Здравствуйте, дорогие друзья!

Сегодня я продолжаю сразу две тематических серии нашей рассылки: публикацию материалов к 100-летию поездки Василия Ерошенко в Лондон в 1912 г. и серию "Переводы одного текста", публикацией первого произведения Ерошенко в оригинале на эсперанто (1913 г.), в переводе главного организатора поездки Анны Шараповой (1913 г.) и в моем переводе с эсперанто (2005 г.). Хочу обратить Ваше внимание вот на что. Чрезвычайно важным для нас стало примечание редактора журнала С. Обручева о том, что Ерошенко надиктовал свой текст вице-делегату УЭА Романенко, а редакция получила текст письменный, воспринятый, как "рассказ о поездке". Это означает, что Анна Шарапова переводила с письменного текста, и поэтому она сохранила повествовательный элемент и дала реальный комментарий к этому повествованию. Для нас же куда более важно то, что исходный текст Ерошенко был для него устным речением, поэтому он приближен к народным эпическим и лиро-эпическим жанрам - об это свидетельствует своеобразная ритмомелолика, стилистическая организация и особенности поэтики этого текста. Таким образом, этот текст сродни русским былинам, украинским думам, псальмам, жебранкам - то есть текстам, созданным без письменной фиксации незрячими сказителями. Поэтому я переводила не столько описание поездки, сколько суть текста для самого Ерошенко. И эта суть - ритм, ритмика, мелодика, повторяемость периодов. Собственно, следование известной ему традиции странствующих сказителей. Но этот сказитель воспевал новое эсперанто-царство, новую культуру эсперантистов. Что получилось - судить Вам.

Ваша Юлия Патлань 

1. Eksterlanda vojaĝo de la blinda esperantisto

s-ro V. Eroŝenkо (*)

Miaj amikoj-esperantistoj volis, ke mi skribu ion pri mia vojaĝo Anglujon, kaj nun mi kontentigas ilian deziron.

Kiam mi diris en Moskva stacidomo al miaj amikoj mian lastan “adiaŭ”, kiam la vagonaro ekkantis sian senfinan kanton: “tra-ta-ta-tra-ta-ta-ta”, mi eksentis, ke io nova, tute ne konata komenciĝis, kaj stranga maltrankvilo eniris mian koron, ekregis potence ĉiujn miajn pensojn; kvazaŭ ne ĉio estis pripensita, kvazaŭ io restis forgesita. Laŭ mia programo mi atendis unuan renkonton de samideanoj en Varsovio; tie ili povus helpi al mi ĉe la ŝanĝo de vagonaro kaj iom “kuraĝigi” min, kiel diris unu el miaj amikoj. Sed neniu venis renkonti min¹⁾.

Mi daŭrigis mian vojaĝon kun konfuzaj pensoj, kun malklaraj fragmentoj de sentoj. Mi proksimiĝis al la limo kaj mia maltrankvileco pligrandiĝis. La limoj estas jam malantaŭe, kaj febra varmego ĉirkaŭprenis min, alpelante arojn da senordaj pensoj. Mi estis ĉirkaŭita de alilanduloj, kiuj parolis fremdan, nekonatan de mi lingvon. Kaj pensoj turmentis min: Pri kiu oni parolas? Kaj kial la tuta mondo estas tiel malproksima de mi en tiu ĉi vespero, en tiu ĉi nokto, tiel malproksima! Kaj kial Moskvo kun karaj amikoj estas plej malproksima loko en la Universo, la plej malproksima? ... Viaj nervoj komencis ludi, sinjoro; ĉu vi ne volas almenaŭ iom kontroli ilin? Analizu viajn sentojn! Elklarigu al vi viajn timojn! Ĉu vi timas, ke esperantistoj aliloke renkontos vin same, kiel en Varsovio? Kaj via vojaĝo pli kaj pli malfaciliĝos?”

“Ho ne! mi neniam timis malfacilaĵojn en la vojo; oni bezonas nur havi iom da mono en poŝo kaj iom da cerbo en kapo – pensis mi – sed tiam ... – Tiam viaj belegaj revoj pri la novefondita regno Esperantujo nuliĝos. S-ro Privat²⁾ parolis pri ĝi tiel multe dum la lasta vizito al rusaj esperantistoj. Li kredigis nin, ke li venis kun speciala misio Ruslandon: alvoki slavajn esperantistojn partopreni la novefonditan regnon. – Sed ĉu vi ne scias, ke paroladoj eĉ de S-ro Privat kaj reala vivo ne estas samo? Ho, jes, mi scias tion! Tiam havu iom da cerbo en kapo, estu trankvila: Berlino ne estas malproksima.

