шевелится. Кушать не хочет. Помирать хочет.
  - И давно?
  - Третий день.
  - Хорошо, - кивнул Роман. (Хотя что тут могло быть хорошего?) - Сейчас соберусь.
  Я юркнул вслед за ним в палатку.
  - Ты это серьезно?
  - А ты как думал... - Роман деловито вывернул свой рюкзак мне на спальник, а потом еще встряхнул, высыпав облако пыли и луковой шелухи.
  - Чем же ты собираешься врачевать, Айболит несчастный? У тебя, кроме бинта и йода, ничего и нет.
  - Кое-что найдется... - Из кучи барахла Роман выудил белую пенопластовую коробку, сунул в пустой рюкзак, - Первая помощь. Хотя вряд ли от нее будет толк. У деда верней всего инсульт.
  - Так какого же?.. - начал я, но осекся, поймав негодующий взгляд Романа. Я выбрался из палатки и подошел к девочке: - Далеко до твоего дедушки?
  - К вечеру придем. - Раскосые глаза девочки смотрели словно сквозь меня, ничего не замечая, и от этой беспристрастности делалось как-то не по себе.
  - Понимаешь, нам обязательно надо завтра уехать. Завтра вечером за нами пришлют лодку, - на всякий случай соврал я: мотодору мы ждали только послезавтра утром.
  - Завтра вечером доктор вернется.
  - Почему - "доктор"? Мы же вдвоем...
  - Ты не пойдешь.
  - Вот как? И кто же мне запретит? - возмутился я. - Ты слышал, Рома, что заявляет это дитя? Я - не пойду!
  Роман высунул из палатки бороду, затем показался сам. Рюкзак уже висел у него за плечами. Вид доктора был сосредоточенный, целеустремленный, внушительный. Он строго поглядел на девочку, кашлянул, произнес:
  - Гм-м, а, собственно, почему?
  Я было решил, что спор окончен, но девочка покачала головой:
  - Нет, нельзя. Пойдешь ты один.
  - Ну что ж, Вова... - сдался доктор. - Придется тебе подождать меня здесь.
  - Да что мне тут одному делать-то? - уже вслед им крикнул я в сердцах, не рассчитывая на ответ. Но девочка неожиданно остановилась.
  - Лови рыбу, - посоветовала она, обернувшись.
  - Какую? Сяторей - не рыба, - вспомнил я и пнул ни в чем не повинных щурят, лежавших на земле.
  - Зачем - сяторей? Харьюз лови в речке.
  - Ха! Если бы! Не ловится хариус.
  - Будет ловиться! - пообещала девочка.
  Весь этот день и следующий рыбалка была фантастической. Я прерывал ловлю лишь для того, чтобы перекусить на скорую руку, поймать несколько мух, жуков или слепней, и снова начинал проходку вниз по ручью, из каждого улова выуживая по два-три тяжелых, отливавших всеми цветами радуги хариусов. К возвращению Романа я приготовил царский ужин: копченый во мху хариус. Есть такой старый, почти забытый охотничий способ. Делаешь ямку, разводишь в ней костер. Когда дрова прогорят, наваливаешь на угли сырых веток, желательно можжевеловых, а сверху - два куска дерна, мхом или травой друг к другу, так, чтобы слегка подсоленная рыба лежала между ними как в бутерброде. Четыре часа - и от рыбного копченого духа начинает кружиться голова...
  Роман вернулся в сумерках, один, без провожатых. Был он задумчив и несколько рассеян, на вопросы отвечал односложно. Однако деликатесный ужин оценил и, смолотив с десяток хариусов, обмяк, отошел, разговорился.
  Рассказ Романа я записал в дневник только через двое суток, уже на борту мотодоры, и кое-какие детали, возможно, упустил, однако суть услышанного в тот вечер изложена в целом правильно. Это подтвердил, прочитав мои записи, и сам Роман. Хочу заметить также, что после редактирования из рукописи кое-что ушло, однако никаких новых "живописных" деталей не прибавилось.
  Итак, вот что после ужина на Харьюзовом ручье рассказал доктор Роман Тимофеевич Алексеев.

СИРТЯ.

