19

— Сделаешь массаж? — попросила я Галю, войдя в дом и оглядевшись в поисках филиппинки.
      Никаких видимых следов ее присутствия я не обнаружила.
      — Она где-то здесь, — успокоила меня Галя. В гостиной было чисто, и даже фотографии на гнутой консоли черного дерева расставлены в том порядке, в каком это делала обычно я.
      «Наверное, она не вытирала под ними пыль», — решила я и провела пальцем по гладкой поверхности. Пыли не было.
      Надо же, как может такая ерунда улучшить настроение.
      Мы обсудили с Галей достоинства и недостатки филиппинской кухни и поднялись ко мне в ванную. Там уже были зажжены свечи, и на массажном столе разложено полотенце.

Я удивленно остановилась в дверях.
      — Массаж — на всех языках массаж, — засмеялась Галя.
      Я позавидовала иностранкам. Каждая из них может иметь такую филиппинку.
      Во время массажа я почти заснула. Мне представился белый дом с белой мебелью и белыми коврами. В открытые окна и двери врывался шум морского прибоя. Я бродила по комнатам в развевающемся платье и не успевала подумать о чем-нибудь, как невидимая прислуга тут же предоставляла мне это. Мне было скучно, и я лелеяла эту скуку и наслаждалась уверенностью в том, что так же будет и завтра, и послезавтра, и всегда.
      — Ты уже выехала? — прокричала Катя в трубку.
      — Нет, одеваюсь.
      Я взяла с полки первые попавшиеся джинсы.
      Если кто— то хочет оказаться в модном месте, ему просто надо идти в последний ресторан, который открыл Аркадий Новиков.
      Ступени в «Vogue-кафе» не подогревали — совершенно как в Катином доме. Спасибо молодому человеку, который поддержал меня и не дал упасть. Ему было лет двадцать. Я хотела улыбнуться ему в знак благодарности, но не знала, какая это должна быть улыбка. Материнская — с высоты моих лет или кокетливая — он был очень симпатичный? В итоге я не улыбнулась никак и, расстроенная этим, сделала надменное лицо и вошла в ресторан.

«Вот сука», — наверное, подумал он.
      Ресторан был полон. В первом зале, который назывался «кафе», наряженные девушки делали вид, что пришли сюда поиграть в нарды. Тут же стояли столики с шашками и шахматами. Они тоже были заняты.
      Я прошла через кафе, скользя взглядом поверх голов. Знакомых не было. Ну и хорошо.
      В ресторане меня ждали Лена, Катя и Олеся. Олеся хвасталась красивым горным загаром. Этим же могла похвастаться большая часть присутствующих. Мода на здоровый цвет лица приживалась с трудом.
      — А где Вероника? — удивилась я.
      — У нее Никитка заболел, — объяснила Катя, — акклиматизация после Куршевеля.
      Я заказала рыбное карпаччо и бокал белого вина со льдом.
      — Что нового на горнолыжных склонах? — обратилась Лена к Олесе.
      Олеся жеманно поджала губы.

— Было весело. Вся Москва, как обычно.
      — А катание как? — спросила Катя, зная, что Олеся кататься не умеет и весь день проводит в кафе на горе.
      — Неплохое. Мой муж доволен, — ответила она с редким достоинством.
      Мы болтали в том же духе, пока официанты не принесли закуску.
      — Ничего себе! — вдруг сказала Катя и зашептала Лене: — Не оборачивайся!
      Но Лена уже смотрела туда, где секунду назад был взгляд подруги.
      Под руку с полноватой, веснушчатой женщиной в дверях показался Ленин жених.
      — Вот это да! — Лена развеселилась. — Он нас не видел?
      — Вроде нет, — сказала я, наблюдая, как они чинно усаживаются за стол.

— Только сегодня утром в любви клялся! — смеялась Лена.
      — А чего ты радуешься? — спросила Олеся.
      — Да он, наверное, ее привел о разводе поговорить. Сначала — вина, чтоб задобрить. Вы бы слышали, как он плачет последний месяц! Просто чуть не рыдает от любви. Кольцо подарил. Я забыла надеть. Два с половиной карата.
      — Да ты что?! — воскликнула Олеся.
      — Ага. — Лена самодовольно улыбнулась.
      — Красивое? — спросила Катя.
      — Очень. В розовом золоте, такие тяжелые цапки. — Она загнула пальцы, пытаясь наглядно показать, как выглядит кольцо.
      — Здорово, — согласилась я. Мы выпили вина.
      — Посмотри, он подошел к кому-то. — Олеся показала в сторону, где Ленин жених здоровался с кем-то из своих знакомых.

