Книга «Я» Константина Щемелинина.

  Книга называется "Я", и она написана от первого лица, которое на момент написания книги является Властелином Вселенных. Книгу можно условно считать, как в определенной мере продолжение, 2 книг:
  "Мастера и Маргариты" Булгакова и "Войны миров" Уэллса.

  У Булгакова Воланд, принадлежащий к темным силам, живет и действует среди обычных москвичей - у меня же, мой главный герой является человеком по духу, то есть со всеми достоинствами, недостатками, сомнениями и надеждами, но и практически "богом" по всемогуществу. И тот, и другой живут среди обычный людей, но Воланд ограничен своей принадлежностью ко злу, а мой герой "имеет право на все" и совершает как негативные, так и позитивные поступки. Кроме того, Воланд - это статика,- он стабилен в своих возможностях и своем ощущении мира, Воланд всегда равен самому себе, а мой герой - это динамика, - это путь от человека к "богу", это постоянный рост возможностей, это постоянное переосмысление себя и своего места в мире. Герой во 2 главе - робкий, неумелый, опасающийся своих экстраординарных возможностей; к последней, 13, главе он уже прошел и свою, и чужую смерть; он уже менял историю человечества; он уже дарил жизнь и отнимал ее, - и вот теперь он стоит в начале своего нового пути, ничем не связанного с людьми...

  У Уэллса описано военное столкновение разумных видов - в моей книге это происходит дважды: 1) между землянами и марсианами, 2) между людьми и халанами. У Уэллса вооруженная борьба миров фактически прекращается на паузе в боевых действиях - окончательный победитель неясен: и земляне, и марсиане продолжают жить на своих планетах, - в моей книге такого рода война описана до конца.

  Кроме того, в моей книге описана большая звездная война - Первая Галактическая война, которая имеет ярко выраженные отличия как от обычных внутрипланетных войн, так и от войны между разумными цивилизациями в космосе.
  В своей книге я старался избегать сложных "философских" слов, малопонятных большинству читателей, поэтому читать книгу, по моему мнению, будет несложно.
  Теперь о структуре повествования.
  Глава 1 - это полностью описательная глава; также много описаний в 3 и 4 главах; сюжет неторопливо разгоняется со 2 главы, причем по-настоящему быстро он начинает развиваться только с 5 главы. Описания в 1,3 и 4 главах достаточно объемны, и я полагаю, что они необходимы: в них описана Галактика будущего, методы и принципы ведения межзвездной войны, а также мир Халы - мир озона, столь же богатый, разнообразный и красивый, как и наш мир - мир Земли, но совершенно чуждый ему, и следовательно разум из мира Халы изначально враждебен разуму из мира Земли.

  У Лукаса в его "Звездных войнах" акцент сделан на зрелищность (это и понятно - кино!), поэтому у него много всевозможных инопланетян и экзотических планет. Я предполагаю, что в далеком будущем люди смогут преобразовывать планеты (1 глава), и поэтому планет с экстремальными условиями жизни, скоре всего, не будет. Всякие бластеры-флаеры, конечно же, добавляют зрелищности повествованию, но их используют многие фантасты, - а вот появление в нашей Галактике активного ядра - квазара - еще не описано никем (3 глава). Сейчас самое мощное оружие - ядерное, сто лет назад - это были пушки и снаряды, тысячу лет назад - ручное холодное оружие, десятки тысяч лет назад - ручное каменное, - а что будет завтра? Чем будут воевать наши потомки через тысячелетия?
  Бластерами из фантастических книг и фильмов? Конечно же, нет! Бластер (лучевой пистолет) - это аналог современного ручного оружия. Ракетами с ядерными боеголовками, очень быстрыми и мощными? Нет - это тоже ближнее будущее. Антиматерия? Нет, ибо это все-таки аналог ядерного оружия. Что это будет за оружие, я не знаю, но могу предположить, что оно будет очень разрушительным. Звезда Смерти у Лукаса - это попытка ввести в мир (увидеть в действии) такого рода оружие, - и даже в единичном экземпляре оно оказывает существенное влияние на логику развития событий - а если у каждого из бесчисленного множества боевых звездолетов будет такое оружие? Я описал это оружие (2-я половина 4 главы) - и назвал его основным. В последующих главах (с 5 по 9) это оружие применяется в войне. В 11 главе главный герой производит эксперименты над человечеством. Пиковая глава - последняя,13, но чтобы ее понять, желательно прочитать все предыдущие главы.

Щемелинин Константин.
Книгу можно скачать с сайта http://www.schemelinin.narod.ru

    Родился Юрий Тупицын в 1925 году в городке Дрезна, что в Орехово-Зуевском районе Московской области, в семье потомственных ткачей (отец - текстильщик, мать - ткачиха). В 1936 году семья переехала в Ташкент. Там Юрий закончил школу и поступил в Среднеазиатский индустриальный институт. Война изменила его планы: с 1942 года его судьба тесно связана с армией.
    В 1952 году Тупицын поступил в Военно-воздушную академию им. Гагарина, которую окончил с золотой медалью. Затем - годы службы старшим штурманом бомбардировочного авиационного полка и полетов на реактивных самолетах, годы накопления опыта и применения теоретических знаний, полученных в Академии, на практике. После списания с летной работы он продолжительное время занимался преподавательской деятельностью в Качинском высшем военном авиационном училище летчиков, возглавляя кафедру самолетовождения.
    В 1969 году вышел первый рассказ писателя «Синий мир», а спустя три года писательство стало второй профессией Юрия Тупицына. Читая его произведения, обращаешь внимание на поразительную осведомленность автора во всем том, что касается «технической» стороны научной фантастики, излюбленного жанра писателя.
    Особое место в творчестве Тупицына занимают два романа, к космосу отношения не имеющих, но удовлетворяющих самые высокие запросы капризных любителей и поклонников жанра политического детектива. Впрочем, элемент фантастического присутствует в обоих романах, но объединены они, скорее, своей тематикой и проблематикой: кому-то на руку странные события, разворачивающиеся в секретных лабораториях и офисах США и Западной Европы.
    В романах автор показал себя мастером психологического рисунка, достигающим максимальной достоверности происходящего через умело построенные диалоги.

Материал взят с сайта www.zuevo.ru

 

«На восходе солнца».

  Тинка приехала в лагерь с опозданием на целую неделю. Она провожала отца, который в составе большой комплексной экспедиции улетал на Плутон. Приехала Тинка на рассвете и пошла в лагерь пешком, по самому берегу моря. Идти было недалеко, лагерь начинался сразу же за скалистым мысом, что горбился в полутора километрах от причала.
  Тинка сняла туфли и шла босиком. Песок шуршал, щекотал ступни ее ног и очень неохотно выпускал их на свободу. С моря дул прохладный ветер, напоенный влагой и запахом водорослей. Маленькие волны набегали на берег и с сердитым шипением таяли на светлеющем песке.
  На небе не было ни облачка. Пухлое оранжевое солнце, только что всплывшее из моря, сонно глядело на землю. Над самой головой носились чайки. Они кричали нестройно и тоскливо, точно вели между собой какой-то давний спор, хотя было совсем непонятно, о чем можно спорить в такое чудесное утро.
  Повернув за мыс, Тинка увидела мальчишку лет тринадцати-четырнадцати, своего ровесника, сидевшего на большом камне возле самой воды. Тинка было приостановилась, а потом бесшумно, осторожно ступая, подошла ближе. Мальчишка смотрел на солнце, которое неторопливо поднималось все выше, сбрасывая туманные покровы и обретая привычную яркость и блеск. Тинка недоуменно выпятила губу - откуда взялся этот чудак в такой ранний час, когда все ребята еще спят!
  И громко сказала:
  - Здравствуй!
  Мальчишка не вздрогнул, не испугался, как она ожидала, а просто обернулся, без улыбки взглянул на нее, поднялся на ноги и очень вежливо ответил:
  - Здравствуйте.
  Тинка засмеялась и подошла ближе. Ей понравилось, что мальчишка ответил ей как взрослой. Он был высок, на полголовы выше ее, лицо покрывал темный загар, а глаза были светлыми, как ледышки.
  - Ты откуда взялся? - непринужденно спросила Тинка.
  Что-то похожее на тревогу мелькнуло в глазах мальчишки, мелькнуло и пропало.
  - Я живу здесь, - спокойно ответил он и пояснил после небольшой паузы: - В лагере.
  Что-то необычное чудилось Тинке в глубине его светлых внимательных глаз. Будь Тинка постарше, она сразу бы догадалась, в чем тут дело, - у мальчишки был твердый, совсем не ребячий взгляд. А так она ничего не поняла, рассердилась на себя и спросила, хмуря брови:
  - Ты из какого отряда?
  - Из старшего.
  - И я из старшего. - Тинка невольно улыбнулась. - Ты что, удрал?
  Мальчишка смотрел на нее, словно не понимая вопроса.
  - Ну, ушел без разрешения? - пояснила Тинка.
  - Да, - он чуть улыбнулся и, поколебавшись, добавил: - Я хотел посмотреть, как восходит солнце.
  Тинка обернулась и посмотрела на солнце. Оно уже искрилось, гладило кожу и кололо глаза. Тинка засмеялась, протянула к солнцу руку, точно хотела погладить его, сощурила глаза и отвернулась. Мальчишка серьезно и внимательно смотрел на нее. Тинка фыркнула и тряхнула волосами.
  - Ты почему на меня так смотришь?
  - Как?
  - Да вот так, смотришь и смотришь.
  Мальчишка чуть смутился.
  - А это нельзя?
  Тинка звонко рассмеялась и сообщила:
  - Ты очень смешной. Пойдем, а то тебе попадет.
  Он послушно пошел рядом с ней по тропинке, которая, набирая крутизну, тянулась вверх, к лагерю. Тинке понравилось, что он сразу ее послушался. Она спросила:
  - Как тебя зовут?
  Он помолчал, прежде чем ответить. Тинка уже заметила, что у пего такая манера - помолчать, подумать, а потом уже отвечать.
  - Александр.
  Тинка покосилась на него, фыркнула и убежденно сказала:
  - Этого не может быть. Потому что язык сломаешь, пока выговоришь. Вот у меня полное имя Тинатин. Но все зовут Тинкой, понимаешь? Тинка, и все! А тебя как?
  Он пожал плечами.
  - Кто как - Сашей, Саней, даже Аликом.
  Тинка звонко рассмеялась.
  - Ну, на Алика ты совсем не похож!
  Он посмотрел на нее так, словно хотел спросить - почему, но вслух так ничего и не сказал. Тинка, шедшая немного впереди, не заметила этого взгляда.
  Они добрались до площадки, откуда к лагерю вела широкая удобная лестница, и остановились, переводя дух, - подъем был довольно крут. Встретившись взглядами, они невольно улыбнулись друг другу, и мальчишка сказал:
  - А еще меня звали Алешей.
  Он вдруг погрустнел и отвернулся от Тинки, глядя на разгорающееся солнце и туманную морскую даль. И Тинка тоже посмотрела в эту даль, но ничего не увидела, кроме неясных контуров далеких облаков, не
  то рождавшихся, не то таявших у самого горизонта.
  И осторожно спросила:
  - А кто тебя так звал?
  Он удивленно поднял голову, тень отчуждения легла на его лицо. Хотел что-то сказать, но вдруг круто повернулся и, перепрыгивая сразу через две ступеньки, побежал вверх по лестнице, к лагерю, Тинка недоуменно смотрела ему вслед.