  Доктор шел за девочкой и сначала было пытался заговорить с ней, но она отвечала нехотя, скупо, не поворачивая головы. Вскоре желание задавать вопросы пропало: шли быстро, по сырому вязкому мху, и усталость делалась все ощутимее.
  Чтобы как-то отвлечься, Роман принялся разглядывать одежду девочки. На ней была легкая просторная паница [верхняя женская куртка у ненцев] до бедер, нижнюю полу которой оторачивали несколько чередующихся полосок темно-коричневого белого меха. В швах паницы покачивались вшитые разноцветные суконные лоскутки. Такие же суконные полоски, только красные, словно лампасы, украшали ее широкие штаны. Штанины были заправлены в пимы - легкие, мягкие, настоящие сапожки-скороходы, под которыми ягель почти не проминался. Пимам доктор прямо-таки позавидовал: его собственные резиновые сапоги, приобретенные перед самым отъездом, утяжелялись с каждым километром и, что самое неприятное, начали сбивать пятки.
  Пора сделать и привал, думал Роман, но, глядя на воздушную поступь девочки, короткие косички, подпрыгивающие в такт ее шагам, шел и шел следом, почему-то стесняясь собственной усталости. "Черт знает что, - бормотал себе под нос Роман, поглядывая на часы, - уже скоро полдень, идем три часа, а этой пигалице хоть бы хны".
  Наконец Роман не выдержал.
  - Послушайте, вундеркинд! - остановился он. - Не пора ли подзаправиться?
  Девочка обернулась и посмотрела на Романа с укоризной. Он заметил, что она тоже изрядно устала, на лице грязные разводья от пота, глаза порозовели.
  - Сядь! - велел Роман. - Отдохни.
  - Нет, - покачала головой девочка. - Дедушка...
  Еще часа через два тундровая равнина захолмилась, вздыбилась, выгнулась скалистым хребтом, черными склонами перегородив путь.
  - Туда? - уныло кивнул в сторону скал Роман.
  - Туда, - подтвердила девочка. И в ответ на вздох доктора обнадежила: - Уже скоро.
  Поминая недобрым словом свою злосчастную судьбу, многопудовые сапоги и медицинский диплом, доктор обреченно полез по камням.
  Подъем действительно длился недолго, но, когда они выбрались на относительно ровное каменное плато, Роману показалось, что сил не хватит даже на шаг. Он лег, снял сапоги и, устроив горящие ступни на прохладном булыжнике, закрыл глаза: Не хотелось ни идти, ни говорить, ни думать, а только лежать вот так, наслаждаясь покоем, свежим воздухом и тонким, холодящим горло запахом тундры...
  - Ох... Кстати, тебя как зовут? Пора и познакомиться.
  - Пуйме.
  Потом Роман хотел было спросить, откуда ей стало известно, что на берегу появился доктор и почему она решила, что доктор именно он, а не Володя, но не успел, Пуйме позвала его:
  - Пойдем, Роман, дедушка один...
  И они снова взбирались на гребни, спускались в распадки, перепрыгивали через ручьи. Только однажды задержались на несколько минут. Пуйме остановилась у ручья, доктор подождал, пока девочка напьется, потом сам припал к ледяной струе. А когда его взгляд сам собой скользнул вверх, к тому месту, откуда по камню сбегала вода, от увиденного Роман поперхнулся, закашлялся. На камне лежал звериный череп.
  - Оригинально... Медведь?
  - Ингней. Росомаха. Это место называется Сиртя-яха [река сиртя (ненец.)]. Отсюда совсем близко.
  Когда наконец Пуйме сказала: "Пришли!", лицо доктора приятно защекотала водяная пыль.
  Они стояли перед самым настоящим водопадом, который низвергался с каменной кручи. Падая с высоты, водопад разбивался о ступени каменных карнизов, отчего поток окутывала ослепительно-голубая аура мельчайших брызг.
  - Ну вот и пришли, - повторила Пуйме.
  - Куда "пришли"? - не понял доктор.
  - Домой! - Впервые за весь день в тусклом, бесстрастном голосе девочки зазвучала радость. Пуйме вспрыгнула на выступ скалы, проворно - словно и не было позади десятков километров пути - вскарабкалась примерно до середины высоты водопада и... исчезла.
  Роман уже ничему не удивлялся. Сосредоточив остатки сил на том, чтобы не соскользнуть с сырых камней, он полез вслед за Пуйме и под одним из карнизов обнаружил лаз, скрытый от глаз постороннего сверкающей струей водопада. Вздохнув, Роман грузно опустился на четвереньки - при его росте не пролезть в эту узкую щель. К счастью, ползти пришлось недолго. Через несколько метров коридор почти под прямым углом сделал поворот, расширился и вывел в просторную и явно обжитую пещеру.
  После многих часов в тундре обоняние Романа оглушили запахи золы, сухих трав, пищи. И болезни. Больной лежал в левом дальнем углу пещеры, куда едва проникал свет, слабо брезживший из-за то ли приоткрытой двери, то ли занавешенного окна напротив лаза. Здесь же, примостившись к неровной стене, стояла Пуйме: "Это дедушка..."
  Роман подошел к больному, нащупал пульс. Рука старика была маленькая, да и сам он словно появился из сказки про гномов: седенький, морщинистый, он лежал в странной кровати, выдолбленной в полутораметровом камне и засыпанной древесной трухой. Его пульс едва прощупывался. Узкие, почти лишенные ресниц глаза были закрыты, желтое скуластое лицо неподвижно. Роман достал стетоскоп, послушал сердце. Заочный диагноз, к сожалению, подтвердился: левая сторона полностью парализована, у старика явный инсульт. И весьма обширный. В городе, в блоке интенсивной терапии, еще были бы какие-то шансы, хоть и слабые, но тут, в тундре...
  Роман извлек из походной аптечки шприц, ампулу эуфиллина - единственное сосудорасширяющее, которое он захватил с собой. Потерявшая чувствительность плоть старика никак не отозвалась на укол. Роман достал блокнот.
  - Как зовут твоего дедушку?
  - Сэрхасава. Сэрхасава Сиртя.
  - Возраст?
  - Старый, очень старый. Зачем пишешь?
  - Положено. В Шойне оформят... гм... справку.
  Роман замялся, раздумывая, как сказать ребенку о неизбежном, но Пуйме глядела на него требовательно и спокойно.
  - Он может умереть сегодня, завтра, через три дня... точно не знаю, зависит от организма.
  - Дедушка говорит, завтра.
  Роман невольно посмотрел на больного. Тот лежал в прежней позе, неподвижно и совершенно беззвучно.
  - Дедушка сам доктор, все знает, - заверила девочка. - Дедушка не хотел, чтобы я за тобой ходила, а я пошла. Напрасно.
  - Извини, Пуйме, - покачал головой Роман, думая, что люди всегда одинаковы в этом: где бы они ни жили, чем ни занимались, никто не хочет мириться со смертью, и виноват всегда врач. - Извини. Но твоему дедушке уже не помочь. Послезавтра мы с другом вернемся в Шойну, и за вами пришлют вертолет. У тебя родители в Шойне?
  - У меня никого нет, - ровным голосом произнесла девочка.
  Доктор замолчал, покашливая в бороду и слегка поеживаясь то ли от неловкости, то ли от того, что в пещере было свежо. Словно прочитав его мысли, Пуйме отошла от стены и откуда-то из темноты подтащила к очагу охапку хвороста:
  - Много ходили, сейчас кушать будем. Отдыхай пока.
  Роман с удовольствием опустился на одну из оленьих шкур, разбросанных по полу пещеры, другую свернул и пристроил как подушку. Голод он испытывал волчий и порадовался, что, судя по проворности Пуйме, ужина ждать придется недолго. Девочка в считанные минуты успела пристроить над выложенным камнями очагом котелок, откуда-то из кладовой принесла тушку вяленого подкопченного гуся и теперь, с одной спички разведя огонь, рубила гусятину длинным трехгранным ножом. Лениво наблюдая за ее ловкими, умелыми движениями, доктор наконец спросил:
  - Кстати, Пуйме, откуда ты вообще узнала, что мы высадились у этого... как его... Харьюзового ручья?
  - Услышала.
  - От Апицына?
  - Зачем. Так услышала. Сама. Дедушка тоже слышал.
