"Торвальдсон", норвежский материковый склон

     Клиффорд Стоун родился в шотландской семье вторым из троих детей. В первый же год жизни он утратил всё младенческое очарование. Рос маленьким, слабым и некрасивым. Семья держала его на дистанции, как будто он был постыдной неудачей, на которой лучше не задерживать внимание. Клиффорду не перепадало ни ответственности, возложенной на его старшего брата, ни ласки, которая доставалась его младшей сестре. Нельзя сказать, что с ним плохо обращались, в принципе, он ни в чём не испытывал недостатка.
     Кроме тепла и внимания.
     У него никогда не было чувства, что он хоть в чём-то опережает других.
     В детстве у него не было друзей, а в юности девушки, и в восемнадцать он начал лысеть. Даже тот факт, что он блестяще сдал выпускные экзамены, никого по-настоящему не заинтересовал. Директор вручал ему аттестат с некоторой растерянностью, как будто впервые видел этого невзрачного юношу с требовательными глазами. Аттестат был очень хороший, и директор приветливо кивнул Стоуну, коротко улыбнулся и тут же забыл его худощавое лицо.
     В университете Стоун изучал инженерные науки и проявил себя высокоодарённым студентом. В кои-то веки он получил признание, по которому всегда тосковал. Но оно было ограничено его профессиональным кругом. Частная жизнь Стоуна на глазах меркла - не столько оттого, что никто не хотел с ним дружить, сколько оттого, что он сам не разрешал себе никакой частной жизни. Мысль о личном внушала ему страх. Личное означало бы возврат в невнимание и пренебрежение. В то время как Клиффорд Стоун, инженер с острым умом, делал карьеру в "Статойле", лысый дядька, вечерами уходивший домой один, заслуживал лишь презрения за свои страхи, - и в конце концов ему вообще было отказано в частной жизни.
     Концерн стал его жизнью, его семьёй, его всем, потому что давал Стоуну то, чего он никогда не получал дома. Чувство, что он идёт впереди всех. Это было пьянящее и вместе с тем мучительное ощущение, постоянная гонка. Со временем Стоун попал в такую наркотическую зависимость от желания опередить всех любой ценой, что уже не мог по-настоящему радоваться никакому успеху. Да он и не знал, как его праздновать и с кем. Едва достигнув желанной цели, он как одержимый бросался перегонять самого себя. Остановиться - означало бы, возможно, оглянуться на худенького мальчика со странно взрослыми чертами лица, которого так долго игнорировали, что он в конце концов сам стал игнорировать себя. А ничто не страшило Стоуна так, как взгляд в эти тёмные, требовательные глаза.
     Несколько лет назад "Статойл" учредил отдел, который занимался испытанием новых технологий. Стоун быстро понял, какие перспективы несёт в себе перевооружение на автономные добывающие фабрики. После того, как он представил руководству концерна целый ряд предложений, на него возложили строительство подводной фабрики, разработанной известной норвежской технологической фирмой "FMC Конгсберг". Опытный образец представлял собой совершенно новую систему, очень экономную и способную совершить революцию в шельфовой добыче нефти. Строительство велось с ведения и одобрения правительства, но всё же официального разрешения не было. Для практического ввода в действие понадобились бы дополнительные тесты - особенно по настоянию Гринписа, - а они потребовали бы многих месяцев, если не лет. Опасения были понятны, ведь нефтедобыча в статистике моральных просчётов далеко опережала многие другие отрасли. Итак, проект оставался тайным. Даже после того, как "Конгсберг" представил концепцию подводной фабрики в интернете, информация о том, что "Статойл" уже давно запустил эту фабрику, никуда не просочилась. На дне глубоководного моря работал фантом, который позволял своим строителям спать спокойно лишь постольку, поскольку работал безупречно.
     Ничего другого Стоун и не ожидал. После бесконечного ряда тестов он действительно был убеждён, что риски исключены. Что могли бы дать дополнительные тесты? Они бы только лишний раз подтвердили репутацию неповоротливости, которую и без того принято приписывать государственным концернам. А он презирал всё медлительное и неповоротливое. И ещё два фактора категорически исключали ожидание. Фактором номер один был шанс войти в качестве новатора в руководство концерна. Фактор номер два состоял в том, что нефтяная война грозила поражением по всем фронтам - для всех участников. Решающую роль играло не то, когда истечёт последняя капля нефти, а то, когда добыча нефти войдёт в стадию нерентабельности. Развитие любого источника смиренно подчинялось законам физики. После первого бурения нефть выстреливала наружу и фонтанировала, бывало, десятилетиями. Но со временем давление падало. Земля больше не хотела исторгать из себя нефть, она её удерживала при помощи капиллярного давления в мелких порах, и то, что поначалу выпирало из земли само по себе, теперь приходилось извлекать дополнительными ухищрениями. Это обходилось дорого. Добыча нефти стремительно падала - задолго до того, как источник исчерпывался. Сколько бы там внизу ни оставалось, - как только расходы на извлечение этой нефти поглощали больше энергии, чем она давала, её предпочитали оставить в земле.
     В этом крылась одна из причин, почему энергетические эксперты конца второго тысячелетия так просчитались в оценке запасов, объявляя, что ископаемых резервов хватит на десятилетия. Строго говоря, они были правы. Земля напитана нефтью. Но либо до неё не добраться, либо доход не окупает расходы.
     Эта дилемма в начале третьего тысячелетия привела к призрачной ситуации. ОПЕК, которая в восьмидесятые годы была уже при смерти, теперь праздновала зомбическое возрождение. Не потому, что она разрешила эту дилемму, а просто потому, что располагала большими резервами. Североморские государства, не желавшие, чтобы ОПЕК диктовала им цены на нефть, могли продержаться только за счёт снижения стоимости добычи, если приняться за глубоководные зоны при помощи автоматических систем. Глубоководная зона отвечала на оживление интереса целым рядом проблем, которые начинались при экстремальных давлениях и температурах, однако тому, кто эти проблемы разрешит, обещала второе Эльдорадо. Не на все времена, но достаточно надолго.
     Стоун, которым всю жизнь двигала страсть быть первым, придумал тогда экспертизу, которая форсировала развитие опытного образца и рекомендовала строительство, и концерн пошёл на поводу у этой экспертизы. Пространство его компетенции и рамки его кредита разом расширились. Он установил блестящие контакты с фирмами-разработчиками и добился первоочерёдности для "Статойла". Всё это время он понимал, на каком лезвии бритвы балансирует. Пока никто не мог придраться к концерну, он был для руководства настоящий конкистадор. В случае же объявления чрезвычайного положения его падение было неминуемо. Ошибки совершает тот, кто много делает. Он же оказывается и виноват во всём. Стоун знал, что должен как можно скорее добиться руководящего кресла, прежде чем кто-нибудь успеет принести его в жертву. Все двери для него открыты лишь до тех пор, пока с его именем связаны инновации и прибыль.
     И вот он сидит на этом проклятом корабле.
     Он не знал, на кого ему больше злиться. На Скаугена, который его предал, или на себя самого. Ведь он принял все правила игры. Тогда на что обижаться? Так уж случилось. Выпал самый неблагоприятный из сценариев. Все попрятались по норам. Скауген слишком хорошо знал, что авария на континентальном склоне рано или поздно попадёт в печать. Опрос, который "Статойл" провёл среди других концернов, запустил процесс, который уже не остановить. Теперь все будут давить друг на друга. Перед лицом грозящей природной катастрофы конспирация больше невозможна. Теперь речь идёт лишь о том, кто в этой критической ситуации выйдет из виража элегантнее остальных, а кто погибнет.
     Стоун кипел от гнева. Ему тошно было видеть, как Финн Скауген разыгрывал из себя оскорблённую невинность. Его игра была подлее, чем всё, что Клиффорд Стоун мог представить себе в свои чернейшие минуты. Какое уж такое преступление он совершил? Да, он действовал в расширенных рамках, но почему? Потому что ему дали добро на эти рамки! Как ни смешно, но он ими по-настоящему так ни разу и не воспользовался. Неизвестный червь, ну и что? Да он и думать забыл про это идиотское экспертное заключение. Какой червь мог подвергнуть опасности мореплавание или представить угрозу для буровых островов? Ведь миллиарды планктонных организмов роятся вокруг тысяч кораблей. Что же им теперь, оставаться в порту от страха перед новым усоногим рачком? - их новые разновидности то и дело открывают.
     Потом с гидратами. Дело не стоит выеденного яйца. Газовыделение держится в абсолютно безопасных пределах. Ну а если бы он предъявил это заключение комиссии? Проклятые бюрократы во всём, что им подано горячим, ковыряются так долго, что от блюда остаётся лишь холодная размазня. Они бы остановили строительство из-за пустяка.
     Виновата система, мрачно думал Стоун. А в первую очередь Скауген с его отвратительным ханжеством. Начальство хлопает тебя по плечу и говорит: молодчина, так держать, но смотри, чтоб тебя не поймали, потому что тогда наше дело сторона! Это они виноваты в незаслуженной беде Стоуна. И Тина Лунд тоже хороша - влезла в доверие к Скаугену, чтобы получить хорошую должность; не исключено, что этот говнюк трахает её! Да наверняка. А разве бы она стала трахаться с ним, со Стоуном? Паскуда. И ему ещё пришлось благодарить эту сучку за то, что она упросила Скаугена дать ему шанс найти на дне потерянную фабрику. А чего ждут от этого шанса - тоже ясно как белый день. Это не шанс, а ловушка. Все, все его предали!
     Но он им покажет. Клиффорд Стоун ещё не сдался. Что бы там ни случилось с фабрикой, он её отыщет и приведёт в порядок. Вот тогда посмотрим, кто кого.
     Он сам выяснит все причины.
     Сам, лично!
     "Торвальдсон" между тем уже попытался отсканировать местонахождение фабрики при помощи веерного сонара. Сооружение бесследно исчезло. Там, где оно стояло, изменилась морфология морского дна. Там зияла какая-то яма, которой ещё несколько дней назад не было. Стоун не мог отрицать, что при мысли о глубине ему становилось так же муторно, как и экипажу судна. Но он подавлял страх. Он думал только о своём погружении и о том, как он выведет причины аварии на чистую воду.
     Неустрашимый Клиффорд Стоун. Человек дела!
     Батискаф на палубе юта "Торвальдсона" уже был готов унести его на девятьсот метров в глубину моря. Разумеется, лучше было бы послать на разведку робота. Жан-Жак Альбан и все остальные на борту настоятельно советовали ему сделать это. "Виктор" располагал отличными камерами, сенсибильным манипулятором и всеми инструментами для быстрой обработки данных. Но впечатление будет сильнее, если он спустится на дно сам. Тогда в концерне поймут, что Клиффорд Стоун не сторонник полумер. Кроме того, он не разделял точку зрения Альбана. Как-то на "Солнце" он беседовал с Герхардом Борманом о погружении на батискафе. Сам Борман уже спускался на легендарном "Альвине" у Орегона. Когда он об этом рассказывал, в его глазах появлялась мечтательная дымка. "Я видел тысячи видеозаписей роботов. Сами по себе эти записи были очень впечатляющи. Но оказаться там самому, эта трёхмерность - такое ни с чем не сравнить".
     И ещё он сказал, что никакая машина не заменит полностью органы чувств и интуицию человека.
     Стоун мрачно улыбнулся.
     Теперь настала его очередь. Благодаря его отличным связям они быстро получили в своё распоряжение батискаф DR-1002, Deep Rover, лёгкое сооружение нового поколения. На массивных полозьях с двумя многосуставными манипуляторами покоился совершенно прозрачный шар. Внутри шара размещались два удобных сиденья с элементами управления по бокам. Стоун был очень доволен своим выбором.
     Пилот, коренастый морской лётчик на пенсии, которого все называли просто Эдди, уже сидел в батискафе и проверял приборы. Как обычно, перед тем, как опустить аппарат в воду, на палубе суетилось множество народу - матросы, техники и учёные. Стоун подозвал Альбана.
     - Где фотограф? - нетерпеливо спросил он. - И парень с камерой?
     - Понятия не имею, - сказал Альбан. - Оператор только что тут лазил.
     - Ну так пусть подлезет скорее, - пролаял Стоун. - Мы не спустимся, пока всё не будет задокументировано.
     Альбан напряг морщины на лбу и глянул в сторону моря. День был пасмурный, с плохой видимостью.
     - Воняет, - сказал он. Стоун пожал плечами.
     - Это из-за метана.
     - Становится всё хуже.
     И действительно, над морем стоял сернистый запах. Должно быть, на дне высвобождались изрядные количества газа. Все присутствующие уже видели, что творится на материковом склоне, они видели кишащих червей и поднимающиеся пузыри. Никто не хотел задумываться над тем, чем это может кончиться, но то, что море воняло, было плохим знаком.
     - Всё снова войдёт в норму, - сказал Стоун. Альбан посмотрел на него.
     - Послушайте, Стоун, я бы на вашем месте оставил эту затею.
     - Какую?
     - Погружение на батискафе.
     - Что за глупости! - Стоун сердито оглянулся. - Да где же этот чёртов фотограф?
     - Это рискованно.
     - Чепуха.
     - Кроме того, барометр падает. Будет шторм.
     - Шторм для батискафа ничто, мне ли вам объяснять? Мы спускаемся - и баста.
     - Стоун, для чего это вам?
     - Так мы скорее разберёмся с ситуацией, - поучающе ответил Стоун. - Ничего с этим шариком не сделается, он рассчитан на четыре километра глубины...
     - На четырёх километрах его сплющит, - сухо поправил его Альбан. - А допущен он до тысячи метров.
     - Сам знаю. Ну и что? Мы спускаемся на девятьсот, кто же говорит о четырёх тысячах? Что вообще может случиться, скажите на милость?
     - Не знаю. Но дно под нами изменилось, а в водяном столбе всё больше газа. Эхолот не обнаружил фабрику, и у нас нет ни малейшего представления о том, что творится внизу.
     - Может, где-то что-то и сползло. Или провалилось. В худшем случае - наша фабрика просела. Такое бывает.
     - Да. Может быть. Однако посмотреть мог бы и робот, - нервно сказал Альбан. - Но вам непременно хочется погеройствовать.
     Стоун двумя пальцами показал на свои глаза:
     - Вот этим я лучше увижу, что случилось. Понимаете? Прямо на месте разберусь. Проблемы так и решают: идут и делают.
     - Хорошо. О'кей.
     - Итак, когда же мы спускаемся? - Стоун посмотрел на часы. - Ага, через полчаса. Нет, через двадцать минут. Чудесно.
     Он помахал Эдди. Пилот вскинул руку и снова обратился к приборам.
     - У нас лучший пилот, какого можно раздобыть. А в случае чего я и сам справлюсь с управлением.
     Альбан молчал.
     - Я хочу ещё раз посмотреть план погружения. Если что, я в каюте. И пожалуйста, Жан, найдите этих операторов. Притащите их сюда, если они ещё не свалились за борт.

***

Тронхейм, Норвегия

     - Туалетная вода для бритья, - напомнил себе Йохансон.
     Неужто у него кончилась туалетная вода? Быть того не могло. Вино и косметика у него не кончались. Где-то наверняка завалялся флакон Kiton Eau de Toilette.
     Он перерыл весь зеркальный шкафчик в ванной, хотя пора было выходить из дома. Вертолёт ждал на площадке перед исследовательским центром, чтобы доставить его на встречу с Карен Уивер. Но человеку, придающему такое значение своей инсценированной неряшливости, уложить чемодан гораздо труднее, чем какому-нибудь аккуратисту. Аккуратист не морочится тем, как бы ему поизысканнее промахнуться в выборе цвета пиджака.
     Флакон наконец отыскался за двумя баллончиками пенки для укладки волос.
     Он сунул флакон в футляр для косметики, втиснул его в дорожную сумку вместе с томиком стихов Уолта Уитмена и защёлкнул шарниры.
     День пятый!
     Прихватил ли он компакт-диски? На одном из них он записал данные, иллюстрирующие его чудесную идею насчёт высшего заговора. Может, будет случай обсудить это с журналисткой.
     Пружинистым шагом он вышел из дома в Киркегате и сел в джип на другой стороне улицы. Почему-то с раннего утра он чувствовал себя приподнято, его просто распирала истерическая жажда деятельности. Прежде чем завести мотор, он бросил взгляд на фасад своего дома.
     Над Тронхеймом лежала сырая мгла, размывавшая все контуры. Даже его дом на другой стороне улицы показался ему уплощённым. Почти как на картине.
     Что творится с вещами, которые любишь?
     Почему он мог часами стоять перед полотнами Ван Гога, чувствуя в себе умиротворение, как будто они были написаны не отчаявшимся параноиком, а безупречно счастливым человеком?
     Потому что ничто не могло разрушить впечатление.
     Конечно, картину можно уничтожить. Но пока она существует, мгновение, запечатлённое в масле, остаётся окончательным. Вангоговские подсолнухи никогда не могли бы увянуть. На железнодорожный мост в Арле не могла бы упасть бомба. Ничто не могло лишить написанный маслом мотив его обязательности, даже если замазать картину. Оригинал под верхним слоем всё равно останется. Даже портрет человека с заострёнными чертами лица и белой повязкой через ухо, разглядывающего наблюдателя своими глубоко посаженными глазами, располагал некой благодатной надёжностью, потому что хотя бы на картине он не мог стать ещё несчастнее, не мог постареть. Он воплотил вечное мгновение. Он победил. В конечном счёте он восторжествовал над мучителями и невеждами, силой своей кисти и своего гения он просто обвёл их вокруг пальца.
     Йохансон разглядывал свой дом.
     Вот был бы он картиной - и я вместе с ним на той картине, думал он.
     Домик на озере - это была бы следующая дивная картина; рядом портрет его бывшей жены и ещё несколько портретов - женщин, которых он знал, друзей и, конечно же, Тины Лунд. Пусть даже рука об руку с Каре Свердрупом. Да. Почему нет? Картина, на которой Тина наконец угомонилась бы, на все времена. Он не пожалел бы для неё душевного покоя и мира.
     Внезапно его охватил смутный страх утраты.
     Мир меняется, думал он. Он смыкается над нами. В некоем тайном месте о чём-то договорились - без нас. Люди там не присутствовали.
     А такой красивый дом. Такой весёлый.
     Он завёл мотор, и машина тронулась.

***

Киль, Германия

     Эрвин Сьюсс вошёл в кабинет Бормана, за ним следом - Ивонна Мирбах.
     - Позвони этому Йохансону, - сказал он. - Немедленно.
     Борман знал директора "Геомара" достаточно давно, чтобы понять, что случилось нечто чрезвычайное. Нечто, сокрушившее Сьюсса.
     - Что произошло? - спросил он, хотя уже догадывался. Мирбах подвинула стул и села.
     - Мы просчитали на компьютере весь сценарий. Коллапс наступит раньше, чем мы думали.
     Борман нахмурил лоб.
     - В прошлый раз мы сомневались, что дело вообще дойдет до коллапса.
     - Боюсь, что дойдёт, - сказал Сьюсс.
     - Консорциумы бактерий?
     - Да.
     Борман почувствовал, как на лбу у него проступает холодный пот. Этого не может быть, думал он. Это же всего лишь бактерии, микроскопически маленькие организмы. Внезапно он начал рассуждать по-детски. Как может нечто столь крохотное разрушить ледяной покров толщиной больше ста метров? Что может сделать какой-то микроб на тысячах квадратных километров морского дна? Это нереально. Не бывать этому.
     Они мало знали о консорциумах. Ясно было лишь то, что на глубине моря микроорганизмы разных видов объединялись в симбиоз. Серные бактерии связывались с археями - первобытными одноклеточными, представителями вообще самой древней формы жизни. Симбиозы были чрезвычайно успешны. Первые консорциумы на поверхности гидрата метана были обнаружены несколько лет назад. Серные бактерии с помощью кислорода усваивали то, что получали от архей: водород, двуокись углерода и различные углеводороды. А археи выделяли эти вещества, только напитавшись как следует своим любимым кушаньем.
     Метаном.
     В известной мере и серные бактерии жили метаном, только не напрямую. Поскольку в основном метан залегал в осадочном слое, лишённом кислорода, а серные бактерии без кислорода жить не могли. А археи могли. Они были в состоянии расщеплять метан без кислорода, да ещё и на километровых глубинах ниже поверхности земли. По некоторым оценкам, они перерабатывали за год триста миллионов тонн морского метана - может быть, на благо мировому климату, поскольку расщеплённый метан не мог выйти в атмосферу в качестве парникового газа. С этой точки зрения они служили чем-то вроде экологической полиции.
     По крайней мере, до тех пор, пока не распространились на большой площади.
     Но они жили и в симбиозе с червями. А эти странные черви с их чудовищными челюстями были битком набиты консорциумами серных бактерий и архей. Бактерии жили как на черве, так и внутри него. С каждым метром, на который червь внедрялся в гидрат, он всё глубже протаскивал с собой микроорганизмы, и те начинали разъедать лёд изнутри. Словно рак. Черви подыхали, за ними серные бактерии, но археи неуклонно пробивались сквозь лёд всё дальше к свободному метану. Они превращали некогда компактный гидрат в пористую, ломкую массу, и газ выходил наружу.
     Черви не могли дестабилизировать гидрат, вспомнил Борман свои собственные слова.
     Правильно. Но это была и не их задача. Черви выполняли лишь одну функцию - доставить в толщу льда пассажирский груз архей. Как омнибусы: гидрат метана, пять метров в глубину, все на выход, за работу.
     Почему мы никогда не рассматривали этот сценарий, думал Борман. Температурные колебания морской воды, уменьшение гидростатического давления, землетрясения - всё это входит в репертуар ужасов при изучении гидрата. Только о бактериях никто всерьёз не думал, хотя было известно, что они делают. Никому и в страшном сне не мог привидеться сценарий подобного нашествия. Никто и в мыслях не держал возможность существования такого червя, который окажется метанотрофным самоубийцей. Его обилие, его распространение по всему континентальному склону абсурдно, необъяснимо! Армия архей, подгоняемая их фатальным аппетитом, в такой массе фактически невозможна!
     И потом он снова подумал: откуда же эти микроорганизмы взялись? Что их наслало туда?
     Или кто?
     - Проблема в том, - сказала Мирбах, - что наши первые имитации основывались на линейных уравнениях. А действительность протекает нелинейно. Мы имеем дело частично с экспоненциальным, частично с хаотическим развитием. Лёд разлагается, газ из-под него под давлением выпирает наружу и увлекает за собой обломки. Морское дно проваливается, и момент обвала стремительно приближается...
     - Ну хорошо, - Борман поднял руку. - Как долго ещё?
     - Пара недель. Пара дней. Пара... - Мирбах помедлила. Потом пожала плечами: - Есть во всём этом нечто невообразимое. Мы всё ещё не знаем, действительно ли это произойдёт. Почти всё говорит за то, но сценарий настолько необычный, что мы вряд ли выйдем за пределы голого теоретизирования.
     - Давайте оставим все эти дипломатические прятки. Что ты сама обо всём этом думаешь?
     Мирбах подняла на него глаза.
     - Ничего. - Она сделала короткую паузу. - Если три муравья столкнутся с крупным млекопитающим, оно их растопчет. Если то же самое млекопитающее наткнётся на несколько тысяч муравьёв, они живьём обглодают его до костей. Нечто похожее мне представляется в случае с червями и микроорганизмами. Понятно?
     - Позвони Йохансону, - снова сказал Сьюсс. - Скажи ему, что мы досчитались до эффекта Стореджиа.
     Борман медленно выдохнул и молча кивнул.

***

Тронхейм, Норвегия

     Они стояли на краю вертолётной площадки, с которой открывался вид на фьорд. Водная гладь простиралась перед ними, как матовая сталь под сереющим небом.
     - Ты сноб, - сказала Лунд, взглянув на ожидающий вертолёт.
     - Конечно, я сноб, - ответил Йохансон. - Раз уж я вами насильно рекрутирован, то заслуживаю какого-никакого снобизма, а?
     - Опять ты об этом!
     - Ты и сама сноб. Так что можешь все ближайшие дни раскатывать на отличном джипе.
     Лунд улыбнулась:
     - Тогда хотя бы дай ключи.
     Йохансон порылся в кармане пальто, достал ключ от джипа и положил ей на ладонь.
     - Смотри за ним. Пока меня нет.
     - Можешь не волноваться.
     - Только не вздумай трахаться в нём с Каре.
     - Мы не трахаемся в машинах.
     - Вам только волю дай. Но ты правильно сделала, что последовала моему совету и сломала копьё, метившее в бедного Стоуна. Пусть теперь сам выуживает из воды свою фабрику.
     - Боюсь тебя разочаровать, но твой совет тут не сыграл никакой роли. Помиловать Стоуна было исключительно решением Скаугена.
     - Разве его помиловали?
     - Если он снова всё приведёт в порядок, то может удержаться в концерне. - Она посмотрела на часы. - Примерно сейчас он, наверное, спускается в батискафе на дно. Давай держать за него большой палец.
     - А почему он не отправил на дно робота? - удивился Йохансон.
     - Потому что у него не все дома.
     - Вот уж точно.
     - Я думаю, он хочет доказать, что разрешить такой кризис под силу только ему. Что Клиффорд Стоун незаменим.
     - И вы ему это позволяете?
     - Ну а что? - Лунд пожала плечами. - Он всё ещё руководитель проекта. Кроме того, он прав в одном пункте. Спустившись сам, он лучше разберётся в деле.
     Йохансон представил себе, как "Торвальдсон" покачивается в серой мгле, а Стоун погружается на дно: вокруг него тьма, под ним загадка.
     - Однако ж он отважный человек.
     - Да, - Лунд кивнула. - Он говнюк, но мужества у него не отнять.
     - Ну, пока, - Йохансон поднял свою сумку. - Смотри не разбей мою машину.
     - Не бойся.
     Они вместе подошли к вертолёту. Скауген и в самом деле выделил ему флагманскую машину концерна, Bell-430, комфортный и ровный в полёте.
     - А что собой представляет эта Карен Уивер? - спросила Лунд у самых дверей.
     Йохансон подмигнул ей:
     - Она молодая и красивая.
     - Идиот.
     - Да ладно тебе! Откуда мне знать? Понятия не имею.
     Лунд помедлила. Потом обвила его шею руками.
     - Береги себя, ладно?
     Йохансон похлопал её по спине.
     - Да что со мной случится?
     - Ничего. - Она помолчала. - Впрочем, твой совет всё-таки помог. Он решил исход дела.
     - Совет поехать к Каре?
     - Взглянуть на некоторые вещи по-другому. Да. И поехать к Каре.
     Йохансон улыбнулся. Потом расцеловал её в обе щеки.
     - Созвонимся, как только я буду на месте.
     - О'кей.
     Он вошёл внутрь и бросил свою сумку на сиденье позади пилота. В вертолёте было десять пассажирских мест, но летел он один. Лететь предполагалось часа три.
     - Сигур!
     Он повернулся к ней.
     - Ты... Я думаю, ты действительно мой самый лучший друг. - Она беспомощно развела руками и снова их опустила. Потом улыбнулась: - То есть, я хотела сказать...
     - Да я знаю, - ухмыльнулся Йохансон. - В словах ты не сильна.
     - Не сильна.
     - Я тоже. - Он высунулся наружу. - Чем больше мне кто-то нравится, тем труднее мне заставить себя сказать об этом. Что касается тебя, то я, наверное, самый великий дурак всех времён и народов.
     - Это был комплимент?
     - Как минимум.
     Он закрыл дверь. Пилот запустил винт. Вертолёт медленно поднимался, и фигурка Лунд, машущая рукой, становилась всё меньше. Потом вертолёт опустил нос и полетел к фьорду. Йохансон устроился поудобнее и смотрел за окно, но смотреть стало не на что. Тронхейм скрылся в тумане, вода и горы тянулись бесцветными полосами, а небо было такое мрачное, словно хотело их проглотить.
     Тяжёлое чувство вновь охватило его.
     Страх.
     Страх перед чем?
     Ведь это всего лишь полёт на вертолёте, говорил он себе. На Шетландские острова. Что уж такого может случиться?
     Бывают иногда такие приступы. Избыток метана и всякие там монстры. К тому же погода. Может, надо было просто позавтракать как следует.
     Он достал из сумки томик стихов и стал читать.
     Над его головой глухо громыхал винт. Пальто, в котором был его мобильник, лежало, скомканное, на кресле позади него. Это и ещё то обстоятельство, что он был погружён в поэзию Уолта Уитмена, привело к тому, что он не услышал, как ему звонили.

***

"Торвальдсон", норвежский континентальный склон

     Стоун решил перед погружением сказать несколько слов, пока оператор снимает, а фотограф щёлкает. Весь ход операции должен быть тщательно задокументирован. Пусть в "Статойле" вспомнят, как профессионально умеет работать Клиффорд Стоун и что он понимает под ответственностью.
     - Один шаг вправо, - сказал оператор.
     Стоун подвинулся, вытеснив из кадра двух техников. Потом подумал и снова подозвал их.
     - Встаньте позади меня, - сказал он. Наверное, будет неплохо, чтобы в кадр попали техники. Чтобы не сложилось впечатление, что здесь самоуправствуют авантюристы.
     Оператор подкрутил штатив повыше.
     - Фото не забудьте, - сказал Стоун второму. Фотограф нажал на спуск, будто для успокоения руководителя экспедиции.
     - Начали, - сказал оператор. Стоун решительно глянул в объектив.
     - Сейчас мы спустимся на дно, чтобы посмотреть, что случилось с нашим опытным образцом. В настоящий момент похоже, что фабрика сдвинулась с того места, где она первоначально... где она стояла недавно... Чёрт!
     - Не волнуйтесь. С начала.
     На сей раз всё прошло гладко. Стоун объяснил, что в течение нескольких часов они предполагают вести поиск фабрики. Он обрисовал недавнее положение дел, коснулся изменившейся морфологии склона и выразил мнение, что фабрика, должно быть, сместилась из-за локальной дестабилизации осадочного слоя. Звучало всё это основательно. Может, слишком по-деловому. Стоун не какой-нибудь шоумен, но он вспомнил, что все первооткрыватели перед тем, как засучить рукава, говорили какую-нибудь великую фразу. Мол, это маленький шаг для меня, но большой шаг для человечества. Что-то в этом роде. Конечно, это было заранее отрепетировано, но ничего. Пришёл, увидел, победил - тоже неплохо. Юлий Цезарь. А Колумб говорил что-нибудь? А Жак Пикар?
     Больше он ничего не вспомнил.
     Но не обязательно придумывать самому. Прочувствованные слова Бормана о глубоководных погружениях тоже звучали неплохо. Стоун откашлялся.
     - Разумеется, мы могли послать вниз и робота, - сказал он в заключение. - Но это не одно и то же. Я знаю ряд прекрасных видеозаписей роботов. Превосходный материал. - Как там у него было дальше? Ах, да: - Но быть там, внизу, самому, эта трёхмерность, это несопоставимо. И... просто даёт лучший обзор... э-э, лучший вид... чтобы понять, что там произошло... эм-м, и что мы можем сделать.
     Последняя фраза прозвучала несчастно.
     - Аминь, - тихо сказал Альбан где-то сзади.
     Стоун повернулся, вполз в батискаф и вскарабкался в кресло. Странное было ощущение - будто ты по-прежнему снаружи, только звуки с палубы больше не доходят до слуха. Герметичный шар из акрила ничего не пропускал внутрь.
     - Что-нибудь вам объяснить? - дружески спросил Эдди.
     - Нет.
     Стоун глянул на маленькую компьютерную консоль. Его рука скользнула по элементам управления. Фотограф снаружи непрерывно щёлкал затвором, а оператор снимал на видео.
     - Отлично, - сказал Эдди. - Тогда удачи. Батискаф тряхнуло. Они зависли над палубой, медленно скользнули за её пределы. Под ними шевелилась поверхность воды. Волнение было изрядное. Как только стрела отцепила их, они были полностью предоставлены самим себе.
     В желудке у Стоуна стало неспокойно.
     Море сомкнулось над прозрачным шаром. Deep Rover начал падать камнем, ровно по тридцать метров в минуту. Стоун смотрел наружу, широко раскрыв глаза. Кроме двух габаритных огней на полозьях, все фары были выключены. Ток экономили, он мог пригодиться внизу.
     Через сто метров густая синева моря перешла в бархатный мрак.
     Что-то сверкнуло, как огонь фейерверка, потом ещё раз, потом всюду вокруг них.
     - Светящиеся медузы, - сказал Эдди. - Красиво, правда?
     Стоун был зачарован. Ему уже приходилось погружаться в батискафе, но не в Deep Rover. Действительно, казалось, что между ними и морем ничего не было. Даже красные контрольные лампочки управления казались частью флюоресцирующих стаек, проплывавших мимо. Мысль, что в этом чужом мире где-то должна стоять его фабрика, вдруг показалась Стоуну абсурдной.
     Должно быть, я слишком долго просидел за письменным столом, подумал он, если даже сам не мог представить, какова действительность.
     Он вытянул ноги, насколько позволяло тесное пространство. Говорили они мало. По мере погружения внутри шара становилось холоднее, но ненамного - батискаф располагал системой регулирования внутренней температуры. Стоун предусмотрительно надел тёплые носки - ботинки в батискафе не разрешались, чтобы невзначай не наступить на приборы, - и тёплый шерстяной свитер и чувствовал себя хорошо. Эдди казался спокойным и сосредоточенным. Из динамика время от времени доносились контрольные восклицания техников на борту "Торвальдсона". Слова были разборчивы, но искажены, поскольку звуковые волны под водой смешивались с тысячью других звуков.
     Они падали и падали.
     Через двадцать пять минут Эдди включил эхолот. Сферу пронизал тихий свист и кликанье, перекрытые мягким жужжанием электроники.
     Они приближались ко дну.
     - Приготовьте попкорн и пепси, - сказал Эдди. - Начинается кино.
     Он включил наружные прожекторы.

***

Гульфакс-С, норвежский шельф

     Ларс Йоренсен стоял на верхней платформе стальной лестничной шахты, опершись о перила. Кончики его белых усов дрожали на ветру. В ясные дни казалось, что до вышки рукой подать, но сегодня она заметно отодвинулась. Туман перед штормом сгущался, и вышка растворялась в нём.
     Со дня последнего приезда Лунд на сердце у Йоренсена было всё тяжелее. Он гадал, что же "Статойл" хочет строить на континентальном склоне. Наверняка автоматическую фабрику. Лунд, наверно, полагала, что отделалась от него своими ответами, но Йоренсен был не так глуп. Он даже имел представление об этих фабриках: они дают хорошую экономию на людях. Конечно, это оправданно. Машину не заботит, хорошая ли кухня; машина не спит, работает в нечеловеческих условиях и не требует зарплаты. Она не ропщет, а когда постареет, её можно выбросить на свалку, не заботясь о её пенсии. С другой стороны, как робот заменит глаза и уши человека, как он будет принимать интуитивные решения? Без людей не будет сбоев из-за человеческого фактора, но если случится машинный сбой, а рядом не окажется человека, то катастрофа неизбежна.
     Свет медленно мерк. Небо стало ещё серее, начал накрапывать дождь.
     Что за паскудный день, думал Йоренсен.
     Мало того, что над морем с некоторых пор жутко воняло, так ещё и погода гнилая.
     В принципе, мы работаем на руинах, думал Йоренсен. Месторождение иссякает, рабочие-нефтяники будут уволены, платформы заброшены, а будущее мы увидим по телевизору. В видеозаписи из мира, куда нам не проникнуть.
     Йоренсен вздохнул.
     Что толку от этих размышлений? Просто он старый человек, которого страшит мысль об уходе на пенсию. Автомобиль означал когда-то конец извозчика. Сразу появилось на рынке много дешёвой конины, и правильно: кому уже нужны были лошади?
     А потом был этот волшебный миг, в самом начале. Когда, наткнувшись на нефть, чёрные лоснящиеся мужчины счастливо обнимались, а из песчаной почвы бил фонтан, возвещая несметные богатства. Сцена с Джеймсом Дином в "Гигантах". Йоренсен любил этот фильм. Видеть смеющегося, дико скачущего, забрызганного нефтью Джеймса Дина было всё равно, что сидеть на коленях у дедушки и слушать рассказы о тех временах, когда папа ещё был маленьким.
     Дедушка. Вот именно! Он сам теперь дедушка.
     Ещё несколько месяцев, думал Йоренсен, и всё. Мне-то ещё хорошо, а молодым каково?! Меня-то они не сократят, я сам уйду, а пенсии пока никто не отменял.
     Мелкая дождевая пыль затянула перила влажным глянцем. Йоренсен раздумывал, не уйти ли ему внутрь. У него был свободный час, что случалось редко, и он мог посмотреть телевизор, или почитать, или сыграть с кем-нибудь партию в шахматы. Но сегодня ему почему-то было не по себе от мысли, что он живёт в железном гробу. Уйти внутрь - всё равно что похоронить себя.
     Далеко позади вышки, на конце выноса, бледно горело газовое пламя. Маяк заблудших. А что, неплохо сказано! Звучит как название фильма! Даже неожиданно для старого пня, который годами только и делает, что смотрит за движением вертолётов и кораблей.
     Может, на пенсии он напишет книгу воспоминаний? О том времени, которое лет через двадцать уже никто не вспомнит. О времени больших платформ.
     И название у книги будет "Маяк заблудших".
     Дедушка, расскажи нам сказку.
     Настроение Йоренсена немного поднялось. Совсем неплохая идея. Может, и день этот не такой уж плохой.

***

Киль, Германия

     Герхарду Борману казалось, что он тонет в зыбучих песках.
     Он бегал по очереди то к Сьюссу, то к Мирбах, которые просчитывали на компьютере всё новые сценарии - но всё с тем же фатальным исходом. Он сделал несколько попыток дозвониться до Сигура Йохансона, но тщетно. Он связался с его секретаршей в НТНУ, но ему сказали, что доктор в отъезде и в институте не появится. Его освободили от лекций из-за другой работы, явно по заданию правительства.
     Борман приблизительно представлял себе, что это была за работа. Он звонил Йохансону домой, потом снова на мобильный. Никакого ответа.
     Потом он ещё раз переговорил со Сьюссом.
     - Что касается секретности: если мы и дальше будем сохранять всё в тайне, а дело придёт к эффекту Стореджиа, то нам такого намажут на хлеб, что не проглотишь.
     - Ну хорошо, - Сьюсс потёр глаза. - Ты прав. Тогда обратимся в министерство науки и развития и в органы защиты природы.
     - В Осло?
     - И в Берлин. И в Копенгаген. И в Амстердам. Ах, да, ещё Лондон. Я ничего не упустил?
     - Рейкьявик. - Борман вздохнул. - О, боже мой. Ладно, так и сделаем.
     Сьюсс смотрел из окна своего кабинета. Отсюда был виден кильский фьорд. Мощные краны, работающие на разгрузке кораблей, конторы и бункеры. Контуры эсминца расплывались в серой хмари.
     - А что твой симулятор говорит про Киль? - спросил Борман. Странно, что об этом он ещё ни разу не подумал. Здесь, так близко у воды.
     - Может обойтись.
     - Хоть какое-то утешение.
     - И всё же попробуй дозвониться до Йохансона. Не оставляй попыток.
     Борман кивнул и вышел.

***

Deep Rover, норвежский континентальный склон

     Когда Эдди включил шесть наружных прожекторов, они высветили область радиусом метров в двадцать пять. Никаких твёрдых структур не просматривалось. Стоун жмурился после долгого пребывания в темноте. Батискаф опускался сквозь занавес из мерцающих жемчужин.
     Стоун подался вперёд.
     - Что это такое? - спросил он. - Где же дно?
     Потом он понял, что это поднимались пузырьки газа. Они пробивались к поверхности - одни мелкие, вытягивающиеся цепочками, другие крупные, петляющие.
     Эхолот-сонар продолжал издавать характерный свист и клики. Эдди, нахмурив брови, контролировал показания приборов - о состоянии батарей, о внутренней и наружной температуре, о запасе кислорода, давлении в кабине и так далее - и затем вызвал данные наружных датчиков.
     - Мои поздравления, - злобно прорычал он. - Это метан.
     Жемчужный занавес стал плотнее. Эдди отцепил два стальных балласта и накачал в танки воздуха, чтобы привести батискаф в стабильное положение. После этого они должны были зависнуть на достигнутом уровне, однако продолжали падать.
     - Что за чёрт!
     В свете прожекторов под ними показалось дно. Оно приближалось быстрее, чем следовало. Стоун бегло оглядел щели и ямы дна, потом видимость снова перекрыли пузыри. Эдди чертыхался и продолжал вытеснять из танков воду.
     - Что же случилось? - спросил Стоун. - У нас проблемы с подкачкой?
     - Думаю, причина в газе. Мы очутились внутри прорыва газа.
     - Вот чёрт.
     - Только спокойно.
     Пилот включил винт. Лодка стала двигаться сквозь цепочки пузырьков вперёд. Стоун почувствовал себя как в мягко замедляющемся лифте. Он поискал взглядом глубиномер. Батискаф продолжал падать, но уже медленнее. Тем не менее, они на большой скорости шли ко дну. Ещё немного - и они ударятся.
     Он закусил губу и предоставил Эдди действовать самостоятельно. В таких ситуациях вреднее всего донимать пилота советами. Стоун видел, что пузыри становились всё крупнее, завеса из пузырьков плотнее, а то, что было дном, медленно опрокинулось набок. Правый полоз скрылся в бурлящей пене, и батискаф лёг на бок.
     Стоун перестал дышать.
     Потом они проскочили этот провал. Теперь морское дно лежало под ними спокойно. Лодка даже начала подниматься вверх. Эдди без особой спешки напустил в танки немного воды, батискаф выровнялся и завис вплотную над склоном.
     Теперь они находились в точности над тем местом, где Стоун установил когда-то фабрику, и шли со скоростью два узла.
     - Другого мы и не ждали, верно? - ухмыльнулся пилот.
     - Без паники, - сказал Стоун.
     - Без паники? Когда море воняет хуже клоаки? Но вам непременно нужно было спуститься.
     Стоун не удостоил его ответа. Он натянулся как струна и высматривал хоть какие-нибудь следы гидрата, но его не было, а черви попадались на глаза лишь единичные. На дне лежала большая плоская рыба, похожая на камбалу. При их приближении она вяло всплыла, подняв немного мути, и удалилась за пределы света.
     Это было как-то нереально - сидеть в кресле, когда на каждый квадратный сантиметр акриловой оболочки давит столб воды весом в центнер. Всё в этой ситуации было искусственно. Освещённая зона плато с колеблющимися тенями, чернота по ту сторону, автоматически поддерживаемое внутреннее давление, воздух для дыхания, бесперебойно поступающий из баллонов.
     Ничто здесь, внизу, не располагало человека оставаться дольше необходимого.
     У Стоуна язык прилип к нёбу. Он вспомнил, что несколько часов перед погружением они ничего не пили. На всякий случай на борту были специальные фляжки, если вдруг станет невтерпёж, но каждому, кто погружается в батискафе, настоятельно рекомендуется опорожнить пузырь, чтобы он подольше оставался пустым. С раннего утра они с Эдди съели только по бутерброду с ореховым маслом, по плитке шоколада и пару галет. Пища ныряльщика. Сытная, питательная и сухая, как песок Сахары.
     Он попытался расслабиться. Эдди передал на "Торвальдсон" короткое сообщение. То и дело они видели моллюсков или морские звёзды.
     - Удивительно, правда? - сказал пилот. - Мы глубже девятисот метров, тьма хоть выколи глаза, а тем не менее эту область называют зоной остаточного света.
     - Разве не бывает таких мест, где вода прозрачна настолько, что свет проникает на тысячу метров? - спросил Стоун.
     - Конечно. Но человеческий глаз не в состоянии его зафиксировать. Начиная от ста-ста пятидесяти метров для нашего брата уже абсолютно темно. Когда-нибудь приходилось опускаться глубже тысячи метров?
     - Нет. А вам?
     - Несколько раз. - Эдди пожал плечами. - Так же темно, как здесь. А я предпочитаю быть там, где светло.
     - Что, не хватает честолюбия для глубоководных погружений?
     - А зачем? Жак Пикар дошёл до глубины 10 740 метров. Это было мировое достижение, но вряд ли там есть на что посмотреть.
     - Пардон, - сказал Стоун. - Но разве Пикар опустился не на 11 340 метров?
     - Я знаю, - Эдди засмеялся, - именно эта цифра значится во всех учебниках, но она ошибочна. Причина в измерительном приборе. Он был откалиброван в Швейцарии, в пресной воде. Понимаете? У пресной воды совсем другой удельный вес. Поэтому они ошиблись, когда совершали единственное пилотируемое погружение к самой глубокой точке земной поверхности. Они же...
     - Минуточку. Смотрите!
     Луч света впереди упёрся во тьму. Приблизившись, они увидели, что дно круто обрывается. Свет пропадал в бездне.
     - Остановитесь.
     Пальцы Эдди пробежали по клавишам и кнопкам, и батискаф замер. Потом начал медленно вращаться.
     - Очень сильное течение, - сказал Эдди. Батискаф продолжал поворачиваться, пока прожектор не осветил край обрыва. Они смотрели на свежий слом.
     - Будто только что провалилось, - сказал Эдди. Глаза Стоуна нервно перебегали с места на место.
     - А что говорит эхолот?
     - Обрыв уходит как минимум на сорок метров. А справа и слева я ничего не могу различить.
     - Это значит, что плато...
     - Плато больше нет. Оно отломилось.
     Стоун кусал нижнюю губу. Год назад здесь не было никакой пропасти. А может, и несколько дней назад ещё не было.
     - Спускаемся глубже, - решил он. - Посмотрим, куда оно уходит.
     Deep Rover тронулся и стал спускаться вдоль слома. Через две минуты прожекторы снова упёрлись в дно. Оно походило на руины.
     - Надо немного подняться, - сказал Эдди. - А то ещё зацепимся за что-нибудь.
     В поле зрения попала разорванная труба. Из неё тянулись, поднимаясь вверх, несколько тонких нефтяных нитей.
     - Это нефтепровод, - взволнованно воскликнул Стоун. - Боже мой.
     - Был нефтепровод, - уточнил Эдди.
     Озноб прошёл по коже Стоуна. Он знал, откуда был проведён этот нефтепровод. Они находились на территории фабрики.
     Но фабрики больше не было.
     Внезапно перед ними возникла раскуроченная стена. Эдди в последнюю секунду успел рвануть батискаф вверх, и они перелетели через её край. Только теперь Стоун увидел, что это была никакая не стена, а громадный кусок морского дна, поставленный вертикально. В луче света плавали частицы осадочного слоя, затрудняя видимость. Потом прожекторы снова упёрлись в поток быстро всплывающих пузырей.
     - Господи, - прошептал Стоун. - Что же здесь произошло?
     Эдди не ответил. Он обогнул поток пузырей по кривой. Видимость становилась всё хуже. Они потеряли нефтепровод из виду, потом он снова возник, уходя вглубь.
     - Ну и течение, - ругался Эдди. - Нас затягивает в газовый прорыв.
     Батискаф начал входить в штопор.
     - Следуем за нефтепроводом дальше, - приказал Стоун.
     - Это безумие. Надо подниматься.
     - Фабрика где-то здесь, - настаивал Стоун. - Она вот-вот появится.
     - Тут вообще больше ничего не появится. Здесь всему пришёл конец.
     Стоун ничего не сказал. Труба перед ними заканчивалась рваной культёй. Растерзанная сталь причудливо изгибалась.
     Вокруг них снова засеребрились пузырьки газа.
     Стоун сжал кулаки. До него стало доходить, что Альбан был прав. Надо было спустить вниз робота. Но сдаться и отступить ему казалось ещё абсурднее. Он должен всё выяснить! Он не может предстать перед Скаугеном без детального сообщения.
     - Дальше, Эдди.
     - Вы с ума сошли.
     Впервые стало заметно, как напряжён Эдди, - в любой момент перед ним могли возникнуть новые препятствия.
     Потом они увидели фабрику.
     Точнее говоря, они увидели лишь поперечные стяжки, но Стоун понял, что опытного образца "Конгсберг" больше не существует. Фабрика была засыпана обрушившимся плато - метров на пятьдесят ниже, чем была установлена.
     Он вгляделся пристальнее. Что-то отделилось от металлических распорок и двинулось к батискафу.
     Пузыри.
     Нет, не просто пузыри. Это напомнило Стоуну о колоссальных газовых завихрениях, которые они наблюдали на борту "Солнца".
     Внезапно его охватила паника.
     - Наверх! - крикнул он.
     Эдди отцепил оставшийся балласт. Батискаф рванулся вверх, сопровождаемый гигантскими пузырями. Потом они очутились посреди завихрения и просели вниз. Море вокруг них кипело.
     - Блядство! - взревел Эдди.
     - Что там у вас внизу? - послышался жестяной голос техника с борта "Торвальдсона". - Эдди? Отзовись! У нас тут странные вещи, наверх поднимается жуткое количество газа и гидрата.
     Эдди нажал кнопку ответа.
     - Я сбрасываю оболочку! Мы поднимаемся.
     - Что случилось? Неужто вы...
     Голос техника потонул в громе. Всё шипело и стреляло. Эдди сбросил с батискафа пакеты батарей и части оболочки. Это были аварийные меры, чтобы скорее уменьшить вес. То, что осталось от корпуса батискафа, включая акриловый шар, начало крутиться, всплывая вверх. Потом батискаф содрогнулся от сильного толчка. Стоун увидел, как рядом с ними появился могучий обломок скалы, сорванный и увлекаемый газом наверх. В шаре всё перевернулось. Их задело ещё раз, и пилот закричал. На сей раз они получили удар справа, и этот удар вышиб их из газового пузыря вбок. Батискаф мгновенно обрёл тягу и рванулся вверх. Стоун вжался в кресло, Эдди с закрытыми глазами рухнул на него сверху. По его лицу струилась кровь. Стоун в ужасе понял, что теперь ему не на кого рассчитывать, кроме себя. Он лихорадочно силился вспомнить, как привести батискаф в равновесие.
     Нажал кнопку перевода управления на себя, одновременно пытаясь отодвинуть безжизненное тело Эдди. Он не был уверен, функционирует ли винт после того, как оболочка была сброшена. Цифры измерителя глубины бешено скакали, показывая, что батискаф стремительно поднимается. В принципе, было уже несущественно, куда его направлять. Проблемы декомпрессии были этой машине не страшны. Давление в кабине соответствовало давлению на поверхности воды.
     Зажглась аварийная лампочка.
     Потом выключились все огни. Чернильная тьма окружила Стоуна.
     Он начал дрожать.
     Успокойся, говорил он себе. Есть аварийный электроагрегат. Но то ли он включится сам по себе, то ли есть где-то кнопка в верхнем ряду. Его пальцы вслепую ощупывали выключатели, а широко открытые глаза пялились в темноту.
     Но что это?
     Абсолютной темноты не было.
     Неужто они уже так близко к поверхности? Последние показания глубиномера - перед тем, как погасли фары, - превышали семьсот метров. Батискаф ещё вне всякой досягаемости дневного света.
     Наверное, обман чувств?
     Он сощурил глаза.
     Свет был голубоватый и такой слабый, что скорее угадывался, чем был виден. Он пробивался откуда-то из глубины и имел форму расширяющейся трубки, задний конец которой терялся в темноте бездны. Судя по всему, источник света находился на изрядном отдалении.
     Стоун замер.
     Трубка двигалась.
     Казалось, воронка вытягивается, в то же время медленно изгибаясь. Стоун неподвижно застыл, пальцы окаменели там, где искали аварийный выключатель. Он смотрел наружу как заворожённый. То, что он там видел, было, без малейших сомнений, биолюминесценцией, отфильтрованной миллионами кубометров воды, взвеси и газа. Но какое же существо, живущее на дне моря и обладающее способностью светиться, могло быть таким невообразимо огромным? Гигантский кальмар? Но это было куда больше любого кальмара. Оно было больше, чем любая самая смелая фантазия о кальмаре.
     Или всё это ему только мерещится? Обман на сетчатке, вызванный резкой сменой света на темноту? Призрак погасших прожекторов?
     Чем больше он вглядывался в светящийся предмет, тем слабее становилось свечение. Световая трубка медленно оседала в глубину.
     Потом она исчезла.
     Стоун тут же возобновил поиск кнопки аварийного электроснабжения. Батискаф равномерно поднимался вверх, и он почувствовал некоторое облегчение, что скоро наконец достигнет поверхности и весь этот кошмар останется позади. Зафиксировали ли видеокамеры светящуюся штуку? Смогли ли они переработать столь слабый импульс?
     Эта штука ему не почудилась. Он вдруг вспомнил странные видеоснимки, сделанные "Виктором": там тоже что-то гигантское внезапно отпрянуло из светового луча. Боже мой, подумал он. На что это мы наткнулись?
     Ах, вот он, выключатель!
     Аварийный электроагрегат заработал. Сперва вспыхнули контрольные лампочки, потом прожекторы.
     Эдди лежал с открытыми глазами.
     Стоун склонился над ним, и тут позади Эдди в свете прожектора что-то вынырнуло - плоское и красноватое. Оно опрокидывалось на батискаф, и рука Стоуна метнулась к приборам, потому что ему показалось, что сейчас они налетят на склон.
     Но нет, это склон летел на батискаф.
     Он нёсся прямо на них!
     Это было последнее, что понял Стоун перед тем, как от мощного удара акриловый шар разлетелся на тысячи кусков.

Продолжение следует...