20

Я лежала в постели и размышляла о том, как в моей тридцатиметровой спальне могла уместиться двухкомнатная квартира моего детства. С кухней и совмещенным санузлом. Я мысленно чертила границы помещений, выкрадывая места для кладовки и гардеробной (не помню, были ли они там?), и у меня получался довольно просторный домик для Барби. Я населила его двумя детьми (у меня был брат), мамой и папой. Вышло здорово, если представить себя ребенком. Потом вообразила себя мамой — не так много уборки, потом папой — и уехала на футбол. На этом моя потребность фантазировать не исчерпалась, и я попыталась представить себя их собакой. В домике для Барби — двухкомнатной квартире с кухней и санузлом — моей спальне. Ничего не получалось. Не получалось представить себя и кошкой. Я подумала, что курение наркотиков плохо действует на воображение.
      Я спустилась вниз. Всюду был порядок, в столовой сервирован чай.
      — Завтракать будешь? — доброжелательно спросила Алекс. Она сидела на диване, листая «АД».
      — Видела филиппинку? — поинтересовалась я. Алекс кивнула. Видимо, филиппинка оставалась незримой только для меня.
      Я позавтракала в полном молчании и отправилась на работу с Алекс за рулем. После вчерашнего недиетического вечера почки не болели, из чего я сделала вывод, что абсолютно здорова. Но на всякий случай порцию таблеток увеличила вдвое.
      У меня ничего не получалось.
      Моя идея с развозочной кампанией трещала по швам, как женская рубашка на качке-чемпионе.

Склады, с которыми я хотела работать, давно нашли себе других партнеров.
      Магазины расторгали договоры со мной.
      Я чувствовала себя маленькой девочкой, которая хотела накрасить губы, а вымазала все лицо.
      Я качалась на ножках плюшевого кресла, и апатия делала плюшевой меня саму.
      Мои мозги уютно свернулись в моей голове и, наверное, задремали.
      Все мое тело, от плюшевых мозгов до педикюра, было пронизано тупым безразличием.
      Рабочий день давно закончился, я осталась в офисе одна.
      Как эксгибиционисты наслаждаются своей наготой, я наслаждалась своей грустью. Это было неправильно, но приятно. Мне казалось, что я сплю с открытыми глазами. Я боялась шевельнуться, потому что знала, что достаточно малейшего движения — и это оцепенение пройдет.
      Мне хотелось пережить этот день и верилось, что завтра все образуется.

В дверь постучали. Я все время забывала про Алекс. Она принесла трубку: мне звонил водитель. И включила свет.
      У его мамы гиперкриз. Ей надо в больницу. Им не на чем ее отвезти — машина сгорела. Не могу ли я прислать водителя?
      Нет, не могу. Это опасно. Она должна оставаться дома.
      — Пойми меня, — просила я больного, перепуганного человека, — возможно, за вашей квартирой следят. Мы не можем рисковать. Я пришлю вам доктора. Он будет рядом с ней, пока в этом будет необходимость.
      Он молчал. Лучше бы он кричал и посылал матом меня и всех моих Вов и Крыс.
      Он молчал. И мне захотелось быть рядом с ним, поддержать его в этой изнуряющей борьбе за принципы и покой. Или, может быть, мне хотелось, чтобы он поддерживал меня?
      Я позвонила своему врачу. Он обещал сделать все, что в его силах.
      Все это время Алекс находилась в кабинете.
      «Бедная девочка, — подумала я. — За два рабочих дня и тебе наркотики, и виляние перед ГАИ, и больная старушка, которую могут убить, и я — часами качаюсь в плюшевом кресле».