  - Вот как... - Необычность ситуации начинала интриговать Романа. Пещера за водопадом посреди тундры, каменное ложе, старик-отшельник, похожий на сказочного гнома, - знахарь-шаман, по всей видимости, его маленькая внучка, которая утверждает, что слышит то, чего нет... Или это у нее такая игра, детская фантазия?
  - Пуйме, - решил подыграть Роман, - а ты, случайно, не слышала, как там мой товарищ?
  - Хорошо, - сообщила Пуйме, не отрываясь от разделки гуся. - Он поймал много рыбы и лег спать.
  - Я бы тоже подремал, Пуйме... Ты меня позови, если что...
  Роман только начал погружаться в тягучую, обволакивающую дремоту, в которой так уютно потрескивали дрова и напевал что-то водопад за толщей каменных стен, как Пуйме тронула его за плечо:
  - Дедушка хочет с тобой говорить.
  Роман не без труда заставил себя встать, подошел к старику. Сэрхасава Сиртя лежал точно так же, как и час назад, с закрытыми глазами. Полагать, что в таком состоянии старик может или хочет что-либо сказать, было по меньшей мере наивно.
  - Возьми его за руку, - велела девочка.
  Роман коснулся безжизненно-холодной левой руки, намереваясь проверить пульс, но Пуйме остановила его:
  - Не за эту, за другую.
  Правое запястье у старика было чуть теплее - что, в общем, ничего не меняло.
  - Крепче возьми!
  Роман чуть крепче сжал пальцы, уже сердясь на себя за потакание глупым детским фантазиям. "Пора сказать ей, что здесь не место и не время для игр", - подумал Роман, открыл было рот и...
  Словно разрядом тока обожгло его пальцы, обхватившие тощее старческое запястье, и рука, которая, казалось, не принадлежала более этому миру, дрогнула, согнулась слегка в локте, шевельнула кистью.
  Не понимая, что происходит, Роман перевел взгляд на лицо умирающего и едва не отпрянул: Сэрхасава Сиртя смотрел на него широко открытым правым глазом. Глаз был водянисто-голубой, будто размытый старостью, мудрый и проницательный.
  - Вы меня слышите? - громко спросил Роман. И, хотя губы старика почти не шелохнулись, послышалось отчетливое и даже ироничное:
  - Я слышу тебя очень хорошо, можешь не кричать. Болезнь забрала мое тело, но не разум.
  - Ваша внучка сказала, что вы доктор?
  - Это так. Я уже лечил людей, когда твои родители были младенцами. И видел много смертей. И потому знаю: мне не помочь. Не огорчайся. Ты - хороший врач. Ты многим здесь удивлен, но ни о чем не спрашиваешь. Больной для тебя важней собственного любопытства.
  - Вам не следует столько разговаривать, надо беречь силы.
  - Зачем беречь? Нум [в ненецкой мифологии - верховное бестелесное существо, творец Земли и всего на ней существующего] ждет, завтра к нему пойду. А сегодня жизнь надо вспоминать. Долго жил, хорошо...
  "Сколько же ему лет, - подумал Роман. - Восемьдесят? Сто?" И тут же услышал в ответ:
  - Старый совсем. Пуйме еще не было, а у меня в уголках глаз уже лебеди сели... Лет сто живу, думаю.
  "Телепатия, - решил Роман, стараясь сохранять спокойствие, - самая обыкновенная телепатия. Самый обыкновенный шаман, который владеет самой обыкновенной телепатией". Ему захотелось ущипнуть себя и проснуться, и все же он знал, что происходящее с ним сейчас - не сон и, несмотря на необычные обстоятельства, надо действовать рационально. Проще.
  - Ты - шаман? - решившись, напрямую спросил он.
  - Так ненцы меня называют, - хихикнул дед.
  - А ты разве не ненец?
  - Сиртя я. Сиртя давно здесь жили, еще до ненцев. Помаленьку умерли все, мало осталось.
  - Так что же ты в глушь забрался, в эту пещеру? От людей спрятаться?
  - Зачем - прятаться? У каждого свое место в жизни. У меня здесь дел мно-ого! Людей лечить надо, когда приходят? Надо. Нуму молиться надо? Надо. Священное Ухо охранять надо? Надо. Тадебце кормить надо? Надо...
  Молитвы, духи и священные уши мало интересовали Романа, но вот то, что шаман-сиртя - опытный лекарь, вдруг кольнуло его горьким предчувствием неизбежной и невосполнимой утраты. Ему представилось, что вместе с этим шаманом, может быть, последним представителем своего племени, вместе с ним исчезнут бесследно уникальные знания и опыт... Господи, сколько же секретов народной медицины утеряно из-за такой самоизоляции! Эх, дед, дед...
  - Кто же твои дела вместо тебя станет делать?
  - Пуйме и станет.
  - Этот ребенок? - удивился Роман. И сразу напомнил себе, что девочку надо обязательно забрать в поселок, устроить в школу-интернат. Он обернулся... и обомлел. Под котлом трещал сухим хворостом огонь, тепло костра ощущалось даже в углу, где лежал старик. А возле очага было просто жарко. Потому Пуйме уже скинула паницу и стояла, помешивая в котелке варево, обнаженная по пояс. Тело, которое увидел доктор в отблесках пламени, не было детским: перед ним стояла, нимало его не смущаясь, взрослая, полностью сформировавшаяся девушка. Роман понял теперь, в чем заключался диссонанс между поведением Пуйме и ее обликом: ей было не двенадцать лет, как он ошибочно предположил, а никак не меньше двадцати. Лишь рост у нее был детский, метр десять, от силы метр двадцать. Впрочем, и дед не выше. Может, генотип такой?
  - Сиртя - человек маленький, - подтвердил его мысли Сэрхасава. - Зато шаман большой.
  - И Пуйме?
  - И Пуйме. Большой шаман. Выдутана. Хорошо камлает. Всех тадебце знает... Ид'ерв знает, Яв-Мал знает, Я-Небя... [дух воды; дух верховий реки, Мать-земля - покровительница женщин (ненец.)] - Мысленный голос старика ослаб, перешел в невнятный шепот.
  - Дедушка устал, - сказала Пуйме. - Иди поешь. Пусть он пока отдохнет.
  Деревянной поварешкой на длинной изогнутой ручке Пуйме выловила из котла гусиное мясо, одну миску - солдатскую, алюминиевую, - наполнила почти до краев, поставила перед Романом. В другую, эмалированную, поменьше, положила лишь несколько кусочков. Заправила бульон двумя пригоршнями муки, передвинула котелок к краю огня, на его место повесила большой медный чайник с узким и изогнутым, как журавлиная шея, носиком. И только после этого села на шкуры напротив Романа, протянув ему тяжелую серебряную ложку с двуглавым орлом и вензелями на черенке.
  После целых суток поста соблюсти северный этикет - за едой держать язык за зубами - Роману не стоило особого труда. Гусятину он проглотил с волчьим аппетитом, на жирной пахучей похлебке сбавил темп и перевел дух только за черным и горьким, как хина, чаем.
  - Ты собираешься здесь остаться? - спросил он.
  - Да, - кивнула Пуйме. - Буду жить в сиртя-мя, как жил дедушка.
  - Но ты же молодая, красивая. Неужели ты веришь, что такое отшельничество кому-то нужно?
  - Долг сиртя - лечить людей, молиться и охранять Священное Ухо.
  - Это я уже слышал, - поморщился доктор. - Ну, хорошо. Допустим, все это очень важно. Но где твои ученики? У Сэрхасавы была ты. А у тебя? Кому ты передашь свои обязанности? Ведь сиртя больше нет.
  - Кровь народа сиртя смешалась с кровью ненцев. У ненцев иногда родятся совсем маленькие белолицые дети. Их показывают выдутана. Из них шаман отбирает настоящих сиртя и много лет учит. Так было и со мной...
  - Пуйме, сейчас другое время! Шаманов больше нет. Ненцы лечатся у врачей в больницах... Часто к тебе сюда приходят?
  - Редко, - грустно согласилась Пуйме.
  - Ну вот. И даже если у кого и родится ребенок-сиртя, сегодняшние ненцы не отдадут его тебе.
  - Может, и не отдадут, - вздохнула Пуйме. - Может, я сама рожу. - Девушка сказала это просто, как нечто само собой разумеющееся. - А если среди моих детей не родится ни один сиртя... Что ж, значит, таково желание Нума.
  Пуйме отставила кружку с чаем, наклонила голову, прислушиваясь.
  - Дедушка отдохнул, - сказала она. - Сейчас начнет вспоминать. Иди, будешь дальше слушать.