— Пошли! — Лена быстро схватила меня за руку. — Как будто в туалет.
      Я пробиралась следом за Леной между столиками, пока не уперлась в ее спину.
      — Привет! — услышала я загадочный Ленин голос и тоже улыбнулась: все-таки мы Новый год вместе встречали.
      Он рассеянно скользнул взглядом по Лене, потом по мне, потом по кому-то за моей спиной, улыбнулся непонятно кому и снова обратился к своему товарищу:
      — Ну, давай на эти выходные…
      Лена стала красного цвета, я поймала внимательный взгляд веснушчатой женщины, схватила Лену за руку и, улыбаясь всему свету, потащила ее в сторону туалетов.
      — Ты видела?! — воскликнула Лена.
      Я посмотрела, нет ли в кабинках ненужных ушей.
      — Это его жена, — сказала я.

— Он не поздоровался со мной! Какая мне разница, жена или мама! Он спит со мной каждый день! Да и не жена она ему!
      Дверь открылась, и зашла девушка с мобильным телефоном.
      — Да! Я в «Vogue-кафе»!… Полно народа!… Есть, есть симпатичные. — Она подозрительно посмотрела на нас и заперлась в кабинке. — Давай, жду.
      Лена беззвучно плакала.
      — Принеси мой номерок со стола, — попросила она меня, — я туда больше не пойду.
      Я уехала с ней.
      Он позвонил ей через час. Лена не взяла трубку. Она молча покачала головой. Он позвонил еще раз.
      — Наверное, прячется в писсуарной, — с отвращением сказала Лена, допивая шестой вермут со льдом. — Я не хочу, чтобы мне клялись в любви из писсуарной.
      Ей понравилось это слово. За время, что мы с ней пили, она произнесла его еще несколько раз.

Думаю, что, когда она засыпала, писсуарная была тем местом, куда она послала своего жениха.
      Я вытащила из кладовой чемодан с Машиными вещами. Аккуратно перебирала крохотные ползунки, чепчики и варежки-царапки. Вот эту джинсовую кепку на три месяца мы купили с Сержем в Париже, когда я была еще беременна. А эти смешные штанишки с гномами, из простого магазина, ей купила свекровь. Мы их, наверное, ни разу не надели. А сейчас они казались мне очаровательными.
      — Ты что делаешь? — спросила Маша, с любопытством заглядывая в чемодан. Как и все дети, она была неравнодушна к своему прошлому.
      — Так, смотрю… — неопределенно ответила я.
      — Хочешь отдать кому-нибудь?
      Меня всегда удивляла детская проницательность.
      Она говорила с уважением, которого вряд ли можно было бы добиться от моей мамы в подобных обстоятельствах.
      — А?! — произнесла она не то вопросительно, не то утвердительно, и я испугалась, что она ждет одобрения от меня тоже. Светланина мама, наверное, считала меня одной из подружек своей дочери. — Квартиру сейчас покупает, это ж какие деньги… — Бычок полетел в форточку. — Она и в детстве такая была: надумает что, не отговорить. А жизнь-то вон какая тяжелая. — Она покосилась на меня, видимо ища и во мне признаки тяжелой жизни. Сочувственно вздохнула. — И мать, слава богу, не бросает.
      Из комнаты донесся недовольный писк ребенка.

— Полюбила кого-то и родила. Сама. Вот такая любовь. Что ж теперь, что он умер…
      — Погиб, — поправила я.
      — Сереженька спит, — сказала Светлана, запахивая халат.
      «Только не Сереженька! — хотела закричать я. — У этого имени нет ничего общего ни с этим ребенком, ни с этой кухней, ни с этим ужасным халатом!»
      — Ну, я поехала. — Я попрощалась и вышла. Из машины набрала Лене:
      — Ты как?
      — Нормально.
      — Он тебе звонил?
      — Это неважно. Забудь о нем. Я забыла. Она говорила серьезно и совсем чуть-чуть грустно. Я сразу ей поверила.