Mi alvenis Berlinon frumatene. Mi prenis mian pakaĵon kaj ekrapidis eliri. (Vagonaroj eksterlande ne estas tiel dormemaj, kiel en Rusujo). Elirante mi diris sensone al la verda stelo: “Vane vi brilas, steleto, vi faru pli bone, se vi subirus. Neniu bezonas stellumon matene... Neniu krom sola blindulo”... la okaza penso aldonis. Dum tiu februara, malvarma mateno ĉiu estus tute prava ne alveni renkonti eĉ la plej bonan amikon. Postuli do ke tion faru iu nekonato – estus kruele. Mi surpaŝis decide peronon kun preparita parolado al tiu, kiu povas kompreni nekompreneblan, sed – Dio! Ĉu mi ne sonĝas? Mi aŭdas mian nomon, mi aŭdas korajn salutojn, ĝojajn ekkriojn, oni premas miajn manojn, demandas pri mia sano, kaj deziras scii pri ĉiuj detaloj de mia vojaĝo.

La verda steleto brilis ne vane: ili alvenis renkonti min, en tiu malvarma, februara mateno.

Kun du novaj amikoj (la tria – fraülino – nin tuj forlasis post la renkonto) mi iris kafejon por matenmanĝi. Dum matenmanĝo mi skribis kelke da leteroj al miaj rusaj amikoj. Poste la novaj amikoj demandis min: “Kion vi volus, ke ni montru al vi en Berlino?” Mi ilin petis viziti kun mi la instituton por blinduloj en Steiglitz. Kaj ni iris. Kun helpo de tramo, aŭtomobiloj kaj propraj piedoj ni fine atingis la instituton, kie ni estis afable akceptitaj. Oni permesis al ni rigardi ĉiujn rimarkindaĵojn de la instituto: metiejon, klasojn, presejon, ellaboraĵojn, k.t.p. Unu estro donadis al ni bezonajn klarigojn, kiuj estis tradukitaj en Esperanton de miaj amikoj.

Je la 11-a matene mi revenis la stacidomon, kie la vagonaro estis preta foriri Köln’on. Ĉe la disiĝo kun miaj amikoj de 5 horoj mi dankis ilin, sed mi klare komprenis kaj mi volus, ke ili ankaŭ komprenu, ke vortoj neniam povus esprimi mian dankon por la kredigo, ke antaŭpostenoj de la novefondita regno “Esperantujo” jam estas starigitaj, ke bonaj amikoj jam deĵoras sur la vojo tra la vasta mondo. Mi diris al la amikoj: “Adiaŭ” – kaj ilin forlasis, kredeble, por neniam plu renkontiĝi.

Je la 9-a horo vespere mi estis en Köln. Kaj denove fremdaj nekonatoj min renkontis kun koraj salutoj. Mi devis atendi alian vagonaron ĝis noktomezo kaj la samideanoj deziris, ke mi vizitu ilian kunvenon. Kia ĝoja kunveno ĝi estis! Mi neniam ĉeestis pli gajan kunvenon: ŝercoj, ridego, paroladoj, tostoj kaj biero estis neelĉerpeblaj. Tie mi ankaŭ konatiĝis kun geblinduloj Sapater (konsuloj³⁾ por blinduloj en Köln). Tri horoj pasis, kiel tri momentoj, kaj ni devis rapidi al la stacidomo. Mi neniam pensis, ke tempo povas flugi tiel rapide: dum tri horoj mi ne havis tempon trinki eĉ unu tason da teo, kaj se mia memoro min ne perfidas – la teo ankaŭ ne havis tempon malvarmiĝi.

Ne, mi neniam pensis, ke la tempo povas flugi tiel rapide por mi, mi neniam povis imagi, ke fremdaj homoj povus amikiĝi tiel rapide.

La vagonaro ekiris kaj mi povis aŭdi tra la fenestro la bondezirojn de miaj amikoj: “Feliĉa estu via vojaĝo!” “Ni esperas vin revidi!” Dankon, karaj amikoj! Sed mi ne esperas vin vidi denove: oni ne sonĝas dufoje sonĝojn feliĉajn.