В ЦЕНТРЕ ЗЕМНОГО КРУГА.

  Роман вернулся к постели больного, взял его за руку. И снова ощутил горячее "электрическое" покалывание в пальцах. Губы старика с усилием шевельнулись, и доктор вдруг то ли услышал, то ли увидел полуслова-полуобразы, которые складывались в его мозгу в яркие отчетливые эпизоды.

  ...В одеянии жреца он стоял у подножия храма на высоком утесе, о который внизу лениво терлись ласковые синие волны, и любовался своей страной - обширной, щедрой, прекрасной, как обитель богов в заоблачных вершинах Сумера.
  Под ним правильным семиугольником лежал его родной город Нери, воздвигнутый на берегу океана близ устья полноводной Геды во славу правителей страны Игма и на устрашение ее врагам. Огромные каменные стены окружали город. На каждом углу по периметру стены стояла мощная сторожевая башня, и не было такого места на крепостных стенах, куда бы не достала стрела лучника, пущенная через башенную амбразуру.
  Семь ворот вели в город, но, чтобы миновать тяжелые решетки, закрывающие доступ в Нери, нужно было по подъемному мосту пересечь ров, а прежде чем взойти на мост, требовалось получить разрешение у начальника стражи...
  А желающих попасть в город было множество: в гавани теснились остроклювые суда, глубоко осевшие в воду от обилия привезенных товаров; со всех сторон по семи дорогам тянулись в Нери нескончаемые караваны повозок, запряженных круторогими быками; пешие и конные уступали дорогу рабам, несущим на паланкинах чинно восседавших вельмож. Все они стремились попасть в славный Нери, цитадель счастливейших и мудрейших.
  С утеса просматривались и улицы города, прямые, как копье, и белоснежные купола дворцов, отсюда, с высоты, кажущихся не больше яйца вещей птицы Инг, и серые полушария богатых вилл, утопающих в зелени фруктовых садов, и нарядные кубики из розовой глины, обсаженные деревьями, - дома простых граждан Нери.
  На площади близ ворот, выходящих к порту, кипела торговля, спорили иноземные купцы. Среди них были светлокожие гиганты из племени тро, которые ударом кулака могли убить быка, коварные узкоглазые барги, известные тем, что ради прибыли они были готовы отправиться хоть на край света, широкоплечие черные воу, как никто другой искушенные в кузнечном ремесле...
  Казалось, базар принадлежал всецело им, чужеземцам, только между собой ведут они торг. Однако, приглядевшись, можно было заметить, как среди горластых купцов, не обращая на толчею внимания, чинно прогуливаются мужчины и женщины в голубых плащах с изображением священной горы Сумер - центра Земного Круга. Этих людей от шумной многоязычной толпы отличала белая, как снег, кожа, волосы цвета полуденного солнца, властная осанка. И рост. Самый высокий из них едва ли был по грудь самому низкорослому купцу. Но все же стоило человеку в голубом плаще - будь то вельможа, стражник или простолюдин - поднять руку, как шум вокруг него моментально умолкал, ссоры прекращались, и иноземцы почтительно склоняли головы: какой товар удостоит своим вниманием досточтимый и мудрый скерлинг?
  "Нет народа мудрее нас, скерлингов, - с гордостью подумал он. - И нет среди скерлингов более мудрых, нежели мы, жрецы, избранники богов..."

  И тут увиденные живые картинки в голове Романа заметались, теряя четкость...