— Ну и правильно. Миллион других будет. Еще в очередь будут выстраиваться!
      — Да.
      Мне позвонил брат моего водителя.
      — Мы дали показания, — сообщил он, — охрана ваша приехала.
      — Отлично.
      — В понедельник они получат ордер на его арест.
      — Спасибо.
      Я проснулась среди ночи. В левом боку была такая боль, словно туда засунули крюк и поворачивали. Я не могла встать. Я не могла разогнуться. Кое-как спустилась вниз, к аптечке. Выпила эффералган.
      Через два часа выпила еще.

Я не могла ничего делать, только плакать.
      Боль не отпускала.
      Рассвело.
      Я выпила всю пачку обезболивающего, значительно превысив рекомендуемое количество.
      Я позвонила в справочную «Би Лайн».
      — Как мне вызвать скорую? Скорая была у них самих. Меня привезли в ЦКБ.
      У меня был пиелонефрит.
      Меня трясло от холода. Это называлось интоксикацией. У меня была температура тридцать девять и шесть.
      Она держалась четыре дня.

Я измучилась так, что, если бы мне нужно было отпилить ногу, чтобы это закончилось, я отпилила бы ее сама.
      Мне предложили сделать операцию на почке.
      — Иначе мы потеряем девочку, — услышала я голос врача.
      Они дали мне сорок минут. Если улучшения не будет — начнут операцию.
      Через сорок минут температура спала.
      Я заснула освобождающим, исцеляющим сном.
      В четверг мне стало лучше. Мама, которая все это время была со мной, уехала домой. В пятницу я попросила телевизор. И телефон.
      В офисе долго не брали трубку. Лучше бы ее не брали совсем.
      Сергей сбежал. По слухам, в «Вимм-Билль-Данн».

Я не знаю точно, что было второй плохой новостью, которую он не успел мне сообщить, — это или то, что Люберецкий молочный завод, с которым мы сотрудничаем, закрыла санэпидемстанция.
      — Все из-за вашей пахты! — кричал директор мне в трубку. — Кому вы там перешли дорогу?
      — У вас есть факс? — спросила меня бухгалтер. — Я пошлю вам цифры. Мы несем огромные убытки!
      Я огляделась. У меня была кровать, тумбочка и на ней телевизор. Факса не было.
      — Выпишите меня, пожалуйста, — попросила я доктора, стараясь сделать максимально здоровое выражение лица.
      — Пожалуйста, — согласился доктор, — месяца через два. А три недели лежать не вставая. Вы представляете, откуда мы вас вытащили?
      Я пролежала, не вставая, еще неделю. Размеренная больничная жизнь действовала на мою психику благотворно. Самое большое потрясение, которое здесь могло случиться, — таракан в туалете.
      День начинался с таблеток и ими же заканчивался. Больные радостно встречали посетителей, заглядывая в сумки с продуктами, звонили домой, сидя в коридоре на удобных кожаных креслах, и никуда не спешили.
      Больше всего мне хотелось скорее уйти оттуда. Мне казалось, что жизнь проходит мимо.

Каждый день мне звонила бухгалтер. Многие перестали выходить на работу. Я попросила бухгалтера звонить реже. Прогрессия или, точнее, регрессия в цифрах была стабильной, и нехитрые математические расчеты я могла производить сама.
      Приехала Лена.
      Я сразу предложила ей стул, помня, как мне было неудобно стоять у постели водителя.
      Жениха она бросила.
      — Я, наверное, какая-то невезучая, — грустно сказала она, старательно отводя глаза от банки с анализом по Нечипоренко. — Попросила своего прибавить мне денег — подорожало же все с этим евро, а он сказал, что у него сейчас сложности. — Она вздохнула. — У него сложности, зато у нее нет. Вероника видела Van Cliff, который он ей на Новый год подарил. А мне — ручку от Bvlgari. Что, он думает, я с ней должна делать?
      — Зато он тебе дом оставил, — я выступила в защиту бывшего Лениного мужа.
      — Не желаю, конечно, никому зла, но пожил бы он сам на две тысячи долларов, которые мне дает, — мстительно произнесла она. — Гад. Была бы я мужиком, вообще бы ему ничего не дала.
      Я рассмеялась.
      — Даже если бы ты сама его бросила?