Je la 4-a horo nokte mi venis Bruxelles; tie mi devis ŝanĝi la vagonaron kaj atendi dum 3 horoj. Bruxelles’aj samideanoj ne alvenis min renkonti,⁴⁾ sed mi el tuta koro deziris, ke ili dormu senzorge kaj sonĝu la feliĉan vojaĝanton, atendantan la matenan vagonaron.

Je la 2-a horo posttagmeze mi estis jam en Calais; kaj kun helpo de du portistoj mi trovis loĝejon de s-ro Perrin (vicdelegito en Calais),⁵⁾ kiu kun franca ĝentileco aŭ pli vere kun esperantista delikateco sidigis min sur vaporŝipon kaj petis la ŝipestron zorgi pri mi speciale. Mi estis tre lacigita kaj la finon de mia vojaĝo mi memoras malklare, sed noblan voĉon de s-ro Finez en Dover, lian afablecon, tason da teo kun li kaj lian koran manpremon oni ne povas facile forgesi. Li telegrafis al s-ro Blaise (delegito en London), ke li renkontu min, kaj ni disiĝis.

Je la 9-a horo vespere mi estis ĉe gesinjoroj Blaise⁶⁾. Kaj ĉirkaŭita de iliaj zorgoj mi povis bone ripozi. S-ino Blaise kun boneco de patrino komencis instrui al mi la bonajn manierojn de bona angla societo, instrui kiel plej junan knabon: dum la tetrinko oni ĉiam devas teni tason per tenilo kaj neniam kiel glason; oni neniam devas lasi kuleron en la taso, sed ĉiam sur la subtaso; oni neniam devas manĝi kukaĵojn kaj kune trinki teon, sed aŭ trinki aŭ manĝi. Dum oficiala teo oni neniam devas trinki pli ol du tasojn da teo kaj manĝi pli ol du kukaĵojn, aŭ unu kukaĵon kaj unu buterpanon. Dum la konversacio oni neniam devas interrompi la parolanton.

Dek tagojn mi loĝis ĉe gesinjoroj Blaise kaj tiu tempo estis la plej feliĉa en mia vivo en Anglujo.

S-ro Blaise kaj s-ro konsulo por blinduloj s-ro Merrick⁷⁾ faris por mi tre multe: ili trovis por mi novajn amikojn, ili rekomendis min al homoj, kiuj iel povis helpi min kaj fine ili min konatigis kun s-ro Phillimore⁸⁾. Ĉi tiu bonega homo konsentis instrui al mi anglan lingvon. Li trovis por mi loĝejon en angla familio, li enkondukis min en societon de angloj-neesperantistoj. Kaj ĝis la fino de mia ĉeesto li gvidis miajn monaferojn kaj li estis la plej vera amiko, pri kiu mi nur povis revi.

Post tri monatoj de mia ĉeesto en Anglujo, laŭ peto de unu esperantistino, oni konsentis min akcepti, kiel lernanton, en la plej bonan anglan instituton por blinduloj (Royal Normal College). Kaj nur en septembro⁹⁾ mi min turnis ree al la helpo de Peterburg’aj esperantistoj, petante ilin helpi al mi dum mia reveno Ruslandon. Ili akceptis min kun vera rusa simpleco kaj gastameco.

Jes, mi nun povas diri, ke la lampo de Aladeno¹⁰⁾ ne povus helpi al mi pli ol la verda esperantista steleto; mi estas certa, ke neniu geniulo de arabaj fabeloj povus fari por mi pli, ol la geniulo de reala vivo Doktoro Zamenhof, kreinto de “Esperanto”.

La Ondo de Esperanto (Moskvo), 1913. – № 1. – Р. 7–10

(*) «Redaktoro de “La Ondo de Esperanto” aldonis: “Vicdelegito de U.E.A. en Kievo s-ro Romanenko, lau nia peto enskribis kaj sendis al ni diktitan de s-ro Eroŝenko rakonton pri lia vojaĝo”. La teksto akompanis lia portreto fotita kune kun William Phillimore». – «Редактор «Волны Эсперанто добавил: «Вице-делегат У.Э.А. в Киеве г-н Романенко, по нашей просьбе, записал и прислал нам надиктованный (! – Ю.П.)  г-ном Ерошенко рассказ (! – Ю.П.) о его поездке. Текст сопровождал фотопортрет вместе с Уильямом Филлимором». Примечания составителя японского издания текста (1995) г-на Минэ Ёситака. Пер. с эсперанто – Юлии Патлань.