  ...Он - теперь не жрец, а ученый-сиир по имени Неймс восторгом взирал на мир с высоты птичьего полета. Хотя нет такой птицы, которая смогла бы парить столь высоко над священной горой Сумер. Только разум человека мог создать эту летающую колесницу, на которой подняли его в воздух мудрейшие чужеземцы.
  Забыв о своем невольном страхе перед необычной внешностью и одеждами чужеземцев, о боязни полета, забыв вообще обо всем на свете, Нейм в упоении водил серебряной иглой по покрытой воском дощечке. Его уверенная рука переносила на воск контуры земли, что виднелась сквозь прозрачные стены колесницы.
  Внизу, вокруг острова, на котором стоит черная, как ночь, гора Сумер, плещется обширное Сладкое море. Оно хорошо известно всем мореходам своей чистейшей пресной водой и обилием рыбы. Из Сладкого моря берут свое начало четыре могучие реки - Геда, Яха, Лог и Нга, что рассекают Земной Круг на четыре почти равновеликие части, на четыре благословенных континента. И один из них - его родная страна Игма, самая цветущая, самая богатая, самая просвещенная. Она населена скерлингами, которые возвысились над другими народами силой духа и знания...
  - Выше! - попросил сиир Нейм, и колесница, управляемая чужеземцами, послушно взмыла ввысь, к Солнцу, сияющему в безоблачном ярко-синем небе, Когда гора внизу превратилась в малое пятнышко и стала почти неразличимой, Нейм взял новую табличку и принялся наносить на воск открывшиеся перед ним новые дали. Он зарисовал абрисы четырех континентов, отметил проходы в горах, заснеженные вершины которых протянулись вдоль всего наружного края этого кольца, там, где берега континентов омывают соленые воды Океана. Отсюда, сверху, было ясно видно, что не Геда, как принято было считать, величайшая из рек, а Яха: хотя она в устье имеет только три рукава, а не пять, как Геда, зато она почти вдвое шире. Нейм нанес на карту узкий океанский пролив, отделяющий его страну от Диких Земель. И подивился тому, что даже отсюда, из поднебесья, не было видно конца им.
  Немало озадачили его дымы, курящиеся над материком между Нга и Яха, - это была строптивая, неуютная земля, покрытая Лесами и болотами, где кишели опасные звери и гады. Люди там никогда не селились. Кому же понадобились гигантские костры? "Пожары, - предположил он. - Но скоро начнется сезон дождей, и пожары эти будут потушены неисчислимыми потоками воды". Однако и дымы он нанес на свою восковую карту с подобающей сииру скрупулезностью.
  От волнующего чувства исключительности и уникальности всего с ним происходящего внезапно пересохли губы, вспух и растрескался язык. Нестерпимо захотелось пить...
  - Пи-ить... - послышалось, как слабый стон, Роману. Он отпустил запястье старика и оглядел пещеру. В пещере было темно, угли в гаснущем очаге мерцали, почти не давая света, и предметы в этом полумраке скорее угадывались, чем были видны.
  - Пуйме, где вода? - спросил Роман.
  Но никто ему не ответил. Решив не искать воду в темноте, он плеснул в кружку чуть теплого чаю и ложкой влил его в спекшиеся губы старика. Подумал, не взять ли его снова за руку - хотелось узнать, что же было дальше, но не решился. Неизвестно, желает ли сиртя продолжить свой рассказ.
  Роман сделал больному еще инъекцию эуфиллина, затем подошел к шкуре, занавешивающей второй вход, откинул полу. В ноздри ударила прохладная свежесть тундры, вымывая из легких затхлый дух пещеры. Он шагнул за порог и оказался на просторном карнизе скалистого склона, залитого тусклым перламутровым светом северной ночи.
  В отличие от уступа с водопадом, по которому накануне они с Пуйме карабкались в пещеру, противоположная сторона горы была отлога и, насколько позволяло судить освещение, представляла собой внутренний склон цирка, в центре которого поблескивало серебристой рябью горное озеро. Или, скорее, озерцо: отражение луны, желтым округлым листом плавающее посередине, закрывало едва ли не треть его поверхности.
  В озере что-то плеснуло. "Рыба", - подумал было Роман. Но звук повторился, еще и еще. Интервалы между всплесками были равными. Роман напряг зрение и различил на воде крохотную лодчонку, которая двигалась к середине озера. Подплыв к отражению луны, лодка сначала остановилась, потом сделала вокруг него семь кругов, а затем повернула к берегу. Вскоре внизу послышались легкие шаги, и на карниз перед входом в пещеру поднялась Пуйме.
  - Сэрхасава просил пить, - сказал Роман. - Я не нашел воду и дал ему чай. Не знал, что здесь рядом озеро и можно было принести свежей воды.
  - Мы не пьем из озера Н'а [в немецкой мифологии - дух болезни и смерти, сын Нума]. Вода мертвая. Рыбы нет. Одни утки-гуси садятся.
  - А что же ты там сейчас делала?
  - Со Священным Ухом говорила.
  - И что же ты сказала этому уху?
  - Сказала, дедушка умирает. Завтра одна останусь. Спросила, не желает ли чего Священное Ухо.
  - Ну и как? - Роман спрашивал с нарочитой насмешливостью: он пытался проникнуться иронией к тому, что творилось вокруг, - шаманы-отшельники в конце двадцатого века, какое-то священное ухо, хэхэ, лилипуты-сиртя. Бред какой-то, сон, наваждение... И все же он не мог справиться с растущей внутренней напряженностью, чувствовал, что готов к тому, чтобы принять как реальность любую ситуацию. Самую непредсказуемую, дикую, фантастическую. - Что же ответило тебе ухо?
  - Ничего не ответило.
  - Неразговорчивое, однако, у вас ухо. Оно всегда так молчаливо?
  Пуйме пожала плечами:
  - Со мной не говорило, с дедушкой Сэрхасавой не говорило. С его дедушкой говорило один раз. Ухо не любит говорить, слушать любит.
  - А откуда оно взялось в озере, это ухо? Духи принесли?
  - Зачем - духи? Сиртя принесли. Да-авно! Принесли, положили в озеро. И охраняют с тех пор.
  - От кого охраняют? Не от гусей же?
  - Сама не знаю, - простодушно ответила Пуйме. - И дедушка не знает. Надо охранять - и все. - Она замолчала, прислушиваясь. - Опять дедушка вспоминать хочет. - И добавила, угадав нежелание Романа возвращаться в душную пещеру. - Можно и здесь теперь. Подожди! - Девушка вынесла из пещеры оленью шкуру, постелила на камни, села. Жестом пригласила Романа сесть рядом. - Дай руку! - Пуйме легонько сжала его ладонь у основания большого пальца, в точке, которую по курсу иглотерапии Роман запомнил как "хэ-гу". - Вместе будем слушать.
  ...На этот раз Роман был не кем-то - он был Единым Оком. Тысячами глаз одновременно: мужских и женских, старых, слезящихся от возраста, и молодых, только присматривающихся к жизни. Глаза эти жмурились в ужасе, жгли, лопались, ненавидели, обливались кровью, выслеживали, уговаривали, призывали... И все это был он...
  Вот его город, древний Нери, объятый пламенем: рушатся дворцы, пеплом опадают листья с садов на площадях, во все стороны бегут потерявшие разум обезумевшие люди. Дрожит земля, небо окутано густым смрадным дымом, и нет больше солнца - его проглотил злой Н'а, вырвавшийся из своих подземных чертогов...
  Вот - кипящие волны. Как ненасытные акулы, они набрасываются на берега, отгрызают от суши кусок за куском, кусок за куском. Они все ближе, ближе, и нет спасения от безжалостных облепленных белой пеной пастей...
  А теперь он - Взгляд из Поднебесья... Нет уже четырех континентов, образующих Земной Круг, нет страны скерлингов Игма, нет лесной страны Орт, нет владений баргов. Нет больше рек, великих и могучих, разделявших континенты. И даже священной горы Сумер уже нет - боги покинули ее, уступив силам зла: она ушла под воду вместе с другими землями. Повсюду теперь клокочет, ревет, бушует неистовый Океан - ему не терпится завершить свой пир, уничтожить последнее, что осталось от некогда великого материка. Чудом уцелели только несколько клочков от былых континентов да жалкие цепочки скалистых островков на месте высокогорных хребтов, где укрылись последние люди.
  Мудрейшие сирты, закрыв ворота святилищ и выставив преданную охрану из своих учеников, без устали, возвысившись над страхом смерти, записывали, записывали...