— Конечно. — Она убежденно кивнула. — А сколько бы он мне крови попортил до того, как я его бросила?
      — Ты несправедлива, — вздохнула я.
      — Ну да, я знаю. Просто мне денег не хватает.
      Мама привезла Машу. Она смотрела на меня во все глаза и готова была остаться со мной в этой больнице.
      — У тебя ничего не болит? — трогательно спросила она
      — Нет. Просто лежу.
      — Твоя филиппинка, — жаловалась мама, — требует такие продукты, которые только в «Стокмане» продаются.
      — Ну, научи ее готовить пельмени.
      — Я ее борщ научила готовить. Со сметаной. Она попробовала, так у нее расстройство желудка было три дня. Такие все нежные…

Потом приехала Катя.
      Она заканчивала курс лечения от бесплодия.
      — Каждый день на уколы езжу! Надоело страшно! — возмущалась она.
      — Лишь бы результат был, — сказала я.
      — Я к тебе ненадолго: в милицию еду, паспорт менять. Знаешь, новые эти паспорта?
      — Ага. — Я кивнула. — У меня девочка одна договорилась в паспортном столе, ей год рождения поменяли.
      — Да? — У Кати заблестели глаза. — Я бы тоже поменяла. Лет на пять меньше. А сколько надо дать?
      — Не знаю. Дай сто долларов.
      — Я и двести дам за такое дело!

Я ела жидкий бульончик, соответствующий моей диете, когда позвонила мама моего водителя. Я не сразу поняла, кто это. Первую минуту в трубке раздавались всхлипы, завывания и те звуки, которые издает умирающий, когда у него забирают кислородную подушку.
      Предчувствие беды поселилось где-то в поджелудочной, как раковая клетка.
      Этой ночью взорвали их машину. Ее обгоревший труп стоит около подъезда.
      Водитель дал показания в пятницу. В понедельник был готов ордер на арест. Но Вова Крыса до сих пор не арестован — с места постоянного проживания он скрылся.
      — Нам угрожали по телефону! — всхлипывала его мама. — Сказали, что каждый день мне будут ломать по пальцу, пока мы не заберем заявление!
      Она была так напугана, что это чувство передалось и мне. Я сжалась в своей кровати и чувствовала себя такой беззащитной, что хотелось залезть под одеяло.
      — Уговори его! — рыдала она в трубку.
      — Кого? — испугалась я, не представляя, как я могу уговорить Вову Крысу.
      — Сына! Он не хочет теперь заявление забирать!

Даже воздух в моей крошечной палате стал свежее. Я была не одна. Где-то там, окруженный лекарствами и какими-нибудь анализами, так же как и я, был человек, который одинаково со мной думал. И, наверняка не догадываясь об этом, поддержал меня именно тогда, когда я больше всего в этом нуждалась. Это был мой водитель.
      Я вспомнила, как однажды он разозлился на зарвавшегося парковщика в казино. Чуть не избил. Я рассказывала друзьям эту историю, снисходительно посмеиваясь. Как рассказывают про ребенка, который любит чокаться с гостями водой.
      Сейчас я ясно представляла себе, как сжимаются его кулаки, лицо становится пунцовым и он говорит матери: «Нет. По его не будет». Или что-нибудь в этом роде.
      — Успокойтесь, — сказала я в трубку, — и никуда не выходите из дома. Пока вы там, вы в безопасности.
      Я попросила к телефону ее сына
      — Алле, — сказал он спокойно.
      — Усилить охрану? — спросила я.
      — Не надо. Домой не сунутся. У нас один человек в квартире, другой — снаружи. И раз в день проверяющий приезжает.
      Я кивнула. Хотя он, конечно, этого не мог видеть.

— Я что-нибудь придумаю! — пообещала я.
      — Я знаю, — улыбнулся он.
      Я встала и медленно, очень осторожно пошла. Страх перед болью сгибал мою спину пополам.
      — Куда? — грубо удивилась в коридоре медсестра.
      За окном был февраль. Где моя одежда, я не знала.
      Я прислонилась к стене и сползла по ней на пол, как капля малинового варенья по стеклянной банке. Только я не оставляла следов. Меня подхватили под руки и вернули в кровать.
      Зазвонил телефон. Каждый его звонок, настойчивый и сверлящий, вызывал в моем воображении одну картину хуже другой. Пылающие автомобили; открытая дверь лифта и грохот выстрелов; перекошенное лицо пожилой женщины, которой ломают пальцы… Я взяла трубку, чтобы прекратить этот кошмар.
      Звонила бухгалтер. Много раз извинившись, она сообщила, что банк прислал уже два письма. Давно просрочен очередной платеж, и они могут начать принимать меры по закладным. Хочу ли я, чтобы она привезла эти письма мне?
      — Нет. — Я вежливо поблагодарила. Есть ли у меня еще вопросы? Есть.