——————

1) Por la honoro de Varsovia delegito de UEA, mi devas diri, ke iakaŭze li havis malŝancon ne trafi la renkonton de s-ro Eroŝenko, kvankam li estis dufoje veturinta tiucele la Brestan stacidomon. (noto de Anna Ŝarapova)

2) Edmond Privat (1889–1962), unu el la kunfondintoj de UEA, la nova organizo aludita kiel “novefondita regno”, vojaĝis al Rusio en 1911 kaj faris prelegon ĉe la Tolstoja Societo en Moskvo kaj ankaŭ revidis Anna Ŝarapova, la bofratinon de P. Birjukov, kiu estis sekretario de Lev Tolstoj. Ŝi estis fervora kunlaboranto de UEA kaj jam pli frue vizitis lin en Ĝenevo, kie siatempe troviĝis la sidejo de UEA. Ankaŭ Eroŝenko, ŝia lernanto, supozeble ĉeestis kaj aŭskultis lian paroladon. (E. Privat: “Aventuroj de Pioniro”, 1963, Stafeto)

3) antaŭulo de delegito de UEA. La dua UK en 1906 decidis la starigon de konsuloj por plenumi reciprokajn servojn. Post kiam UEA estis fondita en 1908, kaj starigita la nova servo de ĝiaj delegitoj, la malnova sistemo restis ankoraŭ kelkan tempon.

4) Je tio estas kulpaj la malfrue senditaj sciigoj Bruselon. La delegito de UEA, abato Richardson, vicdelegito, S-ro Mathieux kaj Frato Izidoro, modele stariginta la instruadon de Esperanto en Brusela Reĝa Instituto de blinduloj, – ĉiuj sendis plej bonkorajn leterojn kun bedaŭro pri la malfrua sciigo. (noto de Anna Ŝarapova)

5) S-ro Perrin kaj la delegito de UEA, s-ro Leclancher estis venintaj por renkonti ĉe Calais-haveno, kaj s-ro Eroŝenko rapidis elsalti el la vagono ĉe Calais-urbo. (noto de Anna Ŝarapova)

6) Paul Blaise (belgo, 1880 – 1949) kaj Margaret L. Blaise (anglino, 1878 – 1935). Ambaŭ esperantistoj, siatempe tre aktivaj kaj eminentaj.

7) William Perry Merrick (1868 – 1955): esperantisto de 1903 kaj propagandis inter blinduloj. Ni supozas, ke li pli poste ankaŭ daŭrigis korespondadon kun Eroŝenko, kaj liajn verkojn publikigis en Esperanta Ligilo, la brajla gazeto eldonita en Sovetio, kies kasisto li estis.

8) William Phillimore (1844 – 1934) estis esperantisto de 1905. Li lernis la brajl-skribon en 1910 kaj transskribis multajn librojn por blinduloj. (laŭ “Enciklopedio de Esperanto”)

9) en 1912.

10) persono en “Mil kaj unu noktoj”.

2. ЗАГРАНИЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ СЛЕПОГО ЭСПЕРАНТИСТА В.ЕРОШЕНКО

Друзья-эсперантисты попросили меня написать что-нибудь о моем путешествии в Англию, – спешу исполнить их желание.

Сказав на вокзале в Москве свое последнее «прости» провожавшим друзьям, слушая, как поезд напевает бесконечное тра-та-та, – я почувствовал, что началось нечто новое, дотоле неведомое. Странное беспокойство охватило мое сердце и, овладело властно всеми моими мыслями, точно не все было обдумано, как будто что-то осталось забытым. По данным мне инструкциям я ждал первой встречи единомышленников-эсперантистов в Варшаве; они могли бы помочь мне при пересадке и несколько «ободрить» меня, как говорил один из моих друзей. Но никто не явился.*

Я продолжал свое путешествие с тревожными мыслями. Подъехал к границе, и беспокойство мое все росло. Вот и граница уже позади, лихорадочный жар охватил меня. Я был окружен чужеземцами, говорившими на чуждом, непонятном мне языке, и вот какие мысли мучительно вертелись у меня в голове: «О чем говорят кругом? – Отчего весь мiр так  далек от меня в этот вечер, в эту ночь, – так далек? – Отчего Москва с дорогими друзьями самое далекое место в мире, самое далекое? – Что брат, нервы заиграли? – Не надо ли взять себя в руки? Разберись-ка в своих чувствах! Разъясни себе свои страхи! – Не боишься ли ты, что эсперантисты и в других местах встретят тебя подобно варшавским, а путешествие будет все труднее и труднее!»