  Как это и водится, с утра до обеда день у Тинки прошел колесом. После обеда они уединились в беседке с давней подружкой Таней, и та принялась рассказывать лагерные новости. Их оказалось ужасно много, но о самой главной Таня вспомнила в последнюю очередь.
  - Ой! - прервала она себя на полуслове. - Самое главное забыла!
  И, придвинувшись к Тинке поближе, шепнула:
  - У нас в лагере - робот!
  - Ну и что?
  - Да не обыкновенный робот, замаскированный!
  - Как это - замаскированный? - не поняла Тинка.
  - А вот так! Ты лучше не перебивай, а слушай. Этот робот совсем как настоящий мальчишка. Ну, совсем-совсем! Ты вот будешь с ним целый день и ни за что не догадаешься, что это робот.
  - А как же ты догадалась? - Тинка смотрела на подружку недоверчиво.
  - И я не догадалась! Никто не догадался. Это все Володя.
  Тинка тряхнула головой и презрительно фыркнула:
  - Воображала твой Володя, вот что!
  Все это случилось на логико-математической викторине. Володя, один из лучших математиков в лагере, случайно оказался рядом с этим мальчишкой. Ребятам было задано три логико-математические задачи. Володя корпел над ними не меньше часа, исписал выкладками три листа бумаги, а когда поставил точку и поднял голову - понял, что он первый. Никто еще не сдал работы, повсюду виднелись склоненные головы и сосредоточенные лица. Только сосед его, какой-то незнакомый мальчишка, смотрел в окно, но лист бумаги, лежавший перед ним, был совсем чистым, а лицо - печальным. Володя от души пожалел его, а мальчишка, словно почувствовав его взгляд, обернулся.
  - Неужели ни одной задачи не сделал? - сочувственно спросил Володя.
  Мальчишка некоторое время смотрел на него, будто не понимал, а потом чуть улыбнулся:
  - Я сделал все.
  И перевернул лежавший перед ним лист бумаги. На нем были аккуратно выписаны ответы на эти три задачи. Володя некоторое время недоуменно посматривал то на бумагу, то на своего соседа, а потом спросил:
  - А где же расчеты?
  - Я сделал их в уме, - спокойно ответил мальчик.
  - В уме? - ошарашено переспросил Володя и, забыв о викторине, азартно предложил: - А ну, сверимся!
  К изумлению Володи, ответы у них оказались абсолютно одинаковыми. В тот самый момент, когда он собрался как следует допросить мальчишку о том, как тот сделал задачи, их обоих за разговоры сняли с соревнований. Володя так переживал свой позор, что поначалу совсем забыл об удивительном соседе. Но потом, конечно, вспомнил обо всем и сообразил, что этот мальчишка - робот. Только роботы могут решать в уме задачи такой сложности!
  Тинке все это было ужасно интересно, но она и виду не подала, а, наоборот, скептически пожала плечами:
  - А может быть, у него способности? Ты знаешь, какие бывают математики? Почище вычислительных машин!
  - Знаю, - с вызовом ответила Таня, - да разве только в математике дело? На викторине Володя только заподозрил, что мальчишка этот робот. Стал за ним наблюдать и насобирал целую кучу фактов. И эти факты неумолимо свидетельствуют в пользу его предположения.
  Тинка фыркнула, потому что подружка говорила явно с чужих слов, Володькиным языком, но Таня уже увлеклась и не обратила внимания на обидную реакцию подруги.
  - Этот мальчишка, - торопясь и проглатывая окончания слов, сообщила она, - никогда не смеется. Только улыбается, и то редко. Ни в какие игры играть не умеет, даже в волейбол. Старается, а толку никакого - то в аут, то в сетку, то вообще куда не поймешь. Плавать не умеет - представляешь! Бегает как бегемот, девчонки его обгоняют, а сильный - ужас! Всех мальчишек переборол. И ты знаешь что? В темноте видит. Майка стандартный приемничек потеряла, ну который в перстень вделан. А темнота, только звезды светят, и фонарика ни у кого нет. Володя решил сделать последнюю проверку. Сбегал за этим мальчишкой и говорит - помоги приемник найти. А тот - пожалуйста. Вообще ужасно вежливый, как взрослый, просто жалко, что он робот. Ну вот, пришел он, поискал какую-то минутку - и пожалуйста, нашел! Тут уж абсолютно ясно стало - робот!
  Таня вдруг нахмурила брови и сделала строгое лицо:
  - Ты учти, об этом никто-никто не знает. Только я, Володька да Мишель. И ты теперь знаешь. Смотри, - она погрозила Тинке пальцем, - ни-ко-му! Володька говорит, что он и сам не знает, что он робот, а то бы ни за что не делал таких промахов. Понимаешь, ученые делают на нем эксперимент, а он думает, что он такой же мальчишка, как и все. Его надо оберегать, психически не травмировать.
  Таня вдруг ахнула тихонько, схватила Тинку за руку и зашептала:
  - Смотри-смотри, вот он идет! Только вида не подавай!
  Тинка обернулась и не поверила глазам - она увидела того самого мальчишку, которого встретила на восходе солнца на берегу моря. В ее памяти всплыли и зацепились друг за друга все странности его поведения. Неужели и правда это робот?
  Она выглянула из беседки и приветливо окликнула:
  - Алеша!
  Мальчишка вздрогнул и обернулся так резко, что Тинка испугалась. Он смотрел на нее не то удивленно, не то разочарованно, а потом будто через силу улыбнулся:
  - Я не узнал тебя, Тинка, извини.
  - Это ничего, - растерянно успокоила его Тинка.
  Алеша кивнул ей головой и медленно пошел дальше. А к Тинке с горящими глазами подскочила Таня.
  - Ой, ты знаешь его, да? Он не робот, да? А кто он? Тинка, кто он?
  Тинка покачала головой, поглядела Алеше вслед:
  - Не знаю. Правда, не знаю, Таня.

  Коридор имел овальное сечение и изгибался заметной дугой так, что через десятка два метров зеленый пол подтекал под светящийся всей своей поверхностью оранжевый потолок. Матовые голубые стены не имели никаких украшений, углов и выступов, все так зализано и заглажено, что не ухватишься рукой, только кое-где виднелись двери, врезанные в неглубокие ниши. По всей ширине пола тянулся зеленый ворсистый ковер, заметно пружинивший под ногами и полностью гасивший звуки шагов, поэтому Алеша шагал легко и бесшумно, как тень. Но в коридоре вовсе не царила мертвая тишина: крохотные, почти невидимые глазом динамики, впаянные в стены, наполняли воздух любимым звуковым фоном Алеши - шорохом дождя и шумом прибоя.
  В святая святых корабля - ходовой рубке - перед обзорным экраном стояло капитанское кресло. Алеша подошел к нему, погладил отполированные подлокотники и лишь потом сел за пульт управления. Лицо его приобрело спокойное сосредоточенное выражение. Пробежав взглядом по многочисленным приборам, кнопкам и рычагам управления, Алеша устроился поудобнее, ведь кресло ему великовато, и принялся за работу.
  Это был стандартный контрольный комплекс: проверка корабельных систем и двигателя, выборочный детальный контроль отдельных агрегатов, обсервация с определением координат корабля и коррекция траектории. С коррекцией была куча хлопот. Еще при отце отказал блок автокоррекции. Они бились над его ремонтом несколько месяцев, но безуспешно. Поэтому после обсервации Алеше приходилось подолгу сидеть за компьютером, производя пространственно-временные вычисления высшей степени сложности. Работа была для него привычной - пальцы так и летали по клавишам компьютера, - но однообразной и утомительной. Через сорок минут, дважды пройдя программу вычислений и получив совпадающие ответы, Алеша ввел данные в ходовой блок и нажал исполнительную кнопку. Корабль качнулся, словно его кто-то потянул в сторону могучей и властной рукой - это сработал ходовой двигатель, компенсируя накопившиеся ошибки и направляя вектор скорости корабля на самую яркую звезду черного небосвода - на Солнце.
  В корабельном ангаре царили тишина и идеальный порядок. Золотистая ситара двухместного старбота стояла, чуть приподняв нос, точно ей не терпелось сорваться с места и помчаться по направляющим рельсам вперед. Алеша натянул легкий скафандр, подошел к старботу и с улыбкой похлопал его по упругому борту - предстояла прогулка в космос, самое интересное из всего, что есть на свете. Откинув фонарь, такой прозрачный, что контуры его угадывались не без труда, Алеша занял водительское место, загерметизировался, проверил работу всех систем и нажал стартовую кнопку. Старбот послушно тронулся с места, легкая перегрузка прижала Алешу к спинке кресла. Мелькали близкие стены: свет, темнота, свет, темнота, негромкий щелчок - и старбот нырнул острым носом в звездный океан.
  Звезды, только звезды вокруг. Звезды да серебристый дым Млечного Пути, который сплошным кольцом опоясывал этот мир, сотканный из мрака и света. Только сзади, за кормой старбота, парило огромное двухсотметровое тело корабля, тускло поблескивая бронированным корпусом. Алеша выжал ходовую педаль и на несколько секунд придержал ее, чувствуя, как под шмелиное пение двигателя старбот набирает скорость. Он именно чувствовал это, а не видел, потому что в окружающем его мире никаких изменений не произошло: точки, искры и пылинки звезд по-прежнему были недвижны и равнодушны, лишь, оглядываясь назад, можно было заметить, как худеет громада корабля, точно она резиновая и из нее выпускают воздух. Скоро корабль стал совсем игрушечным, превратился в тусклый штрих, а потом и вовсе растаял, затерявшись среди огненной пыли звезд.
  Алеша тронул штурвал, и небо послушно - наискосок, через плечо и спину - стало опрокидываться, открывая глазам светописные картины одну чудеснее другой. Развернувшись по локатору на невидимый корабль, Алеша импульсом тяги погасил набранную скорость, заставив старбот зависнуть неподвижно, откинул фонарь и, чуть-чуть оттолкнувшись руками от бортов, всплыл из кабины к звездам. Свободно раскинувшись в невесомой пустоте, Алеша глубоко, полной грудью вздохнул и тихонько засмеялся. Это был его мир! Мир, в котором он с самого раннего детства чувствовал себя вольным и счастливым.
  Как и всегда, оставшись наедине с этим миром вечной ночи, Алеша испытал удивительное чувство. Он зримо ощутил, как его взгляд, цепляясь за яркие звезды, летит в этот сияющий мир без конца и края, летит и безвозвратно тонет в нем. Каждая крохотная искорка света, которой он касается, - это гигантский кусок материи, сжигающий себя в пламени ядерных реакций.
  Сердце билось у Алеши от сознания безмерной шири и необъятности вселенной! Он немного повернул голову, и ослепительная желтая искра ужалила его в глаза, заставила зажмуриться. Солнце! Теплый желтый свет, льющийся из холодной серебряной бездны. Это было и радостно и тревожно, как сны, в которых Алеша видел чудовищные громады камня, голубые просторы и потоки воды, щедро льющейся с неба. Он вздохнул, отрешаясь от своих странных, недетских грез, и совсем тихо поплыл в серебристой пустоте к старботу, который, повинуясь его запросу, послушно замигал бортовыми огнями.
  В оранжерее было тепло, влажно и солнечно. Пахло зеленью и тленом. Шипели и звенели струйки фонтанчиков, рассыпающиеся на радужные брызги и водяную пыль. Клубилась, струилась зеленая листва, украшенная разноцветными пятнами плодов. Алеша собирал их, подрезая попутно лишние побеги, и сортировал: самую меньшую часть оставил себе в свежем виде на обед и ужин, побольше положил в консерватор, а самую большую загрузил в трансформатор, который по кодовому заказу мог приготовить из них кучу разных блюд. Его неторопливую работу прервал низкий, густой, привычный и всегда тем не менее пугающий сигнал тревоги. Алеша пулей выскочил из оранжереи в коридор.
  Корабль мотнуло так, что Алеша не удержался на ногах и упал на колени. В маневре корабля не было ничего опасного: просто сработал ходовой двигатель, уводя его от столкновения с каким-то небесным телом, против которого оказались бессильными пушки метеорной защиты. Алеша хорошо знал это. Но откуда-то напал и навалился на него нежданный, необъяснимый страх.
  - Папка! - закричал Алеша.
  Он знал, что ему никто не ответит, и все-таки закричал. Не мог он не закричать, не дать выхода тому, что заполнило его существо и мешало дышать. Корабль мотнуло еще сильнее, Алешу бросило на стену, а потом на пол. Он вскочил и побежал по коридору.
  - Папка!
  И, не умея сдержать себя, изо всей силы забарабанил кулаками в дверь каюты отца.
  - Папка, открой! Открой, я же прошу тебя!
  Снова корабль шарахнулся в сторону, и Алешу швырнуло на мягкую губчатую стену с такой силой, что помутилось в голове.