  И снова рябью подернулось видение, которое вскоре сменилось прозрачной синевой. Потом посыпались белые хлопья, и крепнущий ветер подхватывал их, и непонятно было, то ли они падают вниз, то ли мечутся между небом и землей, то ли закручиваются в колючие снежные смерчи.
  Мрак стоял повсюду, потому что духи снова, изловчившись, спрятали землю от взгляда Всемогущих. Даже глаза Океана - соленую воду, а также озера и реки они затянули ледяным бельмом, чтобы удобнее было истреблять род человеческий.
  Но он знал, что надо выжить в этом холодном неуютном мире, и духи отступят, и солнце придет и согреет детей своих, нужно только исполнить свое предназначение и спасти свой народ. Для этого он, Сиирт-Я, и исполнял танец на замерзшем круглом озере, окруженный кольцом ритуальных костров.
  Угрюмые, осунувшиеся от недоедания люди по ту сторону огня ждали, выпросит ли он у духов разрешение на охоту. Они уже пытались охотиться, но стрелы их и копья летели мимо дичи. И всем стало ясно, что требуется согласие духов.
  Он подпрыгнул, прислушался к перезвону медных треугольников и колец, привязанных к его меховой одежде. Тряхнул украшениями еще раз, словно проверяя услышанное. Затем решительно ударил перед собой посохом, тоже обвешанным побрякушками. В стороны брызнули ледяные осколки. Сиирт-Я резко нагнулся, поднял кусочек льда, лизнул его языком. Потом, неодобрительно поцокав, бросил в огонь. Теперь он колесом прошелся по ледяной арене, еще раз ударил посохом. Сиирт-Я опять лизнул отколовшуюся льдинку и, пританцовывая, принялся долбить лед. При каждом ударе посоха толпа завороженно вторила его выдохам: "И-эх! Йех! И-и-и-и-эх..." Во льду уже образовалось изрядное углубление, но дальше долбить не имело смысла, ведь озерцо промерзло насквозь. Он сорвал со спины Пенз-Ар - туго натянутую на небольшой овальный обод белую шкуру северного оленя, - ударил по нему пальцами, отчего Пенз-Ар басовито, тревожно загудел, и бросил его наземь. Затем сдернул с головы остроконечный нерпичий колпак - для охоты на каждого зверя имелась своя шапка, а в этот раз собирались охотиться на нерпу, - вытер ею пот с лица и швырнул на край выбитой лунки. "Нях! Нях!" [нерпа (ненец.); любопытно сходство с эскимосским языком, где нерпа именуется "няхсак"] - зашептали зрители. Для племени, стоящего за линией костров, это была уже не шапка, а нерпа, вылезшая на лед.
  Сиирт-Я семикратно обежал озерцо, пританцовывая и выкрикивая нараспев заклинания. Затем, пригнувшись, словно таясь от кого-то, он пересек озерцо поперек рядом с лункой и на другом краю, у самых костров, упал, распластался, прижался ко льду. В его руке был зажат белый кожаный ремень, который тянулся, едва различимый на замерзшей поверхности, к белому Пенз-Ару.
  По толпе соплеменников прокатился напряженный вздох. Все увидели: охотник, отыскав сделанную нерпой лунку, положил поодаль замаскированную шкурой доску, протянул ремень к своей засаде и дождался, когда нерпа вылезла на лед. Теперь все зависит от воли духов - если они решат предупредить нерпу, та успеет нырнуть в лунку раньше, чем охотник закроет отверстие доской.
  Сиирт-Я чуть заметно шевельнул пальцами, и Пенз-Ар медленно пополз к лунке. Ближе, ближе... Есть! Диск из белой оленьей шкуры накрыл прорубь, и в тот же момент одним скачком Сиирт-Я оказался в центре озерка. Прижав к груди колпак, он словно перевоплотился в нерпу. Прыгая вокруг перекрытой лунки, он изображал ужас животного, а звон его амулетов становился все громче, все отчаяннее. Казалось, что уже ничто не спасет глупую нерпу. Но соплеменники, напряженно подпевая невнятным возгласам Сиирт-Я, ждали окончательного решения духов, последнего знака их благорасположения. Они чувствовали, что конец "охоты" близок. И тут звон амулетов оборвался. Сиирт-Я замер и резким движением высоко подбросил посох, одновременно выронив нерпичий колпак и рухнув рядом с ним. Теперь на льду рядом лежали двое - человек и нерпа. Посох, взлетевший над ледяной поляной, завис на мгновение, словно остановленный взглядами зрителей, и тут же устремился вниз своим остро отточенным наконечником. Промахнется - плохой знак: охота будет неудачной. Поразит Сиирт-Я - еще хуже. Значит, духи совсем рассердились на племя...
  - А-а-а! - приглушенно ахнула толпа, когда посох, пронзив колпак, глухо ткнулся в лед. Напряжение спало, развеялось, будто его и не было. Послышались смех, радостные возгласы, похвалы великому другу духов Сиирт-Я.
  Но никто из них, однако, не догадывался, какие тяжелые думы одолевают сейчас Сиирт-Я. Внешне торжественный, горделивый, он думал о вчерашнем разговоре с другими сиртами-хранителями. Все дальше в безвозвратном прошлом оставалась былая слава их племени - когда-то многочисленного могущественного народа, обитавшего на благодатном цветущем континенте! Все труднее давалась жизнь на островках, все сложнее было добывать пищу. Холода из года в год становились все суровее, а подземные толчки сотрясали некогда великую страну все чаще. И вчера старейшие из хранителей говорили о том, что надвигается новая беда, и только те, кто уйдут навстречу перелетным птицам, может быть, сумеют выжить. Выжить и продолжить род сииртов, потомков мудрейших скерлингов. Выбор хранителей остановился на семи молодых, сильных Сиирт-Я, заклинателях духов, в том числе и на нем. Им, которым безоговорочно верит племя, надлежит вести людей в новые земли в следующую зимнюю ночь, когда замерзнет Океан. Им предстоит спасать хранимый веками бесценный дар чужеземцев - Священное Ухо... Значит, еще одно холодное лето на земле предков, и надо будет уходить...