– «О нет! Никогда не боялся я трудностей дороги: имей только немного денег в кармане, да шевели мозгами и не пропадешь, думал я. Но тогда прекраснейшие мечты о новом «Эсперантском мiре» – пух и прах.  – «Г-н Прива так много говорил об этом новом мiре во время своего посещения русских эсперантистов. Он вселил в нас веру в то, что приехал в Россию со специальной миссией звать славян-эсперантистов к большему участию в новом мiре». «Но разве ты не знаешь, что даже такие речи, какие умеет говорить г-н Прива, и действительная жизнь не одно и то же?» – «О да, я знаю это». – «Тогда… не теряй рассудка и будь спокоен: Берлин уже не далеко».

Приехал я в Берлин рано утром. Забрал свои вещи и поспешил выйти. (Поезда за границей не такие сонные, как в России). Выходя, беззвучно сказал я своей зеленой звездочке: «Напрасно ты светишь, звездочка: лучше бы тебе закатиться. Никто не нуждается утром в свете звезд… Никто, кроме одного слепца»… невольно подвернулась мысль. В это февральское холодное утро всякий с полным правом мог не прийти встретить даже наилучшего друга. Ожидать от незнакомца такого подвига было бы жестоко. Я решительно зашагал по платформе с заранее заготовленными словами для того, кто мог бы понять непонятное.

…Но, Боже! Не сон ли это? Я слышу свою фамилию, слышу сердечные приветы, радостные восклицания, пожимают мои руки, расспрашивают о здоровье и желают знать о всех подробностях моего пути.

Зеленая звездочка сияла не напрасно. Они явились на встречу мне в это холодное февральское утро.

С двумя новыми друзьями (встретило трое, но барышня ушла сейчас же после встречи) я отправился завтракать в кафе. За завтраком я написал несколько писем своим русским друзьям. Новые друзья спросили меня: «Что бы вы желали посетить в Берлине?» Я попросил их посетить со мной Институт для слепых в Штейглице. И мы отправились. С помощью трамвая, автомобиля и собственных ног добрались наконец до Института, где встретили радушный прием. Нам позволили обойти все достопримечательное в Институте: мастерскую, классы, типографию, изделия слепых и т.п. Один из заведующих давал нам надлежащие объяснения, которые переводились моими друзьями на эсперанто.

В 11 ч. утра я вернулся на вокзал: надо было не опоздать на поезд в Кельн. При расставании с моими 5-часовыми друзьями, я благодарил их, но ясно понял и хотел бы, чтобы они также поняли, что нет слов для выражения моей благодарности за подтверждение на деле того, что передовые посты нового эсперантского мiра уже воздвигнуты, что добрые друзья уже готовы на помощь в странствиях по белу свету. Я простился с друзьями и расстался с ними, не надеясь когда-либо еще раз встретиться.

В 9 ч. вечера я был уже в Кельне. И снова неизвестные иностранцы встретили меня сердечно.

Я должен был ждать другого поезда до полуночи, и единомышленники пожелали, чтобы я посетил их собрание. Какое радостное было это собрание! На более веселом я никогда не бывал: шутки, смех, речи, тосты – все это так и сыпалось, так и брызгало неудержимо. Тут я также познакомился со слепыми супругами Запатэр (они – консулы для слепых в Кельне). Три часа пролетели точно три минуты и мне надо было спешить на вокзал. Никогда не думал я, что время может так быстро лететь: в течении целых 3-х часов я не нашел времени выпить даже одну чашку чаю; не знаю могу ли доверить в этом случае своей памяти, – мне казалось, что и чай не успел остыть.

Нет, никогда не думал я, что время может лететь так быстро для меня, никогда не мог вообразить, что незнакомые раньше люди разных наций могут так быстро сдружиться.

