Иешуа, насвистывая какой-то веселый еврейский мотив, возвращался после работы домой. Работал он плотником в мастерской у Шломо. Работа сегодня спорилась как никогда, да к тому же Иешуа по природе своей был человеком жизнерадостным, так что для хорошего настроения ему надо было не много.
     Было по весеннему тепло. День близился к концу. Краснеющий диск солнца еще можно было различить сквозь оливы Гефсиманского сада. Иешуа оставалось миновать сад, пройти еще пару тысяч шагов прямо, а затем свернуть в улочку, где находился его дом. Там его ждала любящая жена и семеро детишек. При мысли о детях Иешуа заулыбался и решил по дороге заскочить в лавку Моше, чтобы прихватить сладостей для них.
     На одной из полян Гефсиманского сада Иешуа заметил скопище народу и решил полюбопытствовать, что же там происходит. В окружении толпы стоял человек в простых одеждах и с тонкими чертами лица и что-то оживленно рассказывал толпе, подкрепляя свои слова жестами рук. Толпа внимала ему, изредка перебивая выкриками: «Да здравствует Иешуа, царь Израилев!». Услышав свое имя, Иешуа решил пробраться в первые ряды, чтобы послушать, о чем же этот человек говорит, что удостаивается толпой такого почета. Он уже протиснулся в середину толпы, когда что-то произошло. Раздались крики, толпа пришла в беспорядочное движение и в считанные мгновения рассеялась. Иешуа стоял и озирался по сторонам, ничего не понимая, пока не услышал за спиной окрик.
     - Эй, ты!
     Иешуа обернулся. Перед ним стояли двое легионеров в полном боевом обмундировании. Их копья недвусмысленно указывали на него.
     - Как тебя зовут, еврей?
     - Иешуа, - после небольшой паузы ответил он.
     - Ты-то нам и нужен! Следуй за нами.
     - Но....
     - И никаких «но»! Оправдываться будешь в другом месте.
     - Не вздумай шутить! – добавил второй легионер и для убедительности повертел копьем перед носом Иешуа.

     Иешуа поместили в какую-то каморку без окон. Там его уже поджидали трое непрезентабельного вида людей, коротавших время поисками блох на своем теле. Запах в каморке стоял невыносимый. Эти люди, молча, лишь поднятием рук приветствовали его. Иешуа не обрадовало это соседство, и он надеялся, что скоро все выяснится, и его отпустят домой. Ведь за ним не значилось никакой вины. Но ждать пришлось долго: лишь утром пришли за ним и отвели к самому прокуратору Иудеи.

     На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, и прокуратор, не глядя ни на кого, сел в него и протянул руку в сторону.
     Секретарь почтительно вложил в эту руку кусок пергамента. Не удержавшись от болезненной гримасы, прокуратор искоса, бегло проглядел написанное, вернул пергамент секретарю и с трудом проговорил:
     -- Подследственный из Галилеи? К тетрарху дело посылали?
     -- Да, прокуратор, -- ответил секретарь.
     -- Что же он?
     -- Он отказался дать заключение по делу и смертный приговор Синедриона направил на ваше утверждение, -- объяснил секретарь.
     Прокуратор дернул щекой и сказал тихо:
     -- Приведите обвиняемого.

     - Ну, здравствуй, Иешуа, царь Израиля! – в шутливой манере приветствовал его прокуратор. – Что же ты молчишь? Или считаешь ниже своего достоинства разговаривать со мной?
     Иешуа растерялся. Он вдруг понял, что его принимают за того худощавого человека, выступавшего перед толпой.
     - Я простой плотник, а вовсе не царь.
     - Да что ты говоришь! А я-то думал, что ты и вправду царь. Впрочем, я тебе верю. И одежда-то у тебя совсем не царская. Только почему ты народ баламутишь, царем прикидываешься, храм разрушить хочешь?
     - Я простой плотник, и вы меня путаете с другим...
     - А это мы сейчас проверим. Мы вчера схватили еще несколько твоих так называемых учеников. Введите их по одному, - уже обращаясь к стражникам, приказал прокуратор.
     Стражники по очереди вводили не знакомых Иешуа мужчин, лишь одного, кажется, он видел вчера в толпе. Всем им задавали один и тот же вопрос, указывая на Иешуа: «Тот ли это человек, что вчера в Гефсиманском саду подстрекал вас?», и все они отвечали «нет».
     - Сговорились, собаки! – выругался прокуратор, когда очная ставка была закончена. – Но ничто тебе не поможет, меня не проведешь! Висеть тебе завтра на кресте!