— Ты что-нибудь ела? — спросила я.
      — Да. Вместе со всеми. — Она махнула в сторону приемной.
      — Подожди меня. Скоро поедем.
      Я решила отправиться к Веронике. Забраться с ногами в кресло в ее темном, зашторенном кабинете и укрыться от всего мира. Может быть, даже поплакать вместе. Как бонусный зайчик в игровом автомате, перед глазами всплыл Игорь. Конечно, он уже дома.
      Лучше поехать к Лене. Сесть перед камином и, глядя на сумасшедшую пляску огня, потягивать красное вино из огромных бокалов. И обсуждать мужиков, какое они все дерьмо. И жизнь тоже. Только это вино и этот огонь имеют смысл.
      По ее «алле» я поняла, что она не одна. Конечно, у нее же роман. Как это неудобно, когда в жизни твоей подруги появляется мужчина.
      Поехать туда — значит почувствовать себя актером, который вышел на сцену, не прочитав пьесы.
      Я повесила трубку, не сказав ни слова. Перспектива зарыться в мягкие подушки Катиного Provazi перед телевизором показалась мне более привлекательной. Ее расчетливый ум быстро разложит мои беды, как уравнение, на составные; перемножит, разделит, вычтет корень и определит процент; получит в итоге число «пи» и убедит меня в том, что все вопросы мы уже решили.
      Она собралась на вечеринку «ДОН-Строя» со своим олигархом.

— Он дал мне всего полтора часа на сборы! — возмущалась она, и ее голос дрожал от возбуждения. — Как ты думаешь, чего он от меня хочет?
      — Любви, — ответила я. — После того как генералы завоевывают все земли, которые возможно, они возвращаются домой.
      Я не стала ей объяснять, что происходит это с ними от распущенности. Чем богаче человек и чем выше его положение, тем более распущенным он позволяет себе быть. Только единицы умудряются найти в себе некий стержень, который помогает им этого избежать. И опираются на него всю жизнь. Обычно это семья. Дом, жена, дети, собака. Компьютер, теща, спортивный канал.
      Я почувствовала себя забытой. Как будто дороги всего человечества вели на юг, а моя — на север. Или наоборот. Я не понимала, почему это должно случиться со мной.
      — Потому что ты сильная, — объяснил мне Ванечка. Я позвонила ему в Лондон. — У нас ты была бы премьер-министром.
      Я часто слышала это в своей жизни. Когда других жалели, мне говорили: ты — сильная. Когда другие пьют белое вино, разбавляя его признаниями в любви, я вынуждена думать о том, что должна спасти своего водителя. И его маму. И вернуть им жизнь.
      Пока мои подруги наслаждались любовью, я все время должна была убивать кого-то. Я с залихватскими песнями переходила в разряд серийных убийц.
      Телефон Олежека был переведен на автоответчик. Я попросила его срочно связаться со мной.
      Домой не хотелось. В ночной тишине комнат принятое решение будет гонять меня из угла в угол и не даст заснуть.

Алекс была рада переменам. Она аккуратно вела машину по вечерней Москве, каждую минуту нажимая на кнопку в радиоприемнике. Как только какая-то песня мне нравилась, она тут же переключала ее на другую. Я молчала, мучительно борясь с раздражением.
      «ДОН— Строй» закатил очередную свою вечеринку. Их бюджет на развлечения сравним, наверное, только с бюджетом на закупку стройматериалов.
      У меня не было пригласительного, и я попросила Катю встретить меня.
      Мы сидели за столом с ее олигархом и какими-то его приятелями, каждый из которых на него или уже работал, или мечтал работать, и то и дело к нам кто-нибудь подходил, чтобы почтительно с ним поздороваться. Девушки с соседних столов с завистью смотрели на нас с Катей, и мы купались в волнах его величия.
      — Ты искала меня? — шепнул мне на ухо Олежек, вдруг возникнув у меня за спиной. Он с достоинством пожал руки всем мужчинам за нашим столом и сделал комплимент Катиной прическе.
      — Не ожидала тебя здесь увидеть, — честно сказала я, когда мы отошли с ним в глубь зала.
      Он неопределенно пожал плечами.
      — А я был уверен, что найду тебя здесь.
      Теперь пожала плечами я. Пренебрежительно.