  Он судорожно вздохнул, просыпаясь, и открыл глаза. Тишина и мрак, сонное дыхание ребят - соседей по комнате, сложная мешанина запахов и постепенно тающий страх.
  - Папка! - машинально позвал Алеша шепотом.
  Ему никто не ответил. Алеша запрокинул голову назад и через открытое окно увидел кусочек звездного неба. Звезды здесь были не такими чистыми и безмятежными, как в космосе, они мерцали, меняя свой цвет и выбрасывая во все стороны колючие, похожие на щупальца лучики, но все-таки это были звезды. Алеша поправил подушку так, чтобы видеть этот родной свободный мир, полежал, стараясь вспомнить, что ему такое снилось, а потом заснул.

  Неслышно ступая, Тинка подобралась к окну и осторожно заглянула. Начальник лагеря Виктор Михайлович с сосредоточенным лицом что-то печатал на машинке одной рукой, а другой перелистывал лежащий перед ним журнал.
  - Здравствуйте, - тихонько сказала Тинка, уловив паузу в его работе.
  - Здравствуй, здравствуй, - рассеянно ответил Виктор Михайлович, не поворачивая головы. - Приехала?
  - Приехала, - согласилась Тинка.
  Виктор Михайлович вынул из машинки лист, аккуратно уложил его на стопку других, уже напечатанных, и поднял на Тинку глаза.
  - Приехала, и теперь покоя от тебя не будет. - Он засмеялся и уже серьезно сказал: - Ты приходи завтра, Тинка. Сегодня я занят.
  - Ладно, - великодушно сказала Тинка, - я приду завтра. Вы только скажите - Алеша робот или нет?
  Виктор Михайлович нахмурился.
  - Какой Алеша?
  - Высокий, вежливый, загорелый, а глаза - как ледышки! - отчеканила Тинка.
  Виктор Михайлович нахмурился еще больше.
  - А ну, - строго сказал Виктор Михайлович, - лезь сюда и рассказывай. Все рассказывай!
  Тинка влезла, ей было не впервой, села на стул рядом с Виктором Михайловичем и рассказала ему все, что знала, от начала до конца.
  Виктор Михайлович хмыкнул, усмехнулся.
  - Робот, надо же придумать! Выпороть бы этого Володьку по стародавнему обычаю.
  - Воображала, - охотно согласилась Тинка и осторожно спросила: - Так Алеша не робот? Он болен, да?
  Виктор Михайлович покосился на Тинку.
  - Нет, не болен, - он неопределенно пожал плечами. - Просто ему трудно, непривычно. Помочь ему нужно, Тинка.
  - Я помогу, - уверенно сказала девочка. - А как?
  Виктор Михайлович засмеялся, глядя в эти хорошо знакомые, совсем мамины глаза Тинки, в глубине которых даже сейчас теплился лукавый огонек. И вздохнул.
  - Если бы я знал как, - грустно сказал он. - Это ты уж сама придумывай - как.
  - Я придумаю, - убежденно сказала Тинка, - вы только расскажите.
  - Что тебе рассказать?
  - Про Алешу.
  Разглядывая девочку, Виктор Михайлович задумчиво спросил:
  - В кого ты такая уродилась?
  - В маму, - сейчас же ответила Тинка, - будто не знаете!
  Виктор Михайлович засмеялся и потрепал ее по волосам. Тинка недовольно дернула головой - она не любила нежностей.
  - Ладно, - решил Виктор Михайлович, - я расскажу тебе про Алешу. Только учти, это большая и серьезная тайна. Не проболтаешься?
  Тинка презрительно фыркнула, но Виктор Михайлович не удовлетворился этой демонстрацией и серьезно спросил:
  - Слово?
  - Слово!
  - Понимаешь, Тинка. - Виктор Михайлович поискал нужные слова, не нашел их, отвел взгляд от требовательных глаз девочки и только спросил хмуро: - Ты Нину, ну, свою маму, ждала?
  Тинка молчала, глядя на него своими большущими, широко открытыми глазами.
  - Вот и он ждет, Тинка, - тихо сказал Виктор Михайлович, глядя в темное окно, - только не маму, а отца.