     - Но я же ни в чем не виноват. – промямлил Иешуа, но его уже никто не слушал.
     - Включите его имя в список к тем трем разбойникам и отправьте его в Синедрион, - распорядился прокуратор и, уже обращаясь к Иешуа, добавил – Впрочем, один шанс у тебя еще есть: по случаю праздника Синедрион может просить о помиловании одного из приговоренных к казни, но очень сомневаюсь, что они выберут тебя...

     Сидя в темной вонючей каморке, Иешуа прощался с жизнью. Он мысленно обнял жену, наказал ей заботиться о детях, а затем по очереди прижимал к себе детей, желая им счастья. Слезы выступили на его глазах, и он не мог сдержать их. Но завтра, завтра он будет мужествен. Выбора у него все-равно нет. Так что он встретит смерть, как и подобает мужчине, с поднятой головой. Он примет смерть за чужие грехи. Что ж, все в твоей власти, Господи! И он начал горячо молиться и в молитве провел всю ночь.
     А утром ему на голову одели колючий венец, взвалили на плечи огромный крест. «Кто ж его так сделал?» - подумал Иешуа. «Я б его обстругал как следует, подровнял, избавил от заусенцев. Впрочем...». Печальная процессия двинулась в путь. Иешуа с трудом передвигал ноги под тяжестью своей ноши. «Такова моя судьба, таков мой крест!» - проносилось у него в голове. «А тот, наверное, сейчас прячется где-то в пещерах...». Он обо что-то споткнулся и упал, уронив крест на землю. Колючки врезались в его лоб, выступила кровь, смешиваясь с потом. Кто-то протер ему лицо влажным платком. Люди помогли ему подняться, и он, снова взвалив на себя крест, продолжил чужой путь на Голгофу...

     А три дня спустя Иешуа видели идущим из города в сопровождении нескольких учеников. Он воскрес! Аминь.

     Гриша Либерман стойко переносил кризисное состояние души и тела, свойственное почти всем мужчинам, достигшим среднего возраста, - он пытался бороться!
     Несмотря на два неудачных предыдущих брака, он неутомимо продолжал поиски женщины своей мечты, все еще надеясь встретить если и не идеал, то хотя бы нечто очень похожее. Однако время шло, а на Гришином горизонте вместо долгожданной Ассоль появлялись какие-то случайные женщины, горевшие желанием заполучить легальные документы, подарки и деньги, просто мужа, наконец, но только не Гришины пылкую любовь и большую страсть.
     Будучи по природе человеком активным и деятельным, Гриша перепробовал услуги множества брачных агентств, Интернета, а также успел надоесть всем своим друзьям и знакомым просьбами познакомить с какой-нибудь подходящей кандидаткой на место в его пустующем сердце. Все его одинокие приятели давно уже угомонились, - кто женился, кто просто жил с женщиной, - один Гриша упорно продолжал поиски идеала. Лишь время от времени, устав от бесполезных свиданий и непродолжительных связей, он вдруг останавливался на бегу и приводил в порядок свою нервную систему, залечивая израненную душу коньяком с лимоном.
     Вот и сейчас он лежал на своем любимом диване, прихлебывал любимый напиток и в который уже раз перебирал в памяти лица женщин, когда-то вошедших в его жизнь.
     С первой женой он познакомился на студенческой вечеринке, куда его привел приятель – студент театрального института. Она была дочкой известного режиссера и, естественно, училась на актрису. Через две недели они поженились вопреки воле родителей и стали жить в его комнате в коммунальной квартире. Наверное, он действительно любил ее, если сначала его даже не раздражали ее богемные привычки приводить к ним в дом посреди ночи толпу ее голодных сокурсников, которые в мгновение ока опустошали их маленький холодильник и могли до утра спорить о системе Станиславского, мешая ему делать сложный курсовой проект. Конечно, по дому она ничего не делала, считая, что это слишком прозаично, а готовка борща с котлетами отлекает от истинного искусства и не позволяет ей вжиться в очередную роль. Ее полная непрактичность в быту, привычка тратить деньги на какую-то ерунду, вместо небходимых для семейной жизни вещей, приводили его в смятение, но попытки объясниться ни к чему не приводили, - такая она была по природе, и переделать ее было невозможно.