— Я хочу убить Вову Крысу, — сказала я.
      Наши плечи двигались так же часто, как в национальном еврейском танце под песню «Хава нагила».
      В ответ его плечи двинулись равнодушно.
      — Ты мне поможешь? — уточнила я.
      — Не смогу. — Он уверенно мотнул головой, и я увидела в его глазах искреннее сожаление. — Мне сейчас в таком деле засветиться нельзя.
      — Почему?
      Его плечи качнулись загадочно.
      — Так… А тебе срочно?
      — Срочно. — Я кивнула ему как телефонисту, принимающему телеграмму.

— Не могу.
      Заявление банка об отторжении собственности на основании договора о залоге уже легло на стол судебного исполнителя. О чем мне прислали уведомление. Попросили расписаться. Видимо, я могла идти собирать вещи.
      Мой дом за три с половиной миллиона продавался, чтобы погасить банку задолженность в сто двадцать тысяч. Невероятная глупость.
      Надо было позвонить Вадиму и одолжить у него эти деньги.
      А чем отдавать?
      А если он откажет? Как унизительно пережить подобный отказ!
      Я думала о своем директоре Сергее. Букашка, которую вовремя не раздавили, потому что лень было шевельнуть ногой, отложила личинки. И теперь они сожрут весь огород. У меня не было на него зла — только равнодушное презрение.
      Такие деньги, конечно, есть у Вероникиного Игоря. Я представила, как приеду к нему и он будет насмешливо на меня смотреть, закинув ноги на стол. Лучше уж продать дом.
      Есть еще Катин олигарх. К нему с такими просьбами обращаются, наверное, по нескольку раз в день.

Есть Ванечка, который в силу своего английского менталитета не представляет, как можно одолжить столько денег.
      Есть мои бриллианты. Но кому их продать?
      Начать одалживать деньги — значит признаться в своей деловой несостоятельности. Предательство Сергея — тоже несостоятельность. Не надо было делать так, чтобы от одного человека зависело решение всех вопросов.
      Я ходила из комнаты в комнату, и моя филиппинка ускользала от меня с завидным упорством.
      Если бы Серж был жив! Я так устала от необходимости принимать решения. С ним я могла бы быть страусом и засунуть голову в песок. А он бы разбирался с этими закладными.
      Если бы Серж был жив, он бы нянчил сейчас своего сына и смотрел на Светлану теплыми, благодарными глазами. А вдруг он и вправду ее любил?
      Как только я оделась, филиппинка оказалась у входной двери и с вежливой улыбкой попрощалась со мной. Платье с длинным фартуком от «Мажордома» делало ее похожей на героиню мексиканских сериалов.
      Я не предупредила Светлану о своем приезде.
      С запоздалым сожалением подумала о том, что надо было купить ребенку игрушку.

Светлана была растрепана, и мне показалось, что она вряд ли сегодня умывалась. Ребенок истошно орал в Машиной кроватке.
      — Ты можешь посидеть с Сережей несколько часов? — Она умоляюще посмотрела на меня.
      — А что ты хочешь? — Я немного испугалась такой перспективы.
      — Он сопливит, с ним нельзя на улицу. — Она готова была расплакаться. Я не понимала, почему она не успокаивает ребенка.
      — Тебе что-то нужно купить? — уточнила я.
      — Нет. — Из ее глаз хлынули слезы. — Я устала! Я замурована здесь в четырех стенах!
      Она затравленно огляделась вокруг.
      — Успокой ребенка, — сказала я.
      — Не буду! — Светлана перешла на визг: она бросилась на расстеленную кровать и стала колотить по подушкам. — Пусть орет! Мне все равно! Он орет круглые сутки!