— Как настроение коллектива?
      — Все вас ждут, — уклончиво ответила она. И спросила, может ли она выдать персоналу зарплату.
      — Конечно. — Я совсем забыла, к чему обязывает седьмое число каждого месяца: людям нужно дать деньги, чтобы они отнесли их в свои семьи, купили еду и теплые вещи. И что-нибудь из предметов роскоши — настоящие сковородки «Тефаль», например.
      — А что получается в этом месяце у сдельщиков? — забеспокоилась я. — Они же не работали. Может, выдайте им какую-нибудь сумму в счет будущих заслуг?
      Она замялась.
      — Сдельщики почти все уволились. Им деньги нужно зарабатывать. А производство стоит. Руководства никого нет. И Сергей, когда уходил, сказал…
      — Неважно, — перебила ее я. — Вы только пока не уходите, хорошо?
      ???????????
      даченное лицо, — их обаяние не во внешности…

Я поддалась уговорам и согласилась взять на испытательный срок некую Александру.
      — Купи ей костюм от Готье, — предложила Вероника, когда мы сели в машину. — Я видела в «Италмоде» — жеваная рубашка с галстуком и широкие штаны.
      Я не видела Веронику с тех пор, как она вернулась из Куршевеля. Она рассказывала об отдыхе так, как было принято рассказывать о том, что стоило тысячу семьсот долларов США в сутки, не включая цену на подъемник: чуть-чуть высокомерно, чуть-чуть снисходительно, перекидывая из одной истории в другую имена звезд и олигархов так, как перекидывают макароны — из кастрюли в дуршлаг, из дуршлага — в тарелку; менялись только внешние обстоятельства, а содержимое оставалось тем же: приемы, романы, шубы и эта гадюка Ксюша (Ульяна, Светлана — неважно), которая выглядела великолепно…
      Александра появилась в моем доме утром следующего дня. Я с любопытством разглядывала ее: короткая стрижка, стремительные движения и странная привычка прищелкивать каблуками, как у белогвардейцев в фильме «Адъютант его превосходительства».
      Раньше Александра работала во вневедомственной охране. Она была сержант.
      — А у тебя есть разрешение на оружие? — спросила я.
      — Есть. Не табельное, конечно.
      Мы подъехали к отделению милиции.
      — Если меня не будет через полчаса, — инструктировала я Александру, — позвони мне с машинного телефона. Если я не возьму, звони по этому номеру, зовут Вадим, и говори, что меня задержали в милиции.

Я им доверяла еще меньше, чем в свое время Олежеку.
      Глядя на сосредоточенное лицо Александры, я вспомнила ее анкету, из которой следовало, что она не рожала, не растила и не разводилась.
      — Чего-то ты выглядишь не очень, — удивился опер, который полгода назад не понимал, зачем мне знать, сразу ли умер мой муж.
      — Я в больнице лежала, — непонятно зачем объяснила я.
      В кабинет зашел второй — «наш», по словам Вадима, и я обратилась сразу к нему:
      — Убийца угрожает моему водителю. Мы поставили там охрану. Но им звонят…
      — Телефон на прослушку ставить не будем, — перебил опер, — таких идиотов, кто звонит со своего номера, уже давно нет. Все ж телевизор смотрят.
      «Наш» опер взял с пола тазик, заботливо поставленный под протечку на потолке, и вышел с ним в коридор. Я подождала, когда он вернется.
      — Ваш этот Вова Крыса скрылся с места постоянного проживания. Ориентировку на него мы разослали. Теперь только ждать — может, засветится где-нибудь.

Он включил чайник. В кабинете царила такая домашняя обстановка, что и Вова Крыса, и сломанные пальцы казались неправдоподобными и нереальными, а если и реальными, то где-то очень далеко, так далеко, что опасности представлять просто не могли.
      — Хотя знаю я такие рассказы, — «наш» опер лениво махнул рукой, — сейчас мы его найдем, а свидетель соскочит прямо перед судом. Или на суде. И мы снова окажемся в…
      Он покосился на меня, видимо размышляя, стоит ли употреблять ненормативную лексику. Я была на их стороне, конечно, но подчеркнутое «снова» мне было приятно слышать. «Видимо, они частенько бывают в том месте, которое он хочет сейчас назвать», — злорадно подумала я.
      — Но вы все-таки поймайте Вову, — перебила его я.
      Наверное, от генетического страха перед органами идет это чувство — надежда, что если они так часто оказываются в этом месте, то, значит, случись что со мной, есть шанс, что они как раз там и окажутся…
      — Откуда же взяться порядку в этой стране? — проворчала я с интонациями Познера в передаче «Времена».
      В машине я почти заснула. Болезнь еще сказывалась. Я попросила Александру отвезти меня домой, где мне полагалось сделать очередной укол.
      Галя осталась без работы. После пиелонефрита мне нельзя было ни в баню, ни на массаж. Я отпустила ее домой, в отпуск, и взяла обещание, что через месяц она вернется. Ее отъезд казался мне катастрофой, но уже через три дня я забыла о ней.
      «С глаз долой — из сердца вон», — эти дурацкие поговорки постоянно вертелись у меня на языке. Интересно все-таки, как там Лондон? То есть Ванечка?