     К сожалению, он слишком поздно понял это. А тогда, уставший от черствых бутербродов и шумных компаний по ночам, он, наивно полагая, что может изменить что-то, поставил ей резкий ультиматум: или нормальная жизнь вдвоем, или развод. Она легко согласилась на развод, и они расстались друзьями, но что-то в первый раз сломалось в Гришиной душе.
     После этого целых семь лет Гриша наслаждался холостяцкой жизнью, даже не помышляя о скорой женитьбе.
     Много женщин переступило порог его комнаты все в той же коммунальной квартире, но ни одна из них так и не сумела задержаться надолго. Гришу такая ситуация вполне устраивала, хотя…
     Как-то раз Гриша съездил в Прибалтику, где славно погулял и познакомился с очень симпатичной студенткой местного мединститута. На прощанье он, как и положено, заверил ее в вечной любви и пригласил в гости. Каково же было его удивление, когда через месяц в его квартире раздался звонок, и в дверях возникла давешняя медичка. Обалдевшему от такого напора Грише пришлось целую неделю развлекать гостью, а перед отъездом по ее настоянию познакомить со своими родителями, чему те были несказанно рады, поскольку уже совсем потеряли надежду понянчить внуков. Естественно, ни о каких внуках Гриша тогда не думал. А зря!
     Не успел он и оглянуться, как очутился в жестких узах Гименея, родилась дочка, а сам он оказался жителем одной из Прибалтийских республик, где, глядя на вечно хмурое небо и холодное море, с тоской вспоминал залитые солнцем зеленые улицы его родного города и запах майской сирени.
     Семейная жизнь оказалась непростой, но Гриша постепенно втянулся, и ему даже стало нравиться чувствовать себя мужем и отцом. Тем более что молодая жена на первых порах вела себя образцово, стараясь облегчить Гришино привыкание к новой для него роли. Единственное, что смущало его, - это ее трепетное отношение к деньгам и людям, их имеющим, - но он оправдывал это влиянием родителей, кстати сказать, невзлюбивших зятя с первых же дней. Выросшая в семье, где деньги и вещи превратились в культ, она и не могла жить иначе, и все его попытки приобщить ее к миру книг и литературы натыкались на глухую душевную пустоту и меркантильность. Чтобы материально не зависеть от тестя с тещей, Гриша бросил работу по специальности и устроился в какую-то шарашкину контору, где терял квалификацию инженера, но зато получал прогрессивки и премии. По вечерам и в выходные он носился по городу на своей машине, подрабатывая извозом, а перед Новым Годом возил по школам и детсадам Деда Мороза, бывшего артиста оперетты, платившему ему в день больше, чем Гриша получал за неделю работы.
     Гришины родственники в Америке настойчиво звали его к себе, напоминая о том, что ворота на Запад могут закрыться в любой момент. Да и сам он понимал, что с переездом туда жизнь его перестанет зависеть от наличия партбилета в кармане или блата в мясном магазине. Но родственники жены ехать не желали и дочку свою с нищим зятем отпускать не собирались. И тогда Гриша, наивно полагая, что жена все-таки на его стороне и поедет за ним как жена декабриста, второй раз в жизни поставил ультиматум: или мы уезжаем, или развод. Жена с готовностью согласилась на развод, предварительно сообщив несчастному Грише, что ехать он может хоть сейчас, вот только выплатив алименты на ребенка вперед, до совершеннолетия. И опять что-то с грохотом сломалось в Гришиной душе…
     Последние месяцы перед отъездом прошли в поисках и сборах откупного. Продав все, что возможно, назанимав у кого только возможно, он наконец-то получил на руки вожделенное разрешение на выезд и стал готовиться к отъезду. Поскольку с ребенком, которого Гриша как все еврейские папы самозабвенно любил, ему видеться запретили, то все свое свободное время он проводил теперь неподалеку от своего бывшего дома, надеясь хоть одним глазком взглянуть на обожаемое чадо, с которым, возможно, расставался навсегда. Именно здесь и произошла роковая встреча с женщиной, которую Гриша еще долгие годы спустя вспоминал с благодарностью и грустью.
     Лариса работала официанткой в кафе, куда он уже несколько дней заходил, прячась от рано наступивших холодов и непрекращающихся дождей. Она обслуживала столик у окна, за который он неизменно садился, чтобы не выпускать из виду подъезд знакомого дома. В тот вечер он пребывал в особенно грустном расположении духа, так как и на этот раз не смог увидеть ребенка. Очевидно, бывшая жена предусмотрительно увезла его к родителям.