  Мир был невелик - звезды, корабль, отец и он сам, Алеша. Еще Алеша помнил мать, но больше по рассказам отца, чем по собственным впечатлениям. И если говорить честно, то большая стереофотография, висевшая в каюте, мало что говорила ему. Лишь иногда, заглядывая в глубину смеющихся глаз этой женщины, он испытывал щемящее чувство беспокойства. Откуда-то из глубины памяти всплывали, клубились и таяли забытые ощущения: запах ее волос, ловкие руки, мягкие губы и эти вот самые смеющиеся глаза. Долго раздумывать об этом было и некогда и страшно.
  У Алеши была интересная, но очень тяжелая жизнь. Он все время учился, сколько помнил себя. Учился каждый день, по многу часов, учился всему, что знал и умел отец: готовить пищу, ремонтировать вышедшие из строя механизмы, убирать помещения, водить старбот и пользоваться скафандром, ухаживать за оранжереей, выполнять космонавигационные наблюдения, управлять ходом огромного звездного корабля. Добрая половина этих работ насквозь пронизана математикой. Отец вводил его в царство этой науки постепенно, осторожно применяясь к его детскому незрелому уму, но настойчиво, упрямо и даже фанатично. Добрый отец становился жестоким тираном, когда дело шло о решении основных задач космонавигации. И сколько слез было пролито Алешей тайком!
  Отец старался как только мог скрасить трудную, недетскую Алешкину жизнь. Они вместе читали книги, смотрели фильмы, слушали музыку, в перерывах между занятиями занимались акробатикой и борьбой. Каждый день по меньшей мере час проводили в космосе, то совершая дальние прогулки на старботе, то затевая игры возле самого корабля, то просто отдыхая в безмолвии звездного океана. Это были лучшие часы в жизни Алеши!
  Отец часто рассказывал ему удивительные вещи. Правда, о них можно было прочитать и в книгах, но одно дело книги, ведь бывают и книги-сказки, а другое дело отец. Всегда можно было разобраться, говорит он правду или шутит. Показывая Алеше на самую яркую звезду небосвода, отец говорил:
  - Запоминай, Алеша. Через полтора года, когда тебе исполнится тринадцать лет, эта звезда превратится в самое настоящее солнце. А солнце - это чудо, Алеша! Это тепло, это жизнь. Это такой радостный свет, что глазам больно, а душе сладко. Глянешь - и отвернешься сразу.
  - Как при термоядерной реакции? - уточнял Алеша.
  Отец смеялся и кружил его вокруг себя.
  - Малыш! Солнце и есть термоядерная реакция в космическом масштабе.
  - Что же тут хорошего, - недоумевал Алеша, - глазам больно! И ходить при этом солнце, наверное, надо в скафандре, чтобы не заболеть лучевой болезнью.
  Отец как-то непонятно смотрел на него и вздыхал:
  - Нет, Алеша. Скафандр тебе не понадобится. Солнце ласковое, нежное, как струи теплого душа.
  Алеша хмурил брови, стараясь представить себе ласковый и нежный огненный шар с температурой во многие миллионы градусов, но у него ничего не получалось.
  - Лучше всего на свете, - рассказывал отец, - это сидеть утром на берегу и смотреть, как солнце медленно всплывает из моря. Смотреть, слушать шорох волн и крики птиц.
  - Это как в кинофильмах? - жадно спрашивал Алеша.
  - Да, сынок.
  - А это правда? Это не сказка? Разве бывает так много воздуха и воды сразу?
  - Правда.
  - И что небо голубое - правда? И на нем ни одной, ни единой звездочки?
  - Все правда, Алеша.
  - Небо и без звезд, - недоумевал мальчик, - разве это красиво?
  Отец вздыхал и грустно улыбался, а почему грустно, Алеша никак не мог понять. Ведь это был такой интересный разговор!
  Привычная, интересная и трудная жизнь сломалась незадолго до конца долгого пути среди звезд, вечером, когда они играли в шахматы. Раздался низкий густой сигнал тревоги, а вслед за тем безликий голос недремлющего компьютера сказал:
  - Авария в отсеке ходового двигателя. Необходимы срочные меры экипажа. Повторяю, авария в отсеке ходового двигателя...
  Отец вскочил, опрокинул шахматную доску, коротко бросил:
  - Сиди! И ни шагу отсюда!
  И выскочил из каюты.
  Алеша остался с рассыпавшимися фигурами и безликим равнодушным голосом, твердившим одно и то же. А потом этот голос умолк, наступила привычная тишина, и, честное слово, будь отец рядом, Алеша решил бы, что все происшедшее ему приснилось. Но отца не было. Сжавшись в комочек в самом углу дивана, Алеша с удивлением и испугом прислушивался к громкому стуку своего сердца. До этого он никогда не слышал его, разве что в те тихие минуты, когда, уже засыпая, крепко-крепко прижимался ухом к подушке.
  Отец вернулся спокойным, но каким-то рассеянным, углубленным в самого себя.
  На немой вопрос Алеши он успокоительно ответил:
  - Все в порядке. Но опоздай я минут на пять, мы бы остались без топлива.
  Но понемногу Алеша понял, что на корабле далеко не все в порядке. И самое главное - отец стал каким-то другим. Он еще больше увеличил нагрузку занятий, а потом, вовсе устранившись от управления кораблем, заставил Алешу целую неделю вести его самостоятельно. Зато в короткие часы отдыха был необыкновенно ласков. Разглядывая как-то измученное, осунувшееся лицо сына, он тихо, словно извиняясь, сказал:
  - Что поделаешь, Алеша. У нас нет с тобой другого выхода.
  У него был при этом такой убитый, даже жалкий вид, что Алеша по какому-то наитию с недетскою проницательностью понял, что кроется за этими словами отца.
  - Папка, - спросил он серьезно, - ты собираешься заснуть? А я останусь один?
  Отец взглянул на него, отвел глаза, но ничего не ответил.
  - Ты скажи мне, папка, - попросил Алеша, - я ведь уже большой. Мне двенадцать лет.
  - Двенадцать лет, - повторил отец и положил руку на плечо Алеши. - Пойдем, сынок.
  Центральным коридором они прошли в кормовой отсек, где Алеша никогда еще не бывал. Туда вела бронированная дверь, запертая на шифрозамок, а ключ к этому замку знал только отец. Шагнув за порог этой двери, Алеша почувствовал знакомое бодрящее состояние невесомости. Алеша оказался в коридоре, только этот коридор был заметно уже центрального и освещен не привычным рассеянным светом, а отдельными плафонами. Коридор был круглого сечения, и по всей его поверхности в шахматном порядке были расположены небольшие двери, больше похожие на люки. Их было около десятка.
  - Это корабельные трюмы, Алеша, - пояснил отец.
  Он обнял его за плечи и, легонько оттолкнувшись, поплыл по самой середине коридора.
  - Здесь хранится все важное и интересное, собранное нами на других планетах, - негромко рассказывал он, - семена удивительных, незаменимых для человека растений, зародыши животных, необычайные минералы, сверхстойкие металлы и не прочитанные пока еще книги погибшей цивилизации, - кто знает, какие они тайны хранят в себе! Все то, Алеша, ради чего с Земли и был отправлен этот корабль.
  Один из люков был поменьше других, и над ним ярко горел веселый зеленый огонек. Отец ухватился за поручень, и они зависли прямо против этого люка.
  - А здесь, сынок, - тихо проговорил отец, - спит экипаж нашего корабля.
  - И мама здесь? - с внезапным интересом спросил Алеша.
  - И мама. А зеленый огонек сигнализирует, что в этой камере все в порядке. Я ведь рассказывал тебе, Алеша, как крепко засыпают люди в космосе, только на Земле можно их разбудить.
  Он помолчал и еще тише сказал:
  - А теперь пришло и мое время, скоро засну и я. И тогда ты в космосе останешься один. Совсем один. Корабль и ты - больше никого. Ты не боишься?
  Алеша улыбнулся.
  - Нет, чего же бояться в космосе? Это ведь не планета, где полным-полно всяких страшных зверей. Но мне будет скучно, папка. Может быть, ты подождешь?
  - Нельзя мне ждать, Алеша. Когда приходит час, люди засыпают, и с этим ничего не поделаешь. Ты уж потерпи, поскучай, до Земли осталось меньше года. Потерпи и, чтобы ни случилось, веди на Землю корабль. Ты теперь умеешь это делать, я знаю. Веди! Иначе все наши жертвы теряют смысл и цену! Ведь когда-нибудь придет и твой час, и ты заснешь, и все мы будем спать, спать и никогда не проснемся. Только на Земле, где голубое небо, где много-много воды и воздуха, можно разбудить нас.
  Алеша перевел взгляд с лица отца на зеленый веселый огонек.
  - Я доведу корабль, - негромко сказал он, хмуря брови, - я доведу его, что бы ни случилось! Ведь я очень хочу, чтобы все проснулись, особенно ты, папка.
  Тяжелая отцовская рука взлохматила ему волосы.
  - Дай бог, Алешка, - чудно и непонятно сказал он, глядя куда-то вдаль, поверх головы сына, - дай бог.

  Тинка со страхом и восторгом смотрела на Виктора Михайловича.
  - И он довел корабль?
  - Довел, Тинка.
  - Один?
  - Один. Кто же мог ему помочь?
  Тинка порывисто вздохнула и прижала ладони к раскаленным щекам.
  - А когда их разбудят? Скоро он увидит отца?
  В глазах Виктора Михайловича мелькнуло изумление.
  - Тинка, - он даже запнулся на первом слоге, - ты разве не поняла?
  Румянец медленно сбежал с лица девочки.
  - Тинка, - тихо проговорил Виктор Михайлович, - ну, Тинка, ты ведь уже большая! Они не засыпали, Тинка, они умирали. Кто от болезней, кто от ран, а кто и просто неизвестно почему. Их хоронили в той камере с зеленым огоньком. Алеша ведь никогда не видел смерти, вот отец и придумал все это. Чтобы ему было легче, чтобы он не чувствовал себя таким одиноким.
  Тинка затрясла головой.
  - Это неправда!
  Виктор Михайлович вздохнул и отвернулся к окну.
  - Это неправда! - закричала Тинка ему в затылок, но она уже знала, что это правда.
  - Ликвидируя аварию, отец Алеши получил смертельное лучевое поражение, - не оборачиваясь, сказал Виктор Михайлович. - Он мог бы прожить месяца два. Но как бы воспринял его мучительную смерть Алеша? И через три недели, закончив все свои дела, он сам закрыл за собой дверь с зеленым огоньком.
  Он помолчал и пожал плечами:
  - Кто знает? Тела погибших все время хранились и хранятся в гелиевых камерах. Может быть, когда-нибудь ученые и сумеют вернуть им жизнь. Но когда? Кто знает об этом?
  Виктор Михайлович помолчал и потер ладонью лоб.
  - Что ты молчишь, Тинка?
  Он обернулся, Тинки в комнате уже не было.

  Едва забрезжил рассвет, Тинка уже сбегала по лестнице к морю. Стволы деревьев, листва, цветы и песок - все казалось одинаково серым и тусклым в блеклом свете. Только над самой гладью воды наливалась ясными алыми красками заря. Тинка не ошиблась: Алеша сидел на том же самом камне, что и вчера. Он еще издали заметил девочку, но промолчал и не повернул головы.
  - Я тебе не помешаю? - спросила Тинка, останавливаясь в нескольких шагах.
  - Нет, - ответил Алеша.
  Тинка подошла ближе и села прямо на сыпучий прохладный песок. Помолчала и спросила негромко:
  - Ты ждешь отца?
  Алеша обернулся.
  - Откуда ты знаешь?
  Тинка вздохнула.
  - Знаю.
  Обхватила руками коленки и добавила:
  - Я ведь тоже ждала маму. Она была на Юпитере. Была, была - и вдруг пропала связь.
  Она покосилась на Алешу. Мальчик смотрел на нее, затаив дыхание.
  - Я ее долго ждала, - вздохнула Тинка, - знаешь сколько? Целых два года. А потом пришли и сказали, чтобы я не ждала. Мама не вернется, никогда!
  Она передохнула.
  - А иногда думаю, что это неправда. Неправда, вот и все! Кому нужна такая несправедливость? Зачем? И вот я думаю, возьмет мама и вернется. Понимаешь? Возьмет и всем им назло вернется!
  Тинка замолчала, закусив губу.
  Алеша сидел молча, лицо его было спокойно и сосредоточенно. Покосившись на девочку, он осторожно коснулся ее руки.
  - Смотри, сейчас взойдет солнце. А мой папка, - у него сорвался голос, но он набычился и упрямо повторил, - а мой папка говорил, что нет ничего красивее того, как над морем восходит солнце.

Наверх.

---

«Ходовые испытания».