  - Тебе пора уходить, - тронула его за плечо Пуйме. - Утро.
  Роман открыл глаза, и первое, о чем подумал, было: а не приснилось ли ему все это? Солнце висело над горизонтом, косыми прохладными лучами поглаживая склоны гор, со всех сторон окруживших идеально круглое озеро. Спать больше не хотелось. "Значит, - решил Роман, - я выспался. А раз так, это в самом деле был сон".
  Он легко вскочил на ноги, с удовольствием потянулся, разминая затекшие мышцы.
  - Ну, как там дедушка?
  - Дедушка спит.
  - Пойду посмотрю, его.
  - Не надо.
  - Может, укол...
  - Не надо, - твердо повторила Пуйме. - Тебе пора уходить. Далеко идти.
  Роман в нерешительности пожал плечами. С одной стороны, помочь старику его инъекции уже не могли. Сэрхасава, как говорится, был за пределами медицинской помощи. С другой - уходить, не сделав хоть что-то...
  - Хорошо, как знаешь. Я оставлю тебе несколько ампул. Ты уколы умеешь делать?
  - Нет.
  - Ну тогда надпилишь горлышко, вот пилка, отольешь лекарство в чуть теплый чай. Дашь, когда дедушка проснется. И еще одну вечером. Две ампулы в день. А завтра я пришлю помощь.
  - Нет! - неожиданно жестко приказала девушка - Сэрхасава Сиртя завтра все равно умрет. А мне помогать не надо. - Видя, что Роман еще колеблется, добавила: - Все равно сюда дороги никто не знает.
  И тут до Романа с опозданием дошло, что и ему ни за что не найти обратной дороги.
  - Послушай, Пуйме! - ошеломленно проговорил он. - А как же я? Пойдешь со мной еще раз?
  Пуйме отрицательно покачала головой:
  - Я не пойду. Но провожу. Ты не заблудишься.
  Она вынесла из пещеры горячий чайник, налила в кружку буровато-зеленой жидкости с резким запахом.
  - Выпей!
  Ни о чем уже не спрашивая, Роман сперва пригубил отвар, нашел, что вкус его горек, но не лишен приятности, и выпил кружку.

  Что было потом, Роман помнил смутно. Голова у него закружилась: видимо, в отвар входили какие-то дурманящие снадобья. Пуйме вывела его через лаз под водопадом, и дальше он пошел один. Как, куда, по каким приметам - понятия не имел. Шел. Просто шел. И пои том ни секунды не сомневался, что идет правильно.
  На всем пути перед ним возникали странные видения, словно спишь, и снится что-то, и вроде бы интересное, со смыслом, а проснешься - вспомнить нечего.
  Однако было одно навязчивое видение, которое повторялось не раз.

  Он был жрецом, шаманом или колдуном большого племени, что кочевало на юг, туда, откуда на Север летом прилетали птицы. Их было несколько тысяч человек, главным образом, молодых и среднего возраста. Всех их объединяла одна цель: дойти до богатых теплых земель. Ради этого терпели они лишения многомесячных переходов и зимовок, по ночам жгли костры, чтобы отпугивать хищных зверей, отбивались от диких племен. Последнее было нетрудным делом, потому что луки со стрелами, щиты, металлические мечи давали им значительное преимущество, несмотря на то, что все дикари были значительно выше ростом. Но в стычках с врагами, на охоте, в топких болотах терялось немало людей. И хотя детей рождалось множество, племя никак не увеличивалось: людей стал косить загадочный мор.
  Люди внезапно слабели и умирали без мук и боли. Главный шаман вызывал духов, долго беседовал с ними и уверял после, что они обещают изгнать болезнь. Однако, когда умер сам главный шаман, люди совсем пали духом. Племя вымирало, переходы становились все короче, а заветная земля начинала казаться несбыточной мечтой.
  И чтобы спасти остатки племени, совет жрецов решил разделить людей на три отряда: первый - из самых слабых и больных, чтобы изолировать их как-то от остальных; второй - из женщин, детей и небольшого числа воинов; третий - самые сильные, самые здоровые мужчины и женщины племени.
  Этот, третий, отряд поручили вести Роману-жрецу. Они и забрали с собой святыню, которую племя хранило все эти долгие годы пути с самой земли предков. Священное Ухо, зашитое в шкуры, тащили на нартах поочередно несколько носильщиков...

  Последний "сеанс" Роман видел уже на подходе к Харьюзовому ручью. Буквально несколько минут. Он был смертельно усталым, больным вождем почти не существующего племени. Оставшиеся люди уже не имели сил ни идти дальше, ни нести тяжелую ношу. Они сидели у костра и обдумывали предложение, которое кто-то осмелился сделать: прекратить поиски новой родины, опустить Священное Ухо в ближайшее озеро и рядом основать святилище, где надлежало исполнять обет предков, пока будет жить последний сиртя.
  Потом костер вспыхнул нестерпимо ярким пламенем - в сполохе утонули все люди, и вместо них друг за другом выплыли оленья голова, какая-то птица с огромным клювом, напоминающая сову, бубен, лицо Пуйме, озеро с отражением луны в центре, снова какие-то люди, опять Пуйме со слезами на глазах - и все погасло. Несколько минут Роман ничего не видел и стоял как оглушенный. Потом пошел дальше, почему-то осознав с полной убежденностью: Сэрхасава Сиртя скончался.