     Почему он пригласил ее за свой стол? Ведь до этого они даже не обменялись и парой нормальных предложений, только несколько слов: «кофе, пожалуйста, спасибо». В тот вечер он неожиданно для самого себя открылся перед совершенно чужим человеком – сидевшей перед ним незнакомой женщиной, почему-то согласившейся выслушать его не совсем складный рассказ о собственной жизни.
     Всю последующую неделю перед отъездом они не расставались, а за два часа до отхода поезда он даже закатил истерику, намереваясь порвать визу, чтобы навсегда остаться с ней. Но она проявила неожиданную твердость, взяв с него обещание непременно звонить и писать. Ну, а она будет ждать, долго ждать, ждать столько, сколько понадобится, чтобы он стал на ноги в чужой стране и забрал ее к себе.
     Первый год в Нью-Йорке, куда Гриша попал по приезду в Америку, прошел как во сне. Сначала он хватался за любую работу: разносил рекламу, возил пассажиров в кар-сервисе, даже убирал квартиры у богатых евреев или приехавших ранее иммигрантов. Но уже через несколько месяцев ему несказанно повезло - удалось устроиться по специальности в маленькую инженерную фирму. Гриша стал работать на чек и сразу же почувствовал себя намного увереннее: у него появился счет в банке, подержанная машина и, главное, отдельная съемная квартира, а не проходная комната в квартире на четверых соседей.
     Все это время Гриша не забывал о Ларисе, почти каждую неделю посылая ей письма с подробными отчетами о своей жизни, часто звонил по телефону, тратя на разговоры уйму денег. Но самый главный вопрос, ради которого он вкалывал как проклятый, не двигался с места. Все юристы, к которым Гриша обращался, в один голос уверяли его, что надежда есть, нужно только набраться терпения, и исправно забирали за консультации кровно заработанные Гришины денежки.
     Сам Гриша очень скоро понял, что надежды никакой нет. Достаточно было почитать газеты или послушать радио. С началом войны в Афганистане евреев совсем перестали выпускать из Советского Союза, - на Запад просачивались единицы, да и то под давлением мировой общественности, а Гриша был не настолько известен, чтобы привлечь ее внимание. И все же в своих письмах к Ларисе он продолжал убеждать и ее и себя, что вскоре все решится и они будут вместе, хотя иногда уже и сам не верил в счастливый исход.
     Однако, время шло, и Гриша стал с ужасом сознавать, что большая любовь, поселившаяся было в его сердце, начинает потихонечку исчезать, оставляя в нем очередной рваный шрам. Письма от Ларисы стали приходить все реже и реже, а он сам перешел на телефонные звонки, мотивируя это нехваткой времени. Да и звонил он теперь лишь предварительно выпив своего любимого коньяку, очевидно, подсознательно опасаясь, что трезвый голос выдаст его теперешнее состояние. А в один непрекрасный день, вернее ночь, Грише ответил грубый мужской голос, посоветовавший ему больше сюда не звонить и, вообще, забыть номер этого телефона. Гриша совету внял, и, допив бутылку, заказал в эскорт-сервисе девицу по вызову, тем самым грубо нарушив клятву верности, данную накануне отъезда.
     В последующие годы Гриша несколько раз предпринимал неудачные попытки найти Ларису, но тщетно. Номер телефона был отключен, а все адресованные ей письма возвращались обратно с пометкой « адресат выбыл ».
     …Задремавшего было Гришу разбудил какой-то дикий крик. На экране телевизора, плача и причитая, обнималась парочка преклонных лет. Ведущий, известный киноактер, пытаясь разнять целующихся стариков, бегал вокруг с криком:
     - Господа, товарищи! Обождите! У вас впереди еще целая жизнь!
     Что-то щелкнуло в Гришиной голове: ”Как же он не додумался раньше? Ведь сейчас в России совершенно другие времена, и найти человека проще простого. Нужно только позвонить на передачу, как ее там, ага, «Надежда», и они найдут любовь всей его жизни, найдут женщину-идеал, и все Гришины страдания моментально прекратятся”.
     Никогда еще время не тянулось так медленно. После звонка в студию он весь извелся, ожидая известий, а когда месяц спустя ему сообщили из России, что он должен быть там ровно через две недели, не знал, за что первым хвататься. Немного успокоившись и придя в себя, Гриша первым делом заказал билет на самолет и номер в гостинице, а получив визу в посольстве, бросился покупать подарки и сувениры. Ко дню отлета он уже был полностью готов и экипирован. Примеривая новый костюм от Версачи, Гриша оглядел себя в зеркало и остался доволен, - на него смотрел еще довольно не старый и симпатичный мужчина, вполне достойный большой и светлой любви.