Александра, засунув руки в карманы, разбивала ногой глыбы снега, застывшего перед моими воротами. Я сидела в машине и наблюдала за ней через лобовое стекло. Судя по шевелению ее губ, она материлась. Не потому, что ей не нравилось разбивать снег ногой, а потому, что это входило в собранный ею для себя образ. Она была похожа на недоделанного мужчину. «Надо с ней поговорить», — решила я и выстроила в уме сложную логическую цепочку, которая в итоге должна была убедить ее стать более женственной. «Если бы мне нужен был мужчина, я бы взяла мужчину, а не тебя, — с этого я собиралась начать. — И мужчинам, когда они хотят иметь женщину, нужны существа, абсолютно от них отличающиеся; нежные, изящные, одним словом — женственные!»
      — Вот ты какой сексуальной ориентации? — спросила я Александру, когда она села в машину, выбросив изо рта бычок и наполнив салон запахом дешевого табака. Это было начало разговора, и я уже собиралась перейти к следующей фразе, когда до меня дошел смысл ее ответа.
      — Пятьдесят на пятьдесят, — честно сказала она, словно вышибла из-под меня стул. И выжидательно посмотрела на меня в зеркало.
      Слава богу, зазвонил телефон. Я сообщила бухгалтеру, что через полчаса буду в офисе.
      — А можно собрать все наши долги и выплатить транш банку? — спросила я ее, сидя в своем кабинете. Теперь, когда половина сотрудников разбежалась, а вторая смотрела на меня изучающе-сочувственно, обстановка моего кабинета казалась мне излишне нарядной и пафосной. Как будто я надела горнолыжный костюм от Chanel, а кататься не умела. Со мной такое однажды случилось. Когда я думала, что мне хватит двадцати минут, чтобы освоить этот вид спорта.
      — Вот отчеты. Мы собрали все деньги. Вчера. Я заплатила налоги — уже февраль.
      Ничего. Я собиралась быстро организовать развозочную кампанию. К тому моменту, как Сергей сбежал, у меня уже все было готово. Это, конечно, не бог весть какие деньги, но долги погашу и людям дам работу. Я поискала на столе договоры о намерениях, подписанные с несколькими складами.
      Я попросила секретаршу ни с кем меня не соединять. Я решила выйти из офиса не раньше, чем разберусь со всеми своими проблемами.
      Но сначала мне надо было сделать один звонок.

С некоторых пор я чувствовала ответственность за семью моего водителя. Я искренне беспокоилась, принимает ли он прописанные ему лекарства. Он должен был выздороветь.
      Трубку взял он сам.
      Отрапортовал коротко, по-военному.
      — Мы не хотели вас расстраивать, — сказал он в конце, — думали, вы в больнице.
      Я взяла с него слово, что обо всех происшествиях он будет извещать меня сразу.
      Повесила трубку. Набрала директору ЧОПа. Я сдерживалась как могла, но все равно начала кричать на него. Орать было гораздо легче, чем представлять себе, что сейчас происходит в этой квартире с обгоревшей дверью.
      — Им сожгли дверь! Ты говорил, что твои ребята лучшие! Любой идиот может оглушить твоего охранника! Там больной человек и старая женщина!
      Он вяло оправдывался. Охранника действительно оглушил какой-то мужчина, который поднимался по лестнице с собакой. Охранник подумал: сосед — и подпустил его слишком близко. Дверь подожгли. По инструкции второй охранник не мог выйти наружу, чтобы потушить пожар. Он остался внутри, охраняя клиентов. Он связался с дежурной частью, и туда послали вооруженных людей. Соседи вызвали пожарных.
      — Это для устрашения, — говорил он, — никто же не пострадал? Я усилю охрану еще на двух человек за свой счет. Идет? На два дня.

