Эневек

     Гул моторов постепенно усыпил его.
     Решившись ехать, Эневек думал, что Ли не захочет его отпустить, но она поддержала его:
     - Когда кто-то умирает, надо быть с семьёй. Семья - это главное в жизни. Единственная опора человека. Только оставайтесь на связи.
     В самолёте Эневек спросил себя, а есть ли семья у самой Ли?
     А у него? У него есть?
     Абсурд: один одинокий поёт другому одинокому гимн семье.
     Эневек выглянул в окно. Он уже давно не был наедине со своими мыслями - и не был уверен, что ему так уж хочется остаться с ними наедине. "Боинг" Канадских международных авиалиний вначале доставил его из Ванкувера в Торонто, потом с двухчасовым опозданием вылетели в Монреаль.
     Там он переночевал в отеле и с утра снова сидел в зале ожидания, отмечая признаки другого мира. У панорамного окна стояла группа мужчин с эмблемами нефтяной фирмы на куртках, и у двоих лица были такие же, как у него: широкоскулые и темнокожие, с монголоидным разрезом глаз. А к самолёту их повели пешком, по старинке.
     И вот уже больше двух часов они в воздухе. Незадолго до Гудзонова пролива тучи под ними раздвинулись, и показалась тундра, в пятнах нестаявшего снега, испещрённая озёрами, по которым плавали льдины. Потом полетели над проливом, и Эневек почувствовал, что пересёк последний рубеж. В нём даже взметнулась паника, прогнав всякую дремоту. В каждом процессе есть точка невозврата . Строго говоря, для него этой точкой был Монреаль, но черта Гудзонова пролива была символом. По ту сторону начинался мир, куда он больше никогда не хотел возвращаться.
     Эневек летел на свою родину у Полярного круга, в Нунавут.
     Через полчаса они пересекли сверкающую ледяную поверхность - Фробишер-Бей на юго-востоке Баффиновой Земли. Машина стала снижаться. Жёлтое здание аэровокзала посреди тёмного, холмистого ландшафта казалось форпостом человека на чужой планете, но это был Иквалуит - столица Нунавута.
     Ждать багажа пришлось недолго, Эневек взял свой рюкзак и побрёл по залу, украшенному предметами местного искусства - настенными коврами и фигурками из стеатита. Посреди зала стояла скульптура мужчины в традиционном одеянии, поющего под бубен, вознесённый над головой. Певец излучал энергию и уверенность в себе. Эневек прочитал надпись: "Собираясь вместе, жители Арктики всегда пляшут с бубном и поют горловые песни".
     Потом он подошёл к окошку местных авиалиний и зарегистрировался на Кейп-Дорсет. Женщина, принявшая багаж, предупредила, что самолёт вылетит с опозданием на час.
     - Ещё успеете какие-то дела сделать в городе, - с улыбкой сказала она.
     - Какие дела, я и города толком не знаю.
     Она взглянула с удивлением: чтобы человек с такой внешностью не знал своей столицы?..
     - В Иквалуите есть что посмотреть. Сходите в музей, ещё успеете.
     - О, да. Конечно.
     - Или в торговый центр. И загляните в англиканскую Церковь. Она построена в виде иглу, единственная в мире Церковь в виде иглу!
     Эневек посмотрел на женщину. Она была местная - низкорослая, чёрные волосы, чёлка. Глаза поблёскивают в щёлочках, когда улыбается.
     - А я была уверена, что вы из Иквалуита.
     - Нет. - Он чуть не сказал, что он из Кейп-Дорсета. - Я из Ванкувера.
     - Ой, я так люблю Ванкувер! - воскликнула она. Эневек оглянулся, боясь, что задерживает очередь, но он был пока единственный пассажир.
     - Вы там уже бывали?
     - Нет, я ещё нигде не бывала. Но в интернете видела. Красивый город. - Она засмеялась: - Побольше, чем Иквалуит, да?
     Он улыбнулся в ответ:
     - Да, пожалуй, побольше.
     - Ну, и мы не маленькие. В Иквалуите уже шесть тысяч жителей.
     К окошку подошла супружеская пара. Значит, он полетит не один.
     Он вышел наружу. Иквалуит. Светило солнце, температура была не ниже десяти градусов. Он снял пуховик, обвязал вокруг пояса и потопал по пыльной дороге к центру. Уличное движение было на удивление оживлённым. Раньше здесь не было столько машин. По обе стороны улицы стояли типовые деревянные дома, из-за вечной мерзлоты построенные на сваях. Если поставить дом на землю, она растает от его тепла - и фундамент "поплывёт".
     Дома были рассыпаны пригоршнями, без особого порядка. Среди традиционных бараков поднимались колоссы, которые могли встретиться в любом западном городе, если не считать те же сваи и высокое крыльцо. Школа была похожа на приземлившийся НЛО.
     Эневек старался не подпускать к себе сильные впечатления, но с момента спасения из тонущего гидроплана он утратил способность глушить себя равнодушием.
     Архитектурная мешанина создавала беззаботное, почти радостное впечатление, которому он недоверчиво противился. Это был уже не тот депрессивный Иквалуит семидесятых годов. Встречные приветливо здоровались с ним на инуктитуте - языке эскимосов, называвших себя "инуит". Он сдержанно отвечал. Заглянул в торговый центр, где увидел более крупную копию плясуна с бубном.
     Плясун с бубном. Когда он был маленький, тоже часто отплясывал с бубном. Давно, когда всё в мире ещё стояло на своём месте.
     Что за чушь! Когда в нём хоть что-нибудь стояло на своём месте?
     Он вернулся к аэровокзалу. Кроме него и супружеской пары, пассажиров на рейс не было. Их отвели на лётное поле к двухмоторному пропеллерному самолётику типа "Piper" на шесть мест. Перегородки между кабиной пилота и салоном не было.
     Они летели над оледенелыми горами на запад. По левую руку солнце сверкало на поверхности Гудзонова пролива, справа - на поверхности озера, название которого Эневек вспомнил спонтанно: Амаджуак-Лейк.
     Многое вернулось, нахлынуло на него. Воспоминания увлекали его в прошлое, но он не хотел туда.
     Потом они летели над морем, потом снова замаячила гористая суша. Показалась бухта Телик-Инлет с семью её островами. По одному из них тянулась посадочная полоса Кейп-Дорсета.
     Сердце Эневека рвалось из груди. Он дома. Где никогда больше не собирался быть.
     Кейп-Дорсет: северный Нью-Йорк, как полушутя-полугордясь называли этот посёлок тысяча двести его жителей, один из признанных центров искусства "инуит".
     Это теперь.
     А тогда было иначе.
     Кейп-Дорсет: Кингаит на местном наречии, "Высокие горы". Там был крошечный островок - Малликджуак, природный заповедник, с лисьими капканами девятнадцатого века, легендарными захоронениями и романтическим озером, на котором они часто разбивали лагерь. Он увидел в своих воспоминаниях отца и мать и снова вспомнил о том, что вытеснило его из страны, которая тогда ещё звалась не Нунавут, а Северо-Западные Территории.
     Он забрал свой рюкзак и выбрался из самолёта.
     На супружескую пару обрушился с приветствиями встречавший их друг. Так уж принято у народа инуит: в его языке множество слов для приветствия и ни одного - для прощания. Вот и Эневеку 19 лет назад никто не сказал прощального слова, в том числе и тот мужчина, что растерянно стоял теперь на лётном поле. Эневек с трудом его узнал - Иджитциак Экезак сильно постарел и носил седые усы, которых раньше не было. Он побежал навстречу Эневеку и обнял его вместе с рюкзаком. Из него извергся поток слов на инуктитуте, но потом он опомнился и перешёл на английский:
     - Леон. Мальчик мой. Какой видный молодой доктор!
     Эневек нехотя похлопал Экезака по спине:
     - Дядя Иджи. Как дела?
     - Какие дела, сам видишь, что творится. Как ты долетел? Такие расстояния!..
     - Да, несколько пересадок.
     - Торонто? Монреаль? - Экезак выпустил его из объятий, но не из улыбки. Эневек увидел у него во рту типичные для инуит провалы выпавших зубов. - Где ты только не бывал. Я рад за тебя. Ты должен мне многое рассказать. Жить, конечно, будешь у меня, мальчик, всё уже приготовлено.
     - Эм-м, дядя Иджи...
     - Иджи, просто Иджи, оставь уже этого дядю. Ты слишком взрослый, чтобы звать меня дядей.
     - Я забронировал комнату в отеле.
     Экезак даже отступил на шаг:
     - И в каком?
     - В "Полярном домике".
     Старик огорчился. Потом снова просиял:
     - Мы снимем бронь. У меня администратор знакомый. Здесь все друг друга знают. Никаких проблем.
     - Я не хочу тебя стеснять, - сказал Леон.
     Я здесь для того, чтобы закопать моего отца в мерзлоту, подумал он. И потом как можно скорее слинять.
     - Ты меня нисколько не стеснишь, - сказал Экезак. - Ты мой племянник. На сколько ты забронировал?
     - На две ночи. Я думаю, этого достаточно, а?
     Экезак наморщил лоб и оглядел его с головы до ног.
     Потом взял его под руку и повёл в зал.
     - Это мы ещё обсудим. Есть хочешь?
     - Хочу.
     - Прекрасно. Мэри-Энн готовит тушёную оленину, и ещё есть тюлений суп с рисом. Объеденье. Когда ты в последний раз ел тюлений суп, а?
     Эневек послушно шел за ним. Перед аэровокзалом было припарковано несколько машин. Экезак подвёл его к пикапу.
     - Брось рюкзак назад. Ты знаешь Мэри-Энн? Откуда тебе знать. Ты уже уехал, когда я привёз её из Саллуита. Не мог больше один. Она моложе меня. Но я считаю, это нормально. А ты женат? Боже мой, как много нам нужно рассказать друг другу, тебя не было целую вечность.
     Эневек сел на пассажирское сиденье и молчал. Экезак, видимо, решил уболтать его насмерть. Он пытался вспомнить, был ли старик так же говорлив и раньше.
     Потом он подумал, что дядя болтает оттого, что нервничает не меньше его самого.
     Они запрыгали по ухабам главной улицы. Кейп-Дорсет был разделён холмами на несколько районов. Они тогда жили в Куугалааке - его, Эневека, семья. Экезак, брат его матери, жил в Кингаите.
     Эневек не стал спрашивать, где он живёт теперь. Само выяснится.
     Они кружили по всему посёлку. Дядя рассказывал ему чуть ли не про каждый дом, мимо которого они проезжали. Потом Эневек понял, что ему устраивают познавательную экскурсию.
     - Дядя Иджи, я всё это знаю.
     - Ничего ты не знаешь. Ты уехал 19 лет назад. Тут всё новое. Вон там супермаркет - он тебе знаком?
     - Нет.
     - Вот видишь. И скоро построят ещё один. А раньше куда мы все ходили за покупками, помнишь? А вон новая школа - при тебе её не было. Посмотри направо! Это концертный зал "Тикталиктак". Известно ли тебе, кто приезжал сюда послушать наше горловое пение и посмотреть на пляски с бубном? Билл Клинтон, Жак Ширак и Гельмут Коль - ну, он, я тебе скажу, просто великан, этот Коль, мы против него были карлики, да, когда же это было, дай вспомнить...
     И так далее. Они проехали англиканскую церковь с кладбищем, на котором предстояло хоронить его отца. Эневек увидел женщину, которая во дворе своего дома работала над скульптурой большой птицы. Птица напомнила ему искусство ноотка. Эневек предался судьбе и неожиданно для себя попросил:
     - Поехали в порт, Иджи.
     Они свернули вниз по улице в сторону воды. Кое-где виднелись пятна тундровой травы, а кое-где - пятна снега. Порт Кейп-Дорсет состоял из пирса с кранами для разгрузки, к этому пирсу два раза в год причаливало судно с товарными запасами.
     Эневек вышел посмотреть на полярно-голубую воду. Иджи Экезак следовал за ним на отдалении.
     Пирс был последним, что видел Эневек, покидая Кейп-Дорсет. Ему было тогда двенадцать лет. Корабль взял на борт его и его новую семью, которая покидала страну, полная надежд и радостных предчувствий.
     Через пять минут Эневек вернулся к пикапу и молча сел в кабину.
     - Да, наш старый порт, - тихо сказал дядя. - Ты тогда уехал, Леон. Это разбило нам сердце...
     Эневек метнул в его сторону резкий взгляд:
     - Кому это я разбил сердце? Моему отцу? Вам? Каким-нибудь соседям?
     Экезак завёл мотор:
     - Поехали. Нас ждут.

     Экезак жил в небольшом ухоженном домике. Позади него поднимались холмы, завершаясь Высокой горой , Кингаитом со снежными прожилками. В детстве она казалась Эневеку высотой до неба.
     - Мэри-Энн, - крикнул Экезак, открывая дверь. - Мальчик приехал!
     Навстречу выбежал щенок и вышла полная женщина с приветливым лицом. Она обняла Эневека и поздоровалась на инуктитуте.
     - Мэри-Энн не говорит по-английски, - извиняясь, сказал Экезак. - Надеюсь, ты ещё понимаешь свой язык.
     - Мой язык - английский, - отрезал Эневек.
     - Да, конечно...
     - Но я понимаю, что она говорит.
     Мэри-Энн спросила, голоден ли он.
     Эневек ответил "да" на её языке. Она обнажила щербатую челюсть, взяла щенка, который обнюхивал ботинки Эневека, и пригласила гостя в дом. В прихожей стояло несколько пар обуви. Эневек машинально снял ботинки и поставил их в общий ряд.
     - Хорошего воспитания не утратил, - засмеялся дядя. - Не стал кваллюнаак.
     Кваллюнаак - собирательное слово для обозначения всех, кто не инуит. Эневек шагнул вслед за Мэри-Энн на кухню. Увидел там современную электроплиту, приборы, которые есть в любой кухне Ванкувера, - ничто здесь не напоминало о плачевном состоянии его тогдашнего дома. У окна стоял круглый обеденный стол, рядом была дверь на балкон. Экезак подтолкнул его с кухни в уютно обставленную гостиную с мягкой мебелью, телевизором, видеомагнитофоном и радиоприёмником. Показал ему ванную комнату с туалетом, спальню и ещё одну комнату, где на ночном столике стоял букет свежих цветов - маки, колокольчики, пурпурники.
     - Мэри-Энн сама их нарвала, - сказал Экезак. Это прозвучало как приглашение располагаться.
     - Спасибо, я... - Эневек отрицательно покачал головой. - Всё-таки лучше я переночую в отеле.
     Он ожидал, что дядя обидится, но Экезак лишь задумчиво посмотрел на него:
     - Выпьешь чего-нибудь?
     - Я не пью.
     - Я тоже. Мы пьём сок. Хочешь?
     - С удовольствием.
     Экезак налил в два стакана концентрат, развёл водой, и они вышли на балкон, где дядя закурил. Мэри-Энн ещё не управилась со своей олениной и просила подождать минут пятнадцать.
     - В доме мне курить нельзя, - сказал Экезак. - Зато женат. Всю жизнь курил в доме. Но так даже лучше. Курить вредно. Вот бы бросить. - Он засмеялся и с видимым удовольствием затянулся. - А ты ведь не куришь - я угадал?
     - Не курю.
     - И не пьёшь. Хорошо, хорошо.
     Они молча любовались панорамой горных склонов. Лучисто-белые чайки планировали по небу, время от времени камнем бросаясь вниз.
     - Как он умер? - спросил Эневек.
     - Просто упал и всё, - сказал Экезак. - Мы были в тундре. Он увидел зайца, кинулся за ним и умер.
     - Он допился, да?
     Его самого ужаснуло ожесточение, с каким он задал этот вопрос. Экезак смотрел мимо него на горы и окутывал себя клубами дыма.
     - У него случился инфаркт, так сказал врач из Иквалуита. Он слишком мало двигался и слишком много курил. А пить он уже лет десять не пил, ни глотка.

     Тушёная оленина-карибу оказалась очень вкусной. Как в детстве. Тюлений суп, наоборот, Эневек никогда не любил, но теперь уплетал за обе щеки. Мэри-Энн сидела рядом, довольная его аппетитом. Эневек пытался воскресить свой инуктитут, но с плачевным результатом. Понимал он почти всё, но говорить не получалось. И они беседовали в основном по-английски - о событиях последних недель, о нападениях китов, о катастрофе в Европе и о том, что ещё не дошло до Нунавута. Экезак переводил. Несколько раз он пытался завести разговор об умершем отце, но Эневек не поддержал его. Погребение должно было состояться вечером. В это время года мёртвых хоронили быстро, а зимой, когда землю невозможно продолбить, их часто держали в сарае неподалёку от кладбища. В естественном холоде Арктики мёртвые сохранялись на удивление долго.
     После обеда Эневек отправился в "Полярный домик". Экезак больше не настаивал на том, чтобы племянник остался под его кровом. Цветы из маленькой комнаты он перенёс на обеденный стол.
     - Может, ещё передумаешь.

     Оставшиеся до похорон два часа Эневек пролежал на кровати в отеле. Он не знал, что ему делать. Строго говоря, нашлось бы что. Дядя с радостью протащил бы его через весь Кейп-Дорсет и представил всем родным и знакомым. В посёлке все так или иначе были между собой сваты и кумовья. Такой обход был бы равносилен посещению вернисажа. Каждый второй житель посёлка считался художником, многие выставляли свои работы в галереях по всему миру. Но Эневек знал, что в этом обходе было бы что-то от возвращения блудного сына, а он хотел сохранить дистанцию. Подпустить к себе этот мир - только раны бередить.
     Когда он вышел из "Полярного домика", солнце склонилось ниже, но всё ещё было ярким и радостным. Они договорились, что дядя возьмёт его в свой пикап.
     Он побрёл по улице к центру. Перед одним домом сидел на стульчике старик и обрабатывал статуэтку аквалангиста, немного дальше женщина шлифовала мраморного сокола. Оба с ним поздоровались, и Эневек им ответил. Он чувствовал, что его провожают взглядом. Должно быть, весть о его прибытии облетела посёлок. Каждый знал, что приехал сын умершего Мануми Эневека, и, наверное, все уже истрепали себе языки, обсуждая, почему он поселился в отеле, а не в доме родного дяди.
     Экезак ждал его у дверей. Они доехали до англиканской церкви, где уже собралась изрядная толпа. Эневек удивился: неужто у отца было столько друзей?
     - Это люди, которые его знали. Друзья - не друзья, не играет роли. Когда человек умирает, он уходит от всех, и все идут с ним последний отрезок пути.

     Похороны были короткие и несентиментальные. Эневек ещё до погребения успел многим пожать руки. Священник почитал из Библии и произнёс молитву, после чего гроб опустили в неглубокую яму и прикрыли синим полиэтиленом. Мужчины завалили гроб камнями. Крест в мерзлоте стоял косо - как и другие кресты на этом кладбище. Экезак сунул в руки племяннику деревянную шкатулку: в ней были искусственные цветы, пачка сигарет и зуб медведя в металлической оправе. Эневек послушно положил шкатулку под крест.
     Взглянуть на отца перед погребением он отказался. Для Эневека отец умер уже так давно, что погребение казалось ему излишней процедурой.
     Он даже не старался что-нибудь почувствовать. Только хотел, чтобы всё поскорее закончилось. И - домой.
     Где это - дом?
     И вдруг, когда все траурные гости запели молитву, его охватило чувство потерянности и паники. Он задрожал - но не от холода. Он думал о Ванкувере и Тофино, но дом его был не там.
     - Леон! - Экезак подхватил его под руку. - Всё в порядке, мальчик?
     - Да, а что? - пролепетал он.
     - Ты же на ногах не стоишь, - с состраданием сказал Экезак.
     Многие смотрели в их сторону.
     - Спасибо, Иджи. Ничего.
     Он посмотрел на людей, представил себе, что у них в мыслях и как далеки они от правды. Они думают, что у родного гроба можно упасть. Даже если ты эскимос и не отступишь ни перед чем.
     Кроме, разве, алкоголя и наркотиков.
     Эневек чувствовал, что ему становится дурно.
     Он повернулся и быстрым шагом ушёл прочь. Дядя не стал его удерживать. У церкви он чуть не побежал. Но не знал, куда бежать. Ни одна сторона света не была предназначена для него.

     Поужинал он в "Полярном домике". Мэри-Энн что-то приготовила, но Эневек объяснил дяде, что хочет побыть один. Тот кивнул и отвёз его в отель. По печальному лицу старика было видно, что он не поверил.
     Несколько часов Эневек пролежал на кровати, глядя в телевизор. Он не знал, как выдержит в Кейп-Дорсете ещё один день. Он забронировал отель на два дня, полагая, что понадобятся ещё какие-то формальности, но Экезак уже всё устроил. В принципе, он мог улететь хоть сейчас.
     Полёт в Иквалуит оформить просто. Если повезёт, то и на Монреаль будет место. Лишь бы скорее очутиться там - подальше от этого жуткого края света по имени Кейп-Дорсет.
     Он незаметно погрузился в сон.
     Эневек спал, а дух его продолжал бегство из Нунавута. Он видел себя в самолёте, который кружил над Ванкувером в ожидании разрешения на посадку. И вдруг пилот поворачивается к Эневеку и говорит:
     - Нам не дают посадку. Вам нельзя ни в Ванкувер, ни в Тофино.
     - Почему? - удивился Эневек.
     - Наземный контроль говорит, что вы здесь не дома.
     - Но я постоянно проживаю в Ванкувере. А в Тофино живу на яхте.
     - Мы наводили справки. Там о вас никто не знает. Наземный контроль велит отвезти вас домой. Так где же ваш дом?
     - Прямо под нами.
     Машина начинает снижение, делает круг за кругом, огни города приближаются, но это не Ванкувер. Повсюду лежит снег, по чёрной воде плавают льдины.
     Они садятся в Кейп-Дорсете.
     Внезапно он оказывается в родительском доме, оба ещё живы и празднуют его день рождения. Пришли соседские дети, все пляшут, а отец предлагает побежать наперегонки по снегу. Он протягивает Эневеку огромный пакет и говорит, что это его единственный подарок, но драгоценный.
     Там всё, что тебе понадобится для жизни, - говорит он. - Но бежать тебе придётся с ним.
     Эневек едва удерживает тяжёлый пакет. Они выходят наружу, где в темноте светится снег, и чей-то голос нашёптывает ему, что у него нет выбора, он должен победить в этой гонке, иначе остальные убьют его, они так договорились. Превратятся в волков и растерзают его, если он не успеет добежать до воды и не укроется под ней.
     Эневек начинает плакать. Он не может представить, почему с ним так должны обойтись. Он проклинает свой день рождения, потому что не хочет быть растерзанным. Пальцы его вцепляются в пакет, и он бежит. Снег глубокий, он увязает в нём по пояс и едва продвигается вперёд. Оглядывается, но больше никого не видит. Он один. Только дом его родителей стоит поодаль - с тёмными окнами, с закрытой дверью. Холодная луна сияет над ним, а вокруг мёртвая тишина.
     Эневек раздумывает, не вернуться ли домой, но там явно никого нет. Он вспоминает предупреждение о голодных волках, которые только и ждут, чтобы разорвать его живое тело. Может, они затаились в доме?
     Страх берёт верх. Он поворачивается и бежит вниз, к воде. Пакет стал совсем маленьким, он без усилий держит его в руке и теперь гораздо быстрее продвигается вперёд.
     Небо полно звёзд. Кто-то зовёт его по имени. Зов слабо пробивается сквозь сугроб, и Эневек, разрываясь между ужасом и любопытством, робким шагом приближается к сугробу, но видит, что это два мёртвых тела, припорошённых снегом. Его родители.
     Он смотрит на свой пакет, который стал совсем крохотным, и начинает его разворачивать, но внутри ничего нет.
     Эневек медленно поворачивает голову и видит маленький покосившийся домик - скорее сарай из жести. Дверь болтается на петлях.
     Его дом.
     Нет, думает он. Нет! И плачет. Не может быть, чтобы это была его жизнь. Не так он себе её представлял!
     Горе охватывает его. Рыдания разрывают грудь, заполняют весь мир, в котором он теперь совсем один.

     Его комната в "Полярном домике".
     Эневек сел в постели. Он дрожал всем телом. Будильник показывал 2:30. Он немного успокоился, открыл холодильник, достал пепси-колу и выпил её жадными глотками, стоя у окна.
     Было безоблачно, но вместо безмерного звёздного неба над посёлком стояла белая ночь, и в её свете проступала тундра.
     Эневек вдруг понял, как хороши краски тундры.
     Он оделся, натянул шапку и вышел в светлую ночь. Он гулял, пока не утомился, а вернувшись, сбросил одежду прямо на пол, завалился в постель и заснул мёртвым сном.
     Наутро он позвонил Экезаку:
     - Хочешь со мной позавтракать?
     Вопрос застал дядю врасплох.
     - Мы с Мэри-Энн как раз завтракаем...
     - Ну ладно.
     - Нет, постой... Мы только начали. Почему бы тебе не зайти и не съесть с нами хорошую порцию яичницы с ветчиной?
     - Хорошо. Сейчас буду.
     Порция, которую перед ним поставила Мэри-Энн, оказалась более чем хорошей, но Эневек неустрашимо набросился на неё. Мэри-Энн сияла.
     Так непривычно было - схватиться за руку помощи, протянутую ему Экезаком и его женой. Они втаскивали его назад, в семью.
     Мэри-Энн убрала со стола и ушла за покупками. Экезак включил приёмник, минуту послушал и сказал:
     - Это хорошо.
     - Что хорошо?
     - Хорошая погода на ближайшие дни. Их прогнозы надо делить на два, но даже если верна только половина, можно ехать в тундру.
     - Вы собираетесь в тундру?
     - Да, завтра хотели. А сегодня, если ты не против, мы могли бы что-нибудь предпринять вместе. Какие у тебя планы? Или ты хочешь улететь в Канаду прямо сейчас?
     Старый лис обо всём догадался.
     Эневек тщательно размешивал молоко в своём кофе.
     - Честно говоря, вчера вечером я так и собирался поступить.
     - А теперь?
     Эневек пожал плечами:
     - Не знаю толком. В Кейп-Дорсете мне просто не по себе, Иджи. Не сердись. Не то место, о котором вспоминаешь с радостью при таком...
     - При таком отце, - довершил фразу дядя. Он погладил свои усы и кивнул: - Я удивляюсь, что ты вообще приехал. Ты 19 лет не давал о себе знать. И я теперь последний, кто у тебя остался из родни. Я позвонил, потому что считал важным сообщить тебе, но не надеялся, что мы тебя увидим.
     - Сам не знаю, почему я приехал. Не то чтобы меня что-то тянуло сюда. Скорее, Ванкувер хотел от меня избавиться.
     - Глупости.
     - Но дело уж точно не в отце! Ты знаешь, что я слезинки по нём не пролью. - Это прозвучало излишне резко, но он не мог справиться с собой.
     - Ты слишком строг.
     - Он неправильно жил, Иджи!
     Экезак посмотрел на него долгим взглядом.
     - Да, Леон, твой отец жил неправильно. Но правильной жизни тогда и не было. Об этом ты забыл упомянуть.
     Эневек молчал.
     Его дядя неожиданно улыбнулся:
     - А знаешь что? Хочу тебе предложить. Мы с Мэри-Энн собирались уехать уже сегодня вечером. На этот раз мы собрались в Понд-Инлет. Поедем с нами!
     Эневек уставился на него:
     - Вы же едете на несколько недель. Я не могу на столько. Да и не хочу.
     - Ты через пару дней улетишь прямо оттуда.
     - Слишком хлопотно, Иджи, я...
     - Как ты мне надоел со своим "хлопотно". Чего тут хлопотного - всё уже готово, сел и поехал. К остальным присоединимся на месте. И для твоей цивилизованной задницы найдём местечко. - Он подмигнул. - Только не думай, что это будет развлекательная поездка. Тебе придётся наравне со всеми идти на медведя.
     Предложение застало его врасплох. Опоздать в "Шато" на один день он мог. Но не на три и не на четыре. Что он скажет Ли?
     С другой стороны, Ли сама дала ему понять, что он может оставаться, сколько понадобится.
     Понд-Инлет. Три дня.
     Не так уж и много.
     - Тебе-то это зачем? - спросил он. Экезак засмеялся:
     - Как это зачем? Хочу вернуть тебя домой.

     В тундру...
     В двух этих словах выражается вся жизненная философия эскимоса. Уехать в тундру - означает покинуть посёлок и провести летние дни в лагере, на берегу или у края льдов, чтобы добыть нарвала, тюленя или моржа и порыбачить. Добыча кита для собственных нужд инуит разрешалась. Брали с собой в тундру самое необходимое для выживания по ту сторону цивилизации - из одежды, снаряжения и орудий охоты, - грузили на сани или в лодки. Тундра - гигантская территория, по которой человек кочевал тысячелетиями, пока навязанное развитие не принудило его к осёдлой жизни.
     В тундре нет понятия времени, и прочно установленный распорядок там не действует. Расстояния измеряются не километрами и не милями, а днями. Туда - два дня пути, туда - полдня, а то и весь день. Какой смысл говорить о пятидесяти километрах, если на пути могут возникнуть непредвиденные препятствия - ледяные торосы или провалы? Природа непредсказуема. В тундре живут исключительно настоящим временем, потому что следующий момент невозможно предвидеть. У тундры свой ритм, и ему подчиняешься. За тысячелетия кочевья эскимосы поняли, что в этом подчинении тундре и заключается господство над ней. До середины двадцатого века они кочевали по ней беспрепятственно, и такой образ жизни по-прежнему больше соответствует их природе, чем осёдлое пребывание на одном месте.
     За последнее время многое изменилось, Эневек видел это. Мир ожидал от инуит регулярной деятельности, чтобы закрепить за ними место в индустриальном обществе, - и это, наконец, встретило понимание его народа. С другой стороны - в отличие от тех времён, когда Эневек был ещё ребёнком, - и мир начал принимать инуит. Он начал возвращать им то, чего лишил их, - прежде всего, перспективу. Западный стандарт находил в этой перспективе такое же место, как и древние традиции.
     Эневек покинул свою страну, когда это была уже не страна, а регион без самоидентичности. Он сбежал отсюда с образом глубоко униженного, лишённого всяких сил народа, которому так долго отказывали в уважении, что он и сам перестал себя уважать. Единственный, кто мог тогда изменить этот образ, был его отец. Но именно он его и создал - разрушенный, вечно пьяный, хнычущий холерик, неспособный даже защитить свою семью. Уплывая на грузовом судне, Эневек-подросток выкрикнул в туман фразу, которую никто не слышал, но которая до сих пор гремит у него в ушах:
     - Чтоб вы сдохли все - позориться за вас!
     Он тогда задумался на секунду, почему же он сам не последует собственному пожеланию и не прыгнет за борт.
     Вместо этого он стал западным канадцем. Его приёмные родители привезли его в Ванкувер, помогли выучиться, но так и не привязались к нему по-настоящему. Когда Леону было 24 года, они переехали на Аляску, в Анкоридж. Раз в году присылали ему открытку, на которую он отвечал несколькими формальными строчками. Он никогда не навещал их, а они и не ждали.
     Они не были его семьёй.
     Предложение дяди поехать в тундру пробудило в Эневеке новые воспоминания. Долгие вечера у костра с рассказами, когда весь мир казался одушевлённым. Снежная королева и Медвежий бог были чем-то естественным и реальным. Он слушал рассказы взрослых, которые родились ещё в иглу, и представлял, как он вырастет и будет мчаться по льдам, охотиться и жить в согласии с собой и с мифами Арктики. Спать, когда устанет. Работать и охотиться, когда позволит погода и будет нужда. Есть, когда потребует желудок, а не какой-нибудь обеденный перерыв. Иногда бывает, что выйдешь из иглу на минутку - и внезапно начнётся погоня за зверем, охота на сутки. А бывает, снарядишься - а охоты не получится. Для кваллюнаак - не-инуит - эта якобы неорганизованность кажется подозрительной. Кваллюнаак просто не понимают, как можно существовать без определённого распорядка. Кваллюнаак строят себе мир вне мира. Они исключают природные процессы, заменяя их искусственными, и всё, что не подходит к их концепции, игнорируется или искореняется.
     Эневек подумал о "Шато" и о задачах, которые пытались там решить. Он подумал о Джеке Вандербильте. Как упорно замдиректора ЦРУ держался представления о том, что трагические события последнего месяца запланированы и проведены человеком. Если хочешь понять инуит, ты должен избавиться от психоза контроля, свойственного цивилизованному обществу.
     Но всё же ты имеешь дело с людьми. Неизвестная же сила не обладает никакими человеческими чертами. Эневек в последнее время окончательно утвердился во мнении, что Йохансон прав. Эта война угрожает заведённому человеком миропорядку. Такие люди, как Вандербильт, лишатся своего мира уже потому, что они не в состоянии принимать иные менталитеты. Возможно, он даже осознавал свой изъян, но не мог переступить через себя.
     Дельфина-то не поймёшь. Где уж понять тех, кого Йохансон назвал Ирр?
     Внезапно Эневеку стало ясно, что задачу не решить, пока не соберётся подходящая команда.
     Кого-то пока недоставало. И он знал, кого.
     Пока Экезак готовился к отъезду, Эневек в "Полярном домике" связывался с "Шато". Ли в отеле не оказалось, она была на борту крейсера у берегов Сиэтла. Ему пришлось ждать четверть часа, пока с ней, наконец, соединили.
     Он спросил, обойдутся ли без него ещё дня три-четыре, пока он позаботится о своих родных. Ему было совестно врать, но он понимал, что спасение мира не зависит от его немедленного прибытия. В остальном он всегда в распоряжении штаба: голова его работает и на крайнем севере.
     Ли сказала, что они гоняют китов сонаром.
     - Я знаю, что вам неприятно об этом слышать.
     - И что, действует? - спросил он.
     - Не действует. Мы уже готовы прекратить эксперименты. Но надо испробовать всё.
     - Хотите увеличить шансы? Тогда расширьте команду.
     - На кого?
     - На трёх человек. - Он поколебался, но решил идти в наступление: - Нам нужно больше сотрудников, занятых исследованием поведения и интеллекта. Мне нужен ассистент, которому я доверяю. Я хочу, чтобы пригласили Алису Делавэр, она аспирантка.
     - Принято, - на удивление быстро согласилась Ли. - Кто второй?
     - Если вы заглянете в архивы программы МК, то найдёте там Джека О'Бэннона. Он умеет обращаться с морскими млекопитающими.
     - Поняла, - сказала Ли. - Это нам придётся обсудить. У нас есть и свои эксперты в этой области. Почему вы хотите именно его?
     - Просто хочу и всё.
     - А кто третья персона?
     - Она важнее всех. Ведь нам приходится иметь дело с "чужими". Нам понадобится человек, который много думал над тем, как войти в контакт с существами, которые не являются людьми. Свяжитесь с доктором Самантой Кроув. Она возглавляет проект SETI в Аресибо.
     Ли тихонько засмеялась:
     - Вы умный парень, Леон. Мы и так собирались привлечь кого-то из SETI. - Кто-то на заднем плане окликнул Ли по имени. - Я прощаюсь, Леон. Возвращайтесь. А меня тут уже труба зовёт.

     Самолёт летел не прямо на север, а немного к востоку, в Понд-Инлет: в тундру. Эневек не мог наглядеться на причудливую красоту Арктики.
     Ему казалось, что он очнулся от многолетнего сна.
     Они пересекли Северный полярный круг. Географически Арктика начиналась отсюда. Под ними простирался лунный пейзаж Бассейна Фокс с ледоходами вперебивку с пространствами свободной воды. Потом внизу снова была твёрдая земля с хребтами гор. На дне ущелий сверкал снег. В замёрзшие озёра впадали ручьи талой воды.
     На белой равнине пролива Затмения поднимались айсберги, вмёрзшие в лёд. Там бежали два крошечных белых медведя, будто их спугнула тень самолёта. Дальше вздымались крутые склоны и ледники острова Байлот.
     Они снизились и сели в Понд-Инлете. Солнце здесь в это время года не заходит, лишь в два часа ночи на несколько минут касается горизонта. Эневек утратил всякое чувство времени. Он смотрел на места своего детства, и тяжесть отпускала его грудь.
     Экезак оказался прав. Дядя добился того, что Эневек ещё сутки тому назад считал невозможным.
     Он привёл его домой.

     Понд-Инлет был по величине и числу жителей примерно как Кейп-Дорсет, и всё-таки совсем другой. Этот регион был заселён свыше 4000 лет. Здесь инуиты больше ценят традиционность, здесь никто не отважился бы на архитектурные эксперименты, как объяснил ему дядя, осторожно добавив, что здесь, ближе к северу, известную роль играет шаманизм, хотя, естественно, все эскимосы - поголовно верующие христиане!
     Заночевали в отеле. Рано утром Экезак разбудил его, и они спустились к берегу.
     - Весна не задержалась, - удовлетворённо сказал он. - В отеле говорят, до границы торосов полдня. Может, один, смотря как.
     - Смотря что?
     Экезак пожал плечами:
     - Все может быть. Звери попадутся, киты, тюлени. Ледоход в этом году начался раньше обычного.
     Ничего удивительного, подумал Эневек, если учесть, что творится на дне.
     В группе было 12 человек. С некоторыми Эневек познакомился ещё в самолёте, с другими в Понд-Инлете. Приготовили квамутик - традиционные сани, в которые раньше запрягали ездовых собак, а теперь снегоходы. Сами квамутик не изменились: четыре метра длиной, с двумя деревянными полозьями и множеством поперечин, закреплённых без единого гвоздя или шурупа. Сани держались на ремнях и верёвках, что упрощало их починку. На трёх санях были установлены деревянные кабинки без верха - для защиты от ветра. Четвёртые сани служили для поклажи.
     - Ты недостаточно тепло одет, - сказал Экезак, взглянув на пуховик Эневека.
     - Ну да! На термометре шесть градусов выше нуля.
     - Ты забываешь, как продувает во время езды. Ты надел двое носков? Мы тут не в Ванкувере.
     Он и впрямь многое забыл. Ему даже стыдно стало. Конечно, ноги мёрзли в первую очередь. Он натянул вторую пару носков и ещё один свитер, превратившись в ходячую бочку. Все участники поездки в своей защитной одежде и очках от снега походили на космонавтов.
     Экезак с двумя старшими в последний раз просмотрел всё снаряжение:
     - Спальные мешки, оленьи шкуры...
     Глаза его блестели. Тонкие усы, казалось, топорщились от удовольствия. Иджитциак Экезак был совсем не то, что отец Эневека. Инуиты и их образ жизни вдруг снова обрели значение в обществе.
     С началом путешествия по льдам они будут подчиняться только правилам природы. Чтобы выжить здесь, требовалась известная пантеистическая установка. Нельзя важничать. Да здесь и не заважничаешь: ты лишь часть одушевлённого мира, который во льдах проявляется через зверей, растения и иногда через человека.
     И через Ирр, подумал Эневек. Кто бы они ни были, как бы ни выглядели, где бы ни жили.
     Снегоходы, запряжённые в сани, тронулись, и они заскользили по замёрзшему и заснеженному морю. Кое-где виднелись обширные лужи. Процесс таяния уже начался, но пока ограничивался верхними слоями льда.
     Они ехали на северо-восток, справа от них вырастал из глади льда берег Баффиновой Земли, а слева поднимались скалы острова Байлот. С вершин гор к берегу сползал могучий язык ледника. Ехали по замёрзшей коре моря. Где-то глубоко под ними плавали рыбы. То и дело полозья саней подпрыгивали на неровностях.
     Через некоторое время передние сани изменили направление, и обоз последовал за ними. Эневек не сразу понял, что они объезжают широкую трещину во льду, через которую сани не могли бы перебраться. За голубоватым краем разлома виднелась чёрная бездонная вода.
     - Довольно длинная трещина, - сказал Экезак.
     - Да, потеряем время, - согласно кивнул Эневек.
     - Почему потеряем? Ты что, забыл? Здесь не имеет значения, когда ты приедешь. Даже если ты объезжаешь преграду, ты всё равно продолжаешь жить. Время нельзя потерять.
     Эневек промолчал.
     - Может быть, - добавил дядя, смеясь, - наша самая большая беда прошлого столетия в том и состояла, что кваллюнаак принесли нам понятие времени. Нам пришлось усвоить, что время бывает и напрасно потраченным. Кваллюнаак думают, что ожидание - это потерянное время и тем самым потерянная жизнь. Как раз в дни твоего детства мы в это уверовали. И твой отец тоже, а поскольку он не видел возможности делать что-то полезное, он решил, что его жизнь ничего не стоит.
     Эневек посмотрел на него:
     - Ты бы не его пожалел, а мою мать.
     - Она сама его жалела, - ответил Экезак и стал разговаривать с Мэри-Энн.
     Им действительно пришлось объезжать трещину несколько километров. Дядя сунул в рот узкую ленточку сала из жестянки и протянул жестянку Эневеку.
     Это была шкурка нарвала. Эневек помнил, что в ней огромное количество витамина С - никакому лимону не сравниться. Он пожевал и почувствовал аромат, который вызвал в нём цепную реакцию воспоминаний. Он услышал голоса людей, с которыми выезжал в тундру двадцать лет назад, почувствовал руку матери, которая гладила его по голове.
     - Трещины, торосы... - дядя засмеялся. - Это тебе не хайвэй, мальчик. Скажи честно, ты по всему этому не скучал?
     Если Экезак хотел усилить своим вопросом растроганное состояние племянника, то добился обратного эффекта. Эневек отрицательно покачал головой. Может, то было чистое упрямство, но он отрезал:
     - Нет.
     И в тот же момент устыдился своего ответа. Экезак пожал плечами.

     Кто много лет провёл на острове Ванкувер, к тому же исследуя жизнь моря, тот к природе стоял ближе, чем к любому человеческому достижению. Но всё же скользить по лишённой очертаний белизне замёрзшего пролива - с коричневой тундрой по правую руку и ледяными вершинами острова Байлот по левую - это не то, что наблюдать китов в проливе Клэйоквот. Если климат Западной Канады будто специально создан для человека, то Арктика - это кромешный ад. Смертельный для того, кто поддастся иллюзии человеческого превосходства. Они ехали к первоначалу мира. Даже реалисту, который не молится никакому Богу, отдавая предпочтение научному объяснению, здесь становится понятно, отчего так печален белый медведь, кочующий из мифа в миф. Оттого, что в любви к человеческой женщине он потерял чувство реальности. Женщина из сострадания к мужу-охотнику выдала ему место, где скрывается её тайный любовник. А медведь подслушал, как она предала его, и когда охотник отправился его искать, он подкрался к иглу своей возлюбленной, чтобы убить её. Он уже занёс лапу, но потом печаль одолела его. Какой смысл разрушать её жизнь? Ведь предательство уже произошло. И он, одинокий, тяжёлыми шагами побрёл прочь.
     Воздух колол холодом кожу Эневека.
     С тех пор, гласили легенды, медведь нападает на людей. Здесь его владения. Он здесь сильнейший. Тем не менее, человек его победил - и себя вместе с ним. Промышленная химия - такая, как ДДТ или высокоядовитое РСВ, - разносится течениями и достигает Северного Ледовитого океана. Токсины попадают в ткани китов, моржей и тюленей, которыми питаются медведи и люди. В материнском молоке эскимосских женщин обнаружено количество РСВ, в двадцать раз превышающее допустимую дозу. Дети страдают неврологическими заболеваниями и показывают всё худшие результаты тестирования на интеллект. Дикая природа отравлена, потому что кваллюнаак не могут или не хотят усвоить принцип, по которому функционирует планета Земля: огромный круговоротный насос воды и воздуха рано или поздно разносит всё - повсюду.
     И удивительно ли, что те, внизу, решили положить этому конец?
     После двух часов поездки они причалили к берегу Баффиновой Земли - размять тела, затёкшие от долгой тряски по ледовым кочкам. Они поднялись к оттаявшим прогалинам тундры - на заболоченной земле светились кое-где цветочки. Время года для охоты было удачное: позднее появятся миллиарды комаров.
     По равнине гонялись друг за другом бурундуки, исчезая в норах. Мэри-Энн нашла несколько камешков и принялась ими жонглировать. Эневек вспомнил этот старый как мир спорт эскимосов и тоже попробовал жонглировать, но с плачевным результатом. Все засмеялись. Уж таковы инуиты. Глупый народ: надрывается от смеха, стоит кому-то поскользнуться.
     После короткого ланча с сэндвичами и кофе они снова тронулись в путь. От снегоходов разлеталась талая вода, торосы преграждали им путь, вынуждая объезжать. Вскоре они ехали уже под скалами Байлота. Воздух наполнился криками птиц. Чайки гнездились в расщелинах тысячами. Группа замедлила ход и остановилась.
     - Прогуляемся, - сказал Экезак.
     - Только что прогуливались, - удивился Эневек.
     - Три часа прошло, мальчик. Три часа? Ничего себе!
     Остров Байлот от самого берега был крутой и обрывистый, и прогулка больше напоминала альпинизм. Экезак заметил белый след соколиного помёта и стал приманивающе свистеть, но соколы так и не показались.
     - Такова Арктика. Звери тебе пообещают и не придут. Такая же ненадёжная скотина, как и инуит. Правда, мальчик?
     - Я и сам инук, если ты это имеешь в виду.

     По мере того, как они продвигались на восток, оставляя остров Байлот позади, лёд становился всё бугристее, и сани нещадно трясло. Холодный ветер подмораживал уже оттаявшую воду. Ледок звенел под полозьями. А потом справа вдруг возникла открытая вода. Вынырнул тюлень, мельком глянул и исчез. Они миновали полынью и ехали ко второй, огромных размеров - пока Эневек не сообразил, что это не полынья, а край льда. Дальше начиналось открытое море.
     Через некоторое время они наткнулись на палаточный лагерь. Обоз остановился. Начались сердечные приветствия. Некоторые знали друг друга, остальные обстоятельно знакомились. Люди были из Понд-Инлета и Иглулика. Они убили нарвала, разделали его и останки оставили на месте - дальше к востоку, примерно там, куда направлялась группа Экезака. Хозяева угощали гостей кусочками шкурки, обсуждали охоту. На шапке одного охотника была надпись: "Работают те, кто не может охотиться". Эневек спросил, не заметно ли перемен в поведении китов, не агрессивны ли они и не нападают ли на людей, но охотники всё это отрицали. Вокруг них сгрудился весь лагерь. Все слышали новости, каждый знал о том, что творилось в мире, но Арктика пока оставалась незатронутой.
     Вечером они покинули лагерь и двинулись дальше к краю льдов. Вскоре поравнялись с останками разделанного нарвала. Тучи птиц с криками дрались за куски мяса. Обоз отъехал подальше от трупа, оставив его в поле зрения. Метрах в тридцати от края льда разбили лагерь. Отвязали ящики, установили радиомачту, чтобы не терять связь с внешним миром. Четыре палатки были установлены для жилья и одна для кухни - с дощатым полом и утепляющими матами. Три белых дощатых щита образовали временный туалетный домик: внутри ведро с вложенным в него пластиковым мешком.
     - Самое время, - просиял Экезак и первым скрылся за щитами.
     На снегоходах, освобождённых от саней, устроили гонки, и Эневек тоже в них участвовал, выделывая на льду виражи и чувствуя, как на сердце становится легче.
     Мэри-Энн прогнала всех из кухонной палатки, и они в ожидании еды сгрудились у саней. Одна молодая женщина начала рассказывать историю - из тех, что меняются от рассказчика к рассказчику и растягиваются на несколько дней. Инуиты считали, что не обязательно рассказывать всё за один присест, ведь дни на льду были долгими, а истории длинными. Почему бы не разделить их на части?
     Мэри-Энн превзошла сама себя. Соблазнительно пахло олениной с рисом и жареной эскимосской картошкой - местным видом клубней. И литры горячего чёрного чая. В палатке было тесно, и Экезак ругал того человека, который дал им палатку напрокат.
     Когда люди один за другим ушли спать, Экезак позвал племянника пройтись.
     - С удовольствием, Иджи.
     Они побрели к краю моря. Эневек пропустил дядю вперёд. Старик лучше знает, где лёд крепкий, а где есть опасность провалиться. У инуитов есть сотни слов для обозначения разных видов льда и снега, но нет родового слова, которое обозначало бы просто лёд или снег. Они шли по упругому льду. Если айсберги состоят из пресной воды, потому что соль из них полностью вымерзает, то в обыкновенных льдинах есть остатки соли. Чем быстрее замерзает лёд, тем выше в нём содержание соли. Из-за неё лёд становится эластичным, и зимой это преимущество, потому что он не такой ломкий, зато весной - недостаток, потому что увеличивается опасность пролома. Провалиться в холодную воду означает смерть, особенно если подо льдом тебя подхватит течение.
     Они нашли местечко недалеко от края льда и прислонились к торосу. Перед ними простиралось серебристое озеро. Эневек заметил, как под водой сверкнули сине-стальные спины. Время неторопливо текло, и вдруг - будто природа решила вознаградить их за терпение - из воды показались два завитых рога, словно скрещённые шпаги. Два самца нарвала показались в нескольких метрах от края льда. Их круглые, в серых пятнах головы вынырнули из воды, потом снова медленно погрузились. Самое позднее через пятнадцать минут они покажутся снова - таков ритм их дыхания.
     Эневек заворожённо смотрел. У острова Ванкувер нарвалов почти не увидишь. Долгое время они стояли перед угрозой исчезновения: их нещадно истребляли из-за рогов дороже слоновой кости. Теперь их поголовье между Нунавутом и Гренландией выросло до 10 000.
     Лёд тихо потрескивал и ухал от колебаний воды. Над останками нарвала продолжали кружить птицы. На скалах и ледниках лежал мягкий свет, отбрасывая тени на замёрзшее море. Низко над горизонтом висело бледное, ледяное солнце.
     - Ты спросил меня, не скучал ли я по всему этому, - напомнил Эневек.
     Экезак молчал.
     - Я ненавидел всё это, Иджи. Я ненавидел и презирал это. Ты хотел ответа. Вот тебе ответ.
     Дядя вздохнул:
     - Ты презирал своего отца.
     - Может быть. Но объясни двенадцатилетнему мальчишке разницу между его отцом и его народом, когда один другого несчастнее. Мой вечно пьяный отец только жаловался и плакался. Он и мать утянул за собой вниз настолько, что она не нашла другого выхода, кроме петли. Назови мне семью, в которой в те времена не случилось бы самоубийства. У всех было одно и то же. Хорошо рассказывать истории про гордый, независимый народ инуит, но я ничего такого за ним не замечал. - Он посмотрел на Экезака. - Если отец и мать за несколько лет превращаются в развалины, лишённых мужества пьяниц, как это можно пережить? Если мать вешается оттого, что сама себя не может больше вынести. А отец только плачет и глушит себя алкоголем. Я говорил ему, что он должен прекратить. Что моих сил хватит на двоих, что я буду работать, лишь бы он оторвался от бутылки, но он только таращился на меня и продолжал скулить!
     - Я знаю. - Экезак покачал головой. - Он больше не был сам себе хозяин.
     - Он отдал меня на усыновление, - напомнил Эневек. В его словах прозвучала многолетняя горечь. - Я хотел остаться с ним, а он меня сдал.
     - Он не мог за тебя отвечать. Он хотел, чтобы тебе было лучше.
     - А он подумал о том, каково будет мне? Мать погибла от депрессии, отец утонул в алкоголе, оба выбросили меня из своей жизни. А мне кто-нибудь помог? Нет! Все были страшно заняты тем, что глядели на снег и жаловались на бедствия. А ты тоже хорош. Весёлый дядя Иджи, всегда с какими-нибудь историями на языке, но сделать тоже ничего не смог. Одна болтовня про свободный народ инуит. Благородный народ! Гордый народ!
     - Был гордый, - кивнул Экезак.
     - Ой ли?
     Он ждал, что Экезак обидится, вспылит, но дядя лишь погладил свои усы.
     - До твоего рождения, - сказал он. - Люди моего поколения родились ещё в иглу, и само собой разумелось, что каждый может его себе построить. Когда мы разводили костер, мы использовали кремень, а не спички. Оленя не пристреливали, а убивали стрелой из лука. В сани запрягали не снегоход, а собак. Всё это звучит как далёкое прошлое?
     Полвека прошло. Оглянись, мальчик, как мы живём теперь? Есть и много хорошего, мало какой народ знает о мире так много, как мы. В каждом втором доме компьютер с подключением к интернету - и в моём тоже. Мы получили собственное государство. - Он захихикал: - Недавно на сайте nunavut.com была загадка, на первый взгляд даже весёлая. Помнишь старую канадскую двухдолларовую купюру? На одной стороне там королева Елизавета II, а на другой - группа эскимосов. Один стоит перед каяком, держит в руках гарпун. Идиллическая картинка. Вопрос был такой: что изображает эта сцена на самом деле? Знаешь?
     - Боюсь, что нет.
     - Это картина изгнания, мальчик. Правительство в Оттаве придумало для этого более утончённое слово: переселение. Мотив холодной войны. Оттава боялась, что США или Советскому Союзу придёт в голову завладеть необжитой канадской Арктикой, и они переселили туда кочевых эскимосов, сорвали с их коренных мест в южной полярной зоне и переселили ближе к полюсу. Наплели им, что там лучше охота, но всё оказалось наоборот. Каждый эскимос должен был носить жестяной регистрационный номер, вроде собачьего жетона. Ты знал про это?
     - Не припоминаю.
     - Многие из твоего поколения и нынешние дети понятия не имеют о жизни своих родителей. И что всё началось даже раньше, в середине двадцатых годов, когда явились белые землепроходцы и принесли с собой ружьё. Оленя и тюленя истребляли беспощадно. Причём и белые, и эскимосы. Пуля вместо стрелы - ну, сам понимаешь. И на эскимосов обрушились беды. Раньше они особо не знали болезней, а после этого начались туберкулёз, полиомиелит, корь и дифтерия, и они покидали свои иглу и переселялись в посёлки. В конце пятидесятых годов наши люди умирали пачками от голода и инфекционных болезней, но власти этим не интересовались. Потом военные начали проявлять интерес к Северо-Западным Территориям и стали сооружать секретные радиостанции в наших традиционных охотничьих угодьях. Местные эскимосы, конечно, встали им костью в горле. Их с соизволения канадских властей затолкали в самолёты и депортировали на сотни километров севернее; естественно, им пришлось бросить всё своё имущество - каяки, палатки, каноэ и сани. Я был тогда молодым переселенцем, и твои родители тоже. Обосновывали эти меры тем, что дальше на севере для нас условия выживания лучше, чем вблизи милитаризованных зон. В действительности новые районы лежали далеко от оленьих кочевий и от мест, где животные выводили летом потомство.
     Экезак прервался и долго молчал. Нарвалы снова вынырнули. Эневек смотрел на фехтование этих единорогов, пока дядя снова не заговорил:
     - Когда нас переселили, старые стойбища бульдозерами сровняли с землёй, чтобы неповадно было думать о возвращении. Конечно, оленей на Крайнем Севере не было. Ни еды, ни одежды. Что толку от большого мужества, если ты можешь добыть только пару бурундуков, зайцев да рыбу? Когда видишь, как гибнет твой народ, и ничего не можешь сделать? Не буду грузить тебя подробностями. Через пару десятков лет мы стали объектом социальной помощи. Прежнюю жизнь мы уже не могли себе вернуть, а другой жизни не были научены. Примерно в то время, когда ты родился, правительство снова озаботилось нашей участью и понастроило для нас коробок. Дома. Для кваллюнаак - естественное дело. Они живут в ящиках. Когда им надо ехать, они садятся в ящики на колёсах. Едят они в общественных ящиках, их собаки живут в ящиках, и все жилые ящики обнесены дополнительными ящиками - стенами и заборами. Это была их жизнь, а не наша, но вот и мы теперь живём в ящиках. А к чему ведёт утрата самоуважения? К алкоголю, наркотикам и самоубийству.
     - Но вы как-то боролись за свои права? - тихо спросил Эневек.
     - Все. И я, и твой отец тоже. Тридцать лет борьбы за восстановление в правах. Твой отец, в конце концов, не выдержал, сломался. Вот, с 1999 года у нас собственное автономное государство, Нунавут. Никто нас больше не учит жить, никто не переселяет. Но наша коренная жизнь безвозвратно утрачена.
     - Значит, надо искать новую.
     - Ты прав. Что толку в жалобах? Мы всегда были свободными кочевниками, но имели представление об ограниченной территории и не лезли на чужую землю. Ещё несколько десятилетий назад мы не знали другой организационной формы, кроме свободных семейных союзов, мы не терпели ни вождей, ни начальников, а теперь один эскимос распоряжается другим эскимосом, как это принято в современных государствах. Раньше мы не знали собственности, теперь мы как все. Мы воскрешаем традиции, некоторые заводят ездовых собак, снова учатся строить иглу и разжигать огонь кремнём. Это хорошо, но время мы этим не удержим. И я тебе хочу сказать, мальчик, что я не испытываю никакого недовольства. Мир движется. Сегодня мы кочуем по интернету, охотимся там и собираем информацию. Мы странствуем по всему миру. На нашей земле всё ещё умирает много людей, мы пока не заживили свою травму. На это нужно время, и надежды живых не надо приносить в жертву мёртвым, как ты считаешь?
     Эневек смотрел, как солнце прикасается краешком к горизонту.
     - Ты прав, - сказал он.
     И потом, следуя импульсу, Эневек рассказал Экезаку всё, что они выявили в "Шато", над чем работает штаб и какие предположения они вынесли насчёт чужого разума в море. Всё это вырвалось из него невзначай. Он знал, что нарушает суровый запрет Ли, но ему было уже всё равно. Он досыта намолчался за свою жизнь. А Экезак был последним, кто остался от его семьи.
     Дядя не перебивал его.
     - Может, тебе послушать совет шамана? - спросил он наконец.
     - Нет. Я не верю в шаманов.
     - Да кто же им верит? Но эту проблему вам не разрешить средствами науки, мальчик. Шаман сказал бы тебе, что вы имеете дело с духами, духами одушевлённого мира, которые вселяются в существ. Кваллюнаак начали уничтожать жизнь. Они восстановили против себя духов, морскую богиню Седну. Кто бы ни были эти твои существа в море, вы ничего не добьётесь, если попытаетесь выступить против них.
     - А как надо?
     - Отнеситесь к ним как к части себя. Каждый для другого - инопланетянин на этой якобы понятной планете. Войдите с ними в контакт. Как ты вошёл в контакт с чужим тебе народом. Разве плохо, когда всё снова срастается?
     - Это не люди, Иджи.
     - Об этом и речи нет. Но они часть того же мира. Как твои руки и ноги - части одного и того же тела. Битву за господство не выиграть. У битв не бывает ничего, кроме жертв. Кого же интересует, сколько живых существ делят между собой землю и кто кого разумнее? Научись понимать их, а не сражаться с ними.
     - Звучит как христианская доктрина. Левая щека, правая щека.
     - Нет, - хмыкнул Экезак. - Это совет шамана. У нас ведь всё ещё есть шаманы, но мы это не афишируем.
     - Какой же шаман мне... - Эневек поднял брови: - Уж не ты ли?
     Экезак пожал плечами и улыбнулся:
     - Кто-то же должен заботиться о духовном состоянии. Смотри-ка!
     К останкам разделанной туши кита подошёл крупный белый медведь и распугал птиц. Они летали вокруг и рассаживались на льду на почтительном расстоянии. Один буревестник то и дело кидался на захватчика сверху. Медведь не обращал на него внимания. Он был далеко от лагеря, и вахтенному не нужно было поднимать тревогу, но тот всё же поднял ружьё и внимательно следил за происходящим.
     - Нанук, - сказал Экезак. - У него отличный нюх. Он всё чует. И нас тоже.
     Эневек наблюдал за трапезой медведя. Ему не было страшно. Вскоре медведь насытился и пошёл прочь. Один раз обернулся, с любопытством посмотрел на лагерь и исчез за нагромождениями торосов.
     - Видишь, как он неспешен, - прошептал дядя. - А ведь он умеет бегать, и ещё как! - Экезак опять хмыкнул, достал из кармана куртки маленькую скульптурную фигурку и положил её Эневеку на ладонь. - Я ждал этой минуты. Знаешь, каждому подарку своё время. Сейчас самое время отдать тебе это.
     Эневек внимательно рассмотрел вещицу. Человеческое лицо с оперением волос, переходящим на затылке в голову птицы.
     - Дух птицы?
     - Да, - кивнул Экезак. - Его сделал Туну Шеркай, мой сосед. Очень известный скульптор, выставляется даже в Музее современного искусства. Возьми эту фигурку. Тебе многое предстоит. Она тебе понадобится, мальчик. Она будет направлять твои мысли в нужное русло, когда это настанет.
     - Что настанет?
     - Твоё сознание взлетит. - Экезак взмахнул руками и улыбнулся. - Но ты будешь далеко отсюда. И тебе может понадобиться посредник, который подскажет тебе, что видит дух птицы.
     - Ты говоришь загадками.
     - Такова привилегия шаманов.
     В этот момент над ними низко пролетела птица.
     - Розовая чайка! - восхищённо воскликнул Экезак. - Ну, считай, тебе повезло, Леон! Знаешь ли ты, что каждый год сюда съезжаются тысячи любителей птиц со всего мира, лишь бы только увидеть эту чайку? Такая она редкость. Нет, теперь ты можешь быть спокоен, правда. Духи подали тебе знак.
     Позднее, когда они влезли в свои спальные мешки, Эневек заснул не сразу. Ночное солнце светило сквозь стенку палатки. Один раз он услышал предупредительный крик вахтенного: "Нанук, нанук!" Он думал о глубоком, чёрном Ледовитом океане под собой, и его бестелесные мысли, казалось, опускались под ледовую кору в неведомый мир. Спокойно дыша, он выплыл в море сна и очутился на плато громадного айсберга, гонимого волнами и ветром в сторону юга. В этом сне Эневек поднялся по узкой, заснеженной тропе на вершину айсберга и увидел, что там образовалось зелёное озерцо из талой воды. Насколько хватало глаз, вокруг простиралась зеркальная гладь синего моря. Айсберг растает, и Эневек опустится в это тихое море на дно жизни, где его ждёт загадка, которую он должен разгадать.

Фрост

     Фрост, как обычно, был другого мнения.
     Главные месторождения метана залегали, по оценкам добывающей индустрии, в Тихом океане вдоль западного побережья Северной Америки и у берегов Японии, а кроме того, в Охотском и Беринговом морях, дальше к северу в море Бофорта. В Атлантике под самым носом США. Большие запасы в Карибском море и перед Венесуэлой, и большая концентрация в области пролива Дрейка между Южной Америкой и Антарктидой. Известны были норвежские гидраты, а также существование запасов на востоке Средиземного моря и в Чёрном море.
     И лишь у северо-западного побережья Африки их было мало. Особенно вокруг Канарских островов.
     И этого Фрост никак не мог понять.
     Потому что там из глубины поднималась холодная вода, густо приправленная питательными веществами для планктонных водорослей, которые, в свою очередь, создавали хорошую питательную базу для Канарских рыбных стай. Исходя из этого, у Канар должно было залегать изрядное количество гидрата - всюду, где обильно процветает органическая жизнь, рано или поздно на глубине образуется метан.
     Проблема Канар состояла в том, что органическим остаткам живых существ некуда было отложиться. Миллионы лет назад острова возникли из вулканов, они круто вздымались со дна, словно башни: Тенерифе, Гран-Канария, Ла-Пальма, Гомера и Иерро. Все они вырастали из глубины в три - три с половиной километра, вулканические булавки, мимо которых органические останки проносились вихрем, вместо того чтобы осесть. Поэтому карты не показывали в области Канар запасов метана. Что, на взгляд Стэнли Фроста, было первой промашкой.
     Во-вторых, он догадывался, что конусы вулканов, вершины которых торчали из воды в виде островов, далеко не так круты, как все считали. Разумеется, они были крутыми, но ведь не гладкими и не отвесными, как стены домов. Фрост достаточно много занимался возникновением и ростом вулканов, чтобы знать, что даже самый крутой конус имеет террасы и выступы. Он был твёрдо убеждён, что вокруг островов полно метана, просто до сих пор никто как следует не посмотрел. Этот гидрат залегал не пластами, а пронизывал камни сетью прожилок. На покрытых осадком выступах он есть в любом случае.
     Но поскольку он был вулканологом, а не экспертом по гидратам, в "Шато" он привлёк себе на помощь Герхарда Бормана. Они пришли к выводу, что надо посмотреть там дно. Фрост составил список островов, которые, по его мнению, находились под угрозой. В их число входили, помимо Ла-Пальмы, также Гавайи, Острова Зелёного Мыса, Тристан-да-Кунья дальше к югу и Реюньон в Индийском океане. Каждый из них был потенциальной бомбой замедленного действия, но Ла-Пальма была и оставалась вне конкуренции. Если то, чего боялся Фрост, правда и те существа на дне действительно такие пройдохи, как считал норвежский профессор, то вулканическая цепь Камбер на Ла-Пальма висит двухкилометровым дамокловым мечом над головами миллионов людей.
     Благодаря усилиям Бормана Фрост и его команда получили в своё распоряжение для экспедиции "Полярную звезду". Немецкое исследовательское судно, как и "Солнце", имело на борту робота - "Виктор-6000". "Полярная звезда" была достаточно велика, чтобы не бояться нападения китов, а кроме того, оборудована подводными камерами, чтобы своевременно обнаружить нападение стаи моллюсков, медуз или других организмов. Фрост не знал, увидит ли снова "Виктора" после того, как его опустят на дно, где уже бесследно пропало столько техники. Он действовал наудачу.
     "Виктора" опустили к западу от Ла-Пальмы. Робот систематически обыскивал крутые склоны конуса вулкана, пока на глубине 400 метров не наткнулся на череду террас, выступающих, как балконы, из стены и покрытых слоями осадка.
     Там он обнаружил месторождения гидрата, предсказанные Фростом.
     Их не было видно под толстым слоем кишащих бело-розовых червей.

Ла-Пальма, Канары, у берегов Западной Африки

     - Почему черви так ревностно работают над фундаментом курортного острова, когда у Японии или под носом у Америки можно наделать куда больше дел? - удивлялся Фрост. - По той же логике: Балтийское море было густонаселённой индустриальной зоной. Американское восточное побережье и Хонсю - тоже. Но там сейчас популяция червей маловата для того, чтобы устроить нам очередную катастрофу. И вдруг мы обнаруживаем их здесь, у курортного острова африканского запада. Что это значит? Неужто черви в отпуске?
     Он стоял - в бейсболке, как обычно, и в куртке рабочих-нефтяников - на самом верху западной стороны Центральных гор, которые тянулись через весь остров.
     Фроста сопровождали Борман и два представителя группы предприятий "Де-Бирс" - директриса и инженер по имени Жан ван Маартен. Вертолёт стоял немного в стороне. Перед ними простирался живописный кратерный ландшафт, покрытый зеленью. Конусы вулканов выстроились в ряд. Чёрные потоки лавы доходили до берега, усыпанные нежной зеленью. Вулканы Ла-Пальмы извергали лаву нерегулярно, но очередное извержение могло случиться в любой момент. С геологической точки зрения острова были молодой землёй. Только что - в 1971 году - на крайнем юге возник новый вулкан Тенегуйя, расширив остров на несколько гектаров. Строго говоря, весь гребень образовывал единственный большой вулкан со множеством выпускных жерл, поэтому при извержениях говорилось просто о Камбере.
     - Вопрос стоит так, - сказал Борман. - Где начинать, чтобы учинить как можно больше разрушений.
     - Вы действительно верите, что над этим вопросом кто-то думает? - спросила директриса из "Де-Бирс".
     - Всё это гипотезы, - сказал Фрост. - Но если за этим стоит чей-то разум, то он стратегически очень силён. После катастрофы в Северном море каждый, естественно, исходит из того, что следующая катастрофа должна состояться в непосредственной близости от густонаселённых регионов. И действительно, мы находили там червей, но в недостаточном количестве. Из этого можно заключить, что силы врага, если можно так его назвать, не безграничны. И что ему требуется время, чтобы произвести побольше этих червей. Наше внимание постоянно отвлекают на что-нибудь другое. Мы с Герхардом уверены, что это вялое нашествие у Северной Америки и Японии - всего лишь отвлекающий манёвр.
     - Но что это даст - разрушить гидрат перед Ла-Пальмой? - спросила директриса. - Ведь тут не так уж много чего есть.
     Люди "Де-Бирс" включились в дело, когда Фрост и Борман искали подходящую систему для откачки червей со льда.
     Морское дно у Намибии и Южной Африки уже давно обыскивали на предмет алмазных трубок. Там были задействованы несколько компаний, но в первую очередь международный бриллиантовый гигант "Де-Бирс", который доставал породу с глубины 180 метров - с кораблей или плавучих платформ. Несколько лет назад "Де-Бирс" начал развивать новую концепцию: подводные бульдозеры с засасывающим хоботом. Одна из последних моделей полностью обходилась без подводного транспорта. Теоретически система была в состоянии достать до глубины несколько тысяч метров, но пока не было хобота такой длины.
     Штаб решил посвятить в дело группу представителей алмазного концерна. Фрост предложил полететь на Камбер, чтобы дать людям наглядную картину того, что надвигается - и надвинется, если их миссия потерпит крах.
     - Не обманывайтесь, - сказал он. - Тут много чего. Его волосы, беспорядочно торчащие из-под бейсболки, трепетали на ветру. Небо отражалось в тёмных очках. А голос гремел в тишине так, будто он провозглашал очередные десять заповедей.
     - Вулканическая деятельность Земли два миллиона лет назад извергла в море Катары. Всё здесь имеет идиллический вид, но это обманчиво. Внизу, в деревне, раз в год празднуют День Чёрта, и чёрт у них с криками бегает по деревенской площади и изрыгает пламя. А почему? Потому что местные жители знают свой Камбер. Грохот и огонь здесь повседневность. Разум, которому мы обязаны червями, тоже это знает. А кто знает такие вещи, знает и слабые места.
     Фрост сделал несколько шагов к краю склона. Хрупкие кусочки лавы заскрипели под его тяжёлыми ботинками. Далеко внизу посверкивали волны Атлантики.
     - В 1949 году Камбер в очередной раз проснулся, старая спящая собака. Точнее, один из его кратеров - вулкан Сан-Хуан. И проделал в западном склоне трещину длиной в несколько километров. Возможно, она доходит и до внутренней структуры Ла-Пальмы. Тогда части Камбера продвинулись к морю на четыре метра. Очень вероятно, что со следующим извержением западный бок вообще проломится, потому что некоторые каменные слои содержат непомерно много воды. Как только новая, горячая магма поднимется по жерлу вулкана вверх, эта вода превратится в пар и резко расширится. Нестабильный бок просто отвалится, да на него ещё нажмут восточный и южный бока. И тогда в море обрушится пятьсот кубических километров камня.
     - Я об этом читал, - сказал ван Маартен. - Но официальные представители Канар считают эту теорию спорной.
     - Спорной? - прогремел Фрост. - А как же, чтоб не распугать туристов. Но этого эпизода человечеству никак не миновать. Несколько маленьких примеров уже было. В 1741 году в Японии взорвался Осима-Осима и произвёл волну высотой 30 метров. В 1888 году провалился остров Риттер в Новой Гвинее, и скалы, которые тогда обрушились, составляли ровно один процент того, что мы можем ожидать здесь! За вулканом Килойя на Гавайях уже несколько лет наблюдает целая сеть станций, и он движется! Юго-восточный бок ползёт в год на десять сантиметров в сторону долины, и горе, если он ускорится. Почти каждый островной вулкан с годами становится круче. Когда он становится слишком крутым, от него отламывается какая-то часть. Правительство Ла-Пальмы слепо и глухо. Вопрос не в том, произойдёт ли это, вопрос - когда? Через сто лет? Через тысячу? Это единственное, чего мы не знаем. Здешние извержения любят являться без предупреждения.
     - И что будет, если полгоры сорвётся в море? - спросила директриса.
     - Масса камней вытеснит колоссальную массу воды, - сказал Борман, - причём она взрывообразно вспучится. Камни разлетятся и рухнут в море, раскатившись на 60 километров. Образуется огромный воздушный пузырь, который вытеснит ещё больше воды, чем рухнувшие камни. Что произойдёт при этом - тут мнения действительно расходятся, единственное, чему не остаётся места, - это поводу для хорошего настроения. В непосредственной близости от Ла-Пальмы обвал вулкана произведёт волну высотой от 600 до 900 метров. Она помчится со скоростью около тысячи километров в час. В отличие от землетрясения, обрушения гор - точечные события. Волны пойдут по Атлантике, расширяясь и распределяя свою энергию. Чем дальше от исходной точки, тем волна ниже.
     - Это утешает, - пробормотал инженер.
     - Лишь условно. Канарские острова будут стёрты в одно мгновение. Через час цунами стометровой высоты достигнет африканского западного побережья. Для сравнения: в Северной Европе высота волны во фьордах достигала сорока метров, и результат вам известен. Через шесть-восемь часов волна высотой пятьдесят метров прокатится по Карибскому морю, опустошит Антильские острова и затопит восточное побережье США от Майами до Нью-Йорка. С неменьшей силой она ударит по Бразилии. Волны докатятся до Испании, Португалии и Британских островов. Действие будет опустошительное, в том числе и для Центральной Европы, где рухнет вся экономика.
     Люди из "Де-Бирс" побледнели. Фрост ухмыльнулся:
     - Кто-нибудь видел фильм "Deep Impact"?
     - Но там волна была повыше, - сказала директриса. - Несколько сот метров.
     - Чтобы смыть Нью-Йорк, хватит и пятидесяти. При ударе высвободится столько энергии, сколько США потребляют за год. Высотой домов можете пренебречь, цунами сносит основания. Остальное рухнет, какой бы ни было высоты. - Он сделал паузу и показал вниз, на склон: - Чтобы дестабилизировать этот, западный, бок, нам потребуется либо одно извержение Камбера, либо подводный оползень. Над этим как раз сейчас трудятся черви. Так сказать, над мини-вариантом того, что они учинили в Северной Европе, но этого может хватить, чтобы сползла подводная вулканическая колонна и обрушилась в глубину. Следствием будет небольшое землетрясение, достаточное, чтобы нарушить статику Камбера. Возможно, это землетрясение приведёт и к извержению, в любом случае, западному склону не устоять. Катастрофа неминуема. У Норвегии червям понадобилось несколько недель, здесь дело пойдёт быстрее.
     - Сколько времени у нас осталось?
     - Нисколько. Эти маленькие твари нашли местечко в океане, какое не сразу и нащупаешь. Они используют способность распространения импульсных волн в открытом море. Человеческой цивилизации даже на другом полушарии станет очень худо, когда обрушится такой с виду безобидный островок.
     Ван Маартен потёр подбородок:
     - У нас есть один опытный образец хобота, который достаёт на триста метров в глубину. Он действует. Мы могли бы его удлинить.
     - Но это надо делать прямо сейчас. А корабль?
     - Вряд ли удастся обойтись одним судном, - сказал Борман. - Несколько миллиардов червей - это громадная биомасса. Её же нужно куда-то откачивать.
     - Организуем челночное движение. Но я имел в виду не это, а корабль, с которого мы будем управлять хоботом. Если мы удлиним его до 400 или 500 метров, его же надо где-то разместить. Полукилометровую кишку! Тяжёлую, как свинец. И когда хобот будет двигаться, корабль должен быть достаточно стабильным. Гидростатика - коварная штука. Вы не сможете просто так свесить шланг с левого или правого борта, не нарушив плавучести.
     - Тогда, может, землечерпальный снаряд?
     - Не те размеры. - Инженер соображал. - Может, буровое судно? Нет, слишком тяжеловесно. Лучше плавучая платформа. Мы уже работаем с такой. Понтонная система, как в шельфовой технике, только не закреплённая тросами, а плавающая, как корабль. Эта штука должна быть манёвренной. - Он отошёл в сторонку, бормоча себе под нос насчёт резонансной частоты и морского волнения. Потом вернулся: - Да, подойдёт. Идеальный носитель для крана, которому придётся изрядно упираться. У Намибии стоит одна такая платформа, мы сможем её быстро перестроить. Снабдим винтом и боковыми излучателями на всякий случай.
     - "Иеремия"? - спросила директриса.
     - Точно. Там есть два крановых выноса. С одного спустим шланг. И есть куда пришвартоваться кораблям, которые будут отвозить червей.
     - Неплохо, - сказал Фрост. - Когда сможем начать?
     - В нормальных условиях на это ушло бы полгода.
     - А в наших условиях?
     - Я ничего не могу обещать. Шесть-восемь недель. - Инженер посмотрел на Фроста: - Но если действительно управимся за такой срок, считайте это за чудо.
     Фрост кивнул, глядя в сторону моря. Море сияло. Он попытался представить себе, как вода внезапно вырастает на шестьсот метров вверх.
     - Чудеса нам будут очень кстати.

Продолжение следует...