     Русская зима встретила его холодом и снегопадом. Но даже мороз в минус 40 градусов и метровые сугробы на тротуарах не смогли бы остановить Гришу, летящего на крыльях любви в студию. Конечно, он немного волновался, но бокал любимого коньяку, выпитого в баре гостиницы, придавал ему дополнительную уверенность в успехе задуманного предприятия.
     И вот настал, наконец, его, Гришин, звездный час. Повинуясь громкому голосу ведущего, усиленного микрофоном, он шагнул из-за кулис прямо на сцену большого зрительного зала, где публика уже заходилась в овациях. Слегка оглушенный таким приемом Гриша даже не успел осмотреться, как подбежавшая откуда-то сбоку другая ведущая потащила его на середину сцены, где за маленьким столиком сидела какая-то незнакомая женщина, лицом и фигурой напоминающая певицу Людмилу Зыкину на закате ее артистической карьеры.
     - Кто это? - испуганно прошептал Гриша, адресуясь к женщине-ведущей.
     - Как это кто? - зло прошептала та, отворачиваясь от микрофона, - Ваша Лариса, любовь всей жизни.
     На ватных ногах Гриша кое-как добрался до столика, но упасть в кресло не успел, - «Зыкина» подхватила его под руки и принялась сжимать в страстных объятиях, отчего у него что-то хрустнуло и сломалось внутри. «Бедная моя душа!» - с тоской подумал Гриша.
     Дальше все происходило как во сне. Гриша тупо слушал вместе с аудиторией, как незнакомка, плача и сморкаясь в большой носовой платок, рассказывает душещипательную историю о том, как «страдала, как ждала все эти годы любимого Гришеньку!», как «руки на себя наложить хотела!», а затем так же тупо подтверждал фантастическую историю ведущего о своей собственной жизни. Оказывается, движимый любовью Гриша сделал головокружительную карьеру в Америке, пройдя путь от получателя вэлферского пособия до миллионера. Аудитория слушала этот бред с открытым ртом, но ведущий был столь убедителен, что Грише ничего не оставалось, как добавить лишь несколько деталей.
     В частности, - самолет он пилотирует сам, а яхт у него две: одна во Флориде, а вторая на Карибах.
     Гришиных нервов еще хватило на то, чтобы в сопровождении лже-Ларисы молча выйти за кулисы:
     - Как Вы могли, - обращаясь к ней, только и сказал он, - это же подло!
     - Вы уж простите нас, грешных, - ответил неизвестно откуда появившийся низенький плешивый мужичок, - нужда заела.
     - А это еще кто? – Гриша уже устал удивляться.
     - Муж это мой законный, - с некоторой обидой в голосе сказала толстуха, - слесарь 6-го разряда, а третий год без работы. Да и я болеть начала, силы уже не те. А тут эти, с телевидения, предложили 50 долларов, - кто ж откажется! Тем более, что имя и фамилия соответствуют, разве что возраст… Слышь, Гришаня! Может, и ты чем поможешь ветеранам труда?
     Девятичасовой перелет из Москвы в Нью-Йорк Гриша перенес легко: впервые в жизни он смешивал любимый коньяк с обычной водкой. Зато дома его поджидал сюрприз – судебный иск от бывшей жены, проживающей в Израиле. По американским законам Гриша обязан был выплатить алименты на ребенка за все прошедшие годы, но теперь уже в твердой валюте.
     Оказывается, и в Израиле с удовольствием смотрят телепередачу «Надежда».

     На Берлин опускались тёплые летние сумерки. Лёгкий ветерок, шелестя, пробежался по верхушкам тополей, слегка дохнув на землю прохладой, такой долгожданной после знойного суетливого дня. В небе, где-то над телевышкой, вспыхнула первая звезда, а за ней одна за другой стали постепенно появляться и остальные - большие и малые, яркие и тусклые. Казалось, своим разнообразием они чем-то напоминали людей этого большого и разношёрстного города.
     Виктор любил это время суток. После дневного хаоса и сутолоки на улицах постепенно воцарялось спокойствие. Значительно поредевшие машины приветливо поблёскивали светом фар, на столбах вспыхивали фонари, а фасады зданий переливались замысловато-мерцающими огнями реклам.
     Для таксистов сейчас было затишье - своего рода перерыв между «деловыми» поездками людей, возвращающихся после рабочего дня домой, и следующей за этим волной «праздных» поездок отправляющихся развлекаться пассажиров.
