Литературное чтиво Выпуск No 363 от 2006-06-01 Число подписчиков: 23    Валентин ПИКУЛЬ "БАЯЗЕТ" Часть 2    Сидение    Глава 4. Фазаны и шайтаны 1      Карабанова трясла лихорадка. Трясла не вовремя - на службе. на кордоне. Он схватил ее, заодно с Георгиевским крестом за храбрость, в славном баязетском "сидении".      Это было всего два месяца назад.      Неужто два?..      За стеной отхаркивались злые верблюды. Андрей лежал на низеньком топчане, старенькая шатка свисала на земляной пол Хитрющие персидские клопы падали с потолка.      - Егорыч... Хоть кто-нибудь, - позвал он. - Придите!      Его снова скрутило. Сначала кинуло в бок - прилепило к стенке.      Потом, словно в падучей, стало выгибать дугою, и поручик колотил зубами - часто и зябко.      - Погиба-ба-баю...      Вошел Егорыч, ни слова не говоря, набулькал в грязный стакан желтой от хины водки. Сквозь стучащие зубы поручика влил водку ему в рот.      - Лежите с миром, - сказал казак. - Авось полегчает,..      Карабанов притих под бешметом. Крупная слеза выкатилась из-под плотно стиснутых век. Одна, другая, третья...      - Оно, конечно, - вздохнул Егорыч, и себе наливая водки. - Вам на линии служить навыка нету... Прямо скажу, издохнуть тута очинна просто!      Узкое оконце вдруг закрыл шершавый, весь в репьях и струпьях, бок верблюда, который начал чесаться о стену кордона.      - Отгони, - хрипло велел Карабанов, - стекло ведь выдавит, азиат горбатый...      Егорыч, сморкаясь в угол, вышел. Карабанов снова закрыл глаза, и сразу же двери - высокие белые двери, в резьбе и пышном золоте, - эти двери распахнулись перед ним. "Ваше императорское величество, - сказал Андрей, льстиво кланяясь недвижной тени возле окна, - имею честь доложить вам, что я, брошенный и забытый всеми, подыхаю на пограничном кордоне, на котором все обстоит благополучно!.."      Егорыч грубо растолкал поручика.      - Да ну тя! - сказал он. - Будя с собой-то гуторить... Может, ишо плеснуть крепенькой?      - Дай перо, - попросил Карабанов. - И придвинь чернила...      И перо ему подали, и чернила придвинули.      "А кому? - вдруг с ужасом подумал Андрей. - Кому писать мне? Никому я теперь не нужен..."      - Сволочи! - выругался он, отбрасывая перо. - Упекли меня здорово. По всем правилам... Плесни-ка, Егорыч, на донышко!      Поручик выпил водки, крепко выдохнул сивушный дух. Егорыч порылся в карманах, протянул ему желтый завялый огурец.      - Закуси-тко!      Карабанов расхрупал огурец безо всякого удовольствия. Отбросив бешмет, скинул ноги на пол:      - Дрожат, проклятые! Этот Баязет еще аукнется нам...      В сторожку, придя от рогатки, протиснулся дежурный казак.      Лениво козырнул под папаху.      - Ваше благородье, - доложил он, - обоз тащится...      Карабанов, натянув фуражку, вышел. Длинный ряд артиллерийских фургонов застрял возле рогатки. Возглавлял обоз отощавший в походе капитан в солдатской шинели и с черной повязкой на глазу.      - А мы с вами знакомы, - сказал ему Карабанов. - Помните, вместе стояли за деньгами в игдырском казначействе?      - Помню, - ответил капитан, протягивая поручику жесткую, черную от грязи ладонь. - Вы, кажется, из Баязета?      - Да, имел счастье...      - Не хотите ли стакан лафиту? - предложил капитан.      - Что? - испугался Карабанов.      - Правда, - ответил офицер. - У меня тут еще осталось во фляжке... Хороший лафит, господин поручик. Один мой приятель привез из Поти, купил там у греков-контрабандистов.      Карабанов, с усмешкой вспомнив о Штоквице, отхлебнул вина из фляжки артиллериста.      - Нашумели же вы с этим Баязетом на всю Россию, - сказал одноглазый вояка, затыкая флягу. - Все газеты теперь из вас святых понаделали. "Новые Сиракузы!" - так и пишут везде...      - Не везде, - ответил Карабанов. - Например, господину Каткову не совсем нравится, что мы не сожрали всех лошадей. Так что "Новые Сиракузы" под большим сомнением...      Обоз любезного капитана Карабанов пропустил через рогатку, не подвергая его осмотру: возиться сил не было.      - Подвысь! - только крикнул казаку, и вся эта медлительная орава быков, скрипучих фургонов, ездовых конвоиров и трескучих снарядных линеек тяжело прокатилась мимо поручика под уклон горы, и Андрей снова вернулся в караулку.      Макнув перо в чернильную слякоть, небрежно записал в кордонный журнал время проезда Вагенбурга, потом дал Егорычу денег, чтобы тот сходил в аул и купил курицу:      - Сходи, братец, с души воротит... А я пока каганок разведу да воду поставлю. Пожрем хоть!      Егорыч покорно собрался. Дров поблизости не было, и казаки таскали откуда-то полуветхие кладбищенские кресты. Подсовывая в пламя обломки дерева, Карабанов не испытывал при этом кощунства. Кресты так кресты, - кому они нужны тут, в горах, а приготовить ему в такой глуши надобно как-нибудь...      Тупым топором Карабанов кромсал кресты у порога надвое.      Один из них попался совсем трухлявый, легко разломился на колене. Андрей швырнул его в огонь, и языки пламени с шипением поползли по гнилой древесине. Глаза Карабанова в удивлении расширились: под сильным жаром на обломке креста вдруг выступила стертая временем и дождями надпись: ...А С НИМИ КАРАГАНОВ ДАНИЛО СЫН ИГНАТЬЕВ      Голыми руками - в огонь прямо, выхватил Андрей головешку, взвыл от боли и дурного предчувствия. Сторожка наполнилась горьким чадом. Кто он был, этот Данило Игнатьевич, не знал того Карабанов: однофамилец или уже просто забытый в роду пращур, - а впрочем, не все ли равно, только страшно было сейчас Андрею.      Егорыч, запыхавшись, влетел в сторожку, с размаху брякнул об стол деньгами.      - Кордон, - выпалил казак, - в порядок привесть надо... Сейчас видел с горушки... Едут!      - Кто едет?      - Того не знаю. Только вижу, что едут!..      Распахнув окна, быстро выветрили дым из сторожки. Егорыч обшарканным голиком выхлестал за порог мусор. Карабанов нарочито - для служебной показухи - раскрыл кордонный журнал, поправил криво висевшую над топчаном гравюрку с изображением красивого генерала Диомида Пассека.      - Убери водку, - велел Карабанов казаку. - Сунь ее под топчан хотя бы... Да ширинку у себя застегни! Раззява...      Вышли оба, застегнувшись на все пуговицы, подтянув шашки.      С высоты была видна петляющая внизу лента дороги, по которой тянулась цепочка огней. Темнота близкой ночи наваливалась откуда-то из-за гор, и огни трепетно дрожали в сумраке ущелья.      - С нукерами, видать, едут, - привычно определил Егорыч. - Охрана большая, чую...      Вскоре из-за поворота вынырнули всадники в нарядных черкесках, кони на разбеге сгрудились возле рогатки. Это был туземный конвой кавказского наместника, которым он так гордился: сыновья и внуки мюридов, они стерегли теперь особу его высочества.      