  Транспланетный рейдер "Вихрь" готовился к старту ходовых испытаний. Матово поблескивая черным бронированным корпусом, он лежал на стартовом столе, нацелившись острым носом на Полярную звезду, а под ним неторопливо вращалась громада старт-спутника, казавшаяся снежно-белой в яростных лучах космического солнца.
  Командир рейдера Ларин, опоясанный страховочными ремнями, сидел за ходовым пультом корабля, то и дело поглядывая на циферблат хронометра. В ходовой рубке было непривычно тихо, сиротливо стояли пустые кресла вахтенной группы. Ходовые испытания есть ходовые испытания. Они проводятся по однообразной и простой программе в непосредственной близости от старт-спутника. Задействовать для ее выполнения весь экипаж нет никакого смысла, особенно если учесть известный элемент риска. Вот почему в ходовой рубке рейдера так пустынно и тихо, вот почему экипаж гигантского корабля сейчас до смешного мал - командир да инженер-оператор, разместившийся далеко от него, в кормовом отсеке, у самого сердца рейдера - плазменного реактора.
  - "Вихрь", я "Спутник", - послышался неторопливый бас руководителя испытаний, - как меня слышите?
  - "Вихрь" на приеме. Слышу хорошо, - ответил Ларин.
  - Андрей Николаевич, - проговорил руководитель, подчеркивая этим обращением неофициальность разговора, - вы опаздываете с запуском уже на две минуты.
  - Опаздываем, - невозмутимо согласился Ларин.
  - Вы бы поторопили своего Шегеля!
  Ларин усмехнулся.
  - Пусть повозится. Я предпочитаю, чтобы экипаж возился до старта, а не после него.
  - Всему есть пределы, - сердито сказал руководитель испытаний и отключился.
  Ларин снова усмехнулся, подумал и перешел на внутреннюю связь.
  - Как у вас дела, Олег Орестович? - спокойно спросил он.
  - Все в порядке, - флегматично пропел тенорок Шегеля. - Ну и намудрила же фирма с замком для ремней!
  - К старту готовы?
  - Готов! - бодро откликнулся оператор.
  Ларин перешел на внешнюю связь.
  - "Спутник", я "Вихрь". Прошу запуск.
  - "Вихрю" запуск разрешаю, - удовлетворенно пробасил руководитель испытаний.
  - Понял, - ответил Ларин и подал команду оператору: - К запуску!
  - Есть к запуску! - откликнулся Шегель.
  Пока оператор делал подготовительные включения, Ларин уселся в кресле поудобнее, подтянул привязные ремни и внутренне подобрался - запуск плазменного реактора не шутка. Эта компактные сверхмощные ядерные машины открывают перед космонавтикой невиданные перспективы, но они еще не доведены до кондиции и полны эксплуатационных загадок. Иногда на них находит, и они начинают капризничать, да так капризничать, что становится жарко. Недаром испытания плазменных реакторов разрешены только в космосе на высоте не менее пятисот километров от Земли. Только после двухчасовой обкатки можно составить определенное мнение о годности реактора. Для этого, собственно, и проводятся ходовые испытания.
  - Реактор подготовлен, - доложил Шегель.
  - Запуск!
  Ларин откинул пластмассовый предохранительный колпачок и нажал пусковую кнопку. Вот и все действия, которые должен выполнить командир, остальное - дело автоматики. Ларин смотрел на контрольное табло, на индикаторах которого одна за другой проходили управляющие команды. Подчиняясь этим командам, из горячей зоны реактора в строго рассчитанном темпе выходит сетка стоп-устройства, и в ней начинает циркулировать могучий плазменный поток. Мощность его должна быть строго определенной, чуть меньше - реактор недодаст десятки процентов мощности, чуть больше - плазма пробьется сквозь защиту, и реактор начнет капризничать. Ну а если плазма
  повредит автоматику, то будет совсем худо. Но если думать об этом, то лучше вообще не садиться в кресло испытателя.
  Размышления Ларина прервала контрольная лампа реактора - сигнализируя о нормальном запуске, она вспыхнула ярким зеленым светом. Ларин облегченно вздохнул, поправил наушники и стал ждать доклада Шегеля. Нормальный запуск - понятие относительное. Только оператор, вооруженный специальными приборами и еще больше - специальными знаниями, может дать окончательное заключение о работе этой сложнейшей ядерной машины. Прошло десять секунд, потом еще десять. Ларин нетерпеливо шевельнулся и собрался было уже запросить, в чем дело, когда послышался спокойный тенорок Шегеля:
  - Не нравится мне реактор, Андрей Николаевич.
  Брови Ларина сдвинулись.
  - А конкретнее?
  - Во время запуска было три заброса активности и сбой с повторением операции. Мне кажется, где-то есть утечка плазмы.
  Ларин слушал оператора с большим вниманием. Конечно, Шегелю еще далеко до классного оператора-космонавта. Плазменная техника развивалась так бурно, что специалистов не хватало. Многим научным работникам пришлось покинуть институты, лаборатории и отправиться в космос. Одним из них был и Шегель. В нем еще крепко сидит закваска кабинетного ученого, зато он великолепный знаток своего дела. Когда Ларин выбрал его в напарники для испытаний, многие удивились, а кое-кто прямо заявил Ларину, что он делает серьезную ошибку. Но Ларин только посмеивался: он знал, что делал. Шегель был одним из соавторов проекта ходового плазменного реактора и знал его как самого себя. Инженером-оператором он стал как-то неожиданно. Поговаривали, что это связано с некой романтической историей. Краем уха Ларин слышал: у Шегеля была неудачная любовь. Он отправился в космос якобы для того, чтобы доказать ей, а может быть, и самому себе, что он не только способный кабинетный ученый, но и настоящий мужчина. Ларин не знал, правда ли это. Он не любил копаться в интимной жизни других людей, а сам Шегель никогда не заговаривал на эту тему. Во всяком случае, подобные акты самоутверждения характерны для людей шегелевского толка. Как бы то ни было, Шегель был превосходным специалистом, и Ларин его слушал с большим вниманием. Когда оператор обстоятельно высказал все, что он думает о капризах своенравной машины, Ларин невозмутимо спросил:
  - Каковы ваши предложения?
  - Предложения? - с ноткой недоумения переспросил Шегель.
  - Предложения, - подтвердил Ларин, - будем продолжать испытания или стоп реактору?
  Шегель кашлянул и замялся. Да Ларин и сам хорошо знал, как это не просто произнести - стоп реактору! Ну хорошо, во время запуска реактор забарахлил, но он все-таки вышел на рабочий режим! Остановить реактор - значит, по крайней мере, на сутки задержать испытания, результатов которых, прямо-таки сгорая от нетерпения, ждут специалисты. Мало того, остановить реактор - значит косвенно выразить недоверие группе плазменников, которая готовила реактор, дать возможность кое-кому заподозрить тебя, мягко говоря, в излишней осторожности, да и вообще поставить на карту свое реноме испытателя!
  Конечно, если в реакторе действительно обнаружатся неполадки, все эти соображения гроша ломаного стоить не будут, но поди-ка узнай - есть там неполадки или нет! Если бы это было известно заранее, незачем было бы проводить и сами испытания.
  - Стоп реактору - это, конечно, слишком, - проговорил наконец Шегель, - а вот прогнать его на всех режимах вплоть до форсажа стоит.
  - Резонно, - согласился Ларин и нажал кнопку внешней связи.
  - "Спутник", я "Вихрь". Имею арегулярность работы реактора в пределах допусков. Прошу пробный выход на форсаж.
  - Понял, ждите.
  Через десять секунд послышалась скороговорка главного плазменника:
  - "Вихрь", прошу на связь оператора.
  - Оператор слушает, - отозвался Шегель.
  - Что там стряслось, Олег Орестович?
  Между инженерами начался оживленный разговор, столь густо пересыпанный специальными терминами, что разобраться в нем могли лишь посвященные. Ларин вначале прислушивался с интересом, потом потерял нить рассуждении, запутался и заскучал. Нечаянно, боковым зрением он заметил, как контрольная лампа реактора, горевшая зеленым светом, вдруг сменила его на желтый и начала мерно мигать. Секунду Ларин смотрел на нее, ничего не понимая. Потом с некоторым усилием и скрипом воспринял случившееся - реактор вышел на форсаж! Вышел на форсаж, хотя Ларин слышал все еще продолжающуюся дискуссию о том, можно и целесообразно ли производить эту операцию! Что-то случилось. Что? Неисправность сигнализации? Ошибочное механическое действие Шегеля? Или самопроизвольное возрастание активности?
  - Оператор, - вклинился Ларин в разговор специалистов, - проверьте режим реактора!
  - Режим? - удивился Шегель и замолчал. - Реактор на форсаже, - удивленно доложил он через секунду, - это вы включили?
  Этот вопрос разом все поставил на свои места. У Ларина екнуло сердце и засосало под ложечкой. Страх, самый обыкновенный страх. Случилось самое неприятное из того, что может вообще случиться на ядерном корабле, - реактор пошел вразнос, подбираясь к бесконтрольному режиму, который закономерно венчается сверхмощным взрывом. Привычным, давно отработанным усилием воли Ларин загнал страх в самые подвалы сознания. С этого момента Ларин словно раздвоился. Один Ларин, командир рейдера и опытнейший испытатель, действовал четко, продуманно, не теряя напрасно ни одного мгновения, а другой, живой, чувствующий Ларин смотрел на него со стороны и, вообще говоря, не совсем верил в происходящее. Авария реактора? Чепуха! Не может наяву случиться такая нелепость!
  - Стоп реактору, - коротко приказал Ларин и вышел на внешнюю связь.
  - "Спутник", я "Вихрь". Авария реактора. Тревога!
  - Что вы говорите? - изумился главный плазменник.
  В наушниках что-то клацнуло, видимо, руководитель испытаний задел за тангенту, выхватывая из рук инженера микрофон.
  - "Спутник" понял, - послышался его торопливый голос, - объявляю тревогу!
  Ларин следил за контрольным табло. На индикаторе одна за другой пробегали стоп-команды: первая, вторая, третья. Ларин был уже готов сбросить с плеч невидимый тяжкий груз, но четвертая? Четвертая, главная? Зависла, проклятая! Неужели автоматику успело сжечь?
  - Отказ стоп-системы, перешел на аварийную, - с некоторым недоумением доложил Шегель.
  Он еще не осознал до конца, что произошло.
  - Тревога объявлена, - послышался подчеркнуто спокойный бас руководителя испытаний.
  Ларин знал, что скрывается за этим спокойствием: пронзительный вой сирен, яркие мигающие надписи: "Ядерная тревога!", вереницы людей, спешащих под защиту лучевых экранов, щелканье герметически закрывающихся переборок и молчаливые, сосредоточенные спасатели, натягивающие скафандры высшей защиты. А четвертая, решающая команда снова зависла, зависла, проклятая!
  - Отказ аварийной, перешел на дубль! - прокричал Шегель.
  Вот когда случившееся стало раскрываться перед ним во всей своей грозной неотвратимости!
  - "Вихрь", я "Спутник". Уточните ситуацию.
  - Ждите! - отрезал Ларин.
  Он не спускал глаз с контрольного табло. Сейчас за считанные мгновения должна была решиться судьба "Вихря". Единственный шанс оставался для его спасенья. Шегель привел в действие дубль-аварийную стоп-систему. Она сработает напрямую, от аккумуляторов, минуя блок автоматики. Все четыре стоп-команды при этом проходят разом. Правда, реактор после этого подлежит обязательной переборке, зато вероятность срабатывания стоп-системы возрастает во много раз. Если сетку не успело сжечь, реактор остановится!
  Но он не остановился.
  - Отказ дублю! Реактор вышел из-под контроля! - выкрикнул Шегель.
  Все, рейдер обречен... Взрыв реактора неизбежен.
  Теперь Ларин должен сделать так, чтобы этот взрыв наделал как можно меньше бед.
  - "Спутник", я "Вихрь". Реактор вышел из-под контроля. Обеспечьте старт.
  - Понял. Старт разрешаю.