     Большинство коллег Виктора терпеть не могли эту, как они её называли, «мёртвую точку» - движение на таксистских стоянках замирало, все пассажиры испарялись куда-то, а ещё недавно разрывающаяся от огромного количества заказов рация вдруг убийственно замолкла на неопределённое время.
     Многие такси, стоящие в рядах сзади, не выдерживали бездействия и срывались прочь из очереди, надеясь быстрее найти пассажира, просто «рыская» по улицам города. Чаще всего, правда, затея эта не увенчивалась успехом, и, «намотав» энное количество километров и потратив ощутимо подорожавшую со времени объединения Германии солярку, таксисты опять-таки «причаливали» через полчасика к очередной стоянке. Другие водители, стоящие в передней части, начинали нервно крутить головами, вопросительно переглядываться друг с другом и даже подходить к вмонтированному на многих стоянках «столбу-телефону», посредством которого пассажир мог «напрямую» переговорить с таксистом о вызове на дом, проверяя, правильно ли там висит трубка.
     Виктор вёл себя в такие минуты совершенно спокойно. Уже более пяти месяцев, как он остался один - жена ушла от него. К такому же «нашему» эмигранту. Правда, живущему здесь уже давно, твёрдо стоящему на ногах и имеющему своё дело. А сам Виктор находился в Германии около трёх лет. Первый год вместе с Татьяной посещал курсы немецкого языка, потом пару месяцев осматривался по сторонам, пытаясь сориентироваться по поводу выбора дальнейшей специальности. В России он был профессиональным водителем, работал на грузовике. Здесь же права его не признали, предложили посещать дорогостоящие курсы «повышения квалификации» - фактически, обучаться заново. Такое отношение задело самолюбие Виктора, кроме того, лишних денег на курсы у него тоже не имелось. Единственная роскошь, которую он себе позволил сразу же после переезда – старенький Опель «Кадет», купленный им за полторы тысячи марок - поглотила вместе с автомобильной страховкой и налогом все привезённые с родины их с Таней сбережения. Когда же Виктор захотел обучиться на таксиста, то эта злосчастная машина стала его спасением - оказывается, необходимым условием для получения таксистского удостоверения являлась безукоризненная водительская практика на собственной или служебной машине в Германии на протяжении минимум двух лет. Виктор начал учёбу с тем расчётом, чтобы к тому времени, когда он подготовится теоретически, подошёл срок его двухлетнего водительского стажа на немецкой земле. Тогда можно было отправляться сдавать экзамены на знание города. Их было два, письменный и устный. В случае успешной сдачи водитель получал таксистское удостоверение - жёлтый, словно выцветший лист грубой бумаги, который своим внешним видом не шёл ни в какое сравнение с затраченными на его получение усилиями. А усилия были действительно немалыми. Предстояло выучить наизусть весь Берлин - сложнейший и крупнейший город Германии. Вызубрить наизусть тысячи улиц, площадей и объектов, исторические названия которых казались иностранцу сплошной тарабарщиной. Виктор обучался в одной таксистской фирме. Бесплатно. Правда, по окончании учёбы он обязывался в этой же фирме работать.
     Поскольку он был единственным иностранцем в группе, учёба ему давалась труднее всего. Хотя официально Виктор был никаким не иностранцем, а немцем - с самым настоящим немецким «аусвайсом», который они с Таней, приехав в Германию по линии переселенцев, получили сразу же после приезда. Однако кроме немецкого удостоверения личности и фамилии ничего больше немецкого у Виктора не было. Языка предков он до приезда не знал, за исключением отдельных слов, запомнившихся ему с детства от общения со своими бабушками и дедушками. Да и всем остальным - манерой говорить, держаться, проводить свободное время - он был самым обыкновенным русским парнем.
     Его машина – допотопный – Опелёк - являлась для Виктора единственным удовольствием в его настоящей жизни. Отношения с женой расстроились давно - после переезда в Германию, а то и ещё раньше. Детей Татьяна в России иметь не хотела - боялась растить их в тех условиях. Здесь же она тоже вечно чего-то боялась - новых условий, возникших трудностей, немецкого языка, нехватки денег - хотя получаемая ими социальная помощь была не так уж мала, особенно по советским масштабам. Когда же Виктор начал зарабатывать, то, казалось, проблемы с деньгами у них должны были вообще исчезнуть. Но не тут-то было – чем больше денег появлялось, тем больше и тратилось. Главным образом, на пополнение Таниных туалетов, которые скоро перестали помещаться в старом, встроенном в стену коридора шкафу, и развешивались в комнатах прямо на гвоздях вдоль голых обшарпанных стен. Скопить же капиталец на покупку мебели так и не удавалось.