Юный лезгин-нукер, совсем еще мальчишка, лет пятнадцати, в нетерпении зыкнул над головой Карабанова (скромный-то офицерик, - чего с ним считаться) нагайкой.      - Зачем стоишь? - крикнул запальчиво. - Зачем бревном не пускаешь? Большой князь едет...      Карабанов за ногу вырвал узденя из седла, сунул ему в нос рукоятью револьвера: раз и еще раз - для острастки.      - У, сопляк! - сказал. - Убери полосуху, а то сейчас под обрыв пущу вместе с кобылой твоей.      Уздень ощерил зубы: крупные и чистые, каждый зуб - в ноготь.      Но старший джигит, чахоточный убых с бородой ярко-малинового цвета, что-то крикнул ему на высокой ноте, и юнец покорно, вытирая кровь, отвел свою кобылу от Карабанова.      - Так-то спокойнее, - сказал Андрей в возбуждении.      На дороге уже показались верховые казаки с факелами в руках, конвоируя поезд наместника. Громадная карета с позлащенными гербами на дверцах, мягко пружиня на рессорах, подкатила к шлагбауму кордона. Егорыч торопливо откинул лесенку, рванул на себя дверцу, и Михаил Николаевич, заспанно жмурясь, выглянул наружу.      - Это где мы? - спросил великий князь, оглядывая горы.      Карабанов, выбросив из ножен лезвие шашки, пошатываясь, уже печатал шаг за шагом, готовясь к рапорту.      - Без церемоний! - прикрикнул на него наместник. - Скажите просто: у вас все тихо и спокойно?      Андрей остановился, посверкивая клинком.      - Так точно, - отозвался он.      - Если не ошибаюсь, - сказал наместник, приглядываясь, - то передо мною лицо знакомое... Опусти шашку, Карабанов, я узнал тебя!      - Так точно, ваше высочество.      - Надеюсь, крест заработан не в манеже? - показал наместник на "Георгия" поверх шинели поручика.      - Здесь, ваше высочество, под Араратом.      - За что?      Карабанов вздернул плечами:      - Затрудняюсь ответить. Очевидно, за сидение в Баязете!      - Молодец! - похвалил его наместник и, притянув к себе за рукав, поцеловал в лоб. - Теперь ты из питерских фазанов стал настоящим шайтаном...      Он совсем вылез из кареты, дюжий и высокий дядька, которому бы впору служить правофланговым. Взяв из рук Карабанова клинок, наместник потрогал лезвие на пальце, и аккуратно вложил его в ножны поручика.      - Вот так, - сказал Михаил Николаевич. - Ты мне, братец, хорошо, что встретился. Р-р-рад!.. Я кое-что слышал, - добавил он осторожно, заглядывая в самые глаза поручику, - но точно не знаю... Сплетен не люблю! Однако что у тебя там случилось в Петербурге? А?..      Карабанов прикинулся скромником - ворошить старое ему не хотелось:      - Не осмеливаюсь утруждать ваше внимание. История эта имеет длинные корни и вряд ли доставит вам удовольствие своими подробностями...      - Ты дурак, - сказал наместник с солдатской лапидарностью. - Врезал бы от барьера пулю в ляжку этому "фазану", дело с концом... Подумаешь!      Михаил Николаевич поверх головы Карабанова посмотрел на робевшего Егорыча:      - Твой урядник?.. Ну и рожа: будто у Пугачева... Оставь его на кордоне вместо себя. Поедешь со мною. Дорогой расскажешь... Прыгай!      Андрей порывисто и горячо обнял Егорыча, заскочил в карсту и сразу же утонул в груде пушистых мутаки. Наместник, сидя напротив, раскрыл дешевенький портсигарчик, набитый ароматными турецкими пахитосами.      - Контрабандные, но весьма хорошие, - предложил он офицеру. - Бери... Линия же - это не для тебя! Такие офицеры, как ты, Караганов, нужны мне... Буду откровенен: нужны хотя бы для того, чтобы я с помощью вас выпихнул обратно в Питер всех надушенных фазанов! Пусть там отплясывают...      Егорыч грустно махнул в окошко. Лошади тронулись. И дорога, по которой Андрей приехал в эти края, стала разворачиваться перед ним обратно, кривая и путаная, как сама жизнь поручика второй сотни У майского казачьего полка, бывшего флигель-адъютанта Андрея Карабанова. 2      Некрасов задержался в Тифлисе, отлежав после баязетского "сидения" три недели в лазарете для поправки, потом перешел на спокойную службу по квартирмейстерской части, начальник которой, старый добряк генерал-майор Ползаков, искренне радовался тому обстоятельству, что Юрий Тимофеевич - природный русак, а - спаси бог! - не немец.      - Ведь задушили колбасники, - печалился генерал. - Служба доходная, награды сулящая, так они здесь, проклятые, ибо столов на всех не хватало, на подоконниках даже устроились. Пришел сюда первый раз, и вы. голубчик, не поверите:      - Как зовут? - Баггопут.      - А его? - Дистерло.      - Ну, а их-с? - Дидерихс.      - Кто же он? - Якобсон.      Всю немчуру генерал разогнал, и людей в квартирмейстерском управлении для службы теперь явно недоставало. Юрий Тимофеевич по наивности рекомендовал на должность инженера по ремонту казарменных зданий барона фон Клюгенау и этим навсегда испортил свою карьеру при генерале Ползакове.      - Зачем мне этот ваш Клю... Клю... - всерьез обиделся генерал. - Мне нужен Клюшкин, Плюшкин, Матюшкин и Вьюшкин.      Впрочем, все это были досадные мелочи жизни, и Некрасова мало тревожили подобные дрязги. Четко и добросовестно, ко и без любви к канцелярщине вычерчивал штабс-капитан графики воинских постоев, планировал дислокацию окружных гарнизонов.      А по вечерам, когда Тифлис наполнялся душными сумерками, шел он к себе на постоялый двор, в котором снимал комнатенку под крышей, и до поздней ночи палил офицер дорогие свечи, читая ненасытно и жадно, изголодавшись в Баязете по книгам. Из газет же, как это не странно, Некрасов наиболее внимательно следил за "Брачным листком", один раз в неделю прочитывал всю пошлятину жеребячьих откровений...      Вскоре за стенкой поселился высокий худощавый господин.      Облик господина был отменно благороден, профиль его напоминал лик древних повелителей, какие чеканились на римских монетах.      При знакомстве, которого было не избежать, соседушка назвал себя:      - Граф Плющик-Крашевский... весьма польщен!      - Очень приятно, - с вызовом ответил Некрасов. - Герцог Бандре-дю-Плюсси...      "Граф" съехал со двора на следующий же день. Но голубые мундиры решили "вращаться (как говаривал еще Аракчеев) в постоянной деятельности": за стенкой поселился новый сосед, но уже в другом амплуа - в виде рубахи-парня, отставного полковника, пострадавшего от людской корысти и зависти.      Этот поступал проще: водил к себе девок, цедил вино из бурдюка, купленного по дешевке, и поминутно заскакивал к Некрасову, заманивая его к себе.      - На минутку, на минутку, - умолял он. - Картина незабываемая! Три девки изображают собачек, я им миски с чихирем по углам расставил, они ползают... Неужто вам не любопытно взглянуть? Ведь девки-то - голые!      В один из дней Некрасова прочел в "Брачном листке":      Уже не жду, но так тяжко расстаться с мечтой об уюте. Хочу найти отзывчивого мужчину. Красота совсем не обязательна, но желательна.      