— На три, — сказала я, — и ремонт в подъезде.
      — Ну уж нет! У меня и так человек пострадал — сотрясение мозга
      Заглянула секретарша. Испуганно пролепетала что-то вроде: «У вас все хорошо?» Я жестом велела ей уйти.
      У меня все очень, очень плохо.
      Вадим сказал то же самое:
      — Пугает, гнида.
      — Позвони в милицию! Могут они что-нибудь сделать? Где-то же он ходит? Ест? Живет?
      Вадим позвонил. Они поклялись разослать ориентировки по всем вокзалам и аэропортам. Обещали, что мышь не проскочит. Я вспомнила тазик, в который, наверное, до сих пор монотонно капает вода с потолка.
      — Ты думаешь, мне ничего не угрожает? — спросила я Вадима.

— Думаю, нет. Но хочешь — пришлю тебе охрану?
      Я вздохнула.
      — Вообще-то у меня уже есть. Девушка. Только без пистолета.
      — Девушка? — Вадим хмыкнул. — Купи ей «осу». С нескольких метров прошибает насквозь. Только разрешение нужно, как на газовое.
      — У нее есть.
      Я держала в руках договоры со складами. Захотелось стать Скарлетт О'Хара и иметь историческое право подумать об этом завтра.
      Я вышла на улицу, чувствуя себя боксерской грушей.
      Я затягивалась настоящим голландским гашишем на заднем сиденье своего автомобиля, а Александра вела себя так, словно я ела антоновские яблоки.
      — Куда поедем? — бодро спросила она.

— В «Галерею». Угол Страстного и Трубной. Мне надо было оказаться среди людей, чьи дома не заложены в банк и чьих водителей хотят убить разве что они сами.
      Первой, кого я увидела, была Лена. Москва — огромный город, но все в нем движутся по одному и тому же порочному кругу.
      — Мой улетел в командировку, — шептала она так, чтобы слышали все окружающие, — и мы гуляем!
      — Твой? — недоуменно переспросила я. Оказывается, они жили вместе. После того как она бросила его, он бросил свою жену. Я много пропустила, пока была в больнице.
      Предложила ей покурить. Мы сделали по затяжке в моей машине. Александра тактично вышла.
      — А кто это? — спросила Лена
      — Моя водительница, — ответила я.
      — Клево.
      За столом нас ждали Катя, Олеся и Кира с сиреневым пуделем. Сиреневым, потому что Кира хотела надеть сиреневое платье. Но оно оказалось в химчистке.

— Очень часто их перекрашивать вредно, — объяснила Кира свой не гармонирующий с Блонди наряд.
      Мы с Леной бурно выражали сожаление по этому поводу. Даже тогда, когда разговор перешел на другую тему.
      — Вы что, накурились? — спросила Катя.
      Мы втроем зашли в туалет и, обильно опрыскивая воздух сразу из трех флаконов духов, сделали еще по затяжке.
      Вниманием Киры целиком завладела Олеся.
      — Мой гинеколог мне говорит: «Давай я тебе зашью, будешь как девочка». Я, конечно, все зашивать не стала.
      — Конечно, — перебила Лена, улыбаясь во весь рот, — ты же не дура.
      — Да, но немного зашила. Чувствовала себя, не поверите, школьницей! А мой, сволочь, пришел домой поздно. Я-то ему ничего не говорила, сделаю, думаю, сюрприз. Для новизны ощущений. А он — пьяный! Мы с ним, значит, в кровать, и он знаете что? — Она трагически замолчала.
      — Что? — спросили мы хором.

— Он спьяну решил, что лишил кого-то девственности. Обнял меня и стал прощения просить. А потом подарки обещал, пока не заснул.
      Мы смеялись так, что заболел живот и не хватало воздуха, но остановиться не могли.
      — Ничего смешного, — сказала Олеся.
      — Это уж точно, — с трудом проговорила я.
      Подошел официант. Мы закрыли свои хохочущие лица развернутыми меню и махали официанту руками, чтобы он подошел позже.
      — Подождите! — выдавила из себя Лена, согнувшись от смеха вдвое.
      — Нет. Принесите мне жареные роллы, — высокомерно попросила Олеся, как будто мы были не с ней.
      — И нам тоже, — сказала Кира, имея в виду себя и Блонди.
      Когда мы немного успокоились, я заказала себе капусту на пару. Мне надо было придерживаться диеты хотя бы месяц. Поэтому я не пила вина.