     Возможно, болезненная трата денег у Татьяны носила нервный характер - видимо, таким образом она уравновешивала своё состояние извечного стресса и паники. Однако Виктору не приходила мысль отвести её к психотерапевту, а лишь строго выговаривал ей после очередной покупки. Жена, в свою очередь, принималась попрекать его покупкой машины, затем у неё начиналась истерика, и она убегала к своим родителям, приехавшим в Германию одновременно с ними и жившими неподалёку. Там она проводила почти всё свободное от хождения по магазинам время в последние месяцы их «совместной» жизни. Всё это действовало на Виктора, по природе своей оптимиста и работягу, ужасно удручающе. Он стал отвлекать себя выпивкой по вечерам, и однажды едва не сделал на такси аварию на следующее утро, находясь ещё навеселе.
     А потом, в один прекрасный день, пришла Татьяна и заявила, что она нашла другого, и спросила у Виктора согласия на развод. Для него это явилось полнейшей неожиданностью. Ведь столько времени он терпел её - и не помышлял о разводе, хоть это, по-видимому, и стоило бы давно сделать. Терпел её никчёмность, неприспособленность к жизни, истеричность, расточительность. Всё ждал - может быть, изменится. И думать не думал о разводе. А она - вот так, сразу - как будто выстрелом в сердце.
     В душе у Виктора образовалась пустота - большая кровоточащая рана. Он отпросился с работы, неистово пьянствовал, пытаясь водкой залить эту пустоту. Примерно через неделю, заключив что «все женщины - б…», с ощущением сильнейшего похмелья, образумился.
     Отныне Виктор не подсчитывал лихорадочно каждый час, сколько денег он заработал с начала смены. К чему? Того, что он получал не перетруждаясь, половину рабочего времени проводя в ожидании своей очереди в рядах таксистов, с лихвой хватало ему и на оплату скромненькой двухкомнатной квартиры в восточной части Берлина, и на питание (готовил он себе сам), и на бутылочку пива перед сном, и на коллективный поход в сауну раз в неделю со своими старыми друзьями из «хайма». Да и откладывал ещё кое-что – счёт в банке медленно, но неуклонно пополнялся. Квартиру свою Виктор отремонтировал и даже успел частично обставить - сделано это было уже после Таниного ухода.
     На работе он вёл себя теперь как многие бывалые таксисты - читал газету, правда, чаще всего, русскую, в перерывах между поездками или же просто с невозмутимым видом глазел по сторонам.
     Стоял он сейчас на стоянке в самом конце очереди. Два такси, пристроившиеся было сзади, уехали через десять минут,разочарованные бездействием,и жёлтый Мерседес Виктора опять остался последним. И хотя за всё это время не подошло ни одного пассажира и не последовало ни единого вызова по рации либо по телефону на столбе, Виктор всё же немного продвинулся вперёд- это не выдержав «отчаливали» коллеги из очереди впереди него.
     Сдерживая зевоту,Виктор отложил в сторону прочитанный номер «Европы-Центра», являющейся к тому времени единственной в Берлине русскоязычной газетой, и потянулся на своём сидении. Взгляд его невольно упал на правое боковое зеркало. Сзади к его машине подходила девушка. В лёгком белом платье, словно сотканном из множества тончайших узоров,плавно облегающем её стройную фигуру, с длинными светло-русыми волосами, она казалась вся какой-то воздушной,призрачной и неестественной на фоне сгущаюшихся сумерек в этом мрачном районе.
     Вместо того чтобы,как это было принято, пройти вдоль всего длинного ряда такси и сесть в самое первое в очереди,она распахнула заднюю дверь Виктора Мерседеса и, грациозно усевшись в кожанное кресло,произнесла: „Bitte, Kurfürstenstraße!“
     Виктор уловил лёгкий иностранный акцент в этих словах,но сказанное ею было слишком коротко, чтобы установить хотя бы приблизительно происхождение акцента.
     Кроме того, всё это явилось для нашего героя такой неожиданностью, что он даже забыл включить счётчик, а спохватился лишь у первого светофора, проехав метров сто. «Обычно в Германии садятся в последнее такси в трёх случаях, - рассуждал он,- когда пассажиру нужно проехать на соседнюю улицу, и ему просто жалко обременять этим таксиста, простоявшего битый час в очереди; когда клиент хочет предложить таксисту «сделку»- отвести его подешевле,не включая таксометра (в этом случае водитель кладёт все вырученные деньги себе в карман, не делясь половиной с владельцем фирмы, как обычно); и когда пассажиру попросту «начихать» на установленные нормы и обычаи,и он садится в ту машину,до которой ему ближе идти... Моя «богиня», судя по всему - третий вариант!» - заключил Виктор про себя.
     Был, правда, в его практике и ещё один случай: когда молодая женщина, которой предстоял неблизкий путь,обошла пару-тройку «дедушек»,стоящих впереди, и села в машину Виктора, с которым ей,видимо, было приятнее ехать,нежели с ними.
     Но такую возможность в данном случае он сразу же отбросил как неправдоподобную. Нет, не потому что молодой человек был недостаточно уверен в себе или своей внешности. Наоборот, от недостатка самоуверенности он никогда не страдал. Просто, во-первых,пассажирка его подошла сзади и,следовательно, не могла толком разглядеть Виктора. И во-вторых, она вся казалась ему такой особенной,словно не от мира сего, фея из высшего света,неизвестно как попавшая в этот хмурый полутурецкий район Берлина. И такой уж,как она,конечно,всё-равно,какой именно таксист повезёт её к месту назначения. Для неё ведь все они просто шофёры- извозчики,и всё тут!
     Так рассуждал Виктор,украдкой поглядывая в зеркало на свою попутчицу. Она была молода- лет двадцать с небольшим. Ровный загар,покрывающий её лицо,шею и слегка приоткрытую верхнюю часть груди, сособенно ярко контрастировал с длинными светлыми прядями рассыпавшихся по плечам шелковистых волос. Слегка склонив на бок голову, она отрешённо глядела в окно своими огромными печальными глазами. «В такую и влюбиться можно,- подумал Виктор,- не будь она миллионерша!» Почему-то он твёрдо решил, что пассажирка его и есть именно из тех самых высших слоёв общества, представителей которых ему приходилось неоднократно развозить по шикарным отелям, расположенным справа и слева от Kurfürstenstraße. Тут только Виктор вспомнил, что не спросил у девушки, куда именно на Kurfürstenstraße её нужно везти.
     - Ich sage dann Bescheid,- ответила она на его вопрос, и теперь Виктор с некоторым удивлением был вынужден признать, что акцент её,скорее всего, походил на славянский. Но какой именно славянский- этого он решить не мог. Виктор стал усиленно думать, что бы такое спросить у неё ещё, дабы разрешить свою загадку, но ему так и не приходило на ум ничего соответствующего, как ему казалось, её уровню.
     Тем временем они выехали на Kurfürstenstraße. Начальная часть улицы была довольно тёмной - здесь находились различные промышленные предприятия,не освещающиеся ночью. Кроме того,несколько уличных фонарей в этом месте не работали. Проехав ещё с полсотни метров, они попали,наконец,на освещённую часть.
     - Ich möchte hier aussteigen, - произнесла загадочная незнакомка. Виктор остановился и назвал цену.
     - Ich habe, leider, kein Bargeld hier,- виновато улыбнулась девушка. –Wenn Sie einbißchen warten, ich bringe sofort das Geld aus dem Hotel. Ich wohne hier,- она указала на стоящее рядом здание,- Zimmer Siebenhundertzwei! O,kay?
     Виктор не нашёлся, что ответить, и утвердительно кивнул. И лишь когда пассажирка его перешла через дорогу и скрылась в подворотне,в душу его закралось сомнение. В принципе, он нарушил одно из железных правил таксистов: никогда не отпускать нерасплатившегося клиента одного, даже не потребовав у него залог. Но впечатление,произведённое девушкой на Виктора, было настолько сильным, что он даже не мог допустить мысли, что она является мошенницей. И вот теперь, сидя уже несколько минут в машине в ожидании, он припомнил произнесённые ею напоследок слова и всё больше склонялся к мысли, что акцент её был не чем иным как мастерски замаскированным русским акцентом. Выходит, эта «богиня» была попросту его,Виктора,землячкой, и ожидать от неё,следовательно, можно было чего угодно. От этой мысли его бросило в жар... Внезапно заднюю дверь его машины кто-то открыл. Виктор обернулся. Склонившись к проёму двери сзади стояла самая обычная уличная проститутка в одном лишь нижнем белье чёрного цвета...

     Продолжение читайте здесь: www.ukamina.com/books/passagirka.html