Поезд тронулся, и через окно я мог слышать пожелания моих друзей: «Счастливого пути!» – «Мы надеемся вновь вас увидеть». – Благодарю, дорогие друзья. Но я не надеюсь вас снова увидеть: счастливый сон два раза не приснится.

В 4 часа ночи я приехал в Брюссель: здесь – пересадка, и целых 3 часа надо было ждать поезда. Брюссельские единомышленники не пришли меня встречать*, но я от всего сердца желал им беззаботного сна: пусть лишь во сне им приснится путник, ожидающий утреннего поезда.

В 2 часа пополудни я был уже в Калэ, и с помощью 2-х носильщиков нашел квартиру г-на Перрэна (виц-дел. У.Э.А. в Калэ)*, который с французской вежливостью или вернее с внимательностью эсперантиста посадил меня на пароход и поручил меня особому попечению капитана. Я очень устал и с трудом припоминаю конец  моего путешествия, но благородный голос дуврского эсперантиста г. Финеза, его любезности, чашку чаю с ним и его сердечные рукопожатия нельзя легко забыть. Он телеграфировал г. Блэзу (Дел. в Лондоне), чтобы тот встретил меня, и мы расстались.

В 9 ч. вечера я был у г. Блэз. И окруженный их заботами я мог хорошо отдохнуть. Г-жа Блэз, как добрая мать, начала меня учить хорошим манерам приличного английского общества, учить, как самого маленького мальчика: когда пьешь чай, надо держать чашку за ручку, а не так, как стакан, никогда не класть ложечку в чашку, а всегда на блюдечко, нельзя зараз есть пирожное и пить чай, а или есть, или пить. Когда бываешь за официальным чаепитием, – не следует пить более двух чашек чаю, есть же только 2 пирожных или 1 пирожное и 1 бутерброд и т.п. Во время разговора никогда не надо прерывать говорящего и т.под.

Десять дней  прожил у г-д Блэз, и эти дни были самые счастливые из моей жизни в Англии. Г-н Блэз и консул для слепых – г-н Меррик сделали для меня очень много: они нашли мне новых друзей, рекомендовали меня людям, которые так или иначе могли быть мне полезны, и, наконец, познакомили меня с г. Филимором. Этот добрейший человек согласился учить меня английскому языку. Он подыскал мне комнату в английской семье, ввел меня в общество англичан-неэсперантистов и все время моего пребывания в Англии он заботился о моих денежных делах  и был для меня истиннейшим другом, о каком я мог только мечтать.

3 месяца спустя, по просьбе одной эсперантистки, меня согласились принять учеником в лучший Английский институт для слепых (Нормальный Королевский Коллэдж), и только в сентябре 1912 г. я обратился к петербургским эсперантистам, прося их помочь мне при въезде в Россию. Они приняли меня с истинно русской простотой и гостеприимством.

Поистине могу сказать, что лампа Аладина не могла бы мне больше помочь, чем зеленая звездочка эсперантистов. Я уверен, что никакой гений арабских сказок не смог бы для меня сделать больше, чем гений действительной жизни доктор Заменгоф, творец «Эсперанто».

Вас. Ерошенко.

Перев. с Эсперанто А. Н.Шарапова

La Ondo de Esperanto (Moskvo), 1913. – № 1. – Р. 7–10.

http://eroshenko-epoko.narod.ru/Texts/Eksterlanda1.htm

3. ЗАГРАНИЧНАЯ ПОЕЗДКА

СЛЕПОГО ЭСПЕРАНТИСТА

Г-НА В. ЕРОШЕНКО

 Мои друзья-эсперантисты хотели, чтоб я написал что-то о своей поездке в Англию, и ныне я исполняю их пожеланье.

Когда я сказал на московском вокзале друзьям моим последнее «прощайте», когда вагоны запели бесконечную свою песню: «тра-та-та тра-та та-та», я ощутил – новое что-то, неведомое вовсе начиналось, и странная тревога вошла в мое сердце, овладела мощно каждой моею мыслью: будто не все было продумано, будто что-то оставалось позабыто. По моей программе я ожидал первой встречи с самидэаной^[1] в Варшаве, там они могли помочь мне при пересадке на поезд и немного «ободрить», как сказал один из друзей. Но никто не пришел меня встретить.