  Ларин снял рейдер со стопоров и выжал ходовую педаль. Легкая перегрузка, и стрелки приборов дали знать, что корабль тронулся с места.
  - Реактор вышел из-под контроля! Вы меня поняли? Реактор вышел из-под контроля! - кричал между тем Шегель.
  Похоже, сорвался и потерял голову. Да разве мудрено? Ядерный взрыв неизбежен. Только спокойно, от старт-спутника надо отойти на самом малом ходу, а то выходная струя двигателя наделает немало бед.
  - Понял, Олег Орестович, - будничным тоном ответил он Шегелю. - Сколько до взрыва?
  - Мало! Реактор неуправляем!
  - Точнее. Сколько до взрыва, - холодно сказал Ларин.
  - Это... это надо посчитать по производным.
  - Посчитайте.
  - По... понял.
  Старт-спутник остался в стороне. Ларин довернул рейдер на маяк входных ворот зоны испытаний и прибавил ход.
  - Я "Вихрь". Освободите первую зону.
  - Зона свободна:
  Теперь остались пустяки. Надо катапультировать экипаж, пройти ворота зоны, дать кораблю самый большой ход и катапультироваться самому. В защитной капсуле. Остальное - дело спасателей. Но Шегеля катапультировать рано, он еще нужен.
  - Я "Вихрь". Готовьтесь принять оператора.
  - Понял. Спасательный бот следует за вами.
  Хотя бы раз использовался этот бот по своему прямому назначению? А теперь пробил и его час, придется лезть в самое пекло. Как только не называли этот курбастенький кораблик охочие до шутки и острого словца космонавты! "Колобок", "черепаха", "бронтозавр". Истинно "колобок"! Корпус у него больше метра толщиной, он и термоядерное облако проскочит.
  - Командир, до взрыва сто девяносто плюс-минус пять секунд, - четко доложил Шегель.
  Молодчина, взял себя в руки! Ларин пустил секундомер и вышел на внешнюю связь.
  - Я "Вихрь". Подхожу к зоне. Имею резерв три минуты.
  - Понял, три минуты.
  Большая стрелка десятисекундника резво бегала по циферблату. Оборот - десять секунд. Еще семнадцать оборотов с лишним успеет она сделать, а потом "Вихрь" превратится в раскаленное ничто, в маленькое злое солнце, испепеляющее все вокруг.
  - Бот, я "Вихрь". Готовьтесь принять оператора.
  - Я бот, понял. Иду рядом, слежу за вами.
  - Андрей Николаевич, - послышался возбужденный голос Шегеля, - есть выход!
  Это было как гром среди ясного неба!
  - Выход? - оторопело переспросил Ларин.
  - Можно попробовать "заморозить" реактор ходом. Форсажным ходом! Гарантия успеха - процентов тридцать пять!
  - Понял! Все понял!
  Как это просто! Почему он сам не додумался до этого? И почему до этого вообще никто не додумался? Может быть, потому, что "замораживать" аварийный реактор - это все равно что ходить по краю пропасти с завязанными глазами?
  При разгоне корабля из горячей зоны реактора с колоссальной скоростью выбрасывается плазма, а поэтому активность этой зоны на ходу заметно меньше, чем при холостой работе, когда плазма "варит" самое себя без всякой полезной отдачи. Это все давно известно. Если, например, с места резко дать сразу максимальный, форсажный ход, то утечка плазмы будет такой большой, что температура горячей зоны может упасть ниже нормы, и тогда термоядерная реакция прекратится. Реактор остановится, "замерзнет", как говорят специалисты.
  Да, все это давно известно, но вот Шегеля озарило, и он понял, что можно "заморозить" не только нормальный, но и аварийный реактор. А почему бы и нет? Попытаться сбросить готовую взорваться, закритическую плазму через рабочее сопло, гонять рейдер на форсаже до тех пор, пока реактор не "замерзнет". А уж если ничего не выйдет, то в самый последний момент катапультироваться в защитной капсуле. Конечно, полностью от проникающей радиации она не защитит, и он получит добрую порцию рентген, но ведь для чего-то существует и медицина! А разве красавец рейдер, над созданием которого три года работали лучшие инженеры Земли, не стоит риска?
  Да, это будет бег по краю пропасти, риск, расчет на удачу, игра! Даже не игра, а бой. Встречный бой со стихией, рвущейся на свободу из-под контроля человека. Вряд ли честно от этого боя уклоняться.
  - Командир, рискнем? - азартно спрашивал Шегель.
  Ларин бросил взгляд на секундомер. Время еще есть, две с лишним минуты. И принял решение.
  - Бот, я "Вихрь". Катапультирую оператора.
  - Бот понял, готов.
  Какое-то мгновение Ларин помедлил.
  - Олег Орестович, катапультируйтесь.
  - А... а вы?
  - Попробую заморозить реактор.
  - Но это... нечестно! Реактор - мое дело! Я остаюсь!
  Он прав, он тысячу раз прав! И все-таки Ларин не мог оставить его на борту. Дело было даже не в человеколюбии и благородстве. "Замораживание" аварийного реактора требовало отдачи на самую грань возможного. Одним своим присутствием на борту Шегель связал бы ему руки. Ларин не сделал бы и половины того, на что был потенциально способен.
  - Оператор, - раздельно сказал он, - немедленно катапультируйтесь.
  - Понял, - дрожащим от обиды голосом ответил Шегель.
  Послышался легкий щелчок - это были отстреляны узлы крепления кресла оператора, а потом хлопок. Ларин проследил по экрану за траекторией полета капсулы и, убедившись, что все в порядке, облегченно вздохнул. Он остался на корабле один.
  - Бот, оператор катапультирован. Меня не ждите.
  - Я бот, оператора принимаем. Вас не понял.
  Ларин не стал повторять, не было времени.
  - Я "Вихрь". Имею резерв две минуты. Стартую, пробую заморозить реактор.
  И хотя все уже было решено, какое-то короткое мгновение Ларин помедлил. Не то чтобы он колебался: пути назад не было. Просто бой за рейдер требовал отличной формы, надо было привести себя в порядок, собраться. Так медлит штангист, уже нагнувшись и обхватив гриф штанги с рекордным весом.
  - "Вихрь", вам одна минута. Затем срочное катапультирование!
  - Понял. Пошел, не мешайте.
  Ларин энергично выжал ходовую педаль. Тело сразу налилось свинцом, отяжелели веки, отвисли щеки, в глазах поплыл туман... А вот и темнота! Мгновение, и Ларин убрал ногу с педали. Рейдер рывком вышел на малый ход, провал в сознании длился доли секунды. Так и было задумано. Однако желтая лампа реактора мигает по-прежнему. А ну еще раз!
  Да, так и было задумано. Ларин сознательно шел на риск, на тонкое балансирование на самой грани дозволенного. Он знал, что сбить накал реактора, а потом и "заморозить" его можно только максимальным ускорением рабочего тела. Надо было жать на ходовую педаль, жать до потери сознания в самом буквальном смысле этого слова. Но в самый последний, критический момент надо было остановиться! Стоило пропустить это мгновение, стоило чуть затянуть перегрузку, как темнота в глазах могла перейти в полную потерю сознания, а в такой обстановке это было равносильно катастрофе. Такая балансировка на самой грани допустимой перегрузки была смертельно опасной, требовала абсолютного самообладания и уверенности в себе, но только она одна и повышала существенно вероятность успеха в этом бою.
  Ларин сделал не менее десятка попыток, когда, вынырнув из темноты мгновенного небытия, заметил на приборной доске уже не желтую, а зеленую контрольную лампу. Он таки сбил накал реактора!
  Ларин прокричал "ура", и в тот же самый момент до его слуха донесся подчеркнуто спокойный, требовательный голос руководителя испытаний:
  - Ларин, я "Спутник". Катапультируйтесь.
  Все, резервное время кончилось, надо выходить из боя. И это в тот самый момент, когда удалось сбить накал! Лучше бы тогда и не начинать, легче было бы бросить корабль. Ведь Ларин уверен - еще немного, и реактор "замерзнет". А так - все напрасно: термоядерная реакция не потухла, плазма продолжает нагнетаться, и стоит дать реактору небольшую передышку, как он снова выйдет на закритический режим.
  А что, если попробовать еще раз?
  - Ларин, срочно катапультируйтесь!
  Один-единственный, последний раз?
  - Ларин! Немедленно катапультируйтесь!
  Нет, преступно не использовать последний шанс! Ларин щелчком выключил радиостанцию - ведь просил не мешать - и снова энергично выжал ходовую педаль. Когда потемнело в глазах, он не отпустил ее, как это делал в прошлых попытках, а прижал еще чуточку. Ту самую чуточку, которой, может быть, и не хватало все это время. Он ведь знал, что реактор вот-вот "замерзнет".
  Очнулся он не сразу, а словно просыпаясь после глубокого сна. Очнулся и некоторое время недоуменно смотрел на приборную доску. Потом разом вспомнил все, и сердце у него екнуло - значит, все-таки не удержался на тонкой грани дозволенного. Глаза его привычно обежали контрольные приборы и остановились на ярком красном огне. Это был злой, угрожающий сигнал. Глядя на него, Ларин понял, что проиграл бой. Проиграл в самый последний момент, когда победа была рядом, рукой подать. Проиграл бездарно - перестарался. Пока он был без сознания, реактор успел выйти на закритический режим. Взрыв реактора мог произойти буквально каждый миг, катапультироваться бессмысленно.
  Странно, но Ларин не испугался. Он был слишком измотан, чувства его притупились так, словно по ним прошлись грубым рашпилем. Глаза заливал пот, от перегрузок ныли кости, голова была тяжелой, как после бессонной ночи. Что взрыв? Это не страшно. Он ничего не успеет почувствовать. Просто исчезнет. В тысячные доли секунды температура подскочит до нескольких сот миллионов градусов. Все испарится - реактор, рейдер и он, Ларин. Все превратится в первозданные атомы. Ларин закрыл глаза и обессилено откинулся на спинку кресла.
  И вдруг теперь, когда борьба была уже завершена, когда Ларину ничего больше не оставалось, как сидеть и ждать неизбежного, страх смерти внезапно и властно затопил каждую клеточку его большого, живого тела. Он не хотел умирать! Это было жестоко и несправедливо! Стискивая челюсти до боли в зубах, Ларин из последних сил сдерживал ужас перед небытием. "Скорее же, скорее!" - торопил он и молил ядерный взрыв. Но взрыва все не было.
  Тогда он открыл глаза и как в тумане увидел перед собой приборную доску. Пот залил глаза и мешал видеть. Ларин тряхнул головой и почувствовал, как бешено, мощными толчками забилось сердце. Контрольная лампа реактора не горела. Не горела совсем! Реактор "замерз"! Красный сигнал горел на щитке командной радиостанции. Он горел потому, что его звал, умолял ответить и никак не мог дозваться старт-спутник. Только измотав себя перегрузками, Ларин мог попасть в такой просак!
  Ларин потянулся к выключателю радиостанции, но рука не послушалась. Она была чужой, незнакомой. Она крупно дрожала, и Ларин ничего не мог поделать с этими странными, не своими движениями. Нахмурив брови, он с трудом подчинил себе руку и дотянулся до выключателя.
  - Ларин! Немедленно катапультируйтесь! - кричал руководитель испытаний.
  Прямо ладонью Ларин вытер лицо и, откинувшись на спинку кресла, передохнул. Потом нажал кнопку внешней связи.
  - "Спутник", я "Вихрь", - начал Ларин и замолчал, удивляясь тому, каким огромным и неповоротливым стал у него язык.
  - "Спутник", я "Вихрь", - повторил Ларин, старательно выговаривая каждое слово, - реактор заморожен. Хода не имею. Прошу буксир.
  После мгновения изумленной тишины космос взорвался пестрым хором голосов и криков. Говорили и кричали разом и руководитель испытаний, и его дублер, и спасательный бот, и главная радиостанция старт-спутника, и даже контрольная радиостанция самой Земли.
  - Ура!..
  - Молодчина, Андрей!
  - Победа!
  - Слава Ларину!
  А потом глухо прозвучал чей-то слабый, сдавленный голос, и наступила оглушающая тишина. Только слабый шорох космических помех, шепот далеких звезд нарушали ее. И в этой тишине все тот же слабый голос с трудом проговорил:
  - Ан... Андрей Николаевич!
  Ларин узнал голос Шегеля.
  И устало улыбнулся.