Пышная светлоокая блондинка, которую мужчины находят очаровательной, знакомая с кулинарным искусством, имеет в виду предпринять путешествие по Волге. Брак при взаимной симпатии. Дам счастье, только отзовись!..      Некрасов в задумчивости отложил газету.      - По Волге... осенью, - сказал он, глядя на потолок. - Не думаю, чтобы это получилось...      Он отправился на почту, достал из бумажника истрепанную квитанцию старой телеграммы.      - Скажите, пожалуйста, - обратился Некрасов к чиновнику, - не поступало ли письма на этот номер квитанции: ноль тысяча шестьсот тридцать восемь?      Чиновник охотно проверил залежавшуюся почту - нет, ничего не обнаружилось. Тогда штабс-капитан присел к столу и тут же составил в "Брачный листок" следующее заявление:      Прошлое женщины меня не интересует, авантюристок просят не волноваться. Встретиться лично не могу, связанный службой. Сам я красив, люблю музыку, умею нравиться женщинам. Религия и сословные предрассудки мешать не могут. Отвечайте СКОРЕЕ: почтовая квитанция № 01638, Тифлис. ***      Он возвращался домой, когда на мосту через Куру его нагнала извозчичья пролетка, с которой спрыгнул незнакомый прапорщик и, пугливо озираясь, сунул Некрасову в руки плотный увесистый сверток.      - Какое счастье, что я вас встретил, - выпалил прапорщик. - Боже мой, выручите... Вы меня знать не можете, но это сейчас не имеет значения. Я прапорщик Николохристо из Тенгинского батальона... Мне о вас говорил Тригони еще в Одессе!      Оставив Некрасова со свертком в руках, прапорщик так же быстро исчез, и штабс-капитан огляделся по сторонам. К счастью, на мосту было пустынно. Юрий Тимофеевич надорва-л обертку пакета, в котором, как и следовало ожидать, лежала пачка нелегальщины.      - Вот болваны! - выругался Некрасов и, размахнувшись, швырнул пакет в гудящие под мостом водовороты.      От моста он свернул в кривую улочку, долго стучал в двери одного дома, пока ему не открыли.      - Это вы? - спросил Клюгенау.      - Послушайте, барон. - Некрасов отвел прапорщика в сторонку от дома, и весь их разговор происходил посередине узкой улочки. - Скажите, помимо тех доносов Латышева, вы больше ничего не обнаружили в бумагах Пацевича?      Клюгенау понимающе кивнул:      - Верьте мне... Латышев погиб в той рекогносцировке, и на этом досье замерзло. Я не думаю, чтобы Штоквии или... А впрочем, ручаться не могу... Разве тучи над вашей головой стали уже сгущаться?      Некрасов, замолчав этот вопрос, крепко пожал маленькую, как у женщины, пухлую ручку барона:      - Прощайте. Вам я всегда верил...      Арестован Некрасов был в этот же день. Пришли два отменно вежливых жандармских офицера и, учтиво извинившись, переворошили небогатое имущество штабс-капитана.      При обыске то и дело слышалось:      - Позвольте побеспокоить... Извините за любопытство... Прошу прощения, а здесь что?..      Искали долго. Все перерыли. И на лицах вдруг проступила тупая растерянность.      - Нету, - сказал один.      - Должно быть, - ответил другой.      Некрасов зевнул.      - Господа, - сказал он, - вы меня с кем-то спутали: я контрабандой не занимаюсь, и ни кирманских шалей, ни гашиша, ни турецкого латакия вы у меня не найдете.      - Найдем, - отозвался жандармский поручик. - Вы сегодня получили из Одессы запрещенную литературу, и нам известно об этом. Так что, господин Некрасов, не разыгрывайте из себя девственника.      Через несколько часов бесплодных поисков того пакета, который крутился сейчас где-то в бурунах Куры, жандармы сдались:      - Ладно. Было бы, конечно, глупо с вашей стороны, господин Некрасов, если бы мы нашли что-либо...      Ночь он провел в чистой и просторной камере офицерской гауптвахты. Караульный начальник, пожилой майор из выслужившихся солдат, был человек предупредительный. Сам принес в камеру пятилинейную лампу, помог застелить постель свежим бельем. Потом, раскрыв записную книжицу и по-мужицки помусолив на языке карандаш, задал традиционные вопросы:      - Какой табак курите?.. Ваше любимое вино?.. Не имеете ли особых привычек?.. Не надобно ли священника?..      - Благодарю, господин майор. Кусок приличного мыла и чистое полотенце. Больше я ни в чем не нуждаюсь. Привычек особых не имею, только не переношу клопов... Кстати, вот один из них уже выполозает для знакомства со мною!      Караульный начальник раздавил клопа пальцем:      - Клопик-с. Он детеныш еще. Такой не сожрет... Спите с миром, господин капитан. Желаю без ропота нести крест свой. Не вы, так я - кому-либо из русских людей все равно сидеть надобно. Без этого не бывает...      Спать на следующий день дали вволю. Завтрак подали в камеру хороший - с вином и фруктами, после чего Некрасов должен был предстать пред ясные очи самого полковника Васильсва-Бешенцева.      Васильев-Бешенцев, жандарм бывалый, напоминал чем-то гоголевского Ноздрева, только уже сильно постаревшего. Он встретил Некрасова в комнате, заставленной кадками фикусов, в бухарском халате поверх исподнего, в турецких туфлях на босу ногу; в руках у него дымился чубук, вшитый в миниатюрную юбочку на манер дамской. Через открытую дверь балкона лаял на уличных прохожих породистый "меделян" с двумя бронзовыми медалями на шее.      - Голубчик! - вскричал полковник, радостно кидаясь навстречу Некрасову. - Не верю, не верю... нет, нет! Меня на сплетнях не проведешь. Быть того не может, чтобы вы и... Нет. я уже генерал-губернатору телеграфировал о вас в наилучших выражениях...      Над головой Некрасова защебетала канарейка.      - Хорош, хорош! - похвалил полковник пичугу. - Эдакая, знаете ли, у него хрусталинка в горле... Между прочим, недавно тут заболел. - Васильев-Бешенцев доверительно приник к учу Некрасова: - Капал, пардон, жиденьким. Мушку не ту сьел... Лечить? Но птица же не человек. И я, поверьте, - вылечил!      Следовал долгий рассказ о том, как лечится птичий понос.      Некрасов слушал, отвечая вполне учтиво:      - Забавно! Весьма забавно...      - Прошу, - полковник придвинул к нему сигары. - Сам не верю. И другим не по-зво-лю. Так и телеграфировал его высокопревосходительству. Однако долг службы... Не имейте на меня сердца, что поделаешь!      - Я понимаю, - отозвался Некрасов, идя на помощь стыдливому жандарму. - Это ваш долг, и выполняйте его. Мой же долг постараться доказать вам...      - Э, бросьте! - игриво отмахнулся Васильев-Бешенцев. - Будем проще. Мне, знаете ли, Юрий Тимофеевич, эта сл}жба уже вот где... - Он похлопал себя по затылку, собранному в трехрядку. - А тут еще реформы пошли. Теперь не то. Совсем не то, - жаловался полковник. - У меня вот жена, детишки. Музицируют! Да-с... А тут, придя домой, юриспруденцию изучать надобно. Требуют! Говорят - надо... Кстати, - он поманил Некрасова пальцем, озорно подмигнул ему: - Вы не слышали такого?      