Я продолжил свою поездку со смятенными мыслями, со смутными обрывками чувств. Я приближался к границе, и мое беспокойство нарастало. Граница была уж позади и лихорадочный жар охватил меня, нагоняя сонмы беспорядочных мыслей. Я был окружен чужеземцами, говорившими на чуждом, непонятном мне языке. И меня изводили мысли: «О чем же говорят? И отчего целый мир так далек от меня в этот вечер, в эту ночь, так далек!» И отчего Москва с дорогими друзьями – самое дальнее место во Вселенной, самое дальнее? Нервы взыграли, сударь; не хочешь ли хоть немного овладеть ими? Разберись в своих чувствах! Проясни себе свои страхи! Боишься ли ты, что и другие эсперантисты встретят тебя так же, как в Варшаве? И твоя поездка станет много и много труднее?

«О нет! Я никогда не боялся трудностей в пути: нужно только иметь немного денег в кармане да ума в голове, – думал я, – но тогда…»

– «Тогда твои прекраснейшие грезы о вновь созданном царстве «Эсперантида» обратятся в ничто». – «Господин Прива говорил о нем так много во время последнего визита к русским эсперантистам. Он уверил нас, что прибыл с особой миссией в Россию: призывать славян-эсперантистов к участию в новом царстве». – «Но разве ты не знаешь, что речи даже господина Прива и реальная жизнь – не одно и то же?» – «О да, я знаю это!» – «Тогда имей немного ума и будь спокоен: Берлин неподалеку».

Я прибыл в Берлин рано утром. Взял свой багаж и поторопился выйти. (Поезда за границей не такие сонные, как в России). Выходя, я сказал беззвучно звезде зеленой: «Напрасно ты, звездочка, сияешь, было бы лучше, если б ты закатилась. Никому не нужен звездный свет утром»… «Никому, кроме одного слепого», – случайная мысль нагнала. Этим февральским, холодным утром всякий по праву мог не встретить даже наилучшего друга. Требовать же, чтоб это сделал какой-то незнакомец – было бы жестоко. Я зашагал решительно по перрону с заготовленной речью к тому, кто может понять непонятное, но – Боже! Не сон ли это?

Я слышу свое имя, слышу сердечные приветы, радостные вскрики; пожимают мне руки, расспрашивают о здоровье и знать желают обо всех подробностях поездки.

Зеленая звезда сияла недаром: они пришли меня встретить в это холодное, февральское утро.

С двумя новыми друзьями (третья – фройлен – нас покинула сразу же после встречи) мы отправились в кафе на завтрак. За завтраком я написал несколько писем русским друзьям. Затем новые друзья спросили: «Что бы вы хотели, чтобы мы показали вам в Берлине?» Я попросил их посетить со мною Институт для слепых в Штейглице. Мы отправились. На трамвае, автомобилях и своих двоих наконец мы достигли Института, где были любезно приняты. Нам разрешили осмотреть все достопримечательности института: мастерские, классы, печатню, изделия [слепых] и другое. Один руководитель давал нам нужные пояснения, которые переводились на Эсперанто моими друзьями.

В одиннадцать утром на вокзал я возвратился, где поезд в Кёльн был наготове. Расставаясь с моими пятичасовыми друзьями я благодарил их, но ясно понимал и хотел бы, чтобы и они осознали – слова никогда не смогут выразить мою благодарность за уверенность в том, что аванпосты нового царства «Эсперантида» уже выставлены, что добрые друзья уже дежурят на пути по широкому свету. Я простился с друзьями и их покинул, вероятно, чтоб никогда уже не встретить.

 В девять часов вечера я был в Кёльне. И снова чужие незнакомцы меня встретили сердечным приветом.

Я должен был ждать другой поезд до полуночи и самидэаной пожелали, чтобы я посетил их собрание.

Каким радостным это собрание было! Я никогда не был на более веселом: шутки, смех, речи, тосты и пиво были неисчерпаемы. Там я также познакомился с супругами Запатэр (консулами для слепых в Кёльне). Три часа прошли как три мгновенья, и нам нужно на вокзал торопиться. Я никогда не думал, что время может лететь так быстро: за три часа его мне не хватило чтобы выпить даже чашку чая, если память мне не изменяет – и чай тоже не успел остыть.