Наверх.

---

«Тропинка».

  Над черным полем космодрома поднялся к рыхлым серым облакам и повис пронзительный вой сирены.
  Затем он внезапно оборвался, в облаках сверкнуло ослепительное голубое пламя, и десятки ветвящихся молний обрушились на космодром. Чудовищный грохот слившихся воедино громовых ударов потряс и разорвал влажный воздух. Молнии, бившие сначала вразброс, постепенно концентрировались у центра финиш-площадки, сливались вместе и образовали, наконец, гудящий ветвящийся столб голубого пламени. Столб этот быстро утолщался, теряя свои ветви, превращаясь в могучую плазменную колонну, упиравшуюся одним концом в землю, а другим в облака. Еще секунда, и на верхнем конце этой колонны показался звездный корабль. Оседая на огненный столб, он плавно, как в замедленной съемке, валился на землю, постепенно теряя скорость. Над самой финиш-площадкой корабль на мгновение завис, проглотил гудящее пламя и, выбросив три мощные посадочные лапы, уперся ими в раскаленную броню посадочной площадки. Корабль грузно осел, качнулся на амортизаторах и остался стоять вертикально, подняв к тревожно клубящимся облакам свое корявое, изъеденное космической пылью тело. Вокруг него плавали и с грохотом рвались десятки шаровых молний. Этот фейерверк еще продолжался, а посадочная площадка дрогнула и плавно тронулась вниз, увлекая за собой в подземную шахту опиравшийся на нее корабль. Корабль укорачивался и толстел на глазах, превращаясь из стройного гиганта в неуклюжего куцего карлика. Когда над финиш-площадкой остался только головной отсек, спуск прекратился и корабль замер в неподвижности. Он имел право на отдых. Сто шесть лет назад он поднялся с Земли и унес к далекому Сириусу Третью звездную экспедицию. Она продолжалась одиннадцать корабельных лет, но субсветовая скорость, с которой корабль резал и рвал пространство, сделала свое странное дело: на Земле пролетело вдесятеро больше времени - сто шесть лет. Целый век!
  Когда звездные путешествия были еще проблемой, многие опасались, что космонавты слишком дорого заплатят за страсть человечества к небесным тайнам. Для них остановится, застынет стартовое время, а земная жизнь не будет ждать, она уйдет, умчится вперед. Вернувшиеся со звезд станут чужими на родной планете. Вокруг будет звучать незнакомая речь, люди будут стремиться к непостижимым целям и мечтать о странном непонятном счастье. Что получат космонавты взамен многолетних жертв и лишений? Разве что беззаботную покойную жизнь на каком-нибудь уединенном островке в зоне вечной весны.
  Насколько тяжелее и счастливее оказалась действительная судьба звездных скитальцев! Корабль, бесшумно скользящий во мраке вечной ночи, жил напряженнейшей жизнью. Корабельные будни все свободное время были подчинены одной-единственной цели - погоне за как будто неспешной, но неуловимой, все время ускользающей вперед земной жизнью. Каждые полтора месяца, которые уносили с собой земной год, целый год с морозами и метелями, с весенней капелью и шорохом растущих трав, со знойной щедростью лета и грустью осеннего увядания, космонавты получали с Земли горы новостей: научные теории, достижения техники и медицины, шедевры литературы и искусства и очерки о будничной жизни обыкновенных людей. Чтобы не отстать от этой жизни, космонавты не жалели себя. Они делали все возможное и невозможное, но шагали с ней в ногу, разве лишь немного приотставая временами и снова подтягиваясь из последних сил.
  Звездный корабль замер в неподвижности, в его несокрушимом корпусе, изъеденном частицами космической пыли, мягко откинулась массивная дверь. И на черные плиты космодрома один за другим вышли шесть человек. Шесть звездных космонавтов, и среди них Тимур Орлов. Со всех сторон к кораблю сходились толпы встречающих; во влажном, остро пахнущем озоном воздухе звенели и плескались приветственные крики. Нет, космонавты не стали чужими на Земле! Они просто вернулись в родной дом, где их нетерпеливо ожидали все эти долгие годы. Что из того, что иглы зданий взлетели к самым звездам, а привычные улицы исчезли, превратившись в сады и парки? Разве плохо, что люди стали красивее, лучше и, наверное, счастливее? Ну и что ж поделаешь, если среди встречающих нет, совсем нет друзей далекой юности?
  Открыв глаза, Тимур долго не мог понять, где он находится. Он с недоумением разглядывал странную, необычно просторную каюту с удивительно высоким потолком и несообразно большим окном, прикрытым легкой, как паутинка, занавеской. Занавеска была удивительной, точно живой: она дышала, по ее ткани пробегали мягкие волны, а иногда она надувалась пузырем, круто вздымая свою грудь. Словно под ней прятался кто-то большой, очень мягкий и все ворочался, ворочался и никак не мог угомониться. Пахло чем-то непонятным, хотя приятным и знакомым, скорее всего огурцом, только что сорванным в оранжерее, но откуда в каюте, да еще в такую рань, мог взяться свежий огурец, догадаться было совершенно невозможно. И слышались какие-то забавные звуки, не то звон, не то свист. Можно было подумать, что тот самый большой и мягкий шутник, прячущийся за оконной занавеской, небрежно, но очень мило наигрывает на флейте, а ему все пытаются аккомпанировать на ксилофоне, да никак не могут попасть в такт.
  Вздувшись особенно сильно, занавеска трепыхнулась и на мгновение приоткрыла окно в сказочный, зелено-голубой мир. И словно тяжелую пелену сорвало с сознания Тимура! Он вспомнил все: громаду Земли, падающую навстречу кораблю, томительные, свинцовые секунды торможения, горячую встречу на космодроме и ночное путешествие сюда, в санаторий космонавтов.
  Тимур сбросил одеяло, в одно мгновение оказался возле оконной занавески, рванул ее в сторону, и сверкающий, звенящий, благоухающий водопад красок, звуков и запахов обрушился на него, смял и завертел, как песчинку. Голова закружилась, и, чтобы не упасть, Тимур закрыл глаза и изо всех сил вцепился пальцами в подоконник. Какая мешанина запахов! Понемногу на фоне острой свежести всплывали приглушенные, полузабытые и тревожные ароматы земли, травы и цветов. Хаос звуков вдруг рассыпался птичьим гомоном, разноголосым, нескладным и праздничным, а на этом радостном фоне слышались вздохи слабого ветра, шепот листвы, шорох трав и прозрачные, как удары маленького колокола, звуки падающих капель воды.
  Вдохнув полной грудью, Тимур разжал наконец пальцы, цеплявшиеся за подоконник, и открыл глаза. В них ударил густой голубой свет, похожий на свечение плазмы. Он лился отовсюду, и Тимур не сразу понял, что это никакой не свет, а просто небо. Бездонное, чисто вымытое небо без единого облачка. Оно было совсем не похоже на потолок или крышу, оно не давило, а тянуло к себе, вверх. Брошенный в него взгляд летел долго-долго и безмятежно тонул в его сияющей глубине. Небо было повсюду: оно парило над головой, выглядывало из-за крыш домов и вершин деревьев, мириадами строгих голубых глаз глядело на него сквозь живую зеленую листву. Верхушки деревьев светились, облитые утренним солнцем, а земля еще таилась во влажной прохладной тени. Трава, сплошным ковром покрывавшая все вокруг, была совсем седой от обильной росы.
  Тимур оглянулся на безмятежно спящих друзей, сочувственно улыбнулся им, оперся рукой о подоконник, перемахнул через него и приземлился на росистую траву. Ступням босых ног стало мокро, холодно и щекотно. Тимур счастливо засмеялся, присел на корточки и погладил траву ладонями. Они сразу стали мокрыми, точно их окунули в воду. Тимур опять засмеялся, отряхнул ладони, пахнущие влагой, пылью и тленом, и пошел вперед. Темная цепочка следов послушно тянулась за ним, словно он шел не по траве, а по свежевыпавшему снегу.
  Увидев в стороне тропинку, тянущуюся вдоль стены кустарника, Тимур круто свернул на нее и через десяток шагов ступил на сухую землю. Легонько изгибаясь то вправо, то влево, тропинка уверенно повела его за собой. Тимуру шагалось удивительно легко, ему казалось, что он плывет над землей. Он шел, оглядывался по сторонам и бездумно улыбался. Куда приведет его эта неприметная стежка?
  Стена кустарника, тянущаяся рядом с тропинкой, то карабкалась вверх, забираясь выше его головы, то понижалась, образуя провалы, и тогда солнечные лучи брызгали ему в глаза желтым озорным огнем. Тимур блаженно щурился, каждой клеточкой кожи ощущая бархатные прикосновения утреннего солнца. Там, где его лучи падали на траву, мелкая пыль росы успела высохнуть. И трава помолодела, утратила свою седину, сохранив наряд лишь из самых крупных капель - крохотных колбочек, заполненных волшебным радужным блеском.