И полковник, упиваясь, прочел со смаком: У Цепного моста видел я потеху Черт, держась за пузо, подыхал со смеху "Батюшка, нет мочи - умираю, право, В Третьем отделенье изучают право Право - на бесправье? Этак скоро, браши. Мне за богословье надо приниматься!"      - Что, здорово? - спросил Васильев-Бешенцев. - Ваши друзья - вольнодумцы и ниспровергатели, а слог у них встречается отменный. И шутят остро!      Он откинулся на спинку кресла и, пристально поглядев на штабс-капитана, снова ринулся в дискуссию с воображаемым противником:      - Однако вам-то что за дело до этой войны, которую ведет матушка-Россия на страх врагам?.. Молчите? И верно делаете, что молчите. А то еще и маскируются, имена себе придумывают... Вроде - Армана Росса!      Юрий Тимофеевич почувствовал, что при этом имени может измениться лицом, а потому сразу же замаскировался клубами табачного дыма. Но полковник был не дурак: он живехонько разо гнал дым рукою и сразу же изменил тон:      - Арман Росс, а иначе - мещанин Сажин. Тог самый, что звал вас в прошлом году в Черногорию примкнуть к балканским инсургентам, - вы знаете, где он сейчас?      - Сие справедливо лишь отчасти, - спокойно возразил Юрии Тимофеевич. - В прошлом году я желал оказаться волонтером, но следовал лишь за генералом Черняевым, который бежал тогда из Москвы, бросив свою нотариальную контору. А мещанина Сажина, о коем вы меня спрашиваете, я не знаю...      - Черняев, - тоже очень спокойно возразил Васильев-Бешенцев, - всего лишь любитель славы, завидующий славе Скобелева. Государь с ним повздорил, государь с ним и помирится. А ваш друг Сажин - опасный преступник, преступивший через законы империи... Мне очень печально, господин штабс-капитан, но вы правды мне не сказали, и я не буду настаивать на вашем признании. Позвольте еще один вопрос...      - Пожалуйста!      Полковник небрежно выкинул перед ним фотографию Верочки Фигнер, смотревшей на мир пытливым взглядом юной девушки.      - Это Вера Фигнер, - сказал полковник. - Я помогаю вам назвать ее потому, господин капитан, чтобы вы не выглядели глупо, если откажетесь признать ее своей знакомой. Ее знают многие из петербургской молодежи. И вы тоже.      - Странно, - удивился Некрасов, - вы навязываете мне знакомства, которых я, может быть, и не желал бы иметь. Эта девица совсем не в моем вкусе. Я склонен увлекаться больше брюнетками.      - Допустим, - согласился полковник.      Снова фотография - хорошая, четкая, на толстом картоне. Изображен на ней друг Желябова - кличка его Маркиз, но настоящего его имени Некрасов действительно не знал. Встречались они только единожды - на квартире Лизогуба.      - И в этом случае, - ответил Некрасов, - помочь вам, к сожалению, не могу.      - У меня и своих помощников достаточно, - основательно заметил Васильев-Бешенцев. - И не помощи я прошу от вас, господин штабс-капитан. Знаете вы Маркиза или нет?      - Нет.      Васильев-Бешенцев постучал по карточке пальцем:      - Уж этого-то господина вы непременно должны знать!      - Позвольте взглянуть поближе.      - Пожалуйста... Вспомнили?      - Нет. Не знаю и этого господина...      Васильев-Бешенцев поднялся. Проходя по комнате, бережно расправлял широкие листья фикусов. Остановился за спиной Некрасова и сказал ему - в спину, по-разбойничьи, словно ножом резанул:      - Вы обвиняетесь в принадлежности к злонамеренной организации "Земля и воля", и распоряжение о вашем аресте поступило непосредственно из Петербурга... Как офицеру генерального штаба его величества, вам угрожает особо суровая кара! Единственное, что может еще спасти вас, так это...      - ...бежать! - досказал за жандарма Некрасов. - Я об этом и без вас догадываюсь.      В этот день его перевели с офицерской гауптвахты в секретную тюрьму Закавказского округа, посадив в высокую, но тесную гробовину одиночной камеры. Стены были однообразны и гладки до чертиков, только в углу была выцарапана гвоздем одинокая, вселяющая бодрость фраза: Ай, люли, ай, люли! Будут спрашивать - молчи!      Между тем, как добрый начальник своих подчиненных, генерал-квартирмейстер Ползаков не мог не навестить Некрасова, который попал в беду. Старый вояка понимал людские отношения просто: поклонился человеку "в случае" - подлец, отвернулся от человека в беде - тоже подлец.      Ползакова, конечно, не допускали до свидания с политическим преступником. Но, на беду, дежурным жандармом оказался офицер, носивший не совсем русскую фамилию Кампенгаузен-Броуна, и теперь можно было толковать генералу что угодно - он все равно никого не слушал.      - Ага! - рычал он. - Одна шайка... Всех вас давить надо, мать в перемать... пруссаки поганые!      Генерал добился своего - его допустили к Некрасову, которого предварительно перевели в канцелярскую комнату. Ползаков сунул штабс-капитану сто рублей "на дорожку", и Юрий Тимофеевич их взял у старика, чтобы не обидеть его сердца.      Но ему тоже попало от строптивого генерала.      - Всё немцы! - сказал он. - Всё они, проклятые... Они и политику придумали. Говорил я тебе, чтобы сторонился ты их. Так нет, ты еще под мое начало одного подсовывал...      На прощание они поцеловались.      И потекли дни. 3      "Да текут дни по желанию моему!.."      Так однажды сказал Карабанов, вспомнив об Исмаил-хане Нахичеванском, и подивился тому, что каждый наступающий день желателен теперь ему, словно праздник. И течет он, этот день, тягуче и приятно, словно время в восточном кейфе - под бульканье наргиле, под щипание струн тонкими пальцами девушки.      Труднее всего было снова нащупать под собой лакированные плитки паркета, ушедшие когда-то из-под ног. Нелегко было снова врастать в серебристую чешую свитского офицера, почти полупридворного.      "Как мне поступить? - часто раздумывал Карабанов. - Или лучше отдаться на волю течению?..".      Впрочем, ничего не было решено.      "Да текут дни по желанию моему... Пусть текут!"      Карабанову для отдыха были отведены свободные покои во дворце наместника, стоявшем в Боржомском ущелье, на самом берегу Куры, стремительной и певучей. Выстроенный среди лесистых холмов, звенящих на ветру арфами сосен, этот пышный отель мавританского стиля, насквозь пронизанный блеском стекла и прохладной белизной тентов, напоминал живущим в нем обитателям (живущим в тревоге междоусобиц и кровавых раздоров) о лучших европейских курортах.      Однако изнутри дворец наместника был похож скорее на какой-то содом, почти вавилонское столпотворение, словно левантинский майдан, разноликий и разноязыкий, расселился по его комнатам, балконам и башням. Карабанов не знал, на каком языке ему беседовать с обитателями дворца. Из русских были только горничные и казачья охрана. Вывезенные из Бадена фрейлины, подруги великой княгини, говорили только на языке доброго фатерлянда. Врачи отзывались на английский, садовники - на голландский. Бонны малолетних великих князей трещали по-французски, а девицы лучших фамилий Кавказа, взятые из бедности в приживалки, знали только язык родных гор. Слуги и повара целые дни грызли один другого по-турецки. А солдаты-дровосеки признавали только один язык - матерный, которого строго и придерживались.      