ЭПИЛОГ.

  Восемь месяцев спустя я получил от Романа письмо:

  "Привет, Володя!
  Извини за долгое молчание, но тому есть своя причина.
  Думал я после Канина зарыться в свою диссертацию, но история эта никак не выходила у меня из головы. Сперва я рассказывал ее приятелям как шутку, что ли, как забавное приключение. Ты помнишь, то, что со мной случилось, я счел гипнотическим наваждением, а рассказ умирающего старика - бредом. У старика могли по какой-то причине обостриться телепатические способности перед смертью, тем более что инсульт порой выкидывает очень странные коленца.
  Но вот случилось мне оказаться у одного знакомого, коллеги из Минска, и увидеть у него атлас средневековых карт. Так вот, в этом атласе я обнаружил карту Арктики весьма необычного вида: зона от полюса и примерно до линии Северного полярного круга изображалась как материк, разделенный на четыре сегмента широкими реками, вытекающими из большого внутреннего моря или озера, в центре которого была нарисована впечатляющих размеров гора. Рядом с ней так и написано по-латыни: "Rupes nigra altissima" - "Гора черная и высочайшая". На землях же, изображенных севернее Скандинавии, был начертан следующий текст: "Здесь обитают пигмеи, рост их около 4 футов, и в Гренландии их зовут скрелингерами". Это была карта Герарда Меркатора, знаменитого фламандского картографа XVI века. Что за сказки на картах знаменитых мастеров? Должен признаться, после встречи с карликами-сиртя информация о пигмеях в Арктике меня зацепила.
  Внимательно изучая карту Меркатора, я заметил, что горные хребты в этом атласе расположены примерно там, где недавно ученые открыли подводные хребты Северного Ледовитого океана; узнал, что некоторые участки хребта Ломоносова еще десять тысяч лет назад могли быть островами, а вершины хребта Менделеева находились несомненно над водой: на них обнаружены надводные осадки возрастом чуть более десяти тысяч лет.
  Напомню тебе о легендарной Гиперборее - северной стране с мягким климатом и развитой цивилизацией, о которой писали Геродот, Аристей, Гомер... Вот видишь, я тебя уже агитирую, словно не я, а ты был скептиком. Но ты посмотри, как все стыкуется одно к одному!
  Чем можно объяснить, например, что пигмеи занимали такое большое место в легендах северных народов, причем, как правило, они выступают в роли магов и чародеев? Все эти тролли, гоблины, эльфы, феи, дворги, гномы...
  Но странные лилипуты встречаются не только в сказаниях. Так, мне довелось ознакомиться с дневниками голландского капитана Ван Линсхотена, который командовал экспедицией по северным морям в конце XVI века, и судового лекаря Де Ламартиньера - он плавал там же пятьдесят лет спустя. Так вот, они оба описывают народ, культура которого резко отличается от самоедской. То были исключительно низкорослые люди, почти пигмеи, с очень смуглыми плоскими лицами. Промышляли они исключительно охотой, причем в море выходили на челноках, "сделанных искусно из рыбьих костей и кожи; внутри кожа была сшита таким образом, что получался как бы мешок от одного конца челнока до другого; внутри такого челнока они были укрыты по пояс, так что вовнутрь лодки не могла попасть ни единая капля воды". То есть это был самый настоящий эскимосский каяк, но где - в районе Вайгача и Новой Земли, на Баренцевом побережье! В местах, где обитают ненцы!
  Но известно ли тебе (я лично раньше не знал), что есть незыблемый научный факт: самоедские племена, населяющие тундру на арктическом побережье, в том числе и ненцы, не являются аборигенным населением. Они пришли с Саянского нагорья в начале первого тысячелетия нашей эры и завершили расселение на европейском Севере только к XVIII веку.
  А теперь - внимай! ДО них и ПРИ них на этих землях существовала аборигенная культура, которая затем была полностью ассимилирована ненцами. Это были племена, которые промышляли морского зверя на каяках и жили в землянках из "рыбьих", то есть китовых, костей. Такие землянки в 20-х годах на западном берегу Ямала обнаружил советский исследователь В.Н.Чернецов. В одной землянке он нашел захоронение IV (!) века.
  Я узнал, что записаны ненецкие предания о низкорослом народе, который занимается колдовством и избегает общения с обычными людьми, хотя иногда и лечит их, меняется товарами и даже заключает браки. И народ этот ненцы называют... Как? Правильно, сиртя!
  Так что то, о чем рассказывал нам Апицын, не надо считать только сказкой. Открой подробную карту побережья Баренцева моря от Канина до Ямала, и ты обнаружишь там мыс Сиртя-саля, сопку Сиртя-седа, речку Сиртя-яха, озеро Сиртя-то...
  Кстати, я нашел легенду об озере сиртя: будто бы в нем живут злые духи, что питаются они рыбой, а когда рыбы не хватает, выбрасывают из озера луч света и отправляются по нему на охоту. Обычного человека эти духи съедают без разговора, вместе с собаками и оленями. Только сиртя умеют находить с ними общий язык...
  Так что, старик, канинские "видения" мне теперь представляются несколько по-иному.
  Да, самое главное. Недавно я посетил гипнотизера, нашего профессора-психотерапевта Маканина. Проверял, что мне причудилось после того отварчика, которым меня потчевала Пуйме, а что видел на самом деле.
  Так вот: Маканин уверяет, что никаких галлюцинаций не было. Все - явь!
  Каково?
  И еще один любопытный нюанс... Помнишь, я рассказывал про горное озеро рядом с пещерой, в котором ночью плавала луна? Я еще очень романтично сравнивал плавающее отражение с листом. Так на всякий случай я пролистал календари. И что же выяснилось? В ту ночь на небе луны вообще не было, так что в озере "лунный лист" плавать никак не мог. Что же тогда светилось? Не знаю. Но в голове крутится легенда о гуляющих по световому лучу чертях, уничтожающих вокруг все живое. Может быть, это Священное Ухо и насылало на сиртя болезни? Хорош, однако, подарочек от мудрейших чужеземцев!
  Обнимаю. Буду в Москве через неделю и навещу.
  P.S. Да, вот еще что. Под гипнозом я, кажется, вспомнил дорогу к Сиртя-мя. Какие у тебя планы на отпуск?"