Мы выкурили еще сигаретку и поехали в «First».
      В середине зала, в окружении телохранителей, танцевал Катин олигарх. Телохранители тоже танцевали, но даже не делали вид, что получают от этого удовольствие.
      — Мне нужно курнуть, — сказала Катя, и мы направились в туалет, на этот раз уже с Кирой и Блонди.
      — Но ты не будешь напрягаться, что он здесь? — спросила я в тесной кабинке туалета.
      — Хочешь, поедем в «Кабаре»? — предложила Лена.
      — Терпеть не могу «Кабаре», — сказала Кира.
      — Да ладно. — Катя глубоко затянулась и надолго задержала дым внутри.
      — Может, он нас не заметит? — предположила Кира, забирая у Кати сигаретку.
      — Не надейся, — сказала Лена, — он всегда и все замечает. Он же все время на работе.

— Хорошая работа. — Я для конспирации спустила воду в унитазе. — Знай себе танцуй.
      — Ты как моя мама. Она до шести работает, а если ее просят остаться на двадцать минут, так она потом несколько дней возмущается. А у него рабочий день — двадцать четыре часа в сутки. Но если он приходил домой и говорил: «Я устал», моя мама спрашивала: «Не дрова же небось таскал?»
      — А она его защищает, — заметила Кира.
      — Давайте все его пожалеем, — предложила Лена.
      — Может, купим ему что-нибудь? — спросила я.
      — Да просто денег дадим, — ответила Катя.
      Мы вышли гуськом из одной кабинки с максимально нейтральными лицами. Две девицы за нашей спиной многозначительно переглянулись.
      За первым полукруглым столом пили шампанское какие-то наши знакомые, и мы бесцеремонно уселись за их стол. Один из них ухаживал за Кирой. Он называл ее Мальвиной. Каждое его слово мы встречали взрывом хохота, иногда даже громче музыки. Когда он в десятый раз назвал ее Мальвиной, а Блонди — Артемоном, я вышла из зала, потянув за собой Катю. Мы снова закрылись в туалете, раскуривая сигаретку, и я позвонила Александре.
      — Я буду звать тебя Алекс, не возражаешь? — спросила я под грохот музыки.

Она была не против. Я попросила принести к входу флакон черной обувной спрей-краски «Саламандра», которая валялась у меня в бардачке.
      Вернувшись, мы спросили у Киры разрешения подержать ее собачку. Она отдала нам Блонди и ушла танцевать со своим ухажером.
      Блонди вырывалась и краситься «Саламандрой» не хотела. Но мы твердо решили сделать ее Артемоном.
      Когда сиреневой осталась одна левая лапа, ей удалось вырваться. Она побежала прямо по столу в сторону танцующих. Мы ловили ее, сшибая бокалы и опрокидывая шампанское себе на одежду. Она спрыгнула на пол.
      — Лови ее! — закричала я, расталкивая всех на своем пути.
      — Лови собаку! — кричала Катя в азарте погони.
      Собаку поймал Катин олигарх.
      — Артемон! — радостно улыбнулась я.
      — Блонди? — с ужасом произнесла Кира.

— Привет, — сказала Катя, глядя на перепачканные руки олигарха.
      Мы пили шампанское за его столом, и я забыла про свою диету.
      — Здорово ты постриглась. — Он трогал Катин ершик на голове. Она старалась молчать, чтобы он не догадался о сути наших частых походов в туалет.
      Он пытался ее разговорить. Она не отвечала. И так — полночи.
      Домой он отправил ее со своей охраной. Олеся, Кира и Артемон уехали раньше.
      Я села с Леной в ее машину, а впереди поехала Александра в моей.

Перед постом на Кольцевой дороге я позвонила своей водительнице.
      — Слушаю, — строго ответила Александра.
      — Увидишь гаишников — начни вилять. А то Лена выпила, — попросила я.
      Перед постом она начала бросать машину из стороны в сторону так, что гаишники летели к ней буквально на крыльях, не забывая изо всех сил свистеть в свисток и размахивать дубинками.
      — Что мне делать? — растерянно спросила Лена, наблюдая за этой суетой.
      — Езжай спокойно. Ни на кого не обращай внимания.
      В районе Барвихи мы простились, и я пересела к Александре.
      — Я буду звать тебя Алекс, — напомнила я ей.