Нет, я никогда не думал, что время может лететь для меня так быстро, я никогда не мог представить, что чужие люди могут сдружиться так быстро.

Поезд тронулся, и я мог слышать за окном друзей моих благие пожеланья: «Да будет счастливой ваша поездка!» – «Мы надеемся вас снова увидеть!» Благодарю, дорогие друзья! Но я не надеюсь увидеть вас вновь: сон счастливый не снится дважды.

В четыре часа ночи я прибыл в Брюссель; там я был должен пересесть и ожидать [поезд] три часа. Брюссельские самидэаной не пришли меня встретить, но я желал от всего сердца чтобы они спали безмятежно и грезили путником счастливым, ожидающим утренний поезд.

В два часа пополудни я был уже в Кале; и с помощью двух носильщиков отыскал квартиру господина Перрэна (вице-делегата [УЭА] в Кале), и тот с вежливостью француза, вернее, с деликатностью эсперантиста усадил меня на пароход и просил капитана позаботиться обо мне особо. Я очень утомился и завершение своей поездки припоминаю смутно, но благородный голос господина Финеза в Дувре, его любезность, чашку чая с ним и его сердечное рукопожатье невозможно легко позабыть. Он дал телеграмму господину Блэзу (делегату в Лондоне), чтобы тот меня встретил, и мы расстались.

В девять часов вечера я был у супругов Блэз. И окруженный их заботой, смог хорошо отдохнуть. Госпожа Блэз с добротой материнской стала обучать меня хорошим манерам приличного английского общества, как маленького мальчика учат: во время чая всегда нужно держать чашку за ручку, и никогда – подобно стакану; никогда не оставляют ложечку в чашке, но всегда – на блюдце; никогда одновременно не едят пирожные с чаем, но или едят, или пьют. Во время официального чая никогда не пьют больше двух чашек чаю, не едят больше двух пирожных, или одно пирожное и бутерброд. Во время беседы никогда не должно перебивать говорящего.

Десять дней я прожил у супругов Блэз и это время было наиболее счастливым из моей жизни в Англии. Господин Блэз и господин Консул для слепых, господин Меррик сделали для меня очень много: они нашли мне новых друзей, они рекомендовали меня людям, которые как-то могли помочь мне, и наконец, познакомили меня с господином Филлимором. Этот добрейший человек согласился преподавать мне английский. Он подыскал мне жилье в семье английской, ввел меня в круг англичан-неэсперантистов. И до конца моего пребывания он руководил моими финансовыми делами и был самым верным другом, о каком я мог только грезить.

Через три месяца моего пребывания в Англии, по просьбе одной эсперантистки, меня согласились принять учеником в самый лучший английский Институт для слепых (Normal Royal College). И лишь в сентябре [1912 г.] я вновь обратился к помощи петербургских эсперантистов, попросив их помочь мне при возвращении в Россию. Они приняли меня с истинно русской простотой и гостеприимством.

Да, я теперь могу сказать, что лампа Аладина не могла бы помочь мне больше, чем зеленая звездочка эсперантиста; я уверен, никакой гений^[2] арабских сказок не смог бы сделать для меня больше, чем гений реальной жизни Доктор Заменгоф, творец «Эсперанто».

Пер. с эсп. Юлии Патлань

Ю.Патлань, 2005

http://www.eroshenko-epoko.narod.ru/Texts/Patlan/Eksterlanda3.htm

* К чести варшавского Дел. У. Э. А. я должна заметить, что почему-то ему не удалось встретить г-на Е-о, хотя он 2 раза с этою целью ездил на Брестский вокзал. (Прим. А. Шараповой)

* В этом виноваты поздно посланные извещения в Брюссель. Дел. У.Э.А. – аббат Ричардсон, Вице. Дел. – г-н Матиэ и брат Исидор, блестяще ведущий преподавание эсперанто в Брююссельском Королевском Институте для слепых, – все трое послали письма с сожалением о позднем осведомлении.

* Г-н Перрэн, Дел. УЭА и Лекланшэ отправились встречать в Калэ-гавань, а г-н Е-о поспешил выйти в Калэ-городе.

[1] Буквально: «единомышленники». Общепринятое название и обращение эсперантистов всего мира. – Прим. пер.

 [2] Здесь в знач. «дух», «джинн». – Прим. пер.