Я аккуратно достала Сережу из кроватки. Его тельце в моих руках напоминало мне куклу хорошего качества.
      — Ну-ну, малыш, — просюсюкала я, а руки вспоминали, как нужно держать ребенка, — успокойся, все хорошо.
      Приговаривая таким образом, я кружилась по комнате.
      Ребенок замолчал и доверчиво устроил головку у меня на плече.
      — Смотри, как мама расстроилась. Она у нас такая красивая. Собирайся! — это я обратилась к Светлане.
      — Куда? — проговорила она сквозь слезы. Одеяло сползло на пол, ее волосы спутались, глаза опухли. Она представляла собой жалкое зрелище.
      — Поедем знакомиться к бабушке с дедушкой, — сказала я неожиданно для себя.
      Светлана ойкнула и недоверчиво уставилась на меня.
      — Давай, давай! — подбодрила я ее. — Только приведи себя в порядок.

На это ушло полчаса.
      — Тебе же мама помогала? — спросила я Светлану, когда она устроилась у меня на заднем сиденье с Сережей в переносной люльке.
      — Она у моего брата. У нее от крика давление поднимается.
      Она то и дело поправляла что-нибудь в люльке ребенка.
      «Не волнуйся, — хотела сказать я, — он им понравится». Но промолчала.
      Дверь открыла свекровь. Увидела меня, радостно всплеснула руками.
      — Как вы? — нежно спросила я.
      — Да… — Она махнула рукой. Слеза блеснула на ее лице, но она тут же отвернулась. — А это кто у нас такой хорошенький?
      Пока Светлана доставала Сережу из его одежек, я увлекла свекровь на кухню. Там же смотрел телевизор ее муж. Он кинулся мне навстречу.

— Кто к нам приехал!
      Я закрыла за собой дверь.
      Свекровь непонимающе поглядывала на меня
      Мне показалось, что всю свою жизнь я жила ради этой минуты. Сказать им, что у них есть их Сережа, а потом умереть.
      — Это ваш внук. Его зовут Сергей. — Не уверена, что у меня получилось улыбнуться.
      Отец Сержа попеременно целовал то внука, то Светлану. А мама сидела со мной на диване, держала меня за руку, и счастливые слезы катились по ее лицу.
      — О-го-го! — кричал дедушка, поднимая внука к самому потолку.
      — Спасибо, — шепнула мне свекровь и погладила меня по голове.
      Я все— таки улыбнулась. Им надо было о многом расспросить Светлану. Я сослалась на какие-то дела и уехала.

Лена болтала по телефону. Она открыла мне дверь, не прекращая монолога ни на минуту.
      — … у них там шахматы всякие, астролог раз в неделю приходит, косметолог по вторникам, по четвергам они учатся танцевать, а по средам — готовить блюда бразильской кухни. В субботу — литературный вечер, и все читают стихи… потом зарядка…
      — Это садик какой-то? — поинтересовалась я, проходя в гостиную.
      — Слушай, я тебе перезвоню, но, в общем, ты подумай. Они там чай пьют и сплетничают. Цивилизованный вариант скамейки около подъезда. Купил годовой абонемент — и все. Пока, думай.
      — У Кати же роман с олигархом образовался, — объяснила мне Лена на одном дыхании, — а ее мама-то его не очень. Вот я и предложила ей организовать клуб для родителей. Мы все скинемся — и достаточно. Моей маме тоже делать постоянно нечего. Будут собираться там и на нас внимания поменьше обращать.
      — Здорово, — одобрила я и подумала, что моя мама тоже туда бы ходила. — А что, у Кати прямо роман?
      — Да, она к нему переезжает!
      Судя по разбросанным всюду мужским вещам, к Лене тоже кое-кто переехал. Она поймала мой взгляд.
      — Мы думаем пожениться, — торжественно объявила Лена.

— Здорово, — снова сказала я.
      Если бы я рассказала, что мой дом продают, Ленка пожалела бы меня. И мне стало бы легче. Может быть, мы даже поплакали бы вместе.
      Но это значит, что и Катя узнает об этом. От Кати — Кира. Потом Олеся. Потом вся Рублевка. Я бы шла и думала: «Все смотрят на меня и жалеют — незадачливая бизнесвумен».
      Я молча выбирала диск для CD-проигрывателя. Остановилась на Pink.
      — Нам придется строить дом! У него же ничего нет, он все жене оставил. Она такая акула! Хорошо хоть, машину не забрала.
      — Он уже сделал тебе предложение?
      — Нет, но спросил, не против ли я.
      — А ты что?
      — Сказала, подумаю. Представляешь, он по утрам не завтракает. Вот мне повезло!

Она плавно, по-кошачьи двигалась под музыку.
      — Свадьбу сделаем в «Метрополе». Я хочу подарить ему что-нибудь необыкновенное! Не знаешь что?
      Я пожала плечами:
      — Обычно дарят женихи…
      — Ну и что? Я ему тоже подарю, — она упрямо качнула головой, — знаешь, он не хочет, чтобы я брала деньги у своего мужа…
      — Здорово.
      — Да что ты заладила: здорово, здорово… Зазвонил телефон.
      — Алле, — произнесла Лена капризно. Но тут же сменила интонацию на покровительственную. — Папу? А ты не хочешь со мной поздороваться сначала?
      В следующие секунды она уже не была настроена так доброжелательно.

— Нет, пока ты со мной не поздороваешься… Надо же, повесила трубку. Это его дочь. Ей двенадцать, — объяснила Лена.
      Снова раздался звонок.
      — Алле. Нет, я же тебе сказала, пока ты со мной не поздорова… Снова повесила. У него, наверное, мобильный отключен.
      — Ладно тебе, сказала бы, что его нет, — заступилась я, — она же ребенок.
      — Ребенок? — возмутилась Лена. — Да я слышала в трубке дыхание ее мамы! Это она ее подговаривает! Я, говорит, не буду с тобой здороваться, дай папу!
      Телефон зазвонил снова. Лена буквально закричала:
      — Слушаю!
      Лицо ее поменялось, глаза наполнились слезами. Она послушно кивала головой, но потом снова начала кричать:
      — Не буду я терпеть хамство твоей дочери' Я не кричала на нее, она врет! Я ее очень вежливо попросила! А вот ты орешь на меня! Не смей орать! — Лена швырнула трубку и принялась рыдать. — Надоело! Надоело! За все надо бороться! За уважение к себе и то надо бороться! Ты помнишь, как он не поздоровался со мной в ресторане? — Ее глаза горели, как фары на неосвещенной дороге с кочками. — Если человек однажды так поступил, значит, потом он будет орать на тебя и унижать как угодно!

Я уже открыла было рот, чтобы сказать ей, что мой дом продает банк, как опять зазвонил телефон.
      — Возьми, — попросила Лена, — это он. Скажи, что я плачу и с ним разговаривать не хочу.
      Звонила Катя. Пригласила к себе на семейный ужин.
      Лена долго одевалась, а я красилась перед зеркалом. Не каждый день ужинаешь с олигархами.
      Молодящаяся шестидесятилетняя мама Кати встретила нас в джинсах, с огромными буквами из кристаллов Svarovski на попе: RICH.
      — Вы видели себя в последнем «Vogue»? — спросила она осуждающе.
      В разделе светской хроники Катя с Леной стояли в обнимку на вечеринке Moet Chandon и улыбались прямо в объектив. Подпись под фотографией «Светские львицы».
      — А по-моему, неплохо, — довольно произнесла Лена.
      — А по-моему, неплохо — это когда пишут твое имя и фамилию. И род занятий, — возмутилась Катина мама.

Но Катя тоже была довольна.
      — Посмотри на эту дуру, — она протянула мне журнал с фотографией девушки, к которой недавно ушел муж нашей приятельницы. — На ней платье из позапрошлой коллекции Вивьен Вествуд. У меня тоже такое было.
      — Потом его мне отдали, — с нарочитым смирением произнесла Катина мама, — я все донашиваю…
      Я покосилась на ее джинсы за шестьсот долларов, и слова сочувствия застряли у меня в горле.
      Мы с интересом разглядывали светскую хронику нового «Vogue».
      — Рустам с какой-то новой девкой, — прокомментировала Лена, пробегая глазами страницу в поиске знакомых лиц.
      — А что это за шуба на Курбатской? — Катя так низко склонилась над фотографией, что хотелось предложить ей лупу.
      — Это ей Маруся сшила. Смотрите, Ульянины сиськи сейчас прямо из журнала вывалятся! — Лена развеселилась. — Представляете, рекламная акция: открываешь журнал, а оттуда вываливаются Ульянины сиськи — прямо на колени!
      Ужин с Катиным олигархом прошел удачно. Мы попали под обаяние его острого ума и непринужденных манер. Только один раз дружеская атмосфера вечера оказалась под угрозой благодаря Катиной маме.

— Это же твоя девушка? Бывшая? — с напускной простотой спросила она, показывая в телевизор. Героиню очередного российского мыла играла актриса, из-за которой много лет назад не задалась Катина личная жизнь.
      — Ну что вы, у меня всегда была только одна девушка — ваша дочь, — широко улыбнулся он.
      Я подумала, что с актрисами и прочими звездами олигархам действительно интересней, потому что у них такая же завышенная самооценка, как и у них самих, и чтобы произвести на них впечатление, олигархам приходится постараться немного больше, чем с нами, простыми девушками с Рублево-Успенского шоссе.
      Катя смотрела на свою маму и прикидывала, во сколько ей может обойтись клуб для родителей. Действительно, неплохая идея. Только не надо путать его с домом престарелых.
      — Ты знаешь, — сказала мне Лена по телефону, когда мы созвонились, чтобы обсудить Катин ужин, — моя мама тоже, когда я подарила ей сережки на день рождения, сказала: «Какая красивая вещь! Но если бы ты мне не сказала, что там бриллианты, я бы их в жизни не разглядела!»
      — Ну не случайно же они — наши родители! — выступила я в защиту ненавистницы мелких бриллиантов.
      — Да, — вздохнула Лена, — но иногда хочется просто услышать «спасибо».
      Кто— то уже дважды звонил и вешал трубку. Я разбиралась в Машиной комнате. Няня заболела, и мне пришлось остаться дома. Я перебирала Машины игрушки, тетрадки, альбомы, сумочки, ластики, блокнотики и книжечки. И половину сразу отправляла в пластиковый пакет для мусора. Дети никогда не расстаются с вещами сами.
      А как она расстанется с этим домом?

Я старалась думать про это отвлеченно: не верилось, что я могу лишиться дома, что это будет не мой двор, не мои комнаты, не мой адрес. У меня было такое чувство, как будто кто-то хочет одолжить у меня машину. На один день. Сердце, конечно, щемит от волнения — вдруг поцарапает или бандиты отнимут, — но это всего один день. И потом все будет нормально.
      Снова зазвонил телефон и после моего «алле» сразу отключился.
      Кто бы это мог быть?
      Вдруг Вова Крыса?
      Страх — это когда наплевать, как ты выглядишь. Это когда потеют руки. Страх — это когда нужно только одно: поставить ширму между тобой и опасностью. И ты готов сделать эту ширму из чего угодно. И кого угодно. В первую секунду. В эту секунду совершаются предательства. Потом ты с хрустом переламываешь в себе что-то и уже в состоянии адекватно мыслить.
      Я не нужна Вове Крысе. Только если он не шизофренический идиот и не маньяк-убийца.
      Я позвонила Вадиму.
      — Они собираются ловить этого Вову? — спросила я раздраженно. — Я боюсь за семью водителя. Им уже машину сожгли!
      — У меня есть один рычаг. Я постараюсь взбодрить их, — пообещал Вадим

— Или они все переедут жить прямо к ним в отделение! — пообещала я.
      — Тебе надо развеяться, — сделал вывод друг моего мужа.
      Господи! Не забирай у меня мой дом!
      Получилось, как будто этот дурацкий банк — Господь Бог.
      Господи, дай мне силы пережить все это!
      Нет, тоже не годится. Каждый несет тот крест, который может вынести. Лучше бы у меня этих сил не было.
      Господи, яви чудо!