  Бездумно шагая по тропинке, Тимур вдруг ощутил легкий укол беспокойства. Это так не гармонировало с его общим радостным настроением, что он остановился. Непрерывная космическая вахта приучила его чутко прислушиваться к самым незаметным, подсознательным ощущениям, которые порой, позволяли почувствовать приближение опасности раньше, чем самые чуткие приборы. Оглядываясь по сторонам, Тимур недоумевал - что ему может грозить здесь, в сотне шагов от жилых домов санатория? Случайно остановив взгляд на тропинке, Тимур снова ощутил, как его легонько коснулась и сразу же исчезла непонятная тревога. Тимур был озадачен - тропинка и тревога! Одно никак не вязалось с другим. Не спуская с тропинки внимательного взгляда, Тимур медленно, совсем медленно пошел дальше. Вот, обходя горбатый камень, торчащий из земли, тропинка резко вильнула влево, и сердце Тимура екнуло так явственно, что он невольно прибавил шагу, надеясь прямо здесь, за камнем, найти причину тревоги. Он миновал камень, но ничего не случилось. Все так же пели птицы, вздыхал ветерок, сияло над головой безоблачное небо, вокруг не было ни души, и тропинка неторопливо и уверенно бежала вдаль. Что за наваждение?
  В который раз пробегая взглядом по серой неприметной стежке, скользящей по траве, Тимур вдруг каким-то мгновенным наитием понял, в чем дело. Понял и испугался так сильно, что у него перехватило дыхание. Он просто знал эту тропинку, знал, куда она повернет. Он знал, например, что вон за тем пригорком, что впереди, она свернет в чащу кустарника и через него выбежит на берег озера. И веря и не веря себе, незаметно прибавляя шаг, Тимур дошел до пригорка и начал взбираться на него. Шаг, еще шаг, и он увидел, как тропинка, кокетливо изогнувшись, смело нырнула в расступившуюся чащу кустарника.
  Теперь Тимур не сомневался, он узнал ее. Прошло сто лет. Спят вечным сном друзья его юности, и вместе с ними его Дийка. Сколько раз они пробегали по этой тропинке, чтобы с первыми лучами солнца выкупаться в озере! Это была светлая, юношеская, бездумная и немного эгоистичная любовь. Они жили тогда не настоящим, а будущим, а потому не отдавались друг другу целиком: каждый мечтал о своем, особом счастье. Тимур душой был уже в просторах неба, а Дийка - глубоко земной человек - жила простой жизнью, добрыми мыслями и никогда не мечтала о звездах. Прошел целый век. Как многое переменилось на Земле! А тропинка - все та же. Старый друг!
  Тимур наклонился и положил ладонь на ее шершавую, поросшую редкими былинками, прохладную поверхность. И вдруг сердце его дрогнуло, а мысли затуманились. Полно, может быть, и не было длинной-длинной дороги среди звезд? А вековой прыжок жизни на Земле - сон. Длинный путаный сон! Может быть, он только вчера простился с Дийкой. Может быть, она вот сейчас выглянет из-за кустов и крикнет, как бывало: "Тим, догоняй!" Так она звала его - Тим. И вдруг это "Тим" отчетливо прозвучало в птичьем гомоне. Тимур вздрогнул и огляделся. Ни души. Только птицы, ветер и огромное сияющее небо.
  - Дийка! - негромко позвал он.
  Никто ему не ответил, только кузнечик, пригревшийся на солнце, подал свой стрекочущий голос.
  - Дийка, - уже не позвал, а просто повторил вслух Тимур. И снова застрекотал кузнечик.
  Полно! Видел ли он мир, где нет ничего, кроме ночи и звезд? Неистовое голубое пламя чужого злого солнца? Кто он - мужчина или юноша? И куда ведет его эта знакомая тропинка, может быть, в прошлое? Тимур провел по лицу вздрагивающей ладонью. Слабый запах травы, пыли и влаги коснулся его ноздрей. "Это все роса, - машинально подумал он, - это роса". Рука коснулась шрама, который он получил на ближайшей к Сириусу раскаленной планете с озерами жидкого металла. Он грустно улыбнулся. Постоял, прислушиваясь, не заговорит ли с ним озорной кузнечик, сбежал с пригорка и углубился в чащу кустарника. Он шел быстро и уверенно. Кусты то разбегались в сторону, образуя полянки, то жались к тропинке вплотную, смыкая ветви у Тимура над головой. Иногда он нечаянно задевал их то рукой, то плечом, и тогда листья лениво стряхивали на него тяжелые капли холодной росы.
  Скоро кустарник начал редеть и расползаться в стороны. В просветах зелени показалась синяя полоска воды. Еще несколько шагов, и Тимур, мокрый от росы, вышел на каменистый берег озера. А вот и скала! Сколько раз Дийка встречала его здесь. "Доброе утро, Тим!" - кричала она, стоя над самой водой. Загородившись ладонью от острых лучей уже набравшего яркость солнца, Тимур вглядывался в плоскую, будто ножом срезанную вершину скалы до тех пор, пока глазам не стало больно от сияния солнца и неба. Тогда он опустил голову.
  Озеро в величавом спокойствии лежало перед ним. Даже самая легкая морщинка не касалась его безмятежной глади. Оно было похоже на полированную глыбу синего студеного льда. В нем, как в зеркале, отражались и ясное небо, и зелень кустарника, и серые скалы. В озере был тот же самый мир, что щедро блистал красками и неумолчно звучал вокруг. Тот же и все-таки другой. Он был мягче, задумчивее, печальнее. Он был как сон, как воспоминание, как цветная акварельная тень прошлого.
  - Дийка! - тихонько сказал Тимур озеру.
  Наверное, он и сам не знал, что обращается не столько к девушке, не столько к своей давней незрелой любви, сколько к самой невозвратно ушедшей юности, к теплым земным снам, которые снились ему в тревожном космосе при холодном свете немигающих звезд. Озерный мир молчал, теперь даже веселый кузнечик не ответил ему. Только издалека, будто и впрямь из прошлого, доносился прозрачный и радостный перезвон птиц.
  Вдруг, нарушая тишину, сухо простучал сорвавшийся камень и гулко бултыхнулся в воду. Взлетели в воздух искрящиеся солнцем брызги, и волшебный озерный мир исчез. От него остались лишь атласные волны, нехотя всколыхнувшие озерную гладь. Тимур вздохнул, пробуждаясь от своих грез, и поднял голову. На вершине скалы он увидел стройную девичью фигуру, четко рисовавшуюся в голубом сиянии неба. Она стояла спиной к нему, загораживая глаза далеко отставленной ладонью. И это движение, и каждая линия ее тела были до боли знакомы Тимуру. Дийка?
  Он верил и не верил себе. Все это было похоже на сказку, на подарок доброй и лукавой феи. Тимур хотел окликнуть девушку, но в этот момент она обернулась и крикнула ему, подняв руку над головой:
  - Доброе утро!
  Это были слова Дийки. И ее голос! Тимур узнал ее, хотя разум его и протестовал против этого! Не отвечая, без дороги, Тимур напрямую принялся карабкаться на скалу.
  - Осторожно! - совсем близко услышал он увещевающий знакомый голос.
  Тимур подтянулся на руках, забросил ногу и, тяжело дыша, выпрямился во весь рост на вершине скалы. Девушка, улыбаясь, смотрела на него. Это была не Дийка.
  У Дийки были синие прозрачные глаза, а у этой девушки - карие и теплые.
  - Вы любите купаться по утрам? - спросила девушка, прерывая неловкое молчание.
  Он молча кивнул, не спуская с нее глаз.
  - Значит, будем купаться вместе, - весело заключила она и протянула руку. - Меня зовут Юна.
  Тимур пожал ее небольшую сильную ладонь и назвал свое имя.
  Он все смотрел на нее, на Дийку и не Дийку, и по рассеянности держал ее руку в своей до тех пор, пока она не отняла ее и не спросила с улыбкой:
  - Я вам напоминаю кого-то?
  Карие теплые глаза Юны смотрели на Тимура со спокойной доброжелательностью. Как-то вдруг он понял, что она вовсе не юная девушка, как ему показалось сначала. Это была уверенная в себе молодая женщина. От сознания этого Тимуру стало почему-то легче, и он признался:
  - Да, напоминаете. - И, спохватившись, добавил: - Но не только вы - все!
  - Все? - недоуменно переспросила она, отбрасывая со лба прядь волос.
  - Все, - настойчиво и беспомощно повторил Тимур.
  Как он мог объяснить ей? У него язык не поворачивался рассказать про утреннюю росу, про небо, про тропинку, про Дийку и про свои странные грезы наяву.
  - Все, - еще раз сказал он и опустил голову.
  - Что с вами? - услышал он ее беспокойный голос.
  - Ничего, - сейчас же ответил Тимур.
  Но ему трудно было говорить. И видел он плохо, как будто к озеру опустился легкий прозрачный туман. Подняв голову, он попытался улыбнуться.
  - Это все от старости. Знаете, сколько мне лет? Сто, сто тридцать один год!
  Лицо Юны дрогнуло.
  - Я из третьей звездной, - устало пояснил Тимур, - сто шесть лет я не был на Земле. Целый век! А раньше, еще тогда, я бывал здесь. И мне все-все знакомо!
  Лицо Юны затуманилось, а глаза стали большими и добрыми.
  - Милый вы мой, - сказала она и положила руку на плечо Тимуру, - это пройдет. Это очень скоро пройдет. Я знаю. Я ведь из шестой звездной и всего живу полгода на Земле. Мне тоже больше ста лет по земному счету.
  Тимур смотрел на ее стройную фигуру, словно парящую в голубом просторе, до тех пор, пока прозрачный туман совсем не скрыл ее. Тогда он уткнулся лбом в ее теплую ласковую руку и закрыл глаза.
  И увидел тропинку, спокойно бегущую вдаль по росистой траве.

Наверх.