Карабанов уже не раз, высунувшись из окна, грозил им сверху:      - Вы бы там... полегче!      - Никак нельзя, ваше благородье: полено-то тяжелое... Да вы не тревожьтесь, здесь все равно никто по-русски ни хрена не понимает!..      Первые дни своего отдыха в Боржоми Карабанов старался побольше спать, принимал советы врачей, к общему столу выходил редко, лениво присматривался к молоденьким и глупым фрейлинам.      Сама же Ольга Федоровна, принцесса Баденская Цицелия, женщина еще моложавая, невыносимо скучная от избытка немецких добродетелей, мать примерная и плодовитая, недавно родила седьмого ребенка - Алексея, который еще в пеленках сделался шефом 161-го пехотного Александропольского полка.      Карабанову мешали спать не в меру ретивые солдаты этого полка. Когда им хотелось выпить, и денег на выпивку не было, они заводили под окнами дворца такую "уру" в честь своего покровителя, что Ольга Федоровна спешила выйти на балкон с мешочком медяков - только бы эти горлопаны не разбудили малолетнего шефа. Карабанов злился, но не идти же ему было ругаться с любителями выпить, - здесь тебе не Баязет, где все делалось от души, по мере надобности...      Иногда во дворце стремительным наскоком, между делами, появлялся и сам хозяин - наместник Кавказа, великий князь, стареющий красавец. Михаил Николаевич наспех целовал детей в лоб, чмокал жену в руку и тут же заявлял, что он сейчас уезжает обратно. Иноземные приживалки с писком, словно испуганные крысы, шарахались от него, разбегаясь по своим норам, разукрашенным кружевами и вышивками. Наместник пылящей бомбой пролетал через длинные анфилады комнат, ударами ноги расшибая перед собой половинки дверей, врывался в свой кабинет, щелкал замок, и во дворце наступала непривычная тишина.      Карабанова наместник вызывал к себе, давая ему незначительные поручения. Иногда поручения были настолько интимного свойства, что Андрей даже боялся сделаться под конец официальной сводней. Михаил Николаевич был мужчина еще в соку - ему одной жены не хватало.      Здоровье, сильно подорванное во время "сидения", возвращалось к Караганову неохотно. Он часто смотрел на себя в зеркало: впалые щеки с бледной синевою, в больших влажных глазах лихорадочный блеск, а на утонченном от страданий носу ноздри сделались выпуклее, нехорошо раздутые, что ему самому казалось весьма неприятным.      По вечерам Андрей отворял окно в парк и садился в качалку перед звездным квадратом неба. Парк медленно оживал. Мелькали в темноте зарослей платья фрейлин и служанок. Трещали заборы под натиском неосторожных любовников. Карабанов сморел на чужие шашни из окна адъютантских покоев спокойно и равнодушно - как мудрый, все изведавший старец, нисколько не волнуясь, совсем без зависти.      Сейчас его тревожило другое - почти гамлетовское:      - Быть или не быть? Если быть, то почему же до сих пор молчит наместник? Я же не могу сам навязывать ему свои желания...      Ватнин появился вдруг совсем некстати. Однако Андрей обрадовался его приходу.      - А-а, есаул, борода ты моя разлюбезная! Здравствуй, Назар Минаевич, здравствуй, золотко мое...      Они трижды облобызались, крепко обнявшись, постояли молча, вспоминая тяжкое былое. Потом сотник ласково отпихнул поручика от себя:      - Приехал я вот, посоветоваться нам надобно.      Они стояли возле калитки, у входа в парк.      - Так пройдем, - предложил Карабанов.      - Не-е, - замотал бородой Ватнин, - не обучен я ступать в такие палаты...      - А ты плюнь. Здесь только вшей нету, а живут грязнее, чем в казармах игдырских. Я-то уж присмотрелся...      Он провел его в свои комнаты, угостил сотника вином.      - Ну, рассказывай, что случилось?      - Некрасова, - ответил есаул, отворачиваясь, - под арест взяли. Штоквица как-то на вокзале встретил. Говорит, что посадят академика нашего...      Карабанов поплотнее прихлопнул дверь.      - Жаль! - сказал поручик, и ему действительно было сейчас очень и очень жаль этого умного, хорошего человека. - А только ведь, есаул... Ну чем я могу тут помочь?      - Да можешь ведь, - с мольбою посмотрел на него Ватнин.      - Чем?      - Про то не знаю. А можешь...      - Как?      - При особе ведь состоишь. Любой живчик с аксельбантами посильней генерала будет.      Карабанов подлил сотнику вина:      - Я знаю... меня дважды предупредили. Еще там... в Баязете.      Сначала Штоквиц, потом этот прыщавый, Латышев... И не надо было ему соваться в политику! Как жили люди сто и двести лет назад, так и будут жить. Словами да пулями ни черта тут не исправишь.      - Бог с ним, с народом, - отозвался Ватнин печально. - Не моего ума дело о народе судить. А вот Юрий-то Тимофеич - человек правильный. Ему помочь подобно бы! А?..      Карабанов молчал.      - Не молчи, - попросил есаул.      - А что мне?      - С его высочеством поговори. Скажи: так и так, мол, я этого Некрасова как себя знаю... А?      - Сдурел ты, что ли? - сказал Карабанов, поднимаясь. - Не смей и думать, чтобы наместника тревожить... Ладно, - согласился он вдруг, устыдившись. - Так и быть, подумаю!      Ватнин встал, шумно вздыхая, как лошадь.      - Винишко у тебя хоша и пузырится здорово, а только не шибает меня. Пойду-ка я, Андрей Елисеич, не поминай меня лихом!      А на следующий день во дворце стало известно, что вчера в одном из армянских ресторанов какой-то казачий сотник, гигант ростом, в пьяной драке с местными интендантами перекалечил сразу двенадцать человек. Его замкнули в осаде дверей, но он проломил стенку ресторана и ушел, перебив на прощание посуды на триста шестнадцать рублей с копейками. В этом гулливеровском разгуле Карабанов разгадал силу Ватнина и правильно решил, что сотник набуянил от горя...      Перед ужином Карабанову принесли письмо. Очень краткое по содержанию:      Я остановилась в "Кавалерской" гостинице. Надеюсь, вы остались после всех подвигов прежним моим рыцарем. Если угодно, вы можете встретить меня в восемь часов вечера у Екатерининского источника. Всегда ваша.      - Странные женщины! - сказал Карабанов. - Мне казалось, что уже все кончено... Однако она быстро оправилась от своих потрясений!..      Вечером Андрей накинул скромный мундир казачьего офицера, натянул чистые перчатки и на попутном дилижансе доехал до минеральных ванн. Боржоми, сильно запыленный и набитый понаехавшей публикой, утопал в музыке военных оркестров, в шарканье множества гуляющих ног и женском смехе. Из Воронцовского парка, раскинувшегося на горе, уже тянуло вечерней прохладой.      Карабанов решил ждать у входа в павильон, стены которого были исписаны заезжими лунатиками-поэтами. Многочисленные перлы поэзии, вдохновленные употреблением нарзанов, испещряли гранит царапинами строчек. "Люблю тебя, дитя природы, за поступь дерзкую твою и за целительные воды, которые с тобою пью!.."      - Господин, - сказал Карабанов одному из словоблудов, - а вам не стыдно пачкать стены?      Фигура престарелого чиновника медленно повернулась к Андрею, прижимая к груди букетик цветов. Губа чинодрала была сизой, плотоядно отвисшей.      Щелкнув вставной челюстью, бритый оскалился.      - Ах, какой прелестной я несу эти цветочки, - сказал он, слезливо мигнув. - Вы не знаете ли случайно рифму на слово "солнце"? Первая строчка у меня получилась так: "Приходи скорее, мое солнце..." Не знаете?      - Знаю, - ответил Карабанов. - Можете записать: "Приходи скорее, мое солнце, забирай скорее мои червонцы!.."      - Извините, - обиделась мумия, - но прелестная влюблена в меня бескорыстно...      Кто-то, неслышно подойдя сзади, закрыл Карабанову глаза мягкими ароматными ладонями. Тихий смех за спиной, дыхание женщины - всегда волнующее.      - Аглая! - сказал Карабанов, и ладони упали с его глаз.      Он повернулся. Его кузина, единственная из всей родни, которую он любил, стояла перед ним, такая чудесная, вся будто сотканная из легкого газа, с тихой улыбкой на крохотных губах.      - Боже мой! - растерялся Андрей, хватая ее руки и целуя их часто-часто. - Боже мой, как я рад, княжна... Милый вы мой, славный человек! Давно ли вы здесь? Как узнали про меня? Дорогая моя Долли!      Концом прогулочного зонтика она ударила его по плечу.      - Андре, - сказала она, сияя глазами, - я тоже рада вас видеть. Куда мы отправимся, чтобы поговорить?      - Можно в "Марсель", - предложил Карабанов, памятуя о том, что в армянском ресторане после вчерашнего побоища, наверное, подают на плохой посуде.      - Нет. Там много знакомой публики... Неужели нет места поуютнее?      - А если поехать на Шави-Цхали? Там совсем пустынно, но слишком просто. И сидеть надо на коврах, поджав ноги.      - Чудесно, Андре! Поехали...      Разговор их был прост и ясен. Очень откровенен. Как и должно быть между близкими родственниками. Долли была очаровательна, бесхитростна, ее улыбчивые губы порозовели от вина.      - Я так рад, так рад, - не уставал твердить Карабанов.      - Что это за Аглая, которую вы ждали?      Андрей рассказал. Даже с подробностями.      - Не сердитесь на меня, Андре, - ответила княжна, - но я понимаю эту женщину. Она, очевидно, лучше вас. И когда роль любовника кончилась, вам больше нечего было делать возле этой женщины...      Босой официант с полотенцем на голове подал им шамт рк с нанизанными шашлыками и помидорами, принес ароматные хинкали, обсыпанные барбарисом.      - Не знаю, что такое, - мимо засмеялась княжна, - но л о очаровательно. Мои тетушки в Москве ужаснутся!..      Карабанов щедро, под влиянием встречи и вина, раскрыл перед Долли свои карты.      - С меня уже хватит, - закончил он свой рассказ, - Я вкусил от сего горького плода и окривел. Пускай доедают его другие.      Княжна задумалась.      - Я еще молода, - ответила она не сразу, - но уже достаточно опытна. Правда, мой опыт тоже горек. Но он, очевидно, необходим для людей нашего круга. Я скажу вам, Андре, некоторые веши, которые вы никогда не надеялись услышать от своей Долли ..      Карабанов снова часто-часто расцеловал ее руки.      - Слушайте, Андре... Не ищите опять то, что вы потеряли. Не цепляйтесь за аксельбанты, как бы они ни касались вашего носа. Поверьте мне - так будет лучше. Нам, женщинам, труднее вырваться из этого круга. Так будьте же мужчиной, мой дорогой кузен!      И они еще долго-долго беседовали, тряся свое отощавшее генеалогическое древо. А когда с него падал родственный им плод, они как бы прикидывали его в руке - сколько он весит на сегодня в обществе?      - Что же мне делать? - спросил Карабанов. - Не ходить целый век в этих чикчирах!      - Идите в отставку, Андре... Возвращайтесь в Рязанскою. Сейчас слишком изменились условия жизни, Андре, и можно сделать хорошую карьеру, устроившись по выборам! Вам совсем H-J обязательно блистать при оружии...      В город они уже возвращались на последнем дилижансе.      - Вы чудесный, Андре, - призналась княжна. - Но мне страшно за вас. И очень-очень беспокойно. Особенно после нашего разговора. ..      Прощаясь у пустынного подъезда гостиницы "Кавалерская", самой лучшей гостиницы в Боржоми, княжна сказала:      - Ну, идите, Андре... Дайте я вас поцелую на прощанье.      Она коснулась его туб маленькими теплыми губами, которые напомнили Карабанову поцелуи Аглаи, и он с жадностью привлек кузину к себе. Долли оторвалась от него, судорожно вздохнув, закрывая рот тылом ладони.      - Это уже поцелуй не брата.      - Дорогая княжна, поверьте, что я и не надеялся сегодня на встречу с сестрой...      Эту ночь они провели вместе. Утром ему не хотелось раздумывать - кто виноват: она, женщина, или же он, мужчина. Однако пробуждение наступило, хотя естественного чувства неловкости и чего-то стыдного они оба не испытали. Наоборот, в их отношения закралась какая-то тончайшая, словно змеиное жало, нежность одного к другому.      Карабанов вдруг понял, что сейчас для него нет человека роднее и ближе, чем эта маленькая княжна. 4      За соседним столом играли в "рамс". Куши ложились крупные, без оглядки. Клюенау, ковыряя спичкой в зубах, расплатился за скромный обед. Чаевых не дал.      - Извини, братец, - сказал он официанту, - но чаевые унижают человеческое достоинство. - Официант был согласен унизить свое достоинство, но Клюгенау показал ему последний червонец: - Видишь? Это все, что осталось у меня от наследного майората...      - Ну и задавитесь, ваше сиятельство! - не очень-то вежливо посоветовал ему официант.      А от стола с играющими доносилось приглушенное:      - Шестерка... бита... Штосе!      Прапорщик пригляделся к игрокам. Один из них - начальник воинского поезда, который уже давно задвинули на запасные пути, и машинист ждал, когда начальник спустит все казенные деньги, чтобы ехать дальше с чистой совестью. Второй игрок, величавый господин с отменными манерами, показался Клюгенау знакомым еще по Игдыру, где он, кажется, заведовал казначейством. Третий - грузинский кнчзь, одетый по последней тифлисской моде, а именно: одна штанина в сапоге, а другая, в сапог не вправленная, болталась поверх голенища.      Клюгенау встал и подошел к игрокам:      - Разрешите поставить, господа? Я не так уж богат и поставлю только единожды...      В азарте игры ему разрешили. Денег на столе лежало много. Может, на тысячу. А может, и больше. Жалкий червонец барона затерялся в шурум-буруме ассигнаций и кредиток.      Пошел банк.      - Дама червь!      Клюгенау открыл свою карту:      - Я выиграл, господа...      Он сгреб выигрыш со стола, рассовал деньги по карманам.      Игроки сменили колоду. Новая груда денег выросла перед ними.      Как видно, для этих господ потеря одного куша была не очень ощутимой. Их руки уже хорошо погрелись над буйным пламенем этой священной войны, которую вела Россия.      Начальник поезда пожалел отпускать барона:      - Теперь вы можете ставить. Эк вас, милейший, раздуло!      - Благодарю за любезность, - вежливо ответил Клюгенау. - Но судьба привыкла баловать меня лишь единожды.      На улице барон долго торговался с извозчиком, который запрашивал до Каджорских дач не меньше десяти с полтиной. Сговорились, однако, на восьми рублях и поехали. Поставив меж колен шашку, Клюгенау катил по шумным улицам, раскланиваясь с дамами и козыряя офицерам. Маленькие ручки барона любовно обнимали эфес. Очки при тряске часто слетали с пуговки носа, и Федор Петрович придерживал их.      Дважды велел остановить лошадей. Первый раз перед домом военного губернатора, где подал прошение на высочайшее имя об отставке "по домашним обстоятельствам, кои складываются столь неудобно, что могут нанести ущерб по службе".      - Ваш реверс? - спросил чиновник. - Где он?      - Пожалуйста, - ответил Клюгенау и тут же, присев к столу, набросал подписку в том, что он. "податель сего, обязуется и впредь о казенном содержании нигде более не испрашивать, изыскивая средства к своему пропитанию собственными путями".      Второй раз он остановил коляску возле городского управления, где подписал контракт на строительство мещанских бань и заливку одной из улиц "иудейской мастикой". Асфальт еще только входил в моду, и работа обещала быть занятной, суля немалые заработки.      - А теперь, - сказал Клюгенау, снова садясь в коляску, - вези прямо на Каджоры, у духанов не задерживайся.      Вскоре открылись и Каджоры - неудачный венец наместничества князя Барятинского, мечтавшего раскинуть на этих холмах роскошную прохладу нового Петергофа. Клюгенау велел везти себя на дачу де Монкаля, где сначала размещался приют благородных девиц, а ныне обосновался известный вертеп.      - Тпррр-у! - натянул ямщик вожжи, останавливая коляску под красными фонарями дома терпимости.      - Подожди меня здесь, братец, - наказал Клюгенау. - Я тебя долго не задержу - быстро управлюсь...      Прапорщик вошел в полутемный зал, стены в котором были обвешаны пыльными и вытертыми паласами; одна из женщин сказала кому-то про барона:      - Слабенький господинчик!      Клюгенау обратился к сонному греку, читавшему добавления к "Тифлисским ведомостям" о предстоявшем аукционе мебели.      - Уважаемый, могу ли я видеть господина Штоквица?      - Позалуста, - ответил "папочка". - Цьттворты тень на круцок цакрыт. Зенсцина оцень хоросый попался. Вылецать от нее не хоцет...      Молодой, гладко бритый татарин провел Клюгенау на второй этаж дачи де Монкаля и показал комнату Христины, у которой "цытворты тень" пребывает бывший комендант Баязетской цитадели.      Федор Петрович долго стучал:      - Ефрем Иваныч... Господин капитан, это я... Откройте!      Дверь открыла сама Христина - статная и полногрудая немка, без халата, в тесном корсете, в фиолетовых чулках и без туфель.      Штоквиц же был мертвецки пьян и в самой неудобной позе, которую невозможно даже вообразить, валялся на грязной, засаленной кушетке. Клюгенау попробовал расшевелить его, но Христина отсоветовала.      - Какой уж день пьет, - сказала она. - Молчит и пьет. Оставьте его. А то еще блевать начнет...      На капитана было жутко смотреть: лицо сизое, глаза провалены, весь в липком поту, раздерганный и страшный. Клюгенау постоял над ним, брезгливо содрогаясь, потом дал Христине червонец и велел привести Штоквица в чувство.      - Попробую!..      Она дала ему с руки понюхать какой-то порошок, и Штоквиц замотал башкой, заюлил ногами, отбрыкиваясь:      - Ой, ой... не буду, не буду... Я сказал - потом!      Клюгенау сильно встряхнул капитана за плечи.      - Баязет горит, комендант, - сказал он.      Штоквиц открыл глаза:      - Тьфу, дьявол! Это вы, барон?.. Могли бы, кажется, и не напоминать мне о Баязете... Фу-фу! Дайте выпить чего-либо, не могу...      Клюгенау остановил Христину:      - Водки не надо. Велите принести шампанского.      Христина выплеснула на череп Штоквица кувшин ледяной воды, капитан жадно выцедил стакан шампанского. Вроде стал приходить в себя. Шлепнул по заду Христину, велел убираться ко всем чертям, после чего сказал:      - А вы-то, барон, чего сюда затесались? На вас это не похоже...      - Я не люблю долгов, - ответил Федор Петрович. - Узнал, что вы пропадаете здесь, и вот... Пятнадцать рублей, кои брал у вас, за что и спасибо! Прошу...      Штоквиц смахнул деньги на пол:      - Так я и поверил! Бросьте ломаться, барон, и выкладывайте, чего вам от меня нужно?      - Знать, - ответил Клюгенау. - Знать, кто помог жандармам упрятать Некрасова за решетку!      Штоквиц протянул над столом волосатую лапу и взял тяжелую бутыль за горлышко, словно человека за глотку.      - А ну, шмерц, - сказал он, - вон отсюда!      Клюгенау, вежливо улыбаясь, снял руки с колен и, совсем незаметно для Штоквица, поддел их под ребро стола.      - Еще никому, господин капитан, - сказал он, - не удавалось меня бить. Тем более в таком непотребном месте.      - Вон! - гаркнул Штоквиц, замахиваясь.      На столе кавардак был отчаянный: бутылки, панталоны, тарелки, графины. Один рывок руками кверху - и стол, перевертываясь, с грохотом и звоном летит на Штоквица, засыпая его обломками и осколками посуды.      - Дерьмо! - сказал Клюгенау.      Он спокойно, отряхнув мундирчик, спустился вниз, и когда Штоквиц с револьвером в руке вылетел на лестницу, коляска с бароном уже пылила по дороге к Тифлису.      - Подлец, - скрежетнул Штоквиц зубами. - Поганый шмерц... Выследил-таки меня!      Он расплатился с извозчиком на окраине города, за Сололаки, около небольшой мазанки, утопавшей в саду. Отсчитав восемьсот рублей от сегодняшнего выигрыша, Клюгенау переложил эти деньги в отдельный карман. Долго дергал проволоку звонка, тянущуюся к дому, а на его звонок отчаянно заливалась плюгавая собачонка.      Отговорить калитку вышла девушка в пестром сарафанчике, босая и коричневая от загара.      - Вам кого?      - Я друг вашего отца, - сказал прапорщик, - майора Николая Сергеевича Потресова.      Его провели в дом, чистый и уютный дом, в котором живут чистые и уютные люди. Клюгенау было приятно осматривать беленые стены, ступать по молочно-желтым скрипучим половицам, видеть на стене портрет начальника баязетской артиллерии, перевитый черной тесьмой и украшенный пучками бессмертника.      Он осмотрелся:      - Как здесь хорошо! Никуда бы, кажется, и не уходил...      Дочери покойного майора пришли с огорода, где они копались на грядах, вымыли руки, передавая одна другой полотенце, сели перед гостем на лавку, славные дурнушки, милые русские девушки.      Старшая из них, Дашенька, уже накрыла на стол. Пышный хлеб резался щедро - ломтями широкими, как их приучил, наверное, еще отец, - ведь он был солдатом. Вино в графине было прохладное, давленное на своем винограднике.      - Кушайте на здоровье, - сказала Дашенька.      Он задержался у Потрясовых дотемна, рассказывая им подробности об осаде Баязета; они сидели перед ним, тихие и задумчивые, в одинаковых шалях, удивительно похожие одна на другую. Ему было приятно под их светлыми взглядами и уходить не хотелось.      Он попросил бумагу и карандаш.      - Я вам нарисую Баязет, - сказал барон и несколькими взмахами графита очертил контуры крепости. - Пусть это будет памятью для вас. О вашем отце, которого я любил, и обо мне тоже... Я хочу выпить, девушки, за то, чтобы ваш дом был всегда чист и уютен, чтобы в него входили только верные друзья!      Клюгенау поднялся, прощаясь.      - Одну минутку, - сказал он. - Я уже давно собирался навестить вас, но... Вот восемьсот рублей, которыми меня выручил однажды ваш отец. Возвращаю их вам, как дочерям майора Потресова, с большой благодарностью.      - Ой, - сказала Дашенька, - откуда же у нашего папы могли быть такие большие деньги? Мы ведь всегда так нуждались.      - Не знаю. Может быть эти деньги у него как раз и были отложены для вас...      На следующий день прапорщик уже обзавелся новым одеянием для статской жизни. Посверкивая белоснежной манишкой, которая иногда туго выскакивала из-под сюртука, он отправился к госпоже Хвощинской; вдова полковника оставалась еще в Тифлисе, выжидая конца этой войны, чтобы потом вывезти прах супруга из усыпальницы Баязета в Россию.      Аглая Егоровна носила теперь глубокий траур, и право посещать ее в эти дни имел лишь барон Клюгенау.      - Здравствуйте, мой друг, - сказала женщина. - Чем же вы занимались вчерашний день, что даже не навестили меня?      Клюгенау, потирая ручки, слегка поклонился:      - О мадам! Вчера я продолжал совершенствовать себя, насколько это возможно в условиях нашего сумбурного века...      Манишка снова с треском выскочила из-под сюртука, и Аглая слегка улыбнулась. Окончание следует... Уважаемые подписчики!      По понедельникам в рассылке: Дэн Браун "Код да Винчи"      Секретный код скрыт в работах Леонардо да Винчи...      Только он поможет найти христианские святыни, дававшие немыслимые власть и могущество...      Ключ к величайшей тайне, над которой человечество билось веками, может быть найден...      В романе "Код да Винчи" автор собрал весь накопленный опыт расследований и вложил его в главного героя, гарвардского профессора иконографии и истории религии по имени Роберт Лэнгдон. Завязкой нынешней истории послужил ночной звонок, оповестивший Лэнгдона об убийстве в Лувре старого хранителя музея. Возле тела убитого найдена зашифрованная записка, ключи к которой сокрыты в работах Леонардо да Винчи...      По четвергам в рассылке: Валентин Пикуль "Баязет"      Это мой первый исторический роман.      Первый - не значит лучший. Но для меня, для автора, он всегда останется дороже других, написанных позже. Двадцать лет назад наша страна впервые раскрыла тайну героической обороны Брестской крепости летом 1941 года.      Невольно прикоснувшись к раскаленным камням Бреста, я испытал большое волнение... Да! Я вспомнил, что нечто подобное было свершено раньше. Наши деды завещали внукам своим лучшие традиции славного русского воинства.      Отсюда и возник роман "Баязет" - от желания связать прошлое с настоящим. История, наверное, для того и существует, чтобы мы, читатель, не забывали о своих пращурах.      В этом романе отражены подлинные события, но имена некоторых героев заменены вымышленными. В.Пикуль     По воскресениям в рассылке: Жюль Верн "Дети капитана Гранта"      Этот известный роман французского писателя-фантаста был написан в 1868 году. В произведении (как его охарактеризовал сам автор - "для юношества") широко развернуты картины природы и жизни людей в различных частях света. Герои путешествуют по трем океанам, разыскивая потерпевщего караблекрушение шотландского патриота капитана Гранта.      В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Джон Уиндем "День триффидов"      Если день начинается воскресной тишиной, а вы точно знаете, что сегодня среда, значит что-то неладно.      Я ощутил это, едва проснувшись. Правда, когда мысль моя заработала более четко, я засомневался. В конце концов не исключалось, что неладное происходит со мной, а не с остальным миром, хотя я не понимал, что же именно. Я недоверчиво выжидал. Вскоре я получил первое объективное свидетельство: далекие часы пробили, как мне показалось, восемь. Я продолжал вслушиваться напряженно и с подозрением. Громко и решительно ударили другие часы. Теперь уже сомнений не было, они размеренно отбили восемь ударов. Тогда я понял, что дело плохо.      Я прозевал конец света, того самого света, который я так хорошо знал на протяжении тридцати лет; прозевал по чистой случайности... Диана Чемберлен "Огонь и дождь"      Появление в маленьком калифорнийском городке загадочного "человека-дождя", специалиста по созданию дождевых туч, неожиданно повлияло на судьбу многих его жителей. Все попытки разгадать его таинственное прошлое заставляют обнаружить скрытые даже от себя самого стороны души. Аркадий и Георгий Вайнеры "Петля и камень в зеленой траве"      "Место встречи изменить нельзя" "Визит к Минотавру", "Гонки по вертикали"... Детективы братьев Вайнеров, десятки лет имеющие культовый статус, знают и любят ВСЕ. Вот только... мало кто знает о другой стороне творчества братьев Вайнеров. Об их "нежанровом" творчестве. О гениальных и страшных книгах о нашем недавнем прошлом. О трагедии страны и народа, обесчещенных и искалеченных социалистическим режимом. О трагедии интеллигенции. О любви и смерти. О судьбе и роке, судьбу направляющем... Шон Хатсон "Жертвы"      Существует мнение о том, что некоторые люди рождаются только для того, чтобы когда нибудь стать жертвами убийства. в романе "жертвы" Фрэнк Миллер, долгие годы проработавший специалистом по спецэффектам на съемках фильмов ужасов, на собственном опыте убедился в справедливости этого утверждения. По нелепой случайности лишившись зрения, он снова обретает его, когда ему трансплантируют глаза преступника, и в один из дней обнаруживает, что способен узнавать потенциальных жертв убийцы. Миллер решает помочь полиции, которая сбилась с ног в поисках кровавого маньяка, но сам Миллер становится мишенью для садиста. Удастся ли ему остановить кровопролитие или же он сам станет жертвой?..      Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения