Когда глубокой промозглой осенью 1965
года меня призвали в армию, вместе с буханкой хлеба, консервами, теплым
бельем и шерстяными носками, которыми мама, собирая меня в дорогу,
упаковала мой вещмешок, я сунул в него свежий номер еврейского журнала
"Советиш Геймланд", который выписывала бабушка.
В эшелоне, который почти две недели тащился по необъятным просторам моей
тогдашней родины - от Молдавии до дальневосточной тайги, я иногда с
тоской разглядывал этот журнал, пытался что-то понять, но безуспешно -
читать на идише я не умел, понимал лишь разговорную речь.. Незадолго до
ухода в армию я загорелся желанием выучить язык, но в ту пору у меня
была большая любовь, и изучение мамэ-лошн я отложил на потом. Это
"потом" наступило через годы, когда стал кадровым армейским офицером.
...Тридцатиградусный амурский мороз (пока поезд телепался в пути,
наступил декабрь) быстро избавил нас, салаг, от иллюзий насчет службы,
если таковые кто-то и питал. Здоровенный ефрейтор, сущий амбал, построил
нас и рассказал, что "отмотал" полтора года в дисбате за мордобой, а
сейчас дослуживает этот срок, и не дай бог, если кто-то из нас... Дальше
последовал трехэтажный мат. Затем он отвел нас в деревянную
сборно-щитовую казарму, где мы отогрелись. Он же потом неровным строем
повел нас в баню, в которой мы оставили свои гражданские шмотки, а после
скорой помывки старшина-сверхсрочник выдал каждому новое обмундирование
и сапоги. Так началась армейская служба - "карантин" или, правильнее,
"курс молодого бойца".
Всё было непривычно и довольно нелегко: сержанты гоняли нас не только на
физподготовке и строевой, чуть что не так - получай наряд, а то и
два-три на работу. Самым противным делом считалось наведение "марафета" в
загаженной уборной, кажется, на дюжину очков, устроенной метрах в
сорока от нашей казармы - успеть бы добежать по дикому морозу.
На внутренней стене уборной какой-то отчаявшийся стихотворец из нашего
карантина нацарапал дацзыбао: "Пусть юмор и сатира украсят стены этого
сортира". Так что, если ты находился в позе "орла над горной вершиной",
эта "наскальная" надпись вместе с непристойными рисунками оказывалась
напротив...
А недели через две произошел такой случай. Старшина роты, он же старшина
сверхсрочной службы Шевцов Василий Иванович был родом из Чудиновки,
глухой таежной деревушки, находившейся в пятнадцати километрах от нашей
части. Там стоял скособоченный от старости, похожий на сарай,
магазинчик, в который старослужащие, протоптав в тайге, словно
вьетнамские партизаны, "тропу Хошимина", бегали за дешевым
плодово-ягодным вином. Нашему старшине было, наверное, лет тридцать
пять, но он казался гораздо старше и солидней. Вероятно, оттого, что
всегда носил под широким ремнем с портупеей гимнастерку х/б, на которой
красовалась орденская планка из нескольких наград. Орденов у него не
было, но одна награда означала медаль "За отвагу на пожаре", которую он
получил за то, что вытащил из горящего дома троих спящих детишек, чьи
родители в это время были на ферме.
Но вернусь на службу. Накануне случившегося старшина Шевцов и сержанты
устроили шмон - проверку содержимого наших тумбочек, в каждой из которых
были "прописаны" по четыре человека. В одной тумбочке нашли
заплесневелый кусок хлеба, в другой - чьи-то грязные портянки, в третьей
- пустой флакон из-под "тройного" одеколона. Однажды я был свидетелем,
как рядовой Кудрявцев, призванный из города Калинина, вмиг опустошил
этот флакон, спрятавшись между двухъярусными кроватями.
А в ходе проверки, о которой я рассказываю, из тумбочки, принадлежавшей
мне и еще троим бойцам, старшина вытащил ... еврейский журнал.
Вскоре на вечерней проверке Шевцов устроил разнос. Он наказал Кудрявцева
и еще нескольких бойцов за нерадивость и нарушение уставного
внутреннего порядка, затем очередь дошла до меня. Вжав голову в плечи, я
стоял перед строем всей роты.
- Товарищи солдаты! - спокойно произнес старшина сверхсрочной службы
Шевцов. - Берите пример с рядового Вейцмана. В тумбочке у него полный
порядок, к тому же он молодец - читает журналы на своем национальном
языке!
И высоко над головой, дабы все могли увидеть, даже стоявший в заднем
ряду коротышка рядовой Никогосян, он поднял журнал, на обложке которого
крупными еврейскими буквами было напечатано: